Глава 17
СМУТНЫЕ ШТРИХИ
Из Борщовки заехали в опорный пункт. Трубников был на месте, вел прием населения. В маленьком предбаннике своей очереди терпеливо дожидались древняя старуха и краснолицый алкаш в ватнике и кирзовых сапогах. Трубников был занят за закрытыми дверями проверкой на причастность к совершенному преступлению Пашки Князева — того самого несовершеннолетнего, который вместе с другими был замешан в прошлогоднем мелком хулиганстве в отношении Полины Чибисовой.
Князев оказался существом щуплым, очень юным, с черными озорными круглыми, как у мыши, глазками, льняными вихрами и уродливым багровым родимым пятном на шее. Глядя на этого неказистого нарушителя порядка, Катя невольно подумала, что если и остальные деревенские хулиганы были ему под стать, то Александру Павловскому было с ними не так уж и трудно справиться одной левой, проявив себя в глазах дочки Чибисова рыцарем и героем.
С Трубниковым в опорном пункте Никита Колосов совещался долго и обстоятельно. А Катя сидела на стуле у окна, слушала и помалкивала. К самому Трубникову после странного рассказа Брусникиной она невольно присматривалась с каким-то новым чувством острого тревожного интереса. Случай с Трубниковым лишний раз подтверждал непреложную истину, к которой Катя все никак не могла привыкнуть: люди очень часто являются совсем не тем, чем кажутся на первый взгляд. И это касается всех. Даже коллег по борьбе с криминальным злом.
После совещания Колосов вместе с участковым засобирались в офис агрофирмы Славянка. Никита считал необходимым перед отъездом в Москву встретиться с Чибисовым лично. Катя представляла их беседу лишь в общих чертах. И сопровождать Никиту отказалась. После всего, что она узнала, ей нужно было время, чтобы осмыслить новые факты. Убийство Богдана Бодуна многое меняло само по себе. В том числе и Катино представление о том, что такое это самое Славянолужье наделе.
Никита предложил отвезти ее назад, на Татарский хутор. Но Катя и на это предложение ответила уклончивым отказом, сказав, что прекрасно дойдет одна. Ей действительно просто необходимо было какое-то время побыть одной, подумать, еще раз взвесить вновь открывшиеся обстоятельства, сопоставить детали, прежде чем…
— Дорогу-то отыщете, Екатерина Сергеевна? Не заблудитесь? — заботливо осведомился Трубников.
— Нет, уже не заблужусь, — ответила Катя. — Ориентиры приметные: река, Черный курган, потом старая груша на краю поля.
Трубников искоса взглянул на нее. И засобирался, в два счета окончив свой прием населения. Скинул бланки в ящик стола, распахнул железные створки несгораемого шкафа, занимавшего весь угол, взял с верхней полки свою милицейскую фуражку. Слева, рядом с полками для бумаг в шкафу на вешалке висели серо-голубые форменные гимнастерки, шинель старого образца и непромокаемый длинный плащ аспидного цвета с пристегнутым капюшоном.
— Николай Христофорович, вы случайно не помните, — спросила Катя, когда они вышли на крыльцо опорного пункта, — какая была погода в ночь, когда убили Богдана Бодуна?
Трубников обернулся, обменявшись с Колосовым быстрым вопросительным взглядом. Тот кивнул.
— Ясная, без дождя. Осмотр места уже днем был при сухой, жаркой и безветренной погоде, — сказал он.
— А в тот день, когда «БМВ» Бодуна в овраге обнаружился и накануне вечером?
— Тоже ясная, жаркая. В прошлом году сами знаете, какое лето стояло — сушь, пекло. Дожди только в сентябре пошли. А так зной все был, зато и хлеба как никогда уродились — рожь, пшеница во какие были!
— Но ведь случались ночи в конце июня, когда было пасмурно и туман по утрам был? — не отставала Катя, вспоминая детали истории, рассказанной Брусникиной. — Вы такое не помните, нет?
— Туман, точнее, мгла порой была, особенно в низинах, в оврагах. Кругом ведь в прошлом году леса горели, ну гарью в нашу сторону и несло. А что такое? В чем дело?
— Да ни в чем, просто интересуюсь, — Катя, смотрела на участкового. Ей показалось, что по лицу Трубникова легкой рябью прошла волна нервного тика: дернулся уголок рта, левая щека, веко. Трубников провел по лицу ладонью, словно сметая с него что-то.
— Мухи в глазах так и пляшут, давление скачет, к дождю, наверное, — буркнул он.
Вместе с Колосовым он сел в машину, и они поехали в Большое Рогатово в офис Чибисова. А Катя неторопливо зашагала на Татарский хутор.
Офис агрофирмы Славянка особого впечатления на Никиту Колосова не произвел: унылое кирпичное административное здание стиля восьмидесятых с плоской крышей, квадратными окнами и пропускным режимом на входе. Однако скучный облик все же кое-что оживляло: на крыше красовалась белая тарелка мощной антенны, забранные решетками окна прикрывали жалюзи, а у входа на стоянке теснились бок о бок вперемежку сверкающие дорогие внедорожники с тонированными стеклами, разбитые козлы с брезентовым верхом и Жигули-копейки бог знает какого года выпуска.
Трубников с проходной позвонил по внутреннему телефону в приемную Чибисова. Их попросили подняться на второй этаж. Внутри здание бывшей дирекции агропромышленного комплекса было, облагорожено недавним евроремонтом.
— Чибисов прежде на третьем этаже сидел, когда тут еще до перестройки директорствовал, а сейчас на второй перебрался, — шепнул Трубников, когда они шли по пустому длинному коридору, застеленному зеленой ковровой дорожкой. — Им сейчас такое здание большое ни к чему. Это раньше тут понатыкано было и дирекция, и профком, и партком, и комиссии. А сейчас целые этажи пустуют. Чибисов после ремонта хотел часть помещений под офисы сдавать. А кому тут сдашь, когда во всей округе он да Хвощев одни? Павловский с Тумановым от офиса отказались. На кой он им? У них дома все в ноутбуках. Бросил с собой в машину, и порядок — и бухучет, и договора, все под рукой.
Ближе к приемной Чибисова в просторных светлых кабинетах, обставленных новой офисной мебелью, кипела жизнь и работа. В кабинетах сидели в основном женщины и, как заметил Никита, не слишком молодые — лет сорока. Видно, бывшие сотрудницы дирекции. У дверей приемной их уже поджидала Елизавета Кустанаева. Никита впервые увидел ее вживую — до этого были только оперативные фото из ОРД, как и в отношении других фигурантов.
В облике секретарши и любовницы Чибисова его поразили в первую очередь туфли и духи. Духи были горьковато-пряными, очень нежными. Они окутывали эту рыжеволосую, гибкую, чем-то неуловимо напоминавшую лисицу женщину, дразнящим флером.
Туфли — точнее, модные, открытые босоножки стиля милитари на высокой итальянской платформе и с перекрещенными на икрах ремнями — были чем-то похожи на театральные котурны. Казалось, они утяжеляют стройные загорелые ноги, мешая движениям. Но это было только с виду — походка Кустанаевой была легкой и стремительной, а грубая внешне, а на деле мягчайшая тосканская кожа ремешков лишний раз подчеркивала изящество женской щиколотки и безупречность подъема.
В остальном облике Кустанаевой, одетой стильно и неброско, каждая деталь оттеняла ее женственность.и хрупкость, чувственное сочетание матово-золотистой от загара кожи и рыжих волос.
Увидеть такую великолепную женщину здесь, среди всего этого земледелия и скотоводства, хлеборобства и огородничества, среди доносящихся с окрестных полей и лугов, не истребимых никакими японскими кондиционерами густых, животных ароматов навоза, азотно-калийных удобрений и перебродившего силоса, было почти так же удивительно, как узреть залетевшую в курятник жар-птицу.
— Вы к Михаилу Петровичу по какому вопросу? — приветливо и одновременно тревожно осведомилась Кустанаева у порядком смутившегося Колосова и спросила Трубникова: — Николай Христофорович, что-то опять случилось?
— Нет-нет, ничего, мы просто поговорить, — ответил Трубников тоже смущенно. — Это вот начальник нашего…
Но Никита представился жар-птице сам, лично. Кустанаева окинула его взглядом с ног до головы, улыбнулась и мягко попросила немного подождать — у Чибисова люди.
Она пригласила их в приемную. Евроремонт здесь достиг своего апогея. В декоре преобладали Спокойные оливковые тона, что в сочетании с дорогой светлой мебелью, модными светильниками и кричащими панно на стенах в стиле Энди Уорхола придавало приемной совершенно необычный для аграрно-управленчеекой конторы гламурный вид. Сама Кустанаева смотрелась на фоне всей этой изысканно деловой обстановки очень органично, словно бы и краски и мебель специально были подобраны под цвет ее глаз и волос.
Никита всегда чувствовал себя в присутствии красивых; зрелых женщин немного скованно. Участковый Трубников тоже был Явно не в своей стихии — бросал на Куетанаеву, небрежно изогнувшуюся над монитором компьютера, хмурые взгляды и все пытался спрятать свои длинные журавлиные ноги в пыльных сапогах под стол.
Однако затянувшееся молчание он все же нарушил первым, Спросил Кустанаеву, как Полина.
— Ничего, лучше, — ответила Кустанаева.
— Она уже из дома выходит, — сказал Трубников. — Одна. Гуляет везде. Вообще-то это… не годится это, Елизавета Максимовна. После того, что произошло, это, знаете ли, того… снова чревато…
— Николай Христофорович, скажите это сами Михаилу Петровичу, — живо отреагировала Кустанаева. — Я с вами абсолютно согласна. Но я же не могу приставить няньку к… вдове. Правда? Полина совершеннолетняя и сама распоряжается собой. И не то что меня, отца родного сейчас слушает мало.
— А раньше, до свадьбы, до этого происшествия у Полины с отцом был хороший контакт? — спросил Никита.
Кустанаева покосилась на Трубникова.
— Я вам отвечу честно: в последнее время перед замужеством Полина и Михаил Петрович утратили ту душевную близость, что связывала их раньше, — произнесла она, тщательно подбирая слова.
— Отчего же это произошло? — спросил Никита.
— Оттого, что я переехала жить к Михаилу Петровичу. Официально мы наш брак еще не регистрировали, но… Полина не могла простить отцу, что после смерти матери он… — Кустанаева вздохнула, — полюбил меня. Да что я вам говорю — все это, всю нашу домашнюю эпопею Николай Христофорович отлично знает. Все здесь знают.
— Вам, наверное, нелегко здесь? — спросил Никита. — Вы ведь москвичка, да?
— Коренная москвичка. И раньше не только в деревне никогда не жила, но и дачи даже не имела, — Кустанаева улыбнулась. — Но кому сейчас легко? Поневоле надо приспосабливаться к обстоятельствам.
— Да, приспосабливаться надо, — согласился Никита. — Я должен вас спросить — вы в курсе всех дел фирмы… Скажите, вот это убийство Артема Хвощева, на ваш собственный взгляд, что это — нелепая трагическая случайность или все же не случайность, а в какой-то мере хорошо рассчитанный удар по его отцу? Удар по его тестю — Чибисову?
— О, я много думала об этом, — лицо Кустанаевой выражало живейший интерес к беседе. —Я думала: может, все это как-то завязано с нашим бизнесом, с давним успешным партнерством отца Артема и Михаила Петровича? Может быть, кто-то хотел помешать этому семейно-деловому альянсу, но… Простите, но я пришла к выводу, что все это просто несерьезно. Честное слово. И потом, какой там альянс? Тоже мне слияние нефтяных компаний! Наш бизнес, на первый взгляд довольно стабильный, на самом деле очень и очень средний. В сельском хозяйстве бешеных денег вообще заработать нельзя. Да, у нас сейчас есть кое-какая прибыль, но это все в масштабах Славянолужья, области, по сравнению с другими компаниями — мы так, где-то среди прочих. И потом, если бы дело было в коммерческой подоплеке, должны были быть какие-то угрозы, наезды, конфликты, пересечения интересов. Но ничего этого не было — мне ли не знать!
— Даже не верится, словно и не на земле вы хозяйствуете, а на луне, — усмехнулся Никита.
— Я вас уверяю. Спросите Чибисова — он ответит то же самое. Лет семь-восемь назад ему действительно остро досаждали какие-то рэкетиры. Но с ними было покончено, кажется, при помощи вашей же милиции. Вы говорите, что это мог быть чей-то удар по Хвощеву. Но вы, наверное, уже в курсе — Хвощев очень серьезно болен, прикован к постели. И надежд на то, что он вскоре поправится, к нашей печали, нет никаких. Даже если ему станет лучше, он все равно останется инвалидом, неспособным фактически управлять своим производством. Кому может мешать инвалид?
— А кто же сейчас управляет его спиртзаводом? — поинтересовался Никита.
— Непосредственное руководство самим производством спирта и ликероводочных изделий осуществляется менеджером и главным технологом. Но все основные вопросы финансового плана, подпись документов, заключение договоров и контрактов — все это сейчас в ведении Михаила Петровича. Хвощев передал ему управление, потому что сам он это делать сейчас не в состоянии, а завод ждать не может.
— А почему он не передал дела сыну?
— Артему было всего двадцать Лет. Передать все ему — означало погубить завод. Даже если бы он каждый свой шаг обсуждал с отцом, для того, чтобы руководить делами непосредственно на заводе, у него не было ни способностей, ни знаний, ни опыта, ни… честно говоря, и желания.
— Понятно, — Никита кивнул. — Желание у него было: одно — жениться поскорее. Но все-таки наследником своего отца он был?
— Конечно. И даже больше вам скажу: после той ужасной авиакатастрофы в марте, — Кустанаева покачала головой, — вначале вообще было очень мало надежды, что Хвощев выживет. И Артем — я говорила с ним и поэтому сужу не понаслышке — был готов ко всему. В том числе и к тому, чтобы хотя бы формально возглавить семейное дело.
— А скажите, пожалуйста… вот эта свадьба, этот брак… — Никита прищурился, — он не был как-то форсирован в связи с этими обстоятельствами?
— Кем форсирован? — Кустанаева удивленно выпрямилась в кресле.
— Чибисовым. Ситуация-то, согласитесь, сложная, двусмысленная: Хвощев при смерти, делами управляет сам Чибисов при неопытном юном наследнике. Женитьба Артема на Полине смягчила бы все противоречия, ввела, так сказать, дела в семейное русло.
— Да не было никаких противоречий! — Кустанаева пожала плечами, бросив взгляд на обитые коричневой кожей двери кабинета Чибисова. — Да, возможно, Михаил Петрович и Антон Анатольевич и обсуждали этот брак в этом плане, но… Да мало ли что они там между собой обсуждали? Артем был сам по себе и отца тоже не очень слушал. А к Полисе — это я говорю вам прямо — его влек совсем не расчет. Он любил ее так, как любят все юноши в свои двадцать — пылко, немножко, конечно, эгоистично, но чисто. Поймите, здесь все вдруг так совпало в одночасье, и не было никаких противоречий и Меркантильных расчетов. Мы просто все очень радовались, что они наконец поженятся.
— И вы тоже радовались? — спросил Никита прямо, вспоминая свежую информацию Кати о Кустанаевой, Павловском и Полине.
— И я тоже. Для меня это был выход из трудной ситуации, не буду скрывать, — Кустанаева отвечала с легким вызовом и такой подкупающей откровенностью, что Никиту это одновременно и удивляло, и настораживало. — Полина всегда была против нашего брака с Михаилом Петровичем. И она не слишком меня любит. В случае ее замужества мне было бы проще устраивать собственную личную жизнь.
Колосов наблюдал, как она все это им выкладывает — нате. Она была чертовски хороша в этот момент. Рыжие пышные волосы обрамляли ее тонкое гордое лицо, как корона.
Во фразе устраивать свою личную жизнь была скрыта пленительная двусмысленность, тончайшая издевка — над собой и над ними.
— Я вас понял, Елизавета Максимовна, — Никита улыбнулся— Вы даете исчерпывающие ответы. Спасибо. Другие на вашем месте нас бы подальше послали или соврали. Я спрашиваю не из праздного любопытства. Я просто хочу, чтобы это убийство, а я со слов Николая Христофоровича знаю, что это и ваше горячее желание, было как можно быстрее раскрыто. Я бы просил вас так же искренне ответить на мой последний вопрос.
— Пожалуйста, задавайте. — Кустанаева усмехнулась.
— Теперь, когда сын Хвощева убит, в случае смерти самого Хвощева, кто же станет владельцем завода?
Никита увидел, как лицо Кустанаевой на мгновение напряженно застыло. Потом снова разгладилось, став безмятежным и открытым.
— Здоровье Антона Анатольевича сейчас стабильно, — ответила она.
— И все-таки… Все под богом ходим. Если вдруг? Кому тогда достанется спиртзавод— нынешнему управляющему Михаилу Петровичу Чибисову, а?
Кустанаева наклонила голову к плечу. Никита ощутил на себе ее взгляд — откровенный, вызывающей, озорной.
— А вот и нет, — сказала она. — Вы не угадали. Ваше предположение и то, что вы на нем пытаетесь сейчас выстроить… этакую пирамидку причин и следствий, — неверно.
— Я ничего не пытаюсь строить, я просто выясняю факты.
— Вы их, кажется, выясняете не с тога конца. — Голос Кустанаевой был нежен, как шелк. — Вам надо найти убийцу нашего дорогого мальчика, несостоявшегося зятя. А вы спрашиваете, кому достанется спиртзавод…
— Так все-таки кому?
— Вы должны были сами догадаться. Ведь брак был уже заключен, оформлен документально контрактом и завещанием Хвощева. Они с Чибисовым перед свадьбой прямо в госпитале подписали все бумаги, и потом нотариус заверил все. Фактически после смерти Антона Анатольевича, дай бог ему еще много дней, и смерти Артема наследницей их семейного дела остается его жена — Полина. Я вам все это говорю потому, что чувствую — вы уже ранены сомнениями и все равно будете это проверять, — Кустанаева усмехнулась. — Я желаю просто сэкономить ваше драгоценное время. И очень прошу, не увлекайтесь этим… вот этим… пирамидкой этой. Все это все равно не так. К убийству Артема все эти дела с заводом не имеют никакого отношения.
— Возможно, — Никита кивнул. — Даже почти наверняка. Но мы устанавливаем все обстоятельства.
— Вы поймите одно — я это тоже сначала не понимала, а потому узнав Михаила Петровича ближе, убедилась. Его и Хвощева связывают очень длительные, очень преданные отношения. Настоящая мужская дружба. Это большая редкость по нынешним временам. Но это так и есть. А Артем Михаилу Петровичу был как сын. Он мне сам признавался, что всегда воспринимая его как сына, потому что он всегда хотел иметь сына, а у него была дочь.
— Вы удивительно ясно формулируете свои мысли, — сказал Никита. — Вас просто нельзя неверно истолковать.
Кустанаева кивнула, прислушалась.
— Сейчас они закончат, и вы зайдете, — сказала она.
И действительно, Двери кабинета открылись, и оттуда вышли, оживленно переговариваясь, человек десять — в основном мужчины средних лет, одетые очень по-разному, от дорогих костюмов в полоску до спортивных ветровок и промасленных спецовок.
В приемной стало сразу очень шумно. Кустанаева кивнула Колосову — заходите, и ее тут же отвлекли какими-то бумагами. В приемную то и дело заглядывали сотрудники офиса. Никита перешагнул через порог чибисовского кабинета, быстро прикрыв за собой дверь, причем едва не прищемил замешкавшегося Трубникова (среди работников Славянки добрая половина была ему знакома).
Чибисов сидел за большим письменным столом и разговаривал с кем-то по телефону. Черная глянцевая поверхность стола, как вода стоячего озера, отражала его грузную массивную фигуру, ссутулившуюся в кресле, тканый гобелен на стене с гербом Подмосковья и отблеск голубого неба, робко заглядывавшего в сумрачный кабинет из окна.
— Не потянет он сто тысяч гектаров… В жизни не потянет, — хмуро говорил Чибисов в трубку, — Там какие почвы? Дерново-подзолистые, тяжелые. А техника у него какая? То-то и оно. Мы здесь на этой мильон раз перепаханной, удобренной земле и то на двадцати пяти тысячах все выкладываем ив посевную, и в уборочную. Конечно, решение за ним — кто же спорит? Но я не советую. Урожай окупит? Надежды? Знаешь, где эти наши надежды на урожай? У боженьки за пазухой. Вот так-то… Да… Ну, пусть позвонит, свяжется. Чем могу, проконсультирую. Ты ему передай от меня одно: это не Москва, не то, к чему он привык там у себя на Кутузовском. Это земля. На распоряжения-то она плюет, она пот любит. Если потом досыта ее не польешь, она, как баба, не даст. Силы она требует, заботы, а иногда и крови… — Чибисов поднял глазам увидел вошедших Колосова и Трубникова. Лицо его выразило удивление и недовольство. — Ладно, потом закончим, — сказал он в трубку.
Никита показал удостоверение и представился. Чибисов медленно поднялся, застегнул свой черный пиджак (костюм на нем был хотя и траурный, но с искрой, галстук тоже траурный, черный однако с оранжево-золотистой, теплой для взора, оптимистической полоской), поздоровался за руку. Указал на кресла, приглашая садиться.
Колосов исподволь сравнивая его живого с тем Михаилом Петровичем Чибисовым что был запечатлен на оперативных снимках ОРД. Снимки были сделаны спустя несколько часов после осмотра места убийства. Никита должен был признать, что чисто внешне тот Чибисов и этот отличались мало. И сейчас и тогда мясистое простецкое лицо хозяина Славянки было угрюмо, встревоженной растерянно.
Эта встревоженная растерянность Никиту заинтересовала. Она столь явно сквозила во взгляде Чибисова, что не заметить ее было просто невозможно. Однако вызвана она была совсем не неожиданным визитом милиции; а чем-то иным. За этой растерянностью скрывалось нечто большее, чем просто недоумение и непонимание происходящего. Кроме этих чувств, было что-то еще, что Никита даже при мимолетном взгляде на этого совсем еще незнакомого человека, фигуранта, ощутил почти физически и сразу. Это было нечто такое, отчего на душе стало как-то неприятно, дискомфортно; тревожно. Но был ли это страх? Никита затруднялся в определении. Он просто почувствовал, как в присутствии Чибисова его собственные нервы напряглись.
— Вы, значит, по поводу убийства моего зятя, — произнес Чибисов. — Ну я слушаю — есть какие-то новости? Успехи в расследований? Я ждал, я все время звонил в прокуратуру — и следователю, и зампрокурора, так меня все только отговорками сплошными кормили. Так что же скажете мне хорошего вы, уголовный розыск?
— Мы работаем, — ответил Никита поуже сложившейся ритуальной традиции, — ищем.
Чибисов повернулся в сторону молчавшего Трубникова.
— Это я уже слыхал все, — сказал он сухо. — Эта песня нам знакома. Все та же отговорка. Вон Николай Христофорыч прямо говорит — безнадега это. Смерть Артема, зятя моего, потрясение, травма дочки моей ненаглядной — все безнадега, мол. Потому что зацепок нет!
— Я этого не говорил, Михал Петрович, — Запротестовал Трубников. — А то что трудности — вот что я вам говорил. Трудности большие…
— А мне плевать на трудности, — Чибисов сверлил их тяжелым взглядом. — Я что у вас, суда, что ли, прошу? На хрен он мне — этот ваш суд, следствие. Я только имя прошу подонка. Видите, как мало мне надо? И затруднять я вас горем своим, отвлекать от ваших неотложных дел не собираюсь. Уж сам как-нибудь… Мне надо только, чтобы вы мне сказали — это убил он. И все.
— И что вы сделаете? — спросил Никита.
— А это уж мое дело. Дело отца. Я долго не знал, что мне делать, а теперь знаю. Было время придумать.
— Я бы вам назвал имя убийцы прямо сейчас, Михаил Петрович, — сказал Никита, — но я пока не знаю, кто убил вашего зятя. И ошибиться при таком серьезном раскладе права не имею.
— А чего ж вы тогда снова ко мне пришли? — Чибисов еще больше нахмурился. — Допрашивать меня? Так меня уже раз шесть допрашивали.
— Насчет Полины мы в основном пришли, Михаил Петрович, — сразу нашелся Трубников. — o, что оправилась она — это, конечно, хорошо. Это радует. Одно нас тревожит — два ведь уже нападения было. Чуть жива осталась. А тут я иду через поле — гляжу, она одна. Ходит одна, гуляет одна. Этим утром гляжу —на мопеде своем опять куда-то одна катит… То, что она показания наконец дала нашей сотруднице, это, конечно, ситуацию разрядило как-то, но риск все же остался…
На лице Чибисова появилось какое-то болезненное, мучительное выражение.
— Христофорыч, тебе ли не знать, как я… — Чибисов словно искал слова и не находил. — А что прикажете делать? Не пускать ее? На замок дома запирать? Я хотел, чтобы Полина на какое-то время уехала отсюда в Москву — так она не хочет, отказывается наотрез. С Лизой уж думали, думали, как ее оградить, обезопасить… Лиза вон предлагает охранника нанять. Но кого, скажите, охрана спасла? Как громкое убийство по телевизору — босса замочили, а охранники целы-целехоньки. Да и не доверю я дочь чужому человеку. А запирать ее после того, что она пережила, не могу. Это только душу ей разбередит еще больше. Лиза говорит: надо вести себя как ни в чем не бывало, чтобы она поскорее все забыла.
— Это Кустанаева вам так советует? — спросил Колосов. Чибисов кивнул.
— Вы простите, что я этой щекотливой темы касаюсь, но только сейчас Елизавета Максимовна не стала скрывать от нас, что ее с вами связывают близкие отношения.
— Ну а что скрывать? И так вся округа знает, что мы живем, — Чибисов покачал головой. И то же самое сделал отраженный в глянцевой крышке стола его смутный двойник.
— Михаил Петрович, а вы сами кого-нибудь подозреваете в убийстве и нападении? — спросил Никита. — Вы вот говорите — вам от нас только имя нужно. Может, не имя, а лишь подтверждение своим собственным подозрениям?
— Никого я не подозреваю. Не знаю, — глухо сказал Чибисов. — Подозревал бы кого-то, ваша помощь мне бы не потребовалась. А я, как видите, до сих пор помощи прошу.
— В здешних местах, как я слышал, разные слухи об этом убийстве ходят, в том числе и самые фантастические. Однако первым толчком для них, наверное, было не это трагическое происшествие, а то, другое. Верно?
— Какое еще другое? — хрипло спросил Чибисов.
— То, что произошло год назад здесь, неподалеку от вас, и одновременно у ваших соседей в другой области. Вы слышали об этом случае?
— А, это… Вот вы о чем… Да, мы слышали, — Чибисов посмотрел на Трубникова, — но какое это имеет отношение…
— В прошлом году летом с вами по этому поводу не беседовали сотрудники Ясногорского УВД?
— Нет, никто со мной не беседовал.
— Я вам фото на опознание предъявлял, — вклинился Трубников, — по запросу. Помните?
— А, фото… Да, кажется, было что-то… Из головы вылетело. Тогда сенокос был как раз в разгаре. Технику мы новую закупали, Я толком и не вник, кого это там у Борщовки убили. Говорили — какого-то приезжего. Но это уже другой район, другая область, хоть это и наши близкие соседи. А почему вы вдруг вспомнили об этом?
— Да вот вспомнили, — сказал Никита. — Личность убитого тогда почти сразу установили. Оказался он частным предпринимателем из Москвы Богданом Богдановичем Бодуном. Фамилия не знакома вам?
—Нет.
— Прошлое у него было темное, тюремное, — продолжил Никита, словно и не замечая это сухое отрывистое нет. — Настоящее было лучше. Этот самый Бодун, как выяснилось, владел в Москве ночным клубом «Бо-33». Ныне это клуб «Пингвин».
Чибисов молча смотрел на него, словно спрашивая: ну и что дальше?
— Вот я снова снимок захватил, чтобы вы на всякий пожарный еще раз взглянули, — Колосов порылся в папке, достал из пакетах фотографиями, которые до этого изучала Катя, одно фото; положил его на стол и…
— Что это?! — хрипло воскликнул Чибисов и отшатнулся, словно его ударило током.
— Ах простите… перепутал, снимки перепутал. Это с места убийства. Снимок уже трупа. Точнее, того, во что тело превратили… — Никита, сделав вид, что ошибся, быстро убрал фотографию и вытащил другую. Он не смотрел на Чибисова. Краем глаза лишь видел, как напрягся Трубников, который не спускал с Чибисова глаз. — Вот фото Бодуна. Пожалуйста, взгляните еще раз.
Чибисов взглянул. Фотография была копией паспортной. С нее смотрел на мир мужчина лет сорока пяти, внешне довольно симпатичный, с правильными мужественными чертами лица, крупным носом, темными внимательными глазами и явно подкрашенной, но прекрасно сохранившейся шевелюрой.
В лице этом не было ничего порочного или грубого. Напротив, покойный Богдан Бодун, судя по снимку, и в зрелом возрасте обладал довольно счастливой мужской Наружностью, что так привлекает женщин. И уж совсем ничего общего в этом приятном мужском лице не было с тем, запечатленном на другом снимке, ужасающим ликом смерти, изуродованном ранами, поклеванном вороньем, от которого так резко, так демонстративно отпрянул Чибисов.
— Я не знаю этого человека. Мы не встречались, — произнес хозяин Славянки. — Я и тогда это говорил, год назад.
Колосов забрал фото, чувствуя, всей кожей ощущая повисшее в кабинете напряжение. Трубников задвигался, словно собираясь что-то сказать, но промолчал.
— Hy на нет и суда нет, — Никита пожал плечами. — Еще в прошлом году у наших коллег из соседней области возникали трудности с выяснением того, как этот самый москвич Бодун мог оказаться в здешней глуши, в поле у деревни Борщовка — куда ехал, к кому. Тульская милиция предполагала, что у него могли быть какие-то знакомые в здешней округе. Вы не знаете к кому тут у вас часто гости наведываются столичные?
— Ко мне иногда друзья приезжают, партнеры. К отцу Артема, моему товарищу старому, пока он в госпиталь не попал, тоже приезжали часто, — Чибисов посмотрел на Трубникова, — а больше-то, пожалуй… Да, к художнику нашему Бранковичу приезжают. Он человек известный, компанейский, широкий, богатый. Гости у него бывают частенько, в том числе и иностранцы, и земляки его из Югославии… Или нет теперь такой страны? Да, но земляки-то остались все равно.
В кабинет без стука неслышно вошла Кустанаева. Чибисов посмотрел на нее и…
— Извините, Михаил Петрович, там из администрации Поляков приехал, — вежливо и настойчиво произнесла она. — Что-то срочное.
И по тому, как она это сказала, сразу стало ясно, что она просто явилась выручать своего шефа и любовника, словно инстинктивно почувствовав, что пора прервать его общение с милицией.
Колосов и Трубников поднялись. Попрощались. Аудиенция была закончена.
Колосовская черная девятка давно уже покинула стоянку перед зданием Офиса, а Чибисов все еще сидел неподвижно, тяжело облокотясь на стол. Кустанаева, несмотря на приехавшего из администрации, тоже была все еще здесь. Прохаживалась у окна взад-вперед, демонстрируя походку, осанку, фигуру, преданность, озабоченность, нежность. Она ждала, что Чибисов поделится с ней тем, о чем шла речь. И она в свою очередь передаст ему с некоторыми изменениями свой разговор с этим молодым майором из угрозыска. Но Чибисов не произносил ни слова.
Потом он устало потянулся к телефону, набрал привычный номер, который набирал почти каждый день, — номер сотового Антона Анатольевича Хвощева. Звонил долго, очень долго, пока на том конце в госпитале, в больничной палате, не взяли трубку. Но ответил не Хвощев, ответила сиделка, сказав, что самого Антона Анатольевича повезли на процедуры в другой, корпус…
— Ему что, хуже стало? — спросил Чибисов тревожно.
Но сиделка ровным голосом ответила, что не хуже, а просто с этой недели у Хвощева по указанию лечащего врача начинается первоначальный курс восстановительной реабилитации.