29 декабря 2002 года
Ярослав снова глянул в зеркало. О, Лида уже готовится.
Лицо сосредоточенное, пальцы торопливо расплетают косу.
Его пальцы задрожали на рулевом колесе.
Нет, лучше на нее не смотреть. Вот же завис парень, а? Интересно, она так ничего и не подозревает? До сих пор убеждена, что Ярослав участвует в ее безумных играх исключительно от страха перед возможным разоблачением в покушении на убийство этих двух ошибок природы, Ваньки Швеца и того, другого, как его там?
Да ладно-ка, как выражаются в Нижнем Новгороде! Началось-то, конечно, именно с ее вульгарного шантажа, но уже после похода к ее бывшему мужу, перед которым Ярослав, кстати сказать, тоже выступил в роли вульгарного шантажиста, отношение его к ситуации изменилось. Эта девчонка, в которой он всем своим существом ощущал высокомерную, какую-то потустороннюю, почти монашески-возвышенную чистоту (и это при том, что секс-эпил у нее был такой, у Ярослава в ее присутствии волоски на руках вздыбливались, не то что все прочее!), с удивительной готовностью собиралась окунуть руки в кровищу. Она не объяснила «подельнику» никаких подробностей, вскользь бросила только, что эта женщина, в кабинете которой он сегодня распылил две капсулы с полынным маслом, погубила ее брата, который умер в какой-то там деревне Авдюшкино – вроде бы находящейся где-то за Кстовом.
Ну что ж, Ярослав очень хорошо понимал, что такое месть за близкого и дорогого человека. Бывает месть мгновенная, пылкая, неосторожная, а бывает расчетливая и спокойная, изощренная. Именно так в свое время отомстил он сам. Именно так пыталась отомстить и Лида.
Оказывается, они похожи… У него ведь ничего не дрожало в душе весь тот год, пока он выслеживал Стаса Морокова, после статьи которого в «Известиях» застрелился отец Ярослава, Максим Башилов, небрежно обвиненный журналистом в разграблении государственных средств и фактическом провале строительства Талканской ГЭС, которое он возглавлял. Случилось это еще в 86-м году, Ярославу было тогда восемнадцать, и он в самом деле долго верил, что произошел действительно несчастный случай, как это попытался обставить отец.
Проделал старший Башилов это и в самом деле очень ловко. Якобы наткнулся на собственный самострел, поставленный на медведя-шатуна, который той зимой шастал в окрестностях Талкана и отваживался даже подступать к окраинным улицам поселка. Ярослав едва с ума не сошел тогда от горя; вдобавок ко всему умерла от инфаркта мать, не перенеся этого кошмара: сначала публичного оскорбления мужа, затем его страшной смерти. Ярослав, для которого Талкан был родным домом, не уехал оттуда, а остался с бабушкой. Она заставила внука учиться дальше после десятилетки – поступить на заочное отделение юрфака. Однако когда Ярославу исполнилось двадцать и он уже вовсю работал в милиции (для поступления на заочное отделение юрфака нужен был профессиональный стаж), он получил письмо от старинного друга отца, жившего в Благовещенске. В письме была краткая записка, что он-де исполняет последнюю просьбу Максима Башилова, а также запечатанный конверт. На конверте значилось: «Сыну моему Ярославу Башилову. Передать после моей смерти», – а внутри лежало последнее письмо отца сыну.
Максим Ярославович (внука назвали в честь деда, погибшего на Курилах 25 августа 1945 года) признавался в том, что собирается покончить с собой, потому что не может ни очистить свое имя от грязных и несправедливых обвинений, ни жить с ними не может. Он не приводил в свою защиту никаких доводов, как если бы заранее был уверен, что все проверки, происшедшие после его смерти, докажут, что Максим Башилов не положил в свой карман ни копейки государственных средств. Просто начавшееся строительство было признано бесперспективным, финансирование постепенно прекратилось. Когда на партактиве Башилов разругался с первым секретарем райкома партии, который даже не пытался противостоять начавшемуся развалу строительства и махнул рукой на судьбы людей, приехавших в Талкан со всех концов страны, тот затаил на дерзкого энергетика не просто обиду, а мстительную ненависть. Вскоре, будучи по каким-то делам в Благовещенске, областной столице, он познакомился с корреспондентом «Известий» Мороковым и ничтоже сумняшеся выдал свою версию событий в Талкане, расквитавшись со своим противником по полной программе. А Морокову и в голову не пришло что-то проверить: эффектность материала совершенно затуманила ему голову. В то время борьба за экологию вдруг стала очень модной, а строительство Талканской ГЭС означало затопление огромных лесных массивов… И вот так все и случилось: ГЭС закрыли, Башилов лежал в могиле, а страна стремительно катилась к такому развалу, на фоне которого смерть какого-то человека с обостренным чувством чести была совсем незаметной.
Однако этим человеком был отец Ярослава…
Поскольку парень успел поработать во внутренних органах, он имел очень своеобразное понятие о справедливости. Именно эти годы в милиции укрепили его в старинном убеждении сибирских и дальневосточных варнаков: «Тайга – закон, медведь – хозяин». В тайге порядок устанавливает только тот, кто сильней – и кто выстрелит первым. Поскольку клеветник-секретарь к тому времени уже умер своей смертью, объектом мести Ярослава стал Мороков. Долгое время тот был в заграничной командировке, в Германии. Ну а когда приехал на месяц в отпуск в родные места, был в один душный весенний вечер убит пулей, которая неведомо откуда прилетела в форточку.
Совершенно как в той песне: «Вот пуля прилетела – и ага…»
Со времени смерти Максима Башилова прошло уже четыре года – никому и в голову не пришло увязать давнюю, забытую причину и только что свершившееся последствие. Ярослав благоразумно исчез с Дальнего Востока. Он доучивался в Новосибирске, поработал там, потом перебрался в Нижний Новгород. Всегда хотел жить на большой реке, и если заказан был путь на берега родимого Амура-батюшки (не только из соображений благоразумия и осторожности – просто слишком многое там было обагрено кровью!), то почему не поселиться на берегах Волги-матушки? Город ему очень понравился, он познакомился с Лолой и начал подумывать о семье…
Ярослав даже сам не подозревал, настолько изувечила его душу месть Морокову. Теперь он подспудно считал себя вправе убивать – «Тайга – закон!» – и даже не заколебался, когда двинул расправляться с предполагаемыми насильниками невесты. Однако отнюдь не Лида открыла ему глаза на кошмарность ситуации. Он вдруг сам впервые задумался о том, что поступил с этими парнями совершенно так же, как Мороков поступил с его отцом. Ведь журналист фактически был орудием в руках первого секретаря райкома. Вернее сказать, орудием стало его непомерное тщеславие и профессиональная небрежность. Так же и он, Ярослав, стал орудием в руках Лолы. После стрельбы на улице Полтавской повезло ему не сесть в тюрьму только чудом. Надо было или изменить свое захватническое (он сам подобрал именно это слово) отношение к жизни, или… или приготовиться к тому, что когда-нибудь на него просто наденут наручники и упрячут за решетку. Но не этой жизни хотел для него отец!
Ярослав был человеком внезапных решений и крутых поступков. Он знал свою силу и понимал: данное себе слово никогда больше не поднимать руку ни на какого человека он сдержит.
Однако тут в его жизнь затесалась высокомерная праведница-мстительница…
Исполняя данное себе слово, он мог запросто расстаться с Лидой. Не таким уж простаком он был и прекрасно понимал: да никогда в жизни она не донесет на него, не заложит! Все ее россказни о каких-то там мерах предосторожности – чистый блеф. Она играла своими двойками против тузов Ярослава и выигрывала именно благодаря своему простодушию и отчаянной, отважной решимости восстановить мировую гармонию и справедливость на одной, отдельно взятой планете своей судьбы. Но какими методами!..
Ну не мог, не мог Ярослав, который уже слишком хорошо знал, что это такое – жить с заскорузлыми от крови руками, допустить, чтобы нечто подобное испытала женщина, которую он…
Роковое слово еще не было произнесено им даже мысленно, но уже расцветало, созревало в душе.
Короче, все, что мог сейчас Ярослав, – это постоянно быть рядом с Лидой и брать на себя все те грехи, которые намеревалась совершить она сама. И – как минимум! – охранять ее.
Пока он размышлял, Лида уже изменила прическу, накрасилась и переоделась. Теперь на заднем сиденье джипа сидела пышноволосая, можно сказать, раскосмаченная особа, постаревшая лет на десять. И сколько же она, бедняжка, таскала на себе макияжа!.. Но вид у нее был эффектный и шикарный, особенно в этой длинной, в пол, как принято выражаться, норковой шубе (позаимствованной Лидой, как было известно Ярославу, у соседки с третьего этажа). Свои простенькие сапожки с меховой оторочкой она сняла – теперь на ногах у нее были остроносые башмаки на шпильке, передвигаться в которых Лида могла только с помощью Ярослава. Ну что ж, он совершенно не возражал послужить ей опорой и движущей силой!
Наконец Ярослав остановил автомобиль.
– Красивый домик! – вынужден был признать он, глядя в окно на четырехэтажное элитное строение из серого кирпича с готическими башенками по бокам, романтическими балкончиками под окнами и с самой затейливой крышей, которую ему только приходилось видеть в жизни.
Лида молча кивнула, открывая дверцу.
– Секунду! – спохватился Ярослав. – Глотните-ка!
Он протянул ей фляжку, которую – по таежной, между прочим, привычке – практически всегда носил в кармане куртки.
– Это что? – заносчиво спросила Лида. – Водка? Зачем?
– Во-первых, это коньяк, – с той же интонацией ответил Ярослав. – А во-вторых, как вы собираетесь изображать пьянчужку без малейшего намека на запашок?
Она обреченно кивнула, взяла фляжку и приложилась к ней. Глотнула раз, другой.
– Хватит, надеюсь? – выдавила с несчастным выражением оштукатуренного лица.
– Сойдет, – усмехнулся Ярослав, в свою очередь делая добрый глоток из фляжки.
– Вы что?! – ахнула Лида. – Вы же за рулем!
– Ну, мне ведь придется вызывать огонь на себя, я тоже должен соответствовать вашему образу. Мы как бы муж и жена, а они – одна сатана, – пояснил Ярослав, понимая, что эта целеустремленная леди Макбет, конечно, даже не заметила, что он не обтер горлышко фляги, а припал губами именно к тому месту, которого касались ее губы. Где уж ей замечать такие душещипательные тонкости! Это когда речь идет об изощренной мести, у нее рассчитан каждый шаг. Дура с косичкой!
Лида глянула на него подозрительно, но объяснение приняла. А может, сочла, что он не только анонимный убийца, но и анонимный алкоголик. Да ладно!
Ярослав выбрался из джипа, открыл дверцу Лиде, помог выйти. Она покачнулась и чуть не упала, Ярослав поймал ее, слегка прижал к себе, размышляя, нарочно она поскользнулась или нечаянно. Но если даже нарочно, то лишь для того, чтобы выглядеть более правдоподобно в глазах консьержки, которая уже пялилась на них через стеклянную стену подъезда. А совсем не для того, чтобы хоть на мгновение очутиться в его объятиях…
И это не она дура, это он дурак, что так напрягается в ожидании. Понятно же, что эта амазонка не остановится, пока не добьется своего. Значит, надо постараться, чтобы это произошло как можно скорей. Успокоится – авось вспомнит, что в жизни есть кое-что еще, кроме ошалелой мести. Ярославу надо набраться терпения. А пока – молчи, грусть, молчи.
Лида с видом капризницы-недотроги оттолкнула Ярослава и, шатаясь очень натурально, потащилась к подъезду. Нажала на кнопку звонка.
Консьержка вылезла из-за своего стола и приблизилась к двери.
– Вы к кому? – послышался ее голос, усиленный домофоном.
– К Маечке! – закричала Лида.
– К кому? – не поняла консьержка.
Лида не отвечала – уткнула палец в кнопку звонка и не отнимала. У консьержки сделался испуганный вид.
Ярослав сгреб Лиду в охапку и как бы с обескураженным видом склонился к микрофону:
– Пожалуйста, вы нас извините! Но мы приехали в гости к Майе Майданской, не могли бы вы нас впустить?
– Но Майи Михайловны сегодня нет, – раздался голос консьержки. – Сейчас, перед праздниками, у нее каждый день программа в клубе.
– Не может быть! – закричала во весь голос Лида, вырываясь из объятий Ярослава. – Она мне звонила, сказала: приезжай сегодня! Она обязательно должна быть дома! Откройте, я приехала к Майке! А то я тут вам двери расколочу, все стеклышки ваши разноцветные повыбью!
Ярослав снова принялся изображать обеспокоенного супруга, который пытается не дать своей даме разбуяниться и только по этой причине крепко сжимает ее в объятиях.
– Извините, пожалуйста! – выкрикнул он через плечо Лиды. – Ради бога, извините!
Сразу было видно, что даже через стекло он произвел благоприятное впечатление на консьержку.
– Ничего, ничего, – пропела она совсем другим голосом. – Мне очень жаль, что Майи Михайловны нет дома…
– Дома, она дома! – завопила Лида. – Она не могла позвать меня в гости, если бы собиралась в клуб!
– Ох! – страдальчески выдохнул Ярослав. – Может, вы нас впустите, а? Если жена убедится, что Майи нет, она успокоится. И мы уйдем. Очень вас прошу, откройте, пожалуйста!
Интересно, а святой Франциск сомневался когда-нибудь, что хоть одна птичка откажется сесть ему на руку? Лично у Ярослава не было в этом никаких сомнений.
Зачарованная консьержка открыла дверь, и Лида вихрем пронеслась мимо нее.
– Сейчас проверю! – погрозила она пальцем. – И если Майка дома, я… мы… мы из тебя компот сварим, тетенька!
И она стала подниматься на второй этаж, грохоча своими каблучищами, дыша духами и туманами, помахивая полами шубы и размахивая золоченой театральной сумочкой.
Консьержка с обеспокоенным видом попыталась было проследовать за вздорной особой, однако Ярослав рухнул в кресло, стоящее около ее столика, и страдальчески вздохнул:
– О господи! Моя жена иногда бывает просто невыносима!
Чтобы женщина упустила такую возможность, как перемывание костей другой особе женского пола? К тому же одинокая женщина чьей-то законной жене?! Да такое просто вообразить нельзя!
Консьержка не оказалась исключением. Она незамедлительно устроилась за столом напротив Ярослава и устремила на него сочувственный и понимающий взгляд своих простых глазок. И если сакраментальная фраза «Счастье – это когда тебя понимают» не только банальна, но и истинна, то персонаж, изображаемый Ярославом, должен был сейчас быть воистину счастлив.
И в довершение эффекта консьержка изрекла:
– Ах, как я вас понимаю! Как я вас понимаю! Это так часто бывает в жизни: рядом два совершенно чужих человека, которым, быть может, было бы лучше врозь, чем вместе!
Сверху между тем доносились топот Лидиных каблучков и трель: это она названивала в квартиру Майи, не забывая причитать:
– Майка! Открывай! Это я, Женька!
– Как многое, как многое зависит в семейной жизни от женщины! Ведь именно она – хранительница семейного очага, именно ей вручает мужчина свою судьбу и судьбу их общего счастья! – прочувствованно возвестила между тем консьержка, и Ярослав невольно глянул на нее повнимательней: чтобы за одну минуту изречь такое количество прописных истин – это надо очень сильно постараться.
А впрочем, он кивнул, выражая полное согласие с этой воскресшей лекторшей из общества «Знание», и вдруг остро пожалел бедняжку. Ну что он на нее так ополчился? Бесцветная, неинтересная, средних лет, увядшая дамочка с претензией на интеллигентность сидит тут с утра до вечера, наблюдает за богатыми мужиками и их взбалмошными женами… Ведь, исследуя феномен новых русских мужчин, мы совершенно не обращаем внимания на их спутниц жизни. Мужики, может, и грубы, и бестолковы, и смешны, но они хоть какое-то дело делают! Типа, работают в натуре, конкретно, бизнес у них. А вот их жены – это же в массе своей сущий кошмар! О нет, внешне они выглядят очень даже презентабельно. Но это лишь до той поры, пока стоят где-нибудь в полутемном месте и молчат. Но стоит им открыть накрашенные ротики, тотчас видишь – вернее, слышишь, – насколько же они грубы и бесцеремонны, крикливы и бестолковы. Они истеричны и глупы, они не здороваются, не прощаются и не извиняются, считая, что это роняет их достоинство, а может быть, и вредит их тщательно сконструированной красоте, они матерятся и, даже сидя рядом с мужем или подругой в одном «Мерседесе», разговаривают так громко, словно им надо докричаться с одной станции метро на другую, они пьют пиво из горлышка и облизывают пальцы после чипсов, они называют жевательную резинку жвачкой и учат этому своих детей, они не восхищаются, а балдеют, не наслаждаются, а тащатся, не общаются, а тусуются, не отдыхают, а отрываются, не смеются, а ржут, не едят, а жрут… Они в основном бывшие модели – в прикидах от кутюр, с ногами от ушей и с мозгами от кур, уток, гусынь и индюшек. Что характерно, эти роботессы еще и детей рожают и воспитывают… Бедные их дети, которые уже в пять лет матерятся так же, как их светские мамочки! Этим, как правило, заканчивается их духовное развитие и начинается компьютерное промывание мозгов.
Может быть, бывают исключения. А может быть, и нет. Хочется верить, что да… Но что-то плохо верится!
И вот на них с тоской и болью смотрит подобная консьержка – какая-нибудь бывшая учительница или библиотекарша, настолько затурканная жизнью, что даже презирать не может этих ослепительных кретинок – она способна только завидовать им и мечтать, что, будь она на их месте… Увы, вся беда в том, что на их месте она, во-первых, никаким образом не оказалась бы, а во-вторых, моментально стала бы точно такой же, разве что смотрелась бы менее эффектно!
«Интересно, – подумал Ярослав, – она со всеми жильцами мужского пола заводит такие общеобразовательные разговоры в надежде совершить в их головах и душах интеллектуальный переворот? И, типа, ждет, что вот-вот кто-нибудь из них прозреет и поймет: не нужна ему новорусская модель, ему нужна среднерусская моралистка!»
И только сейчас Ярослав вспомнил, что надо ведь что-то отвечать на все ее сентенции.
– И не говорите, – поддакнул он со вздохом, но отнюдь не сочувствия, а облегчения, потому что по лестнице уже снова грохотали Лидины каблуки. Леди Макбет спускалась, и это означало, что дело сделано, можно уходить.
Лицо консьержки выразило терпеливое смирение, и Ярослав понял, что она уже привыкла к таким поворотам судьбы: понимание мужчина может находить у одной, но жить (спать!) он продолжает с другой.
– Ну что? – с прежней застарелой бытовой усталостью осведомился Ярослав. – Убедилась, что нету твоей Маечки дома?
Лида только фыркнула высокомерно, словно признаться в собственной ошибке было ниже ее достоинства, и вылетела вон из подъезда. Ярослав, бросив консьержке прощальную улыбку, поспешил за Лидой, приговаривая:
– Ну вот, говорил же я тебе, что надо сразу в клуб ехать. Только время зря потеряли!
Дверь захлопнулась, и он с облегчением перестал валять ваньку.
Он ни о чем не спрашивал: судя по довольному лицу Лиды, все удалось, все было в порядке.
Сели в джип, развернулись, помчались к Сенной площади, оттуда свернули налево, на Белинку, затем к площади Свободы.
Здесь, неподалеку от гастронома, они всегда прощались. Как понимал Ярослав, Лида не хотела, чтобы он знал, где она живет. Все-таки, видимо, змеечарователь малость побаивался своей дрессированной кобры.
Ее попытки заметать следы были смешны до невозможности. Если бы он хотел, выследил бы ее в два счета, с его-то навыками таежного охотника. Он и хотел… однако подчинялся Лиде. Чем черт не шутит, проколы бывают у всех, а ему бы не хотелось, чтобы она по какой-то случайности засекла слежку. Тогда вдребезги разобьется то хрупкое доверие, которое постепенно начало устанавливаться между ними. Оно напоминало Ярославу первый ледок, который затягивает полынью. Ступать на него всей тяжестью еще опасно, очень опасно!
Он и не рисковал.
Пока они ехали от дома Майи, Лида успела переменить шубу, переобуться и немного пригладить всклокоченные волосы. Косу заплетать, как понял Ярослав, времени не осталось, и он с сожалением вздохнул. Но ничего, зато ему снова выпала возможность украдкой полюбоваться тонким коленом в коричневом чулке. Шуба была упрятана в большой пластиковый пакет, там же лежали экстремальные сапоги и золотистая сумочка.
Они припарковались и вышли из машины.
Лида набросила капюшон, пряча волосы, и теперь лицо ее было полускрыто тенью.
– Значит, там все-таки была одна дверь? – решился спросить Ярослав.
Она кивнула:
– Да, вы оказались правы. Логично, конечно: охраняемый дом, да еще индивидуальная сигнализация… Одна дверь, и в ней две очень удобные скважины. Кстати! – Она сунула руку в сумку, вытащила какой-то небольшой продолговатый предмет и сунула его в ближайший сугроб. Ногой набросала сверху снег. – Совсем ни к чему мне его с собой тащить.
– Небось, если кто-то его найдет, подумает, что бросил недоколовшийся нарк, – усмехнулся Ярослав.
– Ну, кто его найдет до весны! – резонно возразила Лида. – Так и будет тут валяться, пока снег не растает. А там, кто что хочет, пусть то и думает.
– Это точно, – согласился Ярослав.
– Ну, спасибо. Я пошла? – сказала она, по своему обыкновению, с вопросительной интонацией, как будто не сообщала о своем решении, а спрашивала совета у Ярослава: уходить ей или нет? Покидать его – может быть, навсегда – или нет?
О, если бы она и в самом деле спросила… Он бы схватил ее и так держал, что она при всем желании не вырвалась бы!
И вдруг его словно ожгло: а что, если на этом все кончается? Если она сочла, что ее план вполне исполнен? Если ей больше не нужна помощь «кобры»? Что, если она больше не позвонит? И он ей больше не нужен?
Какой же он был дурак, что не узнал раньше, где живет Лида! Конечно, можно рискнуть и прямо сейчас. Но тут есть опасность. Если она и впрямь решила сегодня покончить со всеми делами, то будет таиться от него так, что слежка может и не увенчаться успехом. Черт… как бы это половчее выведать, каковы ее планы?!
Вдруг резко запахло хвоей. Мимо протопал мужичок, согнутый в три погибели. На плече его лежала преизрядная елка. И тут Ярослава осенило!
– Кстати, а вы в курсе, что сегодня уже 29 декабря? – спросил он с самым равнодушным видом. – Вы что-нибудь намерены предпринимать на праздники? А то я собирался съездить в деревню к друзьям…
– Ну так и поезжайте, – равнодушно пожала плечами Лида. – Пожалуй, стоит пока подождать и посмотреть, как будут развиваться события. Сейчас я приду домой и позвоню Виталию. Думаю, теперь он вполне может напомнить о себе своей старинной подруге. Я уверена, что она очень обрадуется его звонку. Особенно перед Новым годом, когда придется срочно решать, что ей делать… А у него как раз дежурство 31-го. Ну а потом, когда она сходит к Виталию, я решу, как будем действовать дальше. И позвоню вам.
Ярослав кивнул. Наверное, надо было что-то сказать, но он не мог из себя выдавить ни звука: боялся, что в голосе прорвется мальчишеская, ошалелая радость – она не исчезнет! Она вернется! Она еще позволит ему смотреть на себя, слушать свой голос, украдкой вдыхать аромат духов… увы, изрядно отравленный теперь полынным ароматом, которым Лида невольно пропиталась, отравляя жизнь Майе. То эти капсулы, распыленные в кабинете директрисы клуба. То два кубика экстракта полыни, впрыснутые в замочную скважину ее двери с помощью того самого шприца, которому предстояло лежать затоптанным в сугробе… Еще один такой шприц был выброшен в урну на многолюдной Покровке, где Ярославу удалось подойти к Майе сзади почти вплотную и обрызгать эссенцией ее песцовую шубку. Бедняжка зашлась таким кашлем, что даже не заметила диверсанта!
Лида, наблюдавшая за этой сценой с другой стороны улицы, была убеждена, что Майя не заподозрила ничего неладного, ей и в толк не взять, почему ее теперь на всех улицах будет преследовать ненавистный полынный аромат. А с сегодняшнего вечера начнутся ароматические глюки в кабинете из-за двух распыленных там капсул и в собственной квартире… И вот теперь в игру вступит Виталий Привалов, доведенный Ярославом до нужной кондиции…
Хоть бы Майя оказалась крепким орешком! Хоть бы не сдалась! Хоть бы услуги «кобры» еще понадобились Лиде!
И вдруг у Ярослава стало легче на душе. Никуда от него не денется Лида. Как бы она ни конспирировалась, как бы ни скрывала свой домашний адрес, есть такая штука – «адресное бюро» называется. Кстати, находится оно в двух шагах от «Красной волчицы» И уж там-то любой и каждый может узнать домашний адрес гражданки Погодиной Лидии Николаевны, примерно тридцати лет или чуть больше.
Ну, насчет любого и каждого неведомо, а гражданин Башилов Ярослав Максимович проделает это всенепременно. Причем завтра же!
А уж зная адрес, он и телефон выяснит в справочной службе!
Ярослав простился с Лидой так небрежно, как если бы только и мечтал сейчас оказаться от нее минимум за десять верст. И с легким сердцем поехал к себе на Звездинку.
