Глава 25
СОЖИТЕЛИ
— Надо обязательно отыскать Лыковых, — Мещерский дал волю своей тревоге, едва Захаров покинул их. — Надо что-то делать, Никита!
— Сначала расскажи мне все подробно, что было тут после того, как мы увезли Изумрудова.
— Разве Катя тебе не рассказала? Она не звонила?
— Звонила. Но я был уже на пути сюда. На дороге такие вещи не обсуждаю.
Мещерский в деталях расписал, что видел.
— Остальное тебе Катя доскажет. Она все время была, с ними, я же уезжал вместе с Салтыковым. Когда мы вернулись, Лыковы тут же уехали.
— А Марина Ткач? — спросил Никита. — С кем она уехала — одна? А Малявин был тут вчера?
— Вчера я его не видел. Возможно, он был где-то с рабочими — парк очень большой. Но в дом он точно не приходил. А Марина уехала одна. Почти в одно врем нами. За ней приехало частное такси, она его вызвали телефону. Нет, подожди… Она при мне Журавлева просила его вызвать из Бронниц. Мальчишка позвонил.
— Тут до Воздвиженского, где они с Малявиным живут, от силы два километра. И ради этого вызывать из Бронниц такси? Ты не путаешь?
— Нет, я не путаю. Журавлев Валя машину вызвал. Приехала допотопная такая «шестерка» с шашечками. Белая. Водителя я не запомнил — темно было уже, дождь накрапывал.
— Значит, Лыковы уехали раньше ее?
— Раньше. Разница минут двадцать пять — тридцать.
— Ты вот рассказывал — Марина была подавлена арестом Изумрудова, так?
Мещерский вздохнул:
— Поговори об этом лучше с Катей, Никита. Они эти тонкости понимает женские. Она была все время ними, я же уезжал. Лично мне показалось, Марина была расстроена вовсе не арестом Изумрудова, а реакцией на этот арест Салтыкова.
— Ты думаешь, между ними раньше что-то было, он с ней спал?
— Ой, не знаю, она ведь была очень красива. И в Лесное наведывалась чуть ли не каждый день. Я бы подумал, что Салтыков и она — любовники, если бы не этот Изумрудов. Неужели они всерьез обсуждали с Романом насчет венчания? Это уже ни в какие ворота…
— Но ведь, и женщин Салтыков не чурался, был женат… Может, он бисексуал?
— Никита, мне надо подумать, с мыслями собраться. Я все еще в себя никак не приду от…
— Ты думал — убита Анна Лыкова. Почему?
— Сердце у меня было не на месте. Я видел, как они с Иваном уезжали. Я не знаю, все эхо тоже странно и противоестественно, но мне кажется… Еще там, в баре на «поплавке», показалось — у Ивана к сестре совершенно особое отношение. Он ее смертельно ревнует к Салтыкову — я в этом сейчас просто уверен.
— Сережа, но убили-то не Анну Лыкову, а Марину Ткач, — повторил Никита. — Ладно, тебе надо действительно успокоиться, мозги проветрить. Возвращайся в дом, но будь там недолго. Сошлись на то, что тебе приказано ехать в прокуратуру к следователю, я дам тебе повестку. Вечером, если придешь в норму, все спокойно обсудим.
— А ты куда, Никита?
— В Воздвиженское. На очереди домработница Малявина и он сам.
— А если вы не найдете его? Если он скроется, если это он убил?
— Знаешь, Сережа, — Колосов открыл дверь кримлаборатории, выпрыгнул наружу, прошелся, разминая затекшие ноги, — К этому делу не стоит подходить с обычными мерками. Скроется, кинется в бега… Я думаю, кем бы ни был наш убийца, он не скроется, по крайней мере, до тех пор, пока… В общем, объяснить я этого пока не могу. Магнит тут есть, судя по всему, очень для него притягательный. Но дело не одним этим особенное. Ты заметил — чем больше мы в него углубляемся, чем больше копаем, тем меньше знаем… Точнее, знаем-то больше, информацию накапливаем на фигурантов, только… Ин формация-то вся это как-то мимо идет. Мимо цели…
— Если, конечно, допускать, что эта цель — одна для всех, — заметил Мещерский. — А ты уверен, что она одна? Я лично нет.
Время было каждому заняться своим делом… Никита смотрел, как Мещерский медленно шел назад к жилому флигелю: маленькая фигурка на фоне черных отсыревших древесных стволов и резной желто-багровой листвы.
Он мысленно представил, как будет выглядеть Лесное через несколько месяцев; зимой. Эти же узловатые черные стволы лип и сугробы, сугробы… Ему захотелось, чтобы зима наступила как можно скорее. И выпавший снег, белый, чистый, прикрыл бы все здесь — и эту раскисшую грязь под ногами, и эти вонючие лужи, в эти кучи земли, и эту кровь, эти трупы…
В Воздвижеиское они приехали с Кулешовым, оставив в Лесном усиленный наряд милиции. Дом Малявина, где все последнее время проживала потерпевшая Марина Ткач, стоял на окраине поселка. Место было живописное — холмы, дальняя панорама прудов Лесного. И сам дом был хороший — кирпичный, двухэтажный, просторный. Однако построенный без особых дизайнерских изысков — как метко выразился Кулешов, «по-кулацки».
Их встретила домработница Малявина — Клавдия Филипповна. Кулешов хорошо ее знал. По его словам, в недалеком прошлом она работала на заводе Малявина бухгалтером. Когда он разорился, ей пришлось переквалифицироваться в домработницы — ей было уже за пятьдесят, иной работы не найти. Клавдия Филипповна была женщиной дородной, спокойной. Но сейчас от спокойствия ее не осталось и следа — глаза были заплаканы, на щеках рдели пунцовые пятна.
Никита начал расспрашивать ее о Марине Ткач. Слух об убийстве уже вовсю гулял по Воздвиженскому — домработница все уже знала и была сильно напугана.
— Ох, да как же это, да что же это такое? Как же так? Что ж это такое делается-то? — твердила она, но Колосов довольно резко оборвал эти ее причитания, попросив отвечать только на вопросы.
Из сбивчивых показаний домработницы они узнали следующее: Малявин дома не ночевал, а где был — Клавдия Филипповна не ведала. Марина Аркадьевна вечером вернулась из гостей на такси — поздно. Утром, еще до завтрака, а просыпалась она обычно рано, в семь, подолгу занималась гимнастикой в комнате на втором этаже, оборудованной под спортивный зал, ей кто-то позвонил по телефону. Она сказала домработнице, что ей надо ненадолго уйти и что она не будет завтракать, собралась быстро и ушла. Было это где-то около восьми часов, и с тех пор домработница ее не видела.
— Что же, она не сказала, куда так рано идет? — спросил Никита.
— Нет, она и раньше мне ничего не говорила. Да и не мое это дело, — Клавдия Филипповна вздохнула, — Человек она в быту была тяжелый, капризный. Со мной не то чтобы плохо обращалась, а свысока так, что ли… «Уберите, принесите, подайте». И все.
— Ей позвонили по ее мобильному телефону?
— Да, у нас такого-то городского нет, не проведен.
— А вы не видели, она взяла телефон с собой?
— Наверное. Она без телефона шагу из дома не делала. Она сумку взяла, зонт. Оделась. Что-что, а уж одеваться она любила.
— Она торопилась? — спросил Никита.
—Да уж раз завтракать не стала, конечно, торопилась. Я сок выжала морковный, как обычно, оладьи напекла. Омлет зажарила. Так все и пропало.
— А вы не знаете, как она обычно добиралась до Лесного, когда ездила туда одна, без Малявина?
— А чего тут добираться? На дорогу вышел — любую машину в ту сторону поймал. И все. Она всегда так ездила. Иногда такси вызывала — пыль в глаза пустить, но больше на попутных. Денис-то Григорьевич сердился, выговаривал ей: ловишь частника, а шоферня еще тот народ. Но она ноль внимания на его слова. Она его, бедного, честно сказать, вообще в грош не ставила.
— А как они жили с Малявиным?
— Да сначала, первое время, когда у него дело свое еще было, — хорошо. Но я толком-то не знаю — я тогда еще в доме не работала. А слухи на заводе про них разные ходили. Привез он ее сюда из Москвы. Она, сразу видно, — штучка столичная. Вертела им как хотела. Ну на моих глазах жизнь уж у них полосатая была.
— Как это полосатая?
— Да как в любой семье. То ничего-ничего, а то скандал с битьем посуды. Крик. Денис любил ее, потому прощал ей многое, ну а ревновать ревновал.
— К кому?
— Этого я не знаю. Это вы у него самого спрашивайте.
— Ну, а когда они в последний раз скандалили?
— Когда… Да не далее как позавчера. — Клавдия Филипповна вздохнула. — О деньгах каких-то вроде у них речь шла. Она требовала, вынь да положь. А он не давал, скупился. Ну и кричали друг, на друга по-всякому. Раньше-то она на него в основном наседала. А в этот раз он ей спуску не дал. Потом он на стройку уехал. И с тех пор домой носа не кажет.
— Постойте, значит, Малявина не было дома ночью?
— И тот цельный день тоже, — сказала домработница. — Но и Марина-то не больно-то дома сидела. Все по гостям, по гостям… Я и обеда-то уже второй день не готовлю. Никто не заказывает. Некому.
— А раньше такое бывало, чтобы Малявин из дома уезжал?
— Было как-то летом. Тоже поссорились они. Потом вроде помирились. Откуда семье-то быть нормальной. Живут не расписаны. Детей нет. На постели-то одной больно выедешь. Это поначалу она в сладость, в удовольствие, а через год-другой приедается.
— А скажите, Клавдия Филипповна… — но тут Никита вынужден был прервать свой допрос. С поста милиции по рации сообщили: на въезде в Воздвиженское замечена машина Малявина. Он явно не собирался никуда скрываться — мчался на всех парах домой, распугивая на деревенской улице кур и собак.
Дома он оказался через несколько минут. Вошел как хозяин и… увидел сотрудников милиции…
— Что происходит? — Малявин круто обернулся домработнице. — В чем дело? Где Марина Аркадьевна?
— Царица небесная, защити и помилуй нас, — Клавдия Филипповна горестно заморгала, но Никита не дал ей ответить:
— Пожалуйста, побудьте в соседней комнате.
— Так в чем же дело? — спросил, повысив голос, Малявин, когда домработница вышла. — Являюсь к себе домой, а тут нате вам — гости дорогие. Я еще не забыл ту нашу встречу на дороге.
— И я эту встречу помню, Денис Григорьевич, — сказал Никита. — Мы у вас в доме в связи со служебной необходимостью. У нас к вам снова вопросы. И должен предупредить вас, что теперь ваши ответы во многом повлияют на ваше дальнейшее процессуальное положение.
— Чего? — Малявин вздернул тяжелый свой подбородок. — Никакое еще положение?
— Процессуальное, — веско повторил Никита. — Останетесь ли вы для нас по-прежнему свидетелем или же перейдете в совсем иной разряд.
— Да какой еще разряд? Что это за разговор такой у нас? Вообще, что вам нужно в моем доме? Марина! Марина, ты где, наверху? Ты видишь — у нас полно милиции!
— Марины Аркадьевны здесь нет. Не кричите, она не отзовется.
— Вы что, задержали ее?! На каком основании?
— Мы ее не задержали. Я хочу спросить вас: где вы находились этой ночью и сегодня утром?
— Это допрос?
— Это допрос, — Никита подошел к Малявину вплотную. — Я допрашиваю вас, официально предупреждая об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, в связи с сегодняшним убийством вашей сожительницы Марины Ткач:
Лицо Малявина побагровело и тут же через мгновение покрылось мертвенной бледностью.
— Марина… мертва?! Она мертва?
— Убита сегодня утром. — Я… У меня с глазами что-то… не вижу, темно. Можно я сяду?
Малявин рухнул на диван. Никита ждал. Ему показалось — прошло бесконечно много времени…
— Как ее убили? — тихо спросил Малявин, его грубый голос срывался…
— Ударили по голове.
Он согнулся, словно это его самого ударили, обхватил голову руками. Начал раскачиваться из сторону в сторону. Никита терпеливо ждал, когда он справится с собой.
— Это уже третье убийство здесь за неполные десяти дней, — сказал он после долгой паузы. — Я пока ни а чей вас не обвиняю, Денис Григорьевич, но если бы в прошлый раз вы были с нами более откровенны, возможно, она… она бы осталась жива…
—Что вы хотите знать? Что?
— Вы не ночевали дома. Я хочу знать, где вы были ночью и утром…
— В Москве.
—Где именно в Москве?
— Мы вчера повздорили с Мариной. Глупая ссора… Если бы я только знал! Но я и в страшном сне не мог себе этого представить… Мы поссорились, я был зол, я уехал, — Малявин резко вскинул голову. — Вы ведь хотим те знать, где я был. Вам ведь всюду надо сунуть свой нос! Я был в пивном баре на Арбате. Потом…
— Вы были один?
— Нет, я был расстроен ссорой, мне надо было встряхнуться, обрести форму. Короче, я провел ночь с женщиной.
— Имя и фамилия.
— Я снял ее на Арбате. Она сказала, что зовут ее Альбина. Я заплатил ей. Мы поехали к ней в Люблино на квартиру. Я провел с ней ночь.
— Во сколько вы расстались?
— Я уехал в девять утра. Проспал. Мы крепко выпили. Похмелье. Прочие прелести… В общем, я так и не обрел форму. Вынужден даже был позвонить Салтыкову, сказать, что задерживаюсь.
— Адрес квартиры? — спросил Никита жестко.
— Адрес… Люблинская улица… Дом такой пятиэтажный, хрущевка… Она сама показывала, куда ехать. Двор… Квартира на третьем этаже, номера я не помню.
Никита смотрел на него: если это и было ложное алиби, то выдумано оно было умно. Чтобы опровергнуть его, надо было для начала заняться поисками в Люблино девицы Альбины. А это то же самое, что искать спутника жизни через газету «Из рук в руки» — могло повезти, а могло и нет.
— Из-за чего вы поссорились с Мариной Ткач?
— Мне больно сейчас в этом признаваться — из-за денег.
— Из-за денег?
—Она… она всегда неумеренно расходовала деньги. В этот раз я сказал ей, что думаю по этому поводу. Лучше бы не говорил! Она… у нее был взрывной характер, она не стерпела… Короче, мы наговорили друг другу много всего, я… у меня нет сил сейчас это вспоминать. Я был виноват, я не должен был.
— Вам известно, чем занималась Марина Ткач до того, как познакомилась с вами?
— Конечно. Она была актрисой. Точнее… Она работала в областном театре, в Иванове. Когда мы впервые встретились, она пыталась перебраться в какой-нибудь театр в Москве. У нее были предложения — кажется, в Театр Гоголя, что ли… Но потом мы сблизились, решили жить вместе. У меня тогда был собственный бизнес, я только что построил этот дом. И Марина оставила театральную карьеру, потому что… Короче, я так хотел. Я хотел, чтобы она жила здесь со мной.
— У нее есть родные?
— У нее есть тетка в Иванове, насколько я знаю.
— У нее был мобильный телефон?
— Конечно, а как же? «Моторола», я сам ей подарил недавно новую модель.
— С определителем номера?
— Да, она всегда пользовалась этой услугой. Это очень удобно.
— В ее сумке, найденной на месте убийства, мы обнаружили старинную тетрадь с дневниковыми записями. Вы знаете, как она попала к ней?
Малявин медленно начал массировать грудь ладонями с левой стороны, где сердце.
— Душно как… Снова в глазах темнеет. Никогда со мной такого не было, я ведь и не болел ничем ни разу серьезно… Из-за этой проклятой тетрадки мы с Мариной и поссорились. Она просила у меня денег, чтобы купить ее. Я бы дал без разговоров, но не пятьсот же долларов за такую муру?!
— Пятьсот долларов? — удивленно переспросил Нм кита.
— Ну да… Это Волков заломил такую цену…Есть тут у нас такой…
— Я в курсе. Значит, тетрадь принадлежала психиатру Волкову?
— Да, это что-то вроде, дневника то ли прабабки, то ли тетки, то ли еще какой-то родственницы Романа Валерьяновича. А Волков наш, когда был заведующим сумасшедшим домом, — вы ведь знаете, что в Лесном раньше больница для психических была?
— Да, и насчет этого я в курсе. Продолжайте.
— Волков нашел этот дневник, как он сам Марине признался, а она рассказала мне, в подвале больницы среди старого хлама. Там какая-то авария у них случилась с трубами отопления, ну, начали делать ремонт и нашли старый архив и эту тетрадку. Но это давно было, лет двенадцать назад. Уж больницы сколько в Лесном не существует…
— А Марина Аркадьевна хорошо знала Волкова, да?
— Я их познакомил, я лично в прошлом году. Я сам Волкова давно знаю, сколько лет он тут работал, потом дача у него в Тутышах, рядом совсем. Человек он в нашей округе известный. Когда заведовал больницей, даже бывшая администрация с ним считалась. Все бы ничего, вот только характер у него паршивый, сквалыжный. Другой бы на его месте, если и попала к нему случайно фамильная вещь — дневник, фотография взял бы и преподнес бы ее в дар потомкам, и дело с концом. Так ведь все порядочные люди делают? А Волков Салтыкову дневник решил загнать. Знал отлично, что он у нас тут по крохам собирает все, что относится к истории его рода.
— Но все-таки как тетрадь оказалась у вашей Марины? — спросил Никита.
— Это я виноват. Снова я. Волков про этот дневник сперва мне сказал — намекни, мол, Роману Валерьянычу — у меня кое-что есть, что для него может представить сугубый интерес. Не купит ли? Он тогда о пятистах долларах и не заикался даже. А я, дурак, Маринке сказал. Ну, она сразу и загорелась. Решила купить дневники подарок Салтыкову сделать от себя и от меня. Ну, я и не возражал. Но когда она мне о пятистах долларах сказала, я… я просто обалдел. Всему есть предел, знаете ли. Я не олигарх какой-нибудь, чтобы так на пустяки Деньги швырять. А потом сунулся, оказалось, что она эти деньги у меня взяла, тайком, значит, и на это дерьмо уже потратила. А меня перед фактом поставила: мол, денег нет, дневник я купила. Ну, тут я, конечно, не сдержался. Зло меня взяло, досада, накричал на нее, а она… В общем, мы поругались. Если бы я только знал, поверьте, я бы… никогда, ни за что!
— Но почему она согласилась заплатить за дневник такую большую сумму? Она это как-то вам объяснила?
— Марина деньга никогда не считала. Особенно мои. Вот и все объяснение, — Малявин потупился. — Я сам ее приучил: хочешь — получишь. Я не жмот. И потом, я ее очень любил, люблю… Раньше возможностей у меня было больше, покупал ей все, что она хотела, тратил, может быть, слишком даже много на нее. Сейчас уже ресурсы не те, а она словно понять не могла, что я не могу позволить себе вот так бросать деньги на ветер.
— И все-таки почему, по-вашему, она согласилась заплатить за этот дневник так дорого? — не отставал Никита.
— Она очень хотела купить его, чтобы потом подарить Салтыкову. Там много сведений, связанных с его семьей, с Лесным.
— Но разве все это стоит таких денег? Или, может, она рассчитывала на то, что Салтыков возместит все расходы?
— Я не знаю. Когда дарят от души, о возмещении расходов как-то не думают, — буркнул Малявин…
— А как ваша подруга относилась к Салтыкову?
Малявин снова резко вскинул голову:
— Вы это… вы что имеете в виду?
— Ну, хотя бы то, что она почти регулярно бывала в Лесном, как я выяснил. Без вас, одна.
— Но ей же было скучно дома сидеть! Она терпеть этого не могла — скуку, одиночество. Она человек общительный и раньше любила потусоваться, где только можно. А у нас тут — сами видите — места отличные, воздух чистейший, но глушь, деревня, развлекаться особо негде. В Москву не наездишься. Я целыми днями на стройке пропадаю. Ну, она и ездила туда, в Лесное, по-соседски. Там люди интересные, интеллигентные, нашего круга, всегда есть о чем потрепаться.
Малявин говорил все это быстро, захлебываясь. Ощущение было такое, словно он убеждал себя в этом, убеждал уже давно, не один день и месяц. Хотя что проку были теперь убеждать, отрицая очевидное?
— А где вы сами были вчера днем? — спросил Никит" когда он умолк, тяжело дыша. — Я вас что-то вчера на стройке не видел.
— А вы были вчера в Лесном?
— Был.
— А какого хрена вы там были? — Лицо Малявина снова налилось темной гневной кровью. — Вчера были, а сегодня Марину, Маринку, девочку мою ненаглядную… — его голос осекся. — А я с ней в последние минуты жизни ее из-за денег ругался, паршивых денег ей пожалел. Скотина… Бросил ее, уехал. Бросил волкам на растерзание…
— Ответьте на мой вопрос, пожалуйста.
— Ну, в Коломне я был, в Коломну ездил, трубы заказывал сливные и радиаторы — езжайте, проверяйте, если не верите! Был на оптовой фирме. Потом машину доставал — оборудование надо было перевозить. Роман Валерьянович меня послал…
— Вы не кричите. Я все отлично слышу. Вы были днем в Коломне, ночью в Москве с проституткой, а утром сегодня… Все же, где вы были сегодня утром, я что-то так и не понял. Примерно в половине девятого?
Малявин судорожно хватал воздух раскрытым ртом. Лицо его еще гуще побагровело, а затем стало синюшным и потом белым.
— Что это… — просипел он. — Дышать нечем… Что это со мной? — Он обессиленно откинулся на спинку дивана. И по его виду Никита понял: он не притворяется, не симулирует — ему плохо.
«Скорая» для деревни приехала довольно быстро — через полчаса. А быстрее в глубинке не бывает.
— Ну что с ним? — встревоженно спросил Никита, когда врачи закончили свою работу и собирали чемоданы.
— Сердечный спазм. У него очень высокое артериальное давление. Мы сделали укол, ему надо несколько дней полежать.
Малявин раскинулся на низком диване, покрытом ковром. В пепельнице на столике из закаленного стекла валялись окровавленные ватные тампоны, одноразовый шприц, иголки и пустая ампула.
У Никиты имелось еще много вопросов, к этому человеку, фигуранту по деду о трех убийствах. Но в этой ситуации продолжать допрашивать его было просто бесчеловечно. И Никита, проклиная в душе все на свете, смирился с неизбежным.
