Глава 30
ДРУЖЕСКИЙ СОВЕТ
Катю разбудили лучи солнца и голоса на террасе. Первые заставили ее зажмуриться и только глубже зарыться лицом в подушку, вторые прислушаться, насторожиться с любопытством и тут же забыть про сон.
— С того самого раза, как не довезли Костальена-то в тюрьму, так все и повелось здесь. Тело-то его, говорят, во ржи нашли и до приезда начальства разного и следователя как раз в ту самую церковь и положили. А строили эту церковь Волковы, бывшие здешние помещики. Дочке-то их он, бандит, обещал венчаться в этой церкви. А в ночь перед самой свадьбой зарезал ее. И брата ее тоже шашкой порубил всего насмерть. А брат, люди говорят, и при жизни был какой-то не такой. Усадьбу-то их, что здесь в Татарском хуторе была, все стороной обходили. Опасались, — тихо, размеренно, как вода в ручье, журчал голос Веры Тихоновны Брусникиной.
— Чего опасались-то? — это как-то напряженно спросил голос Колосова.
— Чего? А чего люди с начала времен опасаются? Разного всякого. Нехорошего.
— А как его звали, этого брата?
— А никто уж и не помнит здесь. Или, может, говорить не хотят. Ее-то Любовью звали. А брата ее вслух никто не называёт. Мертвец он. Земля вот только его из себя вон гонит, не принимает.
— Отчего ж это его земля не принимает? Он же как раз жертва этого как его… Костальена. Потерпевший, невинно убитый. Логичнее было бы предположить, что это Костальена грехи на тот свет не пускают.
— Костальен давно в аду, — голос Брусникиной звучал назидательно, как в школе на уроке. — А мертвец ни там ни сям. Душа-то, неистовая, не успокоится душа-то никак, мести жаждет, крови.
— Но он же отомстил, как вы сами только что рассказывали, этому Костальену. Чего ж ему еще-то? Это черт его знает когда было, девяносто лет назад!
— А для мести злой, и тысяча лет не срок. Месть — дело такое, как страсть, как любовь. Всю землю пройдешь, с того света вернешься. Оно заставит. Видно, мало ему одного Костальена тогда показалось. Во вкус вошел. Месть, она как вино — и мертвому в голову бросится. Вот и бродит с тех самых пор по здешним полям. Путников ночами подстерегает.
Катя оделась и вышла на террасу. На столе, несмотря на ранний час, уже кипел электрический самовар. Вера Тихоновна деловито перекладывала из банки в вазочку яблочное варенье. Никита в майке без рубашки сидел напротив нее — вроде брился, но…
Катя взглянула на него: что это с ним? Ночь, что ли, совсем не спал? Лицо помятое, осунувшееся. Глаза красные, как у кролика.
— Вера Тихоновна, доброе утро. Никита, привет… ты чего это? — Катя выключила самовар из розетки.
— Я? Ничего. — Его электрическая бритва зажужжала осой.
— А о чем вы тут таком интересном беседуете?
— Ни о чем, — он резко поднялся и, насвистывая «Станцию Таганскую», ушел с террасы.
— Ничего, хороший парень, — тут же поделилась с ней Брусникина шепотом. — Меня все сейчас расспрашивал, что у нас и как здесь. Слушает — и ни смешка тебе, ни сарказма. Серьезно так все, обстоятельно. Я-то в тот раз прямо расстроилась — что за шалопай такой? В окна, как мальчишка лазит. И этакому пустельге такое дело расследовать доверили. Ну ничего, все бывает, дело молодое. Мало ли что милиционер… Коля вон Трубников тоже молодой озорной был. А сейчас ничего, подтянулся мальчик. А ваш-то, он людей слушать умеет. Это в. вашей работе самое главное. Такому люди всегда расскажут, что им по ночам сердце гнетет.
За завтраком, однако, Никита Брусникиной больше никаких вопросов не задавал. Ел нехотя, без аппетита.
— Да что с тобой такое? — снова спросила Катя. — Ты не заболел? Что-то случилось?
— Ничего не случилось.
— Но ты какой-то…
— Какой еще я? Я вот думаю… до заправки тут далеко? Мне в райотдел ехать, а у меня бензин на нуле.
— Заправка у опорного пункта, — сказала Катя. — Ты ее не заметил, что ли?
— А… да, видел, конечно… Ладно, я в отдел. Ждите меня с Трубниковым, я скоро приеду.
Однако уехал он не сразу. Словно что-то властно держало его здесь, на Татарском хуторе. Катя, весьма заинтригованная, пошла проводить его до машины. И была свидетельницей нескольких телефонных звонков, которые Никита буквально на ходу сделал в главк.
Один звонок касался проверки криминальных связей Бодуна по его прежним судимостям и обстоятельствам его прошлогодней поездки в Тулу на земельный аукцион. Никита запросил у оперативника, занимавшегося этой проверкой, последние данные, приказав «скинуть рапортом по факсу», и дал телефон Местного ОВД, куда на словах он всё собирался отчаливать.
Второй звонок касался установления личности и проверки некоего Виктора Телегина. Катя вспомнила, что он уже называл эту фамилию. Это был уволенный водитель Бодуна. Результатов по нему пока не было никаких: в Москве и области проживали три тысячи двести двадцать шесть Викторов Телегиных. Такая проверка могла сильно затянуться.
Третий звонок касался известий из Обнинска. Оттуда пришел ответ на запрос по поводу семьи Зои Копейкиной. Данные и тут были неутешительные: мать девушки, как оказалось, умерла два года назад. Из всей родни осталась лишь двоюродная сестра, которая, будучи опрошенной, показала, что при жизни Зои с ней почти не поддерживала отношений и ничего о ее жизни в Обнинске и Москве она не знает.
Все это была самая обычная рутина. И, на взгляд Кати, все эти нудные запросы-ответы ничего не решали, ничего не меняли. Колосов тоже отреагировал на все эти «обломы» без эмоций, кратко приказав «проверку продолжить». Катя наблюдала за ним — он был какой-то чудной в это утро. Взъерошенный, рассеянный. Словно его шмякнули из-за угла пыльным мешком, а он этого ну просто никак не ожидал.
— Для чего тебе этот Телегин? — спросила она, чтобы хоть как-то оживить атмосферу.
— Надо проверить. Он все-таки свидетель, как и Зарубко. Вдруг она откажется давать показания на суде? Надо иметь кого-то в запасе. Он нам пригодится, если, конечно, мы его найдем, — Никита отвечал машинально, явно думая о чем-то своем. И, наверное, уже в сотый раз объявил: — Я поехал в отдел.
Катя только плечами пожала: да ради бога, что я, тебя не пускаю, что ли? На душе у нее было как-то неспокойно.
Когда его черная «девятка» скрылась из вида, она тоже собралась со двора. От своего намерения переговорить с Полиной она не отказалась, но все же начинать в этот раз надо было не с нее.
С того вечера, когда она побывала в доме Павловского, прошло совсем мало времени, а в Славянолужье многое изменилось. И Павловский был в самой сердцевине этих перемен. Фактически все эти дни она наблюдала его со стороны, но еще ни разу с ним не говорила о происходящем. И теперь пора было это исправить — его собственная версия происходящего, пусть даже заведомо лживая, стала бы некой новой точкой отсчета. Так, по крайней мере, казалось Кате в это утро.
Днем искать Павловского дома было бесполезно. И она снова отправилась на ферму. На этот раз строго по дороге, давая себе честное слово Красной Шапочки «не сходить с тропы».
Приключений, к счастью, в пути никаких не случилось — она видела только стадо коров, мирно пасшихся на дугу на другом берегу Славянки.
A y ворот фермы ждали грузовые фуры. Одна из них уже въехала во двор и осторожно задом парковалась вплотную к крытому загону для скота. В этот день на ферме как раз сдавали постоянным клиентам свежую мясопродукцию, — специально откормленных молодых бычков. На борту грузовой фуры Катя увидела яркую рекламу известной столичной сети ресторанов.
— Скажите, пожалуйста, где мне найти Александра Андреевича? — спросила она женщину в белом халате и марлевой шапочке, кокетливо разговаривавшую с шофером фуры.
— А вон они с Константин Палычем в конторе. Вон туда идите. — Женщина, с любопытством зыркнув на Катю, указала в сторону уже знакомого одноэтажного флигеля в глубине двора.
Катя направилась к конторе. В прошлый раз она тут так ничего и не успела толком увидеть, кроме боя быков и безобразной драки. А видеть то, чем сейчас занимается такой человек, как Александр Павловский, хотелось. Только уж очень сильно шибало в нос коровником…
Катя вдохнула воздух ртом. И ничего ужасного, потерпишь, не барыня. И зачем обязательно концентрироваться на запахе навоза? Молоком-то ведь здесь тоже пахнет парным. И сеном свежим. Немного бензином от грузовиков и нагретым солнцем железом, колодезной водой. Она остановилась на пороге длинного сарая: запах был густым, ядреным, животным. В узких чистых деревянных стойлах, тычась смешными коричневыми мордами в кормушки с сеном, стояли бычки. Как солдатики в ряд. Их не погнали сегодня пастись за реку на заливной луг. Это за ними приехали фуры из Москвы, чтобы везти их с ветерком на коровий тот свет, на антрекоты. Но бычки не переживали. Косились в сторону Кати черными влажными глазами, зычно мычали, перекликались. Сыто лизали в кормушках соль.
В глубине коровника загорелый парнишка в грязных шортах поливал бетонный пол водой из шланга, шаля, направлял струю на бычков. Где-то во дворе фермы за стеной балагурило радио. Выступал Жванецкий.
И так уж вышло, что к конторе Катя подошла, что называется, с тыла. Вышла из стойла, осмотрела загон — тот самый, где некогда ярилась коррида. Прошла мимо сараев, где возились скотники. Очутившись здесь, на его территории, она словно медлила встретиться с ним лицом к лицу, в открытую. И снова желание наблюдать со стороны пересиливало прежний порыв задавать вопросы, спрашивать. Нет, нет, она и не собиралась следить за ним здесь. Это было и смешно, и неоригинально с точки зрения новейших методик личного оперативного сыска. Но все-таки…
Тихо, воровски обойдя контору с тыла и убедившись, что ни скотники, занятые работой, ни шоферы фур, ни та женщина-доярка ее не видят, Катя прошмыгнула за сараями и заглянула в давно привлекавшее ее настежь открытое, однако забранное изнутри жалюзи, окно конторы. Эти жалюзи, конечно, мешали, но все равно самое главное она разглядела в щелку.
Павловский сидел спиной к окну в кресле за столом. Сосредоточенно подсчитывал что-то на калькуляторе. Катя не видела его лица, только широкую спину и затылок. Туманов тоже был тут — сидел на стуле у двери. Видно, отдыхал от жары в холодке — в конторе работал сильный кондиционер, что при открытом настежь окне в принципе было нелепо.
— От Гайнаутдинова заказов нет ни на август, ни на сентябрь, — Сказал Павловский, считая.
— И не будет. Я слышал, он ресторан продает. Ничего другого и не остается. — Туманов хмыкнул. — Да, подкосили его эти события на Дубровке. И никто не купит у него. Если только под что-то другое, не под ресторан возьмут… У него ж прямо окна на этот ДК выходят. Раньше какое место было, а сейчас кто позарится? Я б лично не купил. Изначально убыточный бизнес. В таком месте у порядочных людей аппетит пропадает. И не до развлечений.
— Ничего, со временем все забудется, — машинально откликнулся Павловский, продолжая считать.
— Нет, такое вряд ли.
— Ну мы же здесь живем.
Наступила пауза. Катя стояла у окна, прислоняясь спиной к горячей стене.
— С Грузтранса звонили. Машину все-таки продают. Дешево, — сказал чуть погодя Павловский. — Надо бы съездить. Нам вторая «Газель» не помешает.
— Съезжу, гляну. Только дерьмо, наверное, Щура. Хорошее не продадут. Хорошее они себе оставят. Там наверняка двигатель менять надо.
Зазвонил сотовый. Катя уже слышала этот мелодичный сигнал однажды и запомнила. Это был телефон Павловского. Он звонил, звонил, отключился. Потом заиграл снова — настойчиво, громко и снова заткнулся. Павловский словно не слышал. Сидел владелец фермы в своем офисе в разгаре рабочего дня и не отвечал на звонки…
Телефон зазвонил снова.
— Ну скажи ты ей что-нибудь, не мурыжь ее. — Катя услышала голос Туманова.
— Я не «Скорая помощь», — Павловский шуршал на столе какими-то бумагами. — Возьми сам ответь.
— Она ж тебе звонит.
— Где у нас сопроводительные накладные со спиртзавода?
— Там дискета у тебя в столе, я все вбил, всю бухгалтерию, — Туманов снова хмыкнул. — Так дела повернулись, что, может, и накладные с нас никто больше не потребует.
Телефон опять отчаянно, жалобно затрезвонил. И снова Павловский не отозвался.
— Не пойму я тебя, Шура, — сказал Туманов тихо. — Никак не уловлю что-то…
— А тут и улавливать нечего. Тем более тебе, — голос Павловского звучал тоже тихо, словно бы нехотя.
— Пропадет девка.
— Ты-то откуда знаешь?
— Да уж я знаю. Видно. Пропадет. Одна ведь теперь совсем. Да и характер… Я вчера поглядел, как она с Лизкой-то… Папин характер, наследственный, дрянной. Ничего тут не попишешь-гены.
— Ну что ты ко мне пристал?
— Да я не пристал. Так как-то все… понять хочется. Чтоб и самому не ошибиться. А за тебя она в огонь и в воду. За тебя она горло любому перегрызет. Верная будет, как собака, всю жизнь.
— Прекрати.
— Не знаю. Будь я на твоем месте, я б от такого не отказался. Не так уж это и часто, когда такие вещи сами в руки плывут. Ну и потом вообще так… чисто по-человечески… жаль. Без тебя она точно пропадет здесь.
— Я не ты. В Монте-Кристо не гожусь.
— Да брось ты, — усмехнулся Туманов. — Брось. Или я не знаю тебя?
— Считаешь, что знаешь?
Телефон снова зазвонил. Катя ждала, что Павловский на этот раз ответит — той, что так униженно и настойчиво добивалась, — Полине Чибисовой. Но он и в этот раз не ответил.
— Да я как лучше хочу, Шура, — сказал Туманов. — Как лучше для тебя. Могу я тебе хоть раз как другу посоветовать?
— Вот посчитал и подписал, все готово. Это шоферу отдашь копию. А это для Плахова. Можно грузить.
— Эх, сейчас бы пива холодного, — голос Туманова, до этого какой-то тусклый, оживился. — Закончим тут, пожалуй, съезжу куплю.
Катя видела, как он вышел из конторы, пошел к фурам. Она осторожно обогнула флигель. В коровнике мычали, перекликались бычки. Из дальнего сарая выехал мини-автопогрузчик — из тех, что работают на складах и в портах.
«Ну что же ты? Ты же хотела услышать его собственную версию произошедшего. Иди, спрашивай. Он там один», — сказала она сама себе и… не пошла в офис. В памяти всплыли слова Колосова; «Он должен открыто заявить свои права на все. Иначе это полная бессмыслица».
По радио передавали джаз. Скот в деревянных контейнерах начали осторожно грузить в фуры. Мычание испуганных бычков сливалось с джазом в странную какофонию. И этот хаос звуков мешал Кате сосредоточиться на одной детали… Эту деталь она уже видела и даже отметила для себя, но потом в вихре событий как-то отвлеклась и позабыла…
—Екатерина» вы к нам? Добрый день.
Мужской голос заставил ее обернуться. Павловский вышел из офиса. Стоял широко, по-хозяйски крепко расставив ноги, щурясь от полуденного слепящего солнца.
— Шла мимо, — сказала Катя (ах, лгунья!) — решила полюбоваться на ваше хозяйство.
— Вот, чем богаты, — Павловский развел руками.
Он дружески улыбался. И Катя тоже улыбалась и смотрела, как грузят бычков в кузов, чтобы везти на убой. И вообще все было так, словно здесь ничего не происходило — никто не давал дружеских советов, никто не подслушивал, как вор, никто не умирал в Славянолужье в эти неполные год и две недели. И самое главное — никто никого не убивал.
