Эпилог

Николая Христофоровича Трубникова Катя встретила в главке — славянолужский участковый стоял посреди главковского коридора, растерянно, как в лесу, озираясь по сторонам.

Был уже октябрь. Лили дожди. В руках Трубникова была промокшая форменная кожаная куртка и тощая папка с бумагами. Сельский участковый представлял собой довольно, комичное зрелище в этом чинном, вылизанном, застеленном дорожками строгом коридоре чрезвычайно строгого учреждения. Весь вид Трубникова — его прокопченное полевым загаром лицо, красная шея, костистые крестьянские руки — совершенно не вязался с главковской атмосферой. Он и сам это чувствовал: за все двадцать лет службы в органах он побывал в главке раз семь на унылых командно-штабных учениях и дважды на торжественном вручении наград. Кате он обрадовался как родной.

— Николай Христофорович, вы куда? К нам? — она тоже обрадовалась. Ведь они не виделись с тех пор.

— Да в ХОЗУ я, да заплутал что-то… Коридоры… перестроив тут, что ли, все? Эх, Екатерина Сергеевна, дорога моя… Ну здравствуйте, как сами-то?

— Ничего. Хорошо. Давайте я вас в ХОЗУ провожу?

— Да это потом. Насчет обмундирования я, это терпит… Вообще-то я к Колосову приехал, — Трубников сдвинул фуражку на затылок. — Дело-то наше, кажется, к концу подвигается?

— Никита в прокуратуре области, — сообщила Катя. — Они дело к своему производству приняли. Сегодня две очные ставки и окончательное предъявление обвинения Туманову. Николай Христофорович, да что мы стоим? Пойдемте ко мне, я вас чаем напою. А Никиту мы подождем. Вы из Славянолужья-то как? Неужели на мотоцикле?

— На электричке, — Трубников вздохнул, — такая маета.

Пока он сидел в кабинете пресс-центра и с наслаждением пил уже третью чашку чая с шоколадной плиткой, которую сам же и неожиданно извлек из бездонных карманов своего кителя: «Это вот вам», Катя позвонила Колосову на мобильный.

— Никита скоро будет, — сказала она. — Ну а вы-то как сами?

— Да помаленьку. Работаем.

— Как Вера Тихоновна? Тогда мне с ней толком и проститься не пришлось.

— Ничего. Уголь я ей тут привез на зиму. Запасается. Павловский централизованно в этот год решил для рабочих агрофирмы уголь закупать. Ну, а пенсионерам, ветеранам скидка большая, — он взглянул на Катю, ожидая, что она немедленно спросит про Павловского, но она спросила:

— А как Галина Юрьевна?

— Ничего. В Москву собирается зимовать.

— Женились бы, Николай Христофорович. Женились, и дело с концом.

Он снова взглянул на нее. Взгляд был прежний — мол, ишь ты, молода еще советы давать. А потом грустно усмехнулся:

— Да это ж не от меня зависит.

— От вас, — заверила Катя. — Вы женщин плохо знаете. Ах, как они этого ждут!

— В смысле предложения? — уточнил Трубников. — Руки?

— В смысле предложения. Сердца. И чтоб было как в кино, понимаете?

— Павловский с Полиной расписался, — помолчав, сказал Трубников. — У нас уж слух идет — она ребенка от него ждет. Папаша… С ним сегодня первую-то очную Туманову проводят?

— Да, — сказала Катя. — Это их первая встреча с той субботы.

Ту субботу она помнила в мельчайших подробностях. Когда скованного наручниками Туманова под проливным дождем вывели из больничного корпуса, она (прежде такого с ней не бывало) села вместе с ним, Колосовым и конвоем в кузов пригнанного автозака.

Туманов сидел рядом с ней. Она чувствовала жар его тела сквозь черную ткань костюма. Чувствовала и его взгляд — сначала исполненный только бешенства и ненависти, а потом…

— Ну что теперь легче тебе стало? — спросил он. — Лучше, да? Теперь ты довольна? Всем довольна?

Вопросы были те же, что и там, на дороге у Татарского хутора. А вот голос другой.

Перед тем как ехать к следователю, Катя сказала Колосову: ей необходимо говорить с Тумановым, желательно с глазу на глаз. Колосов буркнул: «Зачем еще?» Он был жестоко разочарован. Убит! И даже не пытался этого скрыть, То, о чем он столько думал и к чему так тщательно готовился, внезапно оказалось словно… словно вывернутым наизнанку. И его мозг никак не мог с этим смириться и искал, искал подвоха…

Тогда, сразу после задержания Туманова, он яростно доказывал Кате, что ничего еще не кончено, что надо немедленно, сию же минуту возвращаться в Славянолужье за Павловским, арестовать его, потому что они с Тумановым; — сообщники и Туманов просто не мог действовать сам по себе, а был фактическим исполнителем заказа на устранение всех, кто имел какое-либо отношение к праву собственности на…

— Но Бодун не имел отношения к праву собственности на «Славянку»! — воскликнула Катя. — И ты сам же это и выяснил. Он имел отношение к другому. Ладно, хорошо, меня ты не слушаешь… Тогда я поговорю с Тумановым в твоем присутствии.

— Ты что, не видишь, какой он? Он вас там в палате едва не замочил!

И все же на этот раз она настояла на своем.

В кабинете розыска Туманов сидел по-прежнему в наручниках — руки заломлены назад, за спинку стула. Увидев Катю (они были одни), отвернулся.

— Мне не легче, — сказала она. — И не лучше мне стало. Слышишь, ты? И не довольна я ничем. В первую очередь собой… И твоим варварством, этим первобытным самосудом. А тебе, Костя, я вот что скажу: решай все сейчас сам. Не знаю — понимаешь ты или нет, но ситуация такая: все думают, что ты просто наемник, понял? Платный киллер, расчистивший поле для другого. Если ты не скажешь правды, они через час поедут за Павловским, арестуют его.

Туманов вскинул голову.

— Решай сам.. Потому что месть — это тоже отягчающий вину признак, как к корысть, по статье умышленное убийство. Все равно отягчающий, даже если кто-то, как Монте-Кристо, мстит невольным убийцам за погубленную жизнь. Месть — вкусная штука, правда, Туманов?

Он закрыл глаза, словно чтобы не видеть ее перед собой, не видеть ничего вокруг. Потом сказал:

— Ворот душит. У меня руки… Расстегни… и галстук сними к черту…

Катя наклонилась, ослабила узел его модного галстука. Расстегнула пуговицы на рубашке. Его глаза были близко…

Он резко повернул голову, прижался щекой к ее руке.

— Гадина ты, — шепнул он. — Что ты со мной сделала… Все равно сбегу, не удержите. Еще встретимся…

Колосов приехал из областной прокуратуры, когда Николай Христофорович Трубников решил лее свои наболевшие вопросы с обмундированием в ХОЗУ. Рабочий день кончился, а они втроем все сидели у Кати в кабинете. Колосов хмуро рассказывал самые последние новости: на очной ставке с Павловским Туманов снова, как и раньше, категорически отрицал какую-либо причастность Павловского к убийствам Бодуна, Артема Хвощева, Чибисова и покушению на убийство Хвощева-старшего.

— Все взял на себя? Мстил за бывшую невесту свою — эту Копейкину? — Трубников недоверчиво качал головой. — Ну, ребята, так не бывает… Добро бы хоть девка была стоящая, порядочная, а то — тьфу, наркоманка, стриптизерка, путанка…

Колосов — такой Оборот ему был как нож Острый, но с правдой не поспоришь — сказал:

— Мы два месяца все проверяли, землю рыли. По Обнинску, откуда сама Зоя Копейкина, мало что выяснили. А вот по Тарусе, откуда он родом… Брат у него там, сестра. Все в один голос твердят — любил он ее, эту самую Копейкину Зою, еще со школы. Познакомились в десятом классе — она с танцевальной студией своей на конкурс самодеятельности приезжала в Тарусу. Ну, и потом встретились на дискотеке. Он к ней ездил на автобусе каждые выходные. Писали они друг другу, звонили. Детская любовь. Потом он в армию подался. И там каждую увольнительную, каждый отпуск к ней ездил. Жениться хотел. А она в Москву все рвалась. Тогда он по контракту пошел служить — денег заработать, чтобы они в Москву переехали. Потом опять же из-за этого из армии ушел, завербовался по контракту наемником — где только не был, попал на Балканы. Писая ей в каждом письме: мол, заработает им на московскую квартиру. А когда после ранения вернулся, узнал, что Зоя бросила его, уехала в Москву — Бодун как раз в ее жизни возник, сманил с собой в клуб. Туманов и после к Копейкиной приезжал каждый раз, как в Москве был. Видел, что с ней творится. Сам никак отстать не мог, все ждал — может, она вернется к нему. Любил, черт возьми. А потом она погибла — как, мы знаем.

— А эта подружка ее, Зарубко Жанна, не опознала его, нет? — спросил Трубников.

— Нет, не опознала. Историю с происшествием на Варшавском шоссе следователю подтвердила, а Туманова не опознала.

— Плохо дело, а? — встревожился Трубников.

— Сегодня была и вторая очная ставка, Николай Христофорович, — сказала Катя.

— Да, мы вызвали водителя Бодуна Виктора Телегина. Все же нашли его. С какими трудами, кто бы знал… — Колосов усмехнулся. — Он сейчас директора нефтебазы возит. А четыре года назад возил бодуна. Он тоже не забыл, что тогда произошло на Варшавке. Нам на допросе он сказал, что Бодун и уволил-то его за то, что он ему в глаза говорил, что они виноваты в смерти девушки. А примерно через полгода после гибели Зои к нему, по его словам, пришел парень, назвавшийся ее знакомым. Дал двести долларов и попросил рассказать, что было в ту ночь и кто был в машине с Зоей. Телегин назвал шефа своего Бодуна и его приятелей Хвощева и Чибисова — он их хорошо знал, не раз возил всех вместе. Рассказал, как они вели себя, когда девушку на снег выбрасывали из машины. Что, мол, Бодун главный-то был, зачинщик, Хвощев его не останавливал, только подзуживал, смеялся, а Чибисов пьяный был совсем. Он еще кое-что сказал нам, этот шофер Телегин. Что те двести долларов с парня не взял. Совесть не позволила. И про Жанну Зарубко, что она тоже в той машине была, умолчал. Пожалел ее. Говорит, мол, очень уж ему глаза этого парня не понравились, когда он его рассказ слушал. Ничего хорошего, мол, глаза его не предвещали. В том; кто приходил к нему и расспрашивал, он опознал Туманова. И сегодня на очной ставке эти подтвердил показания.

Трубников тяжело вздохнул.

— Век в милиции служи, век на дураков удивляйся… Ну, чего ему не жилось-то? Мститель хренов… Мальчишка… Ведь добро бы жена ему была или действительно невеста, а то пустельга какая-то… Царствие ей небесное, бедняжке. И сама ведь его и бросила ради этого Бодуна. А он ведь только на ноги встал — ферма у них с Павловским была какая, а? И вот так — все под откос… Ради чего? Кстати, когда Павловский место искал, куда деньги вложить, это ведь он, Туманов Костька, ему подсказал насчет фермы и аренды на Татарском хуторе. Он же с Тарусы — места и наши, и соседние, тульские, неплохо знал. Поближе к жертвам своим подбирался, паразит. Что натворил, а? Ну, ладно, мужики хоть виноваты были, что эту Копейкину в беспомощном состоянии бросили, а пацана-то за что он растерзал, Артема? Это что же — месть вам и детям вашим до седьмого колена? Волк он бешеный… Следил за ними, выжидал терпеливо, час свой караулил. И Бодуна сумел выследить и подстеречь. Из ресторана его, из самой Тулы вел в ту ночь, да? На машине за ним ехал до самой Борщовки, там перегнал и остановил на дороге… И Чибисова встретил, когда тот с горя бригаду шабашникрв проверять поехал на ночь глядя, пьяный. Сам же ему внушил про непорядки в бригаде…

— Мы еще раз допросили Елизавету Кустанаеву, — сказал Колосов, — Она показала, что в ту ночь позвонила Павловскому, рассказала, что Чибисов все про них узнал от Полины. Спрашивала, как быть. Туманов этот разговор слышал. Знал, что Чибисов в такой момент дома не усидит — либо к Павловскому поедет разбираться, либо куда-нибудь в город — по кабакам. Он встретил его одного на дороге… Вот только лошадь ранил зря…

— Адвокат-то у него есть, у паразита? — горько спросил Трубников.

— Есть. Очень толковый, въедливый, — ответил Колосов. — Обвинению с ним туго приходится. Его Павловский нанял и оплачивает. Только вот не знаю, как он жене своей Полине Михайловне объясняет, что платит защитнику убийцы ее отца. И первого мужа.

— Полина простит ему все, — сказала Катя. (Странно, она чаще думала в эти месяцы именно о ней, а не о них. Вспоминала ее. Вместо Павловского в воспоминаниях было какое-то блёклое пятно. А вместо его лица… Часто возникала в памяти мертвая лошадь — серая в яблоках на полу конюшни, а иногда клетка, какие сейчас ставят в судах. Из судов-то в основном и бегут…)

— Разве такое прощают? — спросил Колосов.

— Женщины иногда прощают.

— Женщины, — Трубников покачал головой. — Женщины… Да ну, мы, мужики, тоже не лучше, когда в такую дурь прем. В такую страшную дурь… И все же, как хотите, не верю я, чтобы Павловский ничего не знал про то, что его компаньон у нас на полях вытворяет. Ну, взять бы хотя бы тот плащ, из-за которого мы так ломали голову… Он же где был-то? В сарае, на ферме — дождевик, макинтош, пастухи его надевают. Или «БМВ» Бодуна… Он его ведь в старой сушильне прятал, там и осколки стекла нашли, и сколы краски, Хорошо сохранились, экспертиза-то четко идентичность показала… А они туда к сушильне — там ведь луга кругом — молодняк перегоняли. Павловский, когда стадо объезжал, сам не раз бывал там, неужели не видел машины? Или же эта отлучка Туманова со свадьбы, когда он на их общей машине за Артемом и Полиной следом помчался? Или то, как он джип Чибисова в день похорон из гаража взял? Не может такого быть, чтобы Павловский с его-то умом ничего этого не видел, не замечал. Ну пусть прямо не знал, но догадывался! И про Копейкину он наверняка от Туманова знал, и про смерть ее… Конечно, на словах-то мы ему ничего сейчас не докажем, но… Смутный он человек — Павловский. И раньше всегда в самой гуще смуты был. И нам покоя не принес. Туманов-то — его создание. Вечно ему в рот смотрел, восхищался. Кумир он его был.

— Они с Павловским — друзья, — сказала Катя. — Я тут спросила у своего мужа — у него тоже есть друг, очень близкий, старый, — в чем, по его мнению, смысл мужской дружбы? Он ответил: всегда помогать друг другу во всем. Я спросила, а еще в чем? Он сказал: еще не мешать, когда это надо.

Колосов криво усмехнулся. Он всегда вел себя странновато, когда Катя упоминала о своем «драгоценном В.А.».

— Да ну, молодой он у тебя еще, супруг-то, — философски подытожил Трубников. — Вы, молодые, очень уж, умные сейчас, все оригинальничаете… А такого порой подури наворотите — в год не расхлебаешь. А жизнь она, в общем, простая, если самому не усложнять. И если, конечно, сердце иметь нормальное, человеческое…

— Ну что, урожай хороший собрали в этом году? — спросила Катя, потому что Трубников, кажется, сказал все, что хотел.

— Богатый, несмотря на дожди. Давно такого не собирали. Кровь в землю — зерно в колос… — Трубников вздохнул: — А я тут это… журавлей на поле видел. В теплые страны подаются, на ют. Раньше-то в детстве часто бывало на жнивье — смотришь, журавли. Отдыхают перед полетом. Важные такие. А сейчас редко. А тут прилетели.

— На том поле-то? — спросила Катя. — У Татарского хутора?

— На том, на том самом… Что ж, отец наш Феоктист говорит — журавль божья птица. К добру. Ну, может, весной снова прилетят. Хорошо бы. А что, Екатерина Сергеевна, не скучали вы в нашей глубинке?

Катя переглянулась с Колосовым — да вроде нет.