22 декабря 2002 года
К таким визитам Виталий привык. Практически дня не проходило, чтобы телефончик не брякнул, а потом не появился бы кто-то на пороге и не промямлил искательным голосом:
– Здрасьте, я от Виктора (или Михал Михалыча, от Родиона, от Светы, от Людмилы Ивановны), – и тэдэ и тэпэ.
Виталий кивал, откладывал недожеванный бутерброд, или недочитанную газету, или недокуренную сигарету, или неразгаданный кроссворд, или незаконченное рентгеновское заключение к снимку – словом, откладывал все свои дела (ну, конечно, плановых больных не выпроваживал, тут уж посетителям приходилось сидеть в коридорчике и терпеливо ждать!), принимал робко сунутую бутылку или коробку конфет (народ шел по большей части понимающий, искушенный в деле общения с блатными врачами вообще, а с рентгенологами – в частности), спрашивал, что конкретно нужно посмотреть или общую флюорографию сделать, и начинал готовить аппаратуру. Иногда при виде мзды его разбирал смех. В диагностическом центре человек заплатит сотню – и получит рентгеновский снимок без всяких хлопот, без предварительных звонков, реверансов и заискивающих улыбок. Однако такова уж натура человеческая, что все предпочитают обращаться к «своим» врачам. Как будто они внимательней, добрее, профессиональнее «не своих». Иногда, безусловно, разбиваешься в лепешку ради какого-нибудь приятеля, это точно, но какого черта ты станешь это делать ради приятелева двоюродного друга детства? Исполняешь свои профессиональные обязанности, и не более того, ну а если человек уверен, что ты такой приветливый и обходительный исключительно с ним и только за его коньяк «Дагестан», а на других собакой рычишь, ну что ж, это его личное заблуждение. В конце концов, все мы живем теми или иными иллюзиями!
Ну, конечно, приходили к нему не каждый день – это он малость преувеличил, однако, когда Виталий дежурил по воскресеньям, народ валом валил, примерно с полудня часов до шести вечера. Потом наступало затишье. И этот парень в черной дубленой куртке привалил к нему как раз в минуту такого затишья…
Деликатно стукнул в дверь, дождался, пока Виталий отозвался, и только тогда вошел в кабинет. Поздоровался с Виталием и с Анютой, которая, конечно, как всегда во время их совместных дежурств, торчала в рентгенкабинете, наплевав на всех своих больных, занятая сугубо устройством своей личной жизни. Поскольку неожиданный посетитель этому самому устройству помешал, Анюта посмотрела на него свирепо, а Виталий – с откровенным облегчением. Анюта была сегодня какая-то такая… непривычно раскованная. То и дело присаживалась на топчанчик, где имел обыкновение отдыхать Виталий в дежурные ночи, скрещивала ножки в безумных чулочках (ну зачем бы дежурному врачу торакального отделения в разгар декабрьских морозов шататься по выстуженным больничным коридорам в ажурных колготках и туфлях на шпильках, когда все нормальные женщины ходят в сапогах на меху и рейтузах?!)… И халат у нее то и дело расстегивался на груди. Можно представить, как ей холодно было в этом кружевном лифчике: больше, как успел заменить Виталий, под халатом ничего не имелось… Короче, он не сомневался, что сегодня ночью Анюта предпримет решающую атаку на его добродетель. Ну и разделась бы к ночи, если уж такая охота приспела, а то ведь недолго застудиться до срока и в решающий момент обчихать любимого мужчину! А если честно, Виталию вовсе не хотелось тискаться ночью на этом шатком топчане… С Анютой или с кем другим – без разницы. А почему не хотелось – это вопрос. Может, и в самом деле уже давно имеет место быть нестохастический и вполне закономерный эффект от работы в радиоактивной местности?.. Стохастический там был эффект или нестохастический, однако Виталий, не скрываясь, радостно встрепенулся, когда парень с привычной многозначительной интонацией произнес:
– Я от Семена Петровича! Он вам должен был звонить… насчет сломанной ключицы, помните?
Виталий не помнил, совсем не помнил, хоть убей! Однако Сема вообще отличался патологической рассеянностью: сколько раз он присылал к Виталию своих «человечков», а через месяц вдруг спохватывался, словно с печки упавши, и начинал трезвонить: «Слушай, к тебе там должен подойти мой человечек, ты его погляди, сделай божескую милость!» Видимо, и этот парень был таким же «человечком», узнать о приходе которого Виталию только еще предстояло. Иногда, когда на него нападала вредность, он мог помариновать такого посетителя в ожидании, а то и вовсе завернуть. Но только не сегодня, когда парень явился как ответ небес на тихие мольбы Виталика о спасении от раскованной Анюты! И он закричал:
– Звонил, конечно, Семен мне звонил насчет вашей ключицы! – так радостно, словно этот незнакомец был директором банка, где Виталик держал свои сбережения, и пообещал повысить с нового года процент лично ему.
Анюта обреченно вздохнула и поднялась с топчана:
– Ладно, Виталик, я попозже зайду. Мне еще надо посмотреть снимки Маркушева и Кривцова.
– Если я их найду, – ответил Виталий, мечтая, чтобы до Анюты дошел скрытый в его ответе подтекст, но, похоже, он скрыл его слишком глубоко… И неведомо почему он вдруг подумал, что Анюта, выйдя отсюда, опрометью кинется в ординаторскую и примется с лихорадочной скоростью натягивать на себя теплые колготки, штанишки, толстые носки, маечку с рукавами, свитер, надевать что-то еще столь же весомо-шерстяное, только бы согреться, согреться, согреться…
«Может, ей будет лень снова все это снимать?» – подумал Виталий с надеждой.
Обернулся к посетителю, который с непроницаемым видом наблюдал эту маленькую жанровую сценку:
– Ну, в чем дело? Раздевайтесь до пояса. Майку можете оставить, прохладно у нас; цепочку, если есть, снимите.
– Да, у вас тут и в самом деле прохладно, – кивнул парень. – Поэтому я пока погожу раздеваться, а сначала покажу вам кое-что.
И он достал из сумки, висевшей через плечо, пластиковую папку.
– Что это у вас? – спросил Виталий. – Прежние снимки вашей ключицы? Да зачем они? Главное, как она сейчас себя чувствует.
– Нет, прошу вас, посмотрите, пожалуйста, – вежливо, но чрезвычайно настойчиво попросил парень, и Виталий, пожав плечами, раскрыл папку, освещенную мертвым светом неугасимого негатоскопа.
Увидал верхний снимок – и резко захлопнул папку.
Это был отнюдь не рентгеновский снимок. Это была фотография, взглянув на которую Виталий мгновенно понял, что этот парень явился вовсе не от Семена.
Бог ты мой… Неужели она все еще не поняла, что ничего у нее не получится?!
– Кто вас прислал? – спросил он раздраженно. – Говорите быстро, ну!
– Да вы, наверное, и сами понимаете, кто меня прислал, – угрюмо ответил парень. – И сразу вам скажу: вам же будет лучше, если вы все эти материалы прочтете. Или хотя бы просмотрите выделенные места. Предупреждаю: пока вы все это не сделаете, я отсюда не уйду. И меры к вам буду применять самые неожиданные. Вплоть до принуждения.
С этими словами он щелкнул кнопкой английского замка на двери, а сам уселся в кресло рядом со столом Виталия и положил себе на колени… пистолет.
Он был какой-то длинноствольный… а впрочем, в оружии Виталий не разбирался. При виде пистолета у него что-то холодно защекотало на пояснице. И дыхание захватило от догадки: «А ведь это не она его прислала! Где ей раздобыть такого киллера – а у парня и в самом деле взгляд профессионального киллера как раз перед контрольным выстрелом!»
Не то чтобы он заглядывал в глаза многим киллерам накануне этого самого выстрела, но в жизни все-таки повидал немало чего. И очень четко понимал, когда надо морально и физически попятиться. Поскольку в данную минуту он сидел, попятиться физически не мог никак. Зато морально это сделал с превеликой готовностью:
– Ладно. Я прочту. Давайте вашу папку.
Да уж, знал бы он, что его ждет, когда выпроваживал Анюту… Дурак! В ней было его спасение!
А впрочем, в ней было не спасение, а только отсрочка приговора. Разве ты не ощущал в глубине души, уже после первого разговора с ней, – разве не ощущал, что добром дело не кончится, что если она уже ступила на скользкую дорожку, то скоро с нее не сойдет? Вообще не сойдет? С ее-то несусветным упрямством и безумными принципами? Он уже один раз стал жертвой этих принципов – так что же, сейчас ждал от нее пощады?
Снова открыл папку. Виталий уже был готов к тому, что увидит, однако все равно так резанул этот снимок! Тем самым по тому самому. Он ведь уже и забыл, что Иннокентий был раньше вот таким. Беззаботным, с широкой улыбкой, с этим смешливым взглядом чуть исподлобья. Впрочем, теперь он улыбался не менее широко, но это была совсем другая улыбка. Кто и когда видел искренность в улыбке публичного политика, недавно избранного мэра Нижнего Новгорода? А впрочем, с того времени, как была сделана эта фотография, прошло тринадцать лет. Конечно, Иннокентий изменился. И тот человек, который стоял рядом с ним, тоже изменился. Это Виталий точно знал, потому что видел его каждый день. И даже не один раз в день!
В зеркале видел. Ну да, рядом с Иннокентием стоял его лучший друг – Виталик Привалов.
Он отложил фотографию и принялся перебирать бумаги, лежащие под ней. Там было не меньше тридцати листочков: что-то переснято на ксероксе, что-то отпечатано на компьютере: видимо, качали из Интернета. Часто мелькали фотографии Иннокентия: выступает где-то, общается с какими-то тетками – типичные сормовские жительницы по виду… Да ведь он и сам был родом из Красного Сормова, потомственный пролетарий, выбившийся в люди! Вот он с представителем президента – не зря, значит, плевались его соперники на выборах: Коренев – ставленник партии власти! Еще про него говорили, что в дружках у него ходят «криминалы» – пожалуйста, рядом с ним на другом фото Данила Гордеевский. На этом мужике пробы ставить негде. А вид такой, словно они кореша – не разлей вода. О, да это заметочка из черного пиара предвыборных соперников Иннокентия. Забавный текст:
«Недавно бывшие братки снова встретились и договорились о намерениях. Данила Гордеевский, небезызвестный авторитет, который, по настойчивым слухам, держит нижегородский общак, во всеуслышание поклялся, что, если кто посмеет только пикнуть против его любимого кореша Иннокентия, тот будет конкретно иметь дело с ним, Данилой, и тогда известная угроза замочить в сортире покажется детским лепетом по сравнению с участью, которая чисто в натуре ожидает Кешиного обидчика».
Эта заметка была вся обведена красным маркером, а последние строки подчеркнуты.
Виталий передернулся и поспешно сунул листок вниз всей стопы.
Парень, сидевший в кресле, слегка усмехнулся.
Виталий насупился и принялся просматривать другие листки.
Да, тот, кто собирал все это, не поленился, что и говорить! Статьи, заметки, интервью… Взгляд Виталия выхватил еще один отчеркнутый абзац:
«– Иннокентий Петрович, в вашей жизни было много тяжелых страниц…
– Ну, наверное, они есть в жизни каждого.
– Я хотела бы спросить о личном. Извините, если мои вопросы покажутся вам неделикатными. Если вам не хочется на них отвечать, вы можете…
– Нет, почему, я счастлив буду поговорить об Эле. Вас ведь именно это «личное» интересует? Она была для меня всем на свете. Я так любил ее, что иногда даже ревновал к будущему ребенку. Думал: зачем нам кто-то еще, ведь нам так хорошо вдвоем. Ну, наверное, и… накликал, наверное.
– А вам никогда не приходило в голову еще раз жениться?
– Нет. Для меня это исключено.
– Как ваше здоровье теперь?
– Ну а что мое здоровье? Нормальное. Оно не мешает мне заниматься политикой, не помешает стать нормальным мэром для моего родного города. Больше ничего меня в жизни не интересует».
Последняя строка была обведена и отчеркнута несколько раз. Чудилось, на нее легло огромное кровавое пятно.
«– Иннокентий Петрович, вы стали преуспевающим бизнесменом, вы богатый человек. Скажите, зачем вам менять вашу успешную деятельность на горький хлеб публичного политика? Или вы думаете, что их хлеб не очень горький? Судя по тому, что вы смеетесь…
– Ну, знаете, я думаю, что всякий хлеб бывает то горьким, то сладким. Думаю, тут не может быть никаких обобщений. Я в своей жизни всякого нахлебался. И такое было горькое, что горло судорогой сводило. Ничего, как-нибудь и с политикой справлюсь.
– А вы согласны с пословицей, что все, что ни делается, делается к лучшему?
– Нет.
– Почему?! Говорят, мы даже ошибки совершаем для того, чтобы извлекать из них уроки!
– Это верно. Однако случаются ошибки, которые невозможно исправить. И никакие извлеченные из них уроки не идут впрок. Бывают такие дела, знаете… они все выжигают в человеке, остается мертвая земля. На ней уже ничего не может взойти. С этим надо жить. И вечно проклинать себя за то, что ты остался жив».
Подчеркнуто четыре последних предложения. Еще одно кровавое пятно.
«– Иннокентий Петрович, в вашей жизни были события, которые вам хотелось бы пережить еще раз?
– Конечно. Сколько угодно.
– Какие именно, не назовете?
– В основном они связаны с Элей, моей покойной женой. С нашей встречей, с нашей любовью. Мы прожили вместе всего три года – это были лучшие годы моей жизни. Я хотел бы испытать все это снова. Снова, снова, бесконечно!
– А какую бы страничку вы в своей жизни хотели переписать набело?
– Эта страничка в далеком прошлом. Я взял деньги в долг у одних людей и не смог вернуть. Это стоило мне… всего. Всего на свете. С тех пор я никогда не беру в долг. И не даю, кстати сказать».
Подчеркнут последний абзац. Строка «Это стоило мне… всего» – кровавое пятно.
Больше Виталий не мог читать. Дрожащими руками собрал все в папку, отодвинул от себя. Но один листочек все же выпал. Он сделал вид, будто не заметил, однако парень так на него глянул, что счел за благо все же подобрать вырезку.
Ч-черт! Да это же та самая, где Иннокентий снят с Данилой Гордеевским! И текст, этот текст: «…если кто посмеет только пикнуть против его любимого кореша Иннокентия, тот будет конкретно иметь дело с ним, Данилой, и тогда известная угроза замочить в сортире покажется детским лепетом по сравнению с участью, которая чисто в натуре ожидает Кешиного обидчика».
Виталий и эту бумагу сунул в папку. Отложил ее и теперь сидел, насупясь.
– Вам нужны какие-нибудь дополнительные разъяснения? – спросил парень.
– Да нет… – пожал плечами Виталий. – В принципе, она мне все еще в первый раз объяснила вполне доступно, логично и доходчиво. Нынешняя психическая атака еще более усугубила впечатление. Я, каюсь, сначала не принял ее всерьез… думал, с ума бабенка сошла.
– Ну как же это может быть? – усмехнулся парень. – Если логично и доходчиво объяснила – то как же она может быть сумасшедшей? Логичность и связность изложения – признаки нормального рассудка.
– А вы что, психиатр? Или, не дай бог, психоаналитик? – покосился на него Виталий.
– Нет, ни то ни другое. Просто рассуждаю.
– Ну и не надо рассуждать о том, в чем ни черта не соображаете, – окрысился Виталий. – Именно сумасшедшим свойственна такая внешняя логичность поведения, что они любого эксперта вокруг пальца обведут. Целую комиссию Фрейдов одурачат. Но я говорю именно о внешней логичности. Потому что, если заглянуть в глубинные причины их поступков… исследовать, так сказать, мотивацию… тут диву дашься: как могло такое в голову прийти! Как нормальная вроде бы женщина может таить в душе столько злобы! Ненависти! И что бы она мне там ни говорила…
Виталий осекся, заметив, что парень метнул в него какой-то очень уж заинтересованный взгляд.
Похоже, он не в курсе дела. Может, рассказать, из-за чего весь сыр-бор?.. Поведать, к какой цели стремится его чокнутая работодательница? Чем черт не шутит, вдруг да удастся воззвать к его благоразумию, добросердечию, ну, какими еще качествами может обладать человек? К совести… да нет, вряд ли! У самого-то Виталика этого пережитка нет и никогда не было, так что предполагать его наличие в других – слишком с его стороны смело. Добросердечие, кстати, из той же оперы… И вообще! Ну, расскажет он парню о мотивах. И чего добьется? Ведь может статься, он из породы таких же чокнутых, как она. И имеет столь же вывихнутое понятие о справедливости и своем праве ее восстанавливать. А главное – она, конечно, этого парня чем-то держит. Вряд ли большими деньгами – ну откуда у нее настолько большие деньги? – скорее, здесь что-то личное. Амур-тужур? А если так, между этой парочкой вряд ли удастся вбить клин.
Ну а хоть бы это и удалось? Получилась бы минутная отсрочка, не более. Все равно эту пламенную идиотку на полпути не остановишь. Она всегда была такая – упертая, сколько Виталий ее знал. Фанатичная! На все ведь пойдет, на все! И если пообещала рассказать Иннокентию о том давнем случае правду – значит, расскажет. Ох, господи…
– Между прочим, Коренев не женится не только потому, что не может забыть свою покойную жену, вам это известно? – вдруг произнес парень. – Есть основания думать, что он был так избит и изуродован – тогда, много лет назад, – что… навсегда потерял некоторые мужские способности. Ну, я уже не упоминаю об этой его странной манере сидеть, как бы навалясь на правый бок. И о прооперированном легком. И об отбитых почках. Да, его не пощадили. За какие-то несчастные двадцать пять тысяч долларов он расплатился со слишком большими процентами. Чрезмерно большими! Хотя платить должен был другой человек, верно? И если бы Иннокентий Петрович узнал, что обязан всеми своими несчастьями лучшему другу… узнал бы даже сейчас, через столько лет, что на основе тех двадцати пяти тысяч баксов тот сколотил себе небольшое, но весьма стабильное состояньице, позволяющее ему относиться к работе рентгенолога без напряга, а с удовольствием, трудиться исключительно ради искусства, потому что он и правда любит свою работу, вдобавок кандидатскую пишет неспешно, с удовольствием, вот уже который год… Думаю, самое малое, что сделал бы Коренев, узнав правду о том приключении в Красноярском аэропорту, это попросил бы Данилу Гордеевского исполнить долг дружбы. А может быть, просто сделал бы эту историю достоянием гласности. Наши СМИ набросятся на этот сюжет, как голодные псы. Понимаю, потеря честного имени вас пугает меньше, чем мастера зачисток Данилу Гордеевского. Поэтому… подумайте о своих внутренних органах, умоляю вас. Сами подумайте. Врачу, изцелися сам!
Мимолетно Виталий отметил, что, даже откровенно ерничая, парень произнес это старинное изречение совершенно правильно, поставив ударение там, где надо: врачу, а не врачу. Ибо слово «врач» здесь употреблено в старинном звательном падеже. Был такой в старославянском и древнерусском языке. Открыла это Виталику в свое время одна филологиня… надо думать, та же самая, которая обучила правилам произношения этого психологического киллера! А может, нынче киллер сам по себе пошел такой образованный, кто его разберет.
Черт… Эк они его обошли, скрутили! Она, все она – дура беспонятливая. Ну ясно же, что Виталик отдал, отдал бы эти дурацкие деньги, если бы знал, как это все обернется для Иннокентия! Что он, в самом деле, зверь какой-то, что ли? Думал, обойдется… В крайнем случае, даже был готов, что ему тоже морду малость набьют. Они же тогда, в 92-м, еще не знали, в какое кошмарное время живут! Не знали, что все прежние понятия о человечности потеряли смысл. Ну разве не могли эти опасные ребята, у которых занял денег Иннокентий, подождать немного с возвратом долга? Не подождали… С другой стороны, Иннокентий сам виноват: взял бы деньги у порядочных людей, а не у братков. Нет, это был не Данила, который у него теперь в лучших корешах ходит, а какие-то совсем уж отвязные маргиналы первой демократической волны. Сущие, как теперь модно выражаться, мизерабли. Они ведь даже никаких оправданий его слушать не стали: сразу начали колотить, требуя, чтобы или долг выложил, или подписал документы на продажу квартиры. Как бы в счет долга. Нет, Кеша все же был дурак упертый. Ну, взял бы да и подписал эти документы! Но он думал об их с Элькой будущих детках. И начал форс гнуть. А вышло, что его согнули в такую дугу… от него отступились только потому, что решили: ну, перестарались, забили клиента до смерти. Элька и нашла его… таким. Конечно, все понятно, что с ней потом приключилось. Если бы Кеша на самом деле так ее любил, как теперь кричит на каждом углу, он бы ради нее же поступился малым. Чтобы сохранить большее. Что такое квартира в сравнении с жизнью! В конце концов, он мог бы назвать браткам курьера, у которого украли деньги в Красноярске. Выдал бы им Виталика – и дело с концом!
Вот что не давало Виталию покоя все эти годы. Нет, не муки совести за то, что ради этих баксов устроил красноярскую инсценировку: куртку себе разрезал, бок не пожалел исполосовать – только кожу, конечно, но все равно это было чертовски больно. Попробовал бы кто-нибудь… Да он еще, для пущего эффекта, приложился подбородком к дверному косяку. Якобы вмазали ему. Отняли деньги, избили, порезали, пригрозили, чтобы не вздумал идти в милицию, – за ним следят, за каждым шагом…
Каждый за себя, один бог за всех – так говорили в старину. Ну вот и он был за себя там, в Красноярском аэропорту, когда устроил себе эту пытку в туалетной кабинке, чтобы присвоить двадцать пять тысяч баксов. В конце концов, именно Кешка втравил его в эту дурацкую издательскую авантюру, которая не принесла им ни денег, ни славы, ни удачи – ничего, кроме хлопот и нервотрепки. Он и расквитался с Кешкой за свои обманутые надежды.
С другой стороны, было бы, наверное, справедливо, если бы Коренев отдал своим мучителям Виталия. Бросил бы его им, как кость. Само собой, он, Виталий, вернул бы деньги. Не сумасшедший же – ради каких-то бумажек, пусть даже зеленых (между прочим, серых!), все на карту ставить, жизнью рисковать! Но Иннокентий промолчал… И Лидка ведь тоже промолчала, не выдала мужа! А она знала, она все знала. Виталик ей сам рассказал. По пьянке, дурак, расхвастался, когда она совершенно случайно наткнулась на деньги, захованные на самой верхней – под потолок! – книжной полке. Кто знал, что Лидке, которая отличалась патологической аккуратностью, вдруг привидится какая-то болтающаяся паутинка в углу и она полезет сметать эту галлюцинацию веником! Ну и смела… пачки денег.
Что характерно, она решила, что эти деньги прятал здесь хозяин квартиры, которую они снимали с Виталиком в то время! И удержать ее от немедленного звонка этому старому придурку, который вообще ни одного доллара в глаза не видел, небось и знать не знал, что это такое, можно было только одним способом: рассказать ей правду. Что Виталик и сделал, дурак.
Ну и… кончилась их семейная жизнь. Потому что Лидка потребовала вернуть деньги Кеше. А он пообещал – и не сделал этого. Просто не успел: на другой день Кешку взяли в оборот, потом случился этот кошмар с Элей… словом, тут уже никакие деньги помочь не могли. А Лидка, когда узнала, что муж деньги не отдал, взяла да и подала на развод. Но, что самое удивительное, не заложила его ни Кеше, ни брату своему. Серега Погодин, надо отдать ему должное, хорошо к Витале относился и если не вразумил сестру кулаками, то потому лишь, что предрассудки у него такие были: женщину пальцем не трогать. А Лидке не помешала бы хорошая порка! Если бы Виталик был росточком сантиметров на пять повыше и пошире в плечах, он непременно вломил бы женушке как надо! Но разве можно с позиции силы разговаривать с женщиной, в которой те же сто семьдесят два сантиметра, что и в тебе, а когда она на каблуках, то сразу начинает смотреть на тебя сверху вниз? А Виталик вдобавок тонкокостный, поэтому кажется более хрупким, чем есть на самом деле, Лиду же формами бог не обидел, то-то она все мечтала похудеть. Теперь-то и в самом деле похудела, даже отощала. Небось довел ее до точки этот безумный план отмщения, в котором она отвела бывшему мужу ведущую роль!
И продолжает отводить, если судить по тому, что прислала к нему этого киллера с непроницаемыми глазами и зачесанными назад светлыми волосами, которые придавали его худощавому лицу вызывающий вид.
Ну, что делать? А нечего делать. Пора включить воображение и в самом деле представить, что сделает с ним Кеша, если только узнает правду… А если дело дойдет до прессы, то Виталию никогда в жизни кандидатскую не защитить, факт. Эти нищие интеллигенты его не пропустят. В том случае, если, конечно, он останется жив после разборок с ребятами Данилы Гордеевского. Да небось и сам Кеша не погнушается руки испачкать в крови бывшего друга детства.
О, за-ра-за… Зараза Лидка! Ну за каким чертом ей понадобилось всколыхнуть в душе Виталия все давно забытое, давно притихшее, уснувшее под толстым слоем времени! Скажем, попросила бы у него денег. Разве он не дал бы? Дал! Нет, ей деньги не нужны. Ей нужна его душа.
А ведь делать нечего. Придется соглашаться. Душу у него все равно вынут. Или Лидка – фигурально, или Кеша с Гордеевским – буквально. Так уж пусть лучше это произойдет метафорически.
– Ладно, согласен, – буркнул Виталий. – Скажите ей – все сделаю. А когда?
Парень не удивился его согласию. Похоже, не сомневался в нем. Правильно рассчитал: такие доводы, как эта папка, нестохастическая – хоть и гипотетическая! – реакция Иннокентия и мрачный образ самого визитера с этим пистолем в руке, действуют более чем убедительно.
– Теперь осталось устроить так, чтобы эта особа сама к вам обратилась, – мягко пояснил парень, не убирая, впрочем, пистолета. Видимо, просто так, на всякий случай. – Подвести ее к этой мысли. Заставить, грубо говоря… Но это уже не ваша проблема. Вы просто должны будете позвонить ей. Когда конкретно – вам скажут. Позвонить, заинтересоваться ее проблемами и пригласить к себе на прием. И как только назначите ей время, немедленно сообщите – сами знаете кому. Номер мобильного у вас есть? Ну, вот я вам оставлю на всякий случай.
Положил на стол заранее приготовленную бумажку.
Виталий с ненавистью смотрел на твердый, крупный, сильно наклонный почерк своей бывшей жены. Согласно исследованиям графологов, люди с таким косым почерком весьма подвержены чужому мнению, их легко сбить с пути.
Черта с два! Спите спокойно, господа графологи! Ваши заключения ни к черту не годятся! Покажите мне человека, который Лидку с пути истинного собьет! Ему надо при жизни памятник поставить, авансом Нобелевскую премию выдать. А также Букеровскую. Хотя это из другой оперы…
– А скажите, э… не знаю, как вас, – Виталий досадливо прищелкнул пальцами. – Вот вы говорите, что теперь эту особу надо заставить мне позвонить. А кто будет ее заставлять? Не вы ли, позвольте спросить?
– А вам что за печаль? – осведомился парень, сгребая папку, легко поднимаясь из продавленного кресла и весьма профессионально – не поворачиваясь к Витале спиной – отступая к двери.
– Да так, интересуюсь, – пожал тот плечами с видимой небрежностью. – Просто хотел вас остеречь – по знакомству, так сказать. Эта особа не менее тонкая штучка, чем та, которая вас ко мне послала. А может, и более. У нее весьма расплывчатые моральные принципы и полное отсутствие осторожности, если закусит удила. А кусается она очень больно. Ясно? Так что опасайтесь, как бы не попасть из огня да в полымя. Не оказаться меж двух огней. Понятно?
Честно говоря, он тихо надеялся: если не поставил Лидке палки в колеса, то хоть песочек в бензобак подсыпал, выражаясь доступным языком. Но он недооценил киллера!
– То есть как бы не очутиться в том же положении, в каком пребываете вы в данный исторический момент? – хмыкнул тот. – Ничего. Как-нибудь отобьемся! Всего хорошего, Виталий Павлович.
И киллер ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь, оставив свою жертву в состоянии тихого, бессильного бешенства. Между прочим, у Виталия стало бы значительно легче на душе, если бы он мог предвидеть, что настанет день, когда его пророчество сбудется… И настанет сей день очень скоро! Но поскольку он не обладал паранормальными способностями, то оставался в глубокой тоске и печали еще долго. И никому, тем более бедной Анюте, не удалось вывести его из этого состояния!