Много мне услышать не удалось: голоса исчезли. Я повернулась к Антон Антонычу и спросила:

— И что из того, что вы вывели меня к фундаменту серебровского офиса? Если верно, что при желании и умении можно подлезть хоть под пол-Москвы, то…

— А вот и не то! — перебил меня неугомонный старик. — Я-то давно слежу за этой Камиллой. Она путается с кем ни попадя, а Ванька Серебров — дурак. То есть он не дурак, но слишком занят, чтобы углядеть шашни своей бабы.

Я не стала рассуждать с подозрительным стариком по поводу того, кто и с кем путается: было совершенно ясно, что в этом вопросе он даст мне сто очков вперед. Нужно было выбираться из этих лабиринтов и уже на воздухе раскидывать мозгами, что и к чему.

— Чтобы выйти, нужно обратно идти, плутать или как-то иным путем можно выбраться?

— Отчего же, говорю, — вскинулся дед Бородкин, — запросто оно и можно. Тут есть короткий путь, значит… в отсек сейчас нырнем, там штольня и штрек есть, их преодолеть, и выйдем на грузовую ветку метро. Там метров сорок пробежать, а оттуда напрямую можно подняться. Главное — успеть пробежать сорок метров, говорю. А то коли поезд… Ну ладно, пойдем! — Он взял меня за руку и потащил.

— Нет уж, — решительно сказала я, выдергивая руку, — сорок метров! Меня не Анна, не Каренина звать, чтобы вот так решительно — под поезд! Лучше вернемся по тому пути, каким сюда пришли. Настоящие герои, как говорится, всегда идут в обход.

— A-а, вот то-то и оно, что в обход, говорю, — осуждающе проворчал дед Бородкин. — В обход…

Избавившись через час от компании Антон Антоныча и его могучей организации, оставшейся в своих катакомбах пить излюбленный сивушный портвейн (откуда они его брали в Москве-то?), я вышла на солнце и воздух и ужаснулась своему виду. Не стану описывать, как и чем я перепачкалась, скажу только, что за то время, пока я ехала в метро (машину не брала), на меня оглянулись по меньшей мере раз сто. Хорошо еще, что ехать до Сретенки всего две станции…

В офисе босс молча оглядел мою измочаленную персону и, втянув ноздрями воздух, произнес:

— Где бывала, что видала? Или тебя, Мария, пардон, откомандировали на мусорку?

Родион Потапович, как всегда, особо не стеснялся в суждениях-выражениях.

— Нет, — с досадой ответила я, — забралась в подвал и слушала задушевные беседы Камиллы Серебровой и ее сердечного дружка, а по совместительству любовника Звягина.

— И что?

— А ничего! Конечно, они могут быть причастны к исчезновению Ильи, но пока что тому никаких доказательств! Кроме того, мне тут подкинули еще версию…

И я рассказала о «Скорой», Гирине, Антон Антоныче свет-Бородкине и его славной подземной организации, промышляющей самопальными экскурсиями по подземной Москве. Родион Потапович слушал очень внимательно, время от времени вставляя короткие емкие вопросы. Но когда я завершила свой, если пользоваться терминами деда Бородкина, доклад, босс заговорил вовсе не о скорой медпомощи.

— Значит, этот дед-разведчик подозревает Звягина?

— Он, по-моему, подозревает всех. Даже меня. А к себе затащил для проверки на вшивость. У него, конечно, не все дома. Хотя в определенной логике и здравом смысле дедушке не откажешь. О наблюдательности я умалчиваю — старый волк все-таки.

— Мне не дает покоя этот Алексей Звягин, начальник охраны Сереброва, — признался босс, — любовник этой Камиллы. То, что он с ней кувыркается, — ничего страшного. Мало ли людей спит с женами своих начальников? Бывает. А вот справки о семье этого Звягина дали результат следующий: в июне сего года в городе Сочи был убит Звягин Игорь Викентьевич, житель Сочи и работник частной клиники пластической хирургии. Доктор медицинских наук, хирург. Смерть наступила от проникающего ножевого ранения в мозг. Ножевого… гм… или, по показаниям экспертизы, рана была нанесена полоской остро заточенного металла. Так вот, тот Звягин — отец нашему Звягину.

— Когда он был убит? В июне?

— Двенадцатого июня, — чуть помедлив, ответил босс. — А ровно через три месяца, двенадцатого сентября, исчезает Илюша Серебров. Что это — совпадение? Быть может. А может, и нет.

— Вы же говорили о некоем Коломенцеве по прозвищу Ковш, киллере, — напомнила я. — А теперь перекинулись на Звягина.

— Просто не хочу растерять нюансов. Учитывай малое, тогда и большое придет, — в дидактическом духе Сванидзе ответил Родион Потапович. — А ты, я вижу, — резко перебросился он от одной темы к другой, — находишься под впечатлением бородкинских катакомб?

— Да, — призналась я. — Под впечатлением. И вообще этот дедушка меня впечатлил.

— Меня тоже, если судить по рассказу. Ладно. Подведем промежуточный итог. Хотя, конечно, подводить особо нечего. Можно только выделить векторы дальнейшей работы. Ты, Мария, проверишь эту «Скорую» и побеседуешь с этим сердечником Гириным.

— Кстати, он живет прямо над Сванидзе.

— Далее. Этот Звягин и Камилла Сереброва… попытайся последить за их, так сказать, жизнедеятельностью в ближайшее время.

— Боюсь, это будет довольно затруднительно.

— Ничего. И не такое проворачивали. Тем более что удалось же уследить за ними семилетнему Илюше.

— Илюша вообще прыткий паренек, — угрюмо сказала я.

— Это верно. Значит, тебе все ясно?

— Так точно! — по-армейски ответила я.

— А я тем временем займусь архивами. В частности, изучением дела об убийстве Игоря Викентьевича Звягина в июне этого года. Несложно догадаться, что оно повисло «глухарем». Убийцу так и не нашли. Пока — не нашли. Но есть показания персонала клиники, в которой работал доктор Звягин. В этих показаниях отмечено, что из больницы исчез один из пациентов, помещенный туда еще в мае. Личность этого пациента в документации никак не засвечена, хотя это и положено. В клинике, конечно, блюдется строгая анонимность, потому как там часто лечатся знаменитости, разные эстрадные звезды, актеры и так далее. Но даже они фиксируются в больничной документации: кто, кому, как, какая операция, кто оперировал, кто ассистировал. А этот пациент находился в клинике более двух недель, и его лица никто не видел. Медсестра, приставленная к одиночной палате, в которую поместили этого таинственного пациента, показала, что никогда не видела его лица. Она полагает, что лицо было сильно изуродовано. Впрочем, эти выводы она сделала только на основании того, что голова человека была забинтована плюс наложена постоянная медицинская маска. На основании того, что пациент был положен в клинику без отметок в документации и оперировался лично доктором Звягиным, — продолжал Родион, — я делаю вывод, что это личный и очень близкий знакомый доктора. Более того, доктор этому человеку обязан. Да, все говорит именно за это. Пожалуй, убийца — именно этот незнакомец.

— И у вас есть предположение, кто это?.. — осторожно спросила я.

— Конечно, есть.

— И?..

— Это недоброжелатель доктора Звягина, — с лукавой улыбкой ответил Родион Потапович, — то, что он его убил, говорит о том, что относился он к доктору не лучшим образом.

— Издеваетесь, босс? — проговорила я. — Чудно. Ну что ж, пожелайте мне удачи в бою, как пел Цой. Пойду наводить справки о той «Скорой», что приезжала на выезд к Гирину.

На врачей удалось выйти только на следующий день.

— Да, я был у этого… как его… Гирина, — сказал сухопарый врач, — а в чем, собственно, дело?

— Я из милиции, — коротко сказала я и предъявила одно из своих «липовых» удостоверений. — Мне хотелось бы знать, во сколько вы приехали на выезд к Гирину.

— Гм… — пожал плечами сухопарый, — а кто его знает. Это водитель наш, Славка, должен знать. А мое дело — лечить.

— Понятно. Когда вы были в подъезде дома Гирина и возле этого подъезда, вам не приходилось видеть вот этого мальчика?

И я протянула врачу «Скорой помощи» фото Илюши Сереброва, влепив настороженный взгляд в лицо медика. Тот взял фотографию, глянул на нее и снова пожал плечами с совершенно равнодушным видом:

— Да не видел я его. Нет.

— Припомните.

— Не видел. Разве что Ося Колобок, санитар, видел. Щас позову. О-ося!

Вызванный санитар Ося, он же Иосиф Колоб, оказался рыжим детиной под два метра ростом и со здоровенными, до пояса оголенными ручищами, густо поросшими рыжей шерстью. Он походил не столько на медработника, сколько на мясника со скотобойни. Если представить себе собирательный образ «пожирателя детей», то санитар-мясник Ося подходил к нему идеально.

Фотографию Илюши он разглядывал, верно, с полчаса. И сбоку, и с оборотной стороны. При этом он пришлепывал губами, и от него шел устойчивый запах медицинского спирта. Этот запах был самым медицинским из всего, что было в его облике.

— He-а, — наконец сказал Ося. — Не было такого. А что, умер, что ли? Вроде свеженький.

И он непонятно к чему захохотал. Спиртовое веяние усилилось. Я была мало склонна воспринимать сомнительный юмор Оси и сказала:

— Значит, не видели?

— А на кой он мне? — сказал гражданин Колоб. — Я заправлялся. Работа у нас нервная, без спиритуса вини денатурати, — щегольнул он ломаной латынью, — недолго и остекленеть. Вот и лечил нервы.

— Вы мало похожи на человека, у которого расстроены нервы, Иосиф, — сухо отметила я.

— Правда? — пробасил тот. — Ну, будем считать, утешила, родная. А тебя как зовут? — приступил он ближе.

— Ося, не шали, — предостерег его сухопарый врач, — товарищ — из милиции. Иди вон к Таньке из кардиологии клейся.

— Яволь, барин, — козырнул веселый санитар, похожий на мясника, и удалился. Следующим собеседником оказался водитель Слава. Этот был куда менее несносен и огромен, чем санитар Ося, и отвечал хоть и без особой охоты, но быстро и четко.

— Мы приехали в начале шестого, — сказал он. — Да, в начале шестого. А через десять минут уехали. Мальчика этого не видел. Я вообще никого не видел. Был там какой-то пьяный дворник, вот его приметил. Он спал на груде листьев в глубине двора. Этого типуса еще с прошлых раз запомнил. Я ведь к этому Гирину в третий раз еду.

— Да, знаете, — подключился врач, — этот Гирин — он ипохондрик. Такой человек, который думает, что он болен. Причем болен решительно всем, хотя сам здоров, как бык. Нет, конечно, у Гирина есть отклонения в работе сердца. Но они незначительные. Да в его возрасте у него просто идеальное сердце — для семидесяти-то лет! У молодежи сейчас кардиология сплошь и рядом. Не говоря уже об онкологии и урологии.

— Ну что же, — проговорила я, — спасибо. Если будет нужно, обращусь.

— А что, у вас тоже со здоровьем проблемы? — проговорил сухопарый. — Цвет лица у вас бледный, да. Недосыпаете, вижу. Так что будут проблемы…

— Спасибо, — буркнула я, — я не то имела в виду. Не проблемы.

— А, с мальчиком? Вам же сказали, что не видели такого. Не видели. До свидания.

— Я буду жаловаться в соответствующие инстанции. У меня связи! Это полное пренебрежение правами граждан! Как-кое бе-зо-бра-зие!!! Больной человек вызывает «Скорую», ждет чуть ли не два часа, и наконец они являются! — Сидящий передо мной совершенно лысый человек, в черной шапочке и в роговых очках с толстенными стеклами, потряс в воздухе воздетым кверху указательным пальцем. — Вы согласны, что служба «03» находится в безобразном состоянии, не правда ли?

Я едва успела кивнуть, а человек в шапочке уже снова накатился, как лавина:

— Я гостил у племянницы, она живет в Нью-Йорке, и там у нее прихватило сердце, так они приехали через считаные минуты. Счи-тан-ные минуты! Видели ли вы когда-либо подобное у нас, а, милая моя? Ничуть! И не ищите даже.

Абрам Ицхакович Гирин — а это был именно он — выпалил свою гневную речь и удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Его круглое лицо порозовело. Откровенно говоря, этот человек, которому по паспорту было семьдесят один год, выглядел цветущим пятидесятипятилетним мужчиной. Его не старили даже чудовищные древние очки.

— Абрам Ицхакович, — произнесла я, — простите, а в котором часу приехала «Скорая»?

— Да ровно через два часа после того, как я ее вызвал! Безобразие!!

— Так. А когда же вы ее вызвали?

— А вот это, милая моя, я могу сказать вам совершенно точно. Совершенно точно. Вызывал я ее без пятнадцати четыре. Именно так. Без пятнадцати четыре, — с явным удовольствием прислушиваясь к собственному голосу, этакому значительному баритону, повторил он.

— Таким образом, получается, что они приехали без четверти шесть, не так ли?

— Значит, так оно и получается, — строго сказал Гирин. — А вы, милая моя, наверное, увлекались в школе математикой? Так ловко считаете. Мой внучатый племянник Аркаша выиграл городскую олимпиаду по математике. Между прочим, он и в биологии силен. Его папа, мой племянник Ленечка, блестящий ученый. Член-корреспондент Академии наук. Понимаете? И при всем при этом в нашей стране отвратительно работают службы. Я уж не говорю о спецслужбах, — нажал он голосом на приставку «спец». Лысина его порозовела.

— Абрам Ицхакович, — терпеливо проговорила я, — в сущности, мы еще не добрались до главной темы. Ради чего, собственно, я и спрашивала вас обо всем этом.

— Так вы из комитета общественного контроля? — всполошился он. — Знаете, а я уж было думал, что с исчезновением советской власти все эти гражданские образования также почили в…

— Простите, но я вовсе не оттуда. Вы даже не дали мне представиться поподробнее. (В очередной раз пришлось засветить многострадальное удостоверение.) Известен ли вам Илюша Серебров?

Гирин смотрел на меня с остолбенелой задумчивостью, наклонив голову набок. Потом склонил голову к другому плечу, как пожилой попугай, и проговорил:

— Так вот оно что, значит. И сыном уже заинтересовались. А я говорил. Я, между прочим, предупреждал Ивана Алексеевича, что бесконтрольно ребенок расти не может. Сколько эксцессов, боже мой! — Он всплеснул пухлыми ладонями. — Это же сущий беспредел, как говорят теперь. И что же натворил наш юный Серебров? По чести сказать, — понизив голос, хитро произнес Гирин и почему-то оглянулся на дверь, ведущую в соседнюю комнату, — мальчик тревожный. Сума ему, конечно, не грозит, в семье денег куры не клюют, но таки ж тюрьма!.. Вот в чем вопрос, — почти по-гамлетовски закончил он. — Не люблю я этого Илюшу. Не люблю.

— Абрам Ицхакович, примерно в то самое время, когда к вам приехала «Скорая помощь», Илюша вышел из дома в соседний магазин и пропал. Понимаете? Не вернулся, хотя прошло уже почти три дня.

— Исчез? — выговорил Гирин. — То есть как это… исчез? Куда?

— Ну, например, некоторые ваши соседи полагают, что он провалился сквозь землю, — отозвалась я, припоминая деда Бородкина, — в буквальном смысле.

Гирин непонимающе глянул на меня поверх очков:

— Сквозь землю? Ну, знаете… И что, прямо так до сих пор не вернулся?

— Вот именно.

— А куда же смотрит отец?

— А отец уехал. Нет его в России.

Гирин зацокал языком:

— А-та-та! Скверно. Ай как скверно! Боже ж ты мой, дожили! И вы думаете, что эта «Скорая» могла увезти ребенка? Да? Ну же, признаться, такая гипотеза могла бы быть не лишена вероятия. Тем более если вспомнить обличье того санитара, огромного, рыжего!.. Он — вполне мог, милая моя. Он похож на польского живодера. И при всем при этом, милая моя, санитара того зовут точно так же ж, как моего младшего зятя. Старший-то у меня Фима, он в Израиле, а вот младший — Иосиф. Подумать только!..

На лице гражданина Гирина отразилось неподдельное негодование. Казалось, он был раздосадован тем обстоятельством, что санитар Ося — тезка зятя, куда больше, чем исчезновением мальчика.

— Вы знаете что, милочка, — добавил он, — вы сходите к Сванидзе, Альберту Эдуардовичу. Я его дядюшку знавал. Прекрасный был человек, хотя и в КГБ работал. А племянник подкачал.

— Чем же это? — спросила я. Нелестные суждения о моем недавнем соседе по купе неожиданно задели меня за живое.

— Подкачал, — повторил Гирин. — Прокурорский он. Мы таких в тайге лопатами глушили. Такие, как этот Альбертик, всю жизнь в тени да в тепле отсиживались. В то время как другие… э-эх! На севере диком стоит одиноко, особенно утром, со сна!.. — неожиданно закончил он.

— А вы что, были политкаторжанином?

— Да был я, — нехотя отозвался Гирин. — На Колыме. И в дурдоме был. Хорошо выгляжу, правда? Так я вам скажу, девушка: в дурдоме все хорошо выглядят. Все. Особенно кто в смирительной рубашке. А к Сванидзе сходите. Может, он вам что и преподнесет. Он, между прочим, с Иваном Алексеичем, отцом Ильи, на ножах. И такой же таки гром на весь подъезд стоял, когда с неделю назад Илюшка проколол прокурору покрышки, и Альберт Эдуардыч обещал Илюшку отделать по-свойски. Я свидетель. Я слышал. На лестничной клетке Сванидзе ругался.

— Альберт Эдуардович обещал Илью наказать? — медленно вымолвила я.

— А то ж. Говорил, что посажу, дескать, тебя в мешок и отвезу на свалку, чтоб тебя, Илью то есть, там бомжи на закуску слопали.

— Он так говорил?

— Так он в ораторском пылу что угодно провозгласить может. Да вы у отца, у Ивана Алексеевича, спросите. Он на шум выскочил и Сванидзе едва не пришиб. Тот едва дверь захлопнуть успел. А Иван Алексеевич пообещал, что если тот тронет его сына, то он шавку прокурорскую — так Серебров выразиться изволил — пристрелит собственноручно. Вот такая у нас тут идиллия, — закончил Гирин. — Вы спросите у Иван Алексеича.

— Так он же уехал, я говорила.

— А, совершенно верно. Запамятовал. Память у меня, знаете, ослабла. Да и вообще здоровье не то стало. Не то. А эта «Скорая помощь»… — вернулся Абрам Ицхакович на накатанную колею.

— Благодарю вас, — кивнула я. — Не могли бы вы оставить мне ваш номер телефона? Мало ли что потребуется уточнить… и чтобы не приходилось беспокоить вас визитом.

— Да, конечно, — ответил Гирин, провожая меня до входной двери. — А к Сванидзе вы все-таки спуститесь. Он в квартире подо мною живет. Я его залил однажды, — добавил он и с сим, не прощаясь, захлопнул дверь. Эхо удара гулко раскатилось на весь подъезд. Это эхо, по всей видимости, сильно напугало невзрачного человечка с козлиной бородкой и в коротковатом, старого фасона, плаще мышиного цвета. Человечек поднимался по лестнице мне навстречу. Он вздрогнул и выронил чемоданчик прямо к моим ногам. После этого он не поднял чемоданчик, а смотрел на меня и остолбенело моргал.

Я наклонилась и подцепила чемоданчик пальцем.

— Вот, возьмите, — проговорила я.

— Спа-спасибо. Там… там инструменты, — невесть к чему сказал он.

— Вы — слесарь-сантехник? — улыбнулась я.

— Н-нет. Позвольте. Я не слесарь. Я — доктор. Врач. А почему… почему слесарь?

Я грустно улыбнулась и прошла дальше. Человек поморгал мне вслед и, засеменив, остановился перед квартирой Гирина. Весь его вид выражал испуг. Он посмотрел по сторонам и позвонил в квартиру Абрама Ицхаковича. «Кто?» — послышался деловитый басок хозяина. «Абрам Ицхакович, это я, Лакк», — ответил человечек и, пыхтя и отдуваясь, провалился в недра гиринской квартиры.

Л-а-к-к. Смешная фамилия, и еще смешнее он ее выговорил: по буквам, чтобы каждая звучала в отдельности.

Впрочем, размышления о смешном коротком человечке с еще более смешной и короткой фамилией Лакк быстро оставили меня. Не до того.

Я остановилась посреди лестничного пролета и задумалась. По сути, сообщение Гирина о крупной ссоре Сванидзе и Серебровых могло объяснить то внимание, с которым Берт Эдуардович отнесся к факту исчезновения мальчика. Он точно так же опасался, что подозрения падут на него, и Иван Алексеевич Серебров, с его крутым нравом, короткий на расправу здоровяк, доставит бедному прокурорскому работнику массу неприятностей. Еще бы, обещать мальчишке посадить его в мешок и отвезти на свалку, чтобы Илью «слопали на закуску бомжи», — это мог ляпнуть только человек с языком ну совершенно без костей. Как у Альберта Эдуардовича Сванидзе.

Я вспомнила бегающие глаза Берта, когда он вместе с Ноябриной Михайловной Клепиной вошел в наш офис. Я вспомнила его подрагивающие руки, из-за чего он, собственно, пролил кофе на новый ковер светлых тонов. Предательская мысль посетила меня.

…А что, если в самом деле? Почему бы и нет?

Он? Но зачем? К чему усложнять себе жизнь? Я знала Берта Сванидзе не так давно, но успела его изучить. В сущности, это был очень неплохой человек. И едва ли он подходил на роль похитителя детей. А даже если и причастен к исчезновению Илюши каким-то боком, то вряд ли это произошло по его злому умыслу. Это могло произойти только в одном случае: на него кто-то надавил. Но в любом случае, так или иначе, нужна была встреча со Сванидзе. И — разговор начистоту.