Глава 22
ТРУБА

Все это было вечером в субботу, а рано утром в Воскресенье Катя собралась и поехала на машине в Столбовку к Трубникову. Видеть участкового ей хотелось сразу по нескольким причинам, однако самой главной была та, что Трубников обязательно должен был быть сегодня на тех самых девяти днях, о которых так по-разному упоминали фигуранты.

Приехать в церковь на поминовение усопшего вместе с участковым было гораздо лучше, чём явиться незваной. Трубников был свой человек в Славянолужье, И если Никиту Колосова это его свойство порой настораживало, то Катю в данный момент — вполне устраивало. К тому же ей не терпелось поделиться с участковым некоторыми своими последними наблюдениями. Поэтому, помня, что в деревне люди встают с петухами даже в выходные, Катя вскочила ни свет ни заря, завела свой застоявшийся без дела «жигуль» и отправилась в Столбовку.

Ночью над Славянолужьем прошел дождь. Да и сейчас еще накрапывало. Небо было свинцовым, и темной казалась вода в Славянке. Мокрые ивы, росшие по берегам, напоминали растрепанные метелки. А в небольшой запруде за Татарским хутором под мелким дождем плескались, блаженствовали утки.

Катя включила «дворники» — тик-так… Грунтовая дорога раскисла от влаги. Впереди показались какие-то строения: приземистые ангары, мастерские. Во дворе мокла под дождем сельхозтехника — комбайны, трактора. Это был машинный двор агрофирмы «Славянка».

Несмотря на ранний час и ненастье, вокруг машин суетились работяги в промасленных спецовках. С оглушительным грохотом Катю обогнал трактор. И она вспомнила вчерашний вечер, дом Бранковича, его веранду, гостиную, мастерскую. Боже, где она была вчера — на Луне, на Венере? И где оно истинное Славянолужье — там, среди «далианских» снов, иди здесь, среди набухших дождевой влагой пейзажей среднерусской равнины?

Деревня Столбовка лежала в низине. С дороги видны были крыши домов в садах. А на полпути между этой деревенькой и Татарским хутором на крутом косогоре стояла церковь. Катя проезжала мимо нее. Церковь была давно заброшена — на косогоре сиротливо торчали остовы кирпичных стен и колокольня с провалившимся куполом. На фронтоне в нишах буйно разросся кустарник. Провалы окон густо оплел вьюнок. На колокольне, нахохлившись, мокли под дождем вороны. Катя не удержалась — нажала на сигнал, и воронье, вспугнутое гудком, взмыло вверх, закружилось над руинами, хрипло, простуженно каркая.

Столбовка встретила Катю той особенной тишиной, какая бывает в деревне в ненастье. Домов в поселке было совсем немного. К тому же половина из этого «немного» давно уже была заколочена и пустовала. Катя остановилась у колонки на перекрестке и спросила старика, набиравшего воду, где дом участкового Трубникова, Старик молча указал в самый конец улицы. Дом был старый, с хлипкой летней терраской, прилепившейся сбоку. Неказистый, надо сказать, дом. А вот баня во дворе, как заметила Катя, открыв калитку, была новехонькой — могучий сруб из толстых бревен под железной крышей, с подслеповатым банным оконцем и липовой скамейкой — чтобы присесть после парной и любоваться чудесным видом на луга, нивы и пажити, попивая пивко или домашний квасок.

Возле бани Катя и увидела Трубникова — в старых, потертых на коленях милицейских брюках, голый по пояс, он колол под моросящим дождем березовые чурбаки и складывал поленья у бани. Приезду Кати он вроде даже и не удивился.

Первым делом Катя, естественно, спросила о девяти днях. Трубников, опять же не удивляясь, очень спокойно ответил, что в церкву съездить не помещает, но так как панихида назначена на десять, а сейчас всего только восемь, то и суетиться пока что нечего. Успеется.

К счастью, дождик потихоньку затих. Но в саду и огороде было сыро, неуютно. Огород у Трубникова был буйный, но росли там в основном укроп да хрен и закуска — лук, чеснок, огурцы да капуста.

Трубников с кряканьем колол дрова, а Катя, примостившись на мокрой лавочке, пересказывала ему вчерашние события. Единственно, в чем она не призналась, это в том, какой страх она испытала в поле, когда «полоумный» Бранкович внезапно ухватил ее за ногу.

— Вы-то у него в мастерской бывали, Николай Христофорович? Видели, как он изобразил Артема Хвошева? — спросила она под конец.

— Портрет видал. Да он, Савва-то, не одного Хвощева голышом-то рисовал. У него много таких-то. Ему особо такие вещи заказывают, — буркнул Трубников. — Он за это деньги получает. Есть же любители, мать их за ногу…

— А ту, другую, картину с Хвощевым вы видели?

— Не знаток я картин-то. — Трубников на выдохе лихо расколол топором здоровенный чурбак. — Не показывал он мне это свое художество. А вот вам показал. Может, и неспроста.

— В прошлом году, когда Бранкович наткнулся на останки Бодуна, вы его по этому поводу сами допрашивали?

— А как же? Обязательно.

— И какое впечатление тогда о нем у вас сложилось?

— А у вас, Катерина Сергевна, какое сложилось, когда он вас во ржи подстерег? — Трубников расколол очередное полено. Отколотое полено покатилось к его ногам. Он нагнулся, поднял его, повертел в руках и бросил отчего-то не в . общую кучу к порогу бани, а через весь огород к крыльцу.

В этом сильном броске, в этом злом, размашистом жесте было что-то очень знакомое…

Катя смотрела на широкую, красную от загара спину Трубникова.

— Николай Христофорович…

— Что?

— Можно у вас одну вещь спросить?

— Какую вещь?

— Что с вами произошло в поле прошлым летом?

Трубников резко обернулся.

— Мне Вера Тихоновна рассказала, как однажды ночью вы оставили у нее свой мотоцикл, а сами пошли в поле к Борщовке. И потом уже под утро она нашла вас там… Я знаю это место — там еще старая груша растет… Я была там. Только я днем была и ничего такого не видела.

— И я ничего не видел. Эх, Катерина Сергевна… И охота Вам вот так… старушечьи сплетни собирать! — Трубников криво усмехнулся и с силой вогнал топор в чурбак.

— И все же, Николай Христофорович, я хотела бы знать.

— Что? Что вы все хотели бы знать?

— Что с вами случилось тогда в поле и почему у вас в руке был пистолет?

— Да не было у меня никакого пистолета! Это уж Вера Тихоновна дражайшая совсем врет! Старая чертовка! То есть пистолет был, он каждый раз при мне, когда я по деревне иду, — Трубников покраснел. — Его в кобуре каждому участковому носить полагается» потому что это табельное оружие. А у меня ствол наградной, с Афгана еще… И тогда он тоже со мной был в поле, когда меня прихватило. В кобуре был. А чтобы в руке — ствол, это Брусникиной уж потом в ее маразме пригрезилось!

— Вас прихватило? — Катя смотрела на Трубникова. — Как это прихватило?

— Как-как, а вот так, — Трубников вдруг рванул ремень на милицейских брюках, затем словно спохватившись, смутился еще гуще покраснел. — Были б вы не девица в юбке, а парень, показал бы я вам, не поленился, какие и где отметины с Афгана ношу. Железу задело осколком фанаты, почку… Иногда ничего, а иногда как; припрет — в глазах темно, и готово дело — обморок. Ну и тогда там в поле тоже вот так прихватило. Сознание потерял. Очнулся — Тихоновна надо мной, как над мертвым, голосит. Ей же всюду мертвецы ходячие мерещатся, даже а собственном саду!

— Но зачем вы пошли тогда ночью один в поле? — спросила Катя.

— Зачем? Так ведь дело-то как раз после убийства Бодуна было. И как раз в этот самый день я его «БМВ» в овраге обнаружил, а до этого не было его там. Ну вот я и решил поглядеть — во-первых, еще раз место убийства, во-вторых, проверить еще раз цуги отхода: как и куда машину перегоняли. Ну и потом хотел еще глянуть — мало ли чего, а вдруг кто-то к оврагу пойдет, к машине-то…

— Ночью?

— Да ночи-то какие в июне? Воробьиные! Я к Тихоновне часу в первом тогда приехал т— мотоцикл оставил у забора. А сам потихоньку, не спеша, пошел. Пока дошел. А в три уж у нас светать начинает… И что это вы меня так разглядываете, Катерина? На мне, между прочим, узоров нет. Одни шрамы, как на старой собаке.

— Да ничего. Неубедительно сочиняете вы, Николай Христофорович.

— Я сочиняю?!

— Вы. Может, вы и правда хотели повторный осмотр места убийства сделать, но тогда ночью в туман вы в поле пошли совсем не за этим, — выпалила Катя.

— А зачем я, по-вашему, пошел?

— Затем, что… Брусникина говорила: в здешней округе жители напуганы не только убийствами. Ходят слухи о каких-то странных огнях на полях, связанных с местной легендой. Вот вы и отправились тогда ночью проверить, а вдруг…

—Что? — хмыкнул Трубников. — Ну что вдруг?

— Не знаю что, — вздохнула Катя— Это я от вас хотела услышать.

— Так вы от меня такого… такого вот не услышите ничего, — Трубников победоносно рубанул последний чурбак. — Этого сорта информацию можете в других источниках черпать. У Веры Тихоновны, у черта лысого — у кого хотите!

— Между прочим, Островская страхи эти и слухи тоже разделяет, — заметила Катя, — вас ведь тогда с поля к ней пришлось доставить.

— Я ей жизнью обязан, — с каким-то особым выражением в голосе объявил Трубников. — Умирать буду — не забуду что она, та-а-кая женщина, актриса великая, для меня, деревенского парня, сделала. Прихватило-то тогда меня всерьез, «Скорая» в больницу увезла, в реанимацию. А она эту «Скорую» мне вызвала, всю округу на ноги подняла. Спасла меня фактически. И потом ко мне в больницу ходила — хотя кто я ей есть? И вообще, кто я перед ней, такой женщиной? — Трубников вздохнул. — А то, что она разные истории наши местные нездоровые любит пересказывать, так это слабость ее женская. Любопытство, скука. Чем еще такой женщине разносторонней, как Галина Юрьевна, здесь у нас в нашей глуши заняться?

— Водкой, — жестко, намеренно провоцируя его, подсказала Катя. — Она же алкоголичка. А вы этого, как участковый, не знали?

Трубников потемнел. Вид у него был такой грозный, что Катя подумала: мамочки мои, прямо сейчас бросится на меня с топором и… труба.

— Вы молодая, — сказал он, явно сдерживаясь, чтобы не сказать кое-что похуже и покрепче. — Молодым легко судить вот так. Сплеча рубить, ярлыки навешивать.

Он не смотрел на Катю.

— Извините, Николай Христофорович, я не хотела ее как-то очернить в ваших глазах. Я просто высказала то, что видела своими собственными глазами. Ваша Галина Юрьевна пьет горькую.

— Ну пьет. Жизнь тяжелая — запьешь… Своими глаза-Ми, своими глазами, — Трубников покачал головой. — Девчонка ты, пигалица, а судишь людей! Кроме глаз-то, в нашей работе еще сердце надо иметь. Особенно девчонке молодой — сердце. Оно иной раз дальше видит, зорче…

— Скажите, а вот когда здесь Артема убили, вы лично связали это убийство с тем, прошлогодним, в Борщовке? — спросила Катя.

— Колосов же говорил, чтр они не…

— Николай Христофорович, Колосов далеко, в Москве, а вы здесь. И вы мне сердцем, не глазами смотреть предлагаете. А самому-то вам сердце что подсказало? Что вы сами для себя, решили? Эти случаи для вас связаны? Ответьте, я должна это знать, Мне это важно.

Трубников глянул на нее. Кивнул.

— А в чем, в чем конкретно для вас представляется, воображается, видится сердцем эта связь?

Участковый угрюмо молчал. Катя долго терпеливо ждала, но он молчал. Как партизан!

— Ладно, давайте собираться, куда хотели ехать, — сказала Катя, тяжко вздохнув. И чтобы сменить тему, спросила: — Значит, тут у вас не одна церковь-то? Я мимо каких-то развалин только что проезжала.

— Это церковь Воскресения. Ее в тридцатых еще порушили. А сейчас у отца Феоктиста нашего руки не доходят восстанавливать, да и средств пока нет. Так и стоит брошенная. Сколько годов. Между прочим, церковь эту здешние помещики Волковы строили — те самые, про которых тут у нас разное болтают, — Трубников хмыкнул. — Говорят, сам Костальен… Слыхали про него?

— Слыхала, как не слыхать.

— Ну, Костальен, когда он дочку-то волковскую соблазнял, обещал ей клятвенно как раз в этой самой церкви венчаться. В ту ночь, когда он на Татарский Хутор-то налетел и зарезал-то ее и братца ее шашкой порубил, венчание тайное в этой самой церкви и должно было состояться. Только он, бандит, иначе своей невестой распорядился, в кровнее и брата ее искупался, подонок. И с тех самых пор, как мертвый с ним за это его зверство посчитался на ржаном поле, говорят, что… Мне маленькому еще бабка моя рассказывала — если на колокольню в сумерках подняться и ночь просидеть без сна, то увидеть можно, как… — Трубников перехватил Катин взгляд и вдруг сплюнул в сердцах: — Тьфу ты пропасть! Это прямо наваждение какое-то, чушь проклятая! Как зараза — и не хочешь, а заразишься! — он еще раз сплюнул и пошел в дом одеваться.

Катя терпеливо ждала его. Впрочем, пока, при таком причудливом раскладе, ей ничего другого и не оставалось, как терпеливо ждать.