Падший ангел, который хотел бы взлететь
Прихрамывающему Гарпуну удалось с трудом преодолеть темень, передвигаясь на ощупь по комнатам и закрывая плотнее окна шторами. За ним спотыкался, чертыхался и матерился Петюн. Наконец меры предосторожности были соблюдены, Павел щелкнул зажигалкой, осмотрелся.
– Это же твой дом, – сказал Петюн, потирая ушибленную ногу, – зачем прятаться?
– Так надо, – вяло отозвался Гарпун.
Объяснять прописные истины Петюну лень. Потерянный паспорт не шутка. Потерянный? Как же! До аварии он был с Павлом. Неосмотрительно поступил, захватив документ с собой, но сейчас на дорогах ментов полно, они то и дело требуют документы все, какие есть. А после аварии паспорт и права Петюна тю-тю. Деньги, карманная дребедень целы, а документов нет. Так что поостеречься теперь не мешает. Машину вкатили в сарай бесшумно, Павел давно из сарая сделал гараж, позаботился о нормальном въезде. Лишь бы соседи не увидели их.
Найдя керосиновую лампу, Павел зажег фитиль, включил форсунку – в доме сыровато – и отдал распоряжение Петюну готовить ужин. Вот и приехали. Завтра из дома оба носа не покажут весь день, а когда стемнеет сделают вылазку. Петюн фальшиво напевал попсовую песенку, а Павел обходил со свечой дом родной, где провел детство, отрочество и юность... Дом... Смысл этого слова ему чужд. Это место хранит самые паршивые воспоминания. Стоит Павлу войти сюда, как стены словно шепчут: «Помни и ты... помни!..»
Отца посадили, когда Павлику исполнился год, посадили с конфискацией, проворовался родитель, занимая важный пост. Павел даже не знает, кем папаша работал в то время. По тогдашним меркам, семья купалась в роскоши: в центре города квартира в доме эпохи сталинского монументализма, черная «Волга», частые застолья с дефицитными продуктами, дружба с верхушкой города, отец в галстуках под тона костюмов, жена-латышка с приятным прибалтийским акцентом, оставшимся до конца ее жизни, подарки... И много чего хорошего. Конечно, Павел всего этого не помнил, но искренне верил впечатлениям Стеллы. Сестра была старше всего на пять лет, но она-то и запомнила счастливое житье-бытье, а перед сном рассказывала брату об утраченном вместо сказки на ночь. Но вот глаза ее расширялись, голос приобретал таинственный оттенок:
– Нежданно-негаданно пришли плохие дяди к нам, перевернули все вверх дном, забрали папу, и...
Наступили лишения: переселение в одну комнату коммуналки, вечная нехватка денег даже на необходимое, чьи-то обноски, покорная замкнутость матери, ее безволие, граничащее с безумием. Друзья отца куда-то подевались. Были – и не стало их. Прожив в достатке десять лет, мать оказалась совершенно неприспособленной к существованию втроем на скудную зарплату лаборантки. А обратиться за помощью к родным, которые отреклись от нее, посмевшей выйти замуж за «русскую свинью», мешала гордость. Ночами она стучала спицами, подрабатывая вязанием. От безысходности прикладывалась к бутылке, да только кто к ней не прикладывается, когда тошно? А это уже впечатления самого Павла, оставленные безрадостным детством.
Отец вернулся через семь лет, срок скосили за образцовое поведение, да манной небесной свалилась амнистия по случаю смены одного мудрого правителя другим. Павел гонял на велосипеде приятеля, как вдруг бежит Стелла, радостно крича:
– Папа приехал! Павлик, папа приехал!..
Много раз в воображении рисовал он встречу с отцом – большим, сильным, добрым. Много раз вдвоем со Стеллой рассматривал фотографии, изучая до мелочей черты отца. С его приездом связаны были мечты о другой жизни, той, которая была когда-то, до Павлика. Он вернется, и, как по взмаху волшебной палочки, появятся новый велосипед, конфеты, удочки для рыбалки...
С сердцем, выпрыгивающим из груди от волнения и счастья, Павлик влетел в комнату и остановился, не решаясь сразу же повиснуть на шее отца.
За накрытым столом сидел мужчина в серо-коричневой засаленной одежде и курил. Он повернулся на шум, криво улыбнулся, словно стесняясь Павлика. Лицо землистого цвета оказалось совсем непохожим на лица с фотографий.
– Обними и поцелуй папу, – сказала мама.
Стакан, наполовину наполненный прозрачной жидкостью, задрожал в ее руке, а на ресницах заблестели слезы. Павлик подошел ближе к мужчине и остановился в нерешительности, его маленькое сердечко замерло. Мальчик догадался почему: чужой. Два мутных глаза неопределенного цвета врезались в лицо Павлика, два колючих глаза в сети мелких морщин, без любви и без жизни. Чужой. Восемь лет было Павлу, когда он понял: ничего того, о чем они мечтали со Стеллой, не будет.
Так и случилось. Покатилось время с каждодневными попойками, избиением матери, пьяной руганью. Двое детей в страхе жались друг к дружке, забившись в темный угол. Колбаса теперь только снилась. Сердобольные соседки подкармливали отощавших детишек и шепотом переговаривались о возможном лишении родительских прав, но ничего не предпринимали для этого.
Единственное событие на целый месяц принесло передышку – переезд. Небольшой домик с просторным двором, садом и сараем принял семью из четырех человек, дом приобрел отец. На каждого приходилось по комнате! Павлик ошалело бродил по настоящему дворцу. На вопросы матери, откуда деньги, отец лишь посмеивался. Принялись красить и белить, пилить и строгать, мести и мыть. Три недели работ по благоустройству переменили и отношения в семье. Вновь одолевали мечты. Стелла мечтала посадить множество цветов, мама о модных кружевных занавесках, Павлик... был просто счастлив. Казалось, голод, страх и безнадежность остались на старой квартире.
Это только казалось. Все поползло по-старому, но теперь брат и сестра имели возможность закрыться у кого-нибудь в комнате, чаще у Стеллы, чтобы хоть не видеть пьяные разборки родителей. Отец приводил домой вульгарных женщин, мать скулила, а отца слышно не было. Чем могли помочь они со Стеллой? И росла у Павлика ненависть. Теперь он мечтал, чтобы папа умер. Да, да! Умер! А впервые взбунтовался Павел в тринадцать лет. Стелла училась на историческом, пропадала днями, а дома... Мальчик вступился за мать, не из храбрости вступился, им двигал страх: показалось, что отец убьет ее. Павел, толкнув его, закричал:
– Не смей!
Отец перенес кулаки на сына. Павел едва вырвался, заперся в сарае. Стелла пришла поздно, когда мать и отец спали... в одной постели! Они успели помириться! Павла просто распирала ненависть, лежа рядом с сестрой, шептал:
– Пусть он умрет. Я хочу, чтоб он умер.
Слезы бессилия катились по его щекам, а Стелла прижимала к себе замерзшего брата, целовала в голову и приговаривала:
– Спи, ангел мой, спи.
Они часто ложились вместе, накрывались одним одеялом, прислушиваясь к ругани и истеричным воплям, переговаривались и долго не засыпали. От друзей-однолеток Павел давно отказался, ведь друзья проводят много времени вместе, учат уроки, играют. Не мог он пригласить друзей домой, стеснялся, а значит, не надо друзей. Рос он замкнутым мальчиком, однако учился неплохо. Его единственным другом стала Стелла, ее он любил, ласку и участие видел только от нее. Мать жалел, но и только. Неожиданно свалилось новое несчастье: мать смертельно больна, рак легких. Слегла она как-то уж очень быстро, до этого никаких жалоб не было. Однажды, подняв ведро с водой у колонки во дворе, она охнула и осела.
– Ты чего, ма? – спросил Павлик, мастеривший скворечник по просьбе сестры.
– Как оторвалось что-то от сердца и вниз покатилось... – виновато ответила она, мать всегда говорила с виной в голосе.
Павел помог ей добраться до кровати, с которой мать больше не встала, она таяла, превращаясь в скелет, обтянутый кожей, иногда тихо плакала. Отец никак не отреагировал на приговор жене, лишь перебрался из спальни в свободную четвертую комнату. Больше мать не бил, вообще неделями не заходил навестить ее, женщин приводил чаще, и они оставались до утра. На негодования Стеллы мать смиренно отвечала:
– Сломался он, детка. Такое бывает с сильными людьми... Сломался.
Разве сильные ломаются? – не понимал Павел.
Воз домашних проблем лег на плечи Стеллы. Отец давал буквально копейки, да и то очень редко. Лекарства, еда, одежда... Как жить? Стелла устроилась работать ночным сторожем. У нее появились деньги, она стала модно одеваться и одевать брата. Особая блажь Стеллы – галстуки, она прямо-таки заставляла насильно Павла надевать их, сама отлично вязала узлы. Он чувствовал себя куклой в руках сестры, но ее внимание нравилось ему. Бывало, правда, Стелла появлялась дома с синяками и ссадинами. На все вопросы Павла у нее был готов ответ: поскользнулась, упала с лестницы, ударилась о дверцу такси, случайно... таких «случайностей» было довольно много, но Павел верил.
Мать умерла в страшных мучениях. Павел даже не плакал, когда слой земли накрывал мать... нет, женщину, которую он называл мамой. Отец окончательно слетел с катушек, пил, приводил мужиков и баб. Сальные шуточки в адрес Стеллы бесили Павла, он врезал замок в дверь комнаты сестры, а под матрац положил отточенный нож. Чаще ночевал у Стеллы, чувствуя себя уже ее защитником...
– Гарпун! – звал из кухни Петюн. – Кушать подано, садитесь жрать.
Павел закрыл спальню родителей, неуютную и мрачную. Свеча наплавила воска на пальцы, он, отделяя мягкую и теплую массу, сел за стол, в это время Петюн торжественно поставил литровую бутылку водки:
– Отметим прибытие?
– Что ж, можно.
Хлопнули по полстакана, жадно набросились на вареную колбасу, яичницу, рыбные консервы. Когда Петюн поднес бутылку к стакану Гарпуна вторично, тот прикрыл ладонью верх:
– Не буду, а ты как хочешь.
Петюн не настаивал, знал: Гарпуна лучше не злить. Свою соточку белобрысый Петюн проглотил и порядком захмелел, впрочем, ему не так уж много и надо. Откинувшись на спинку стула, раскрасневшийся Петюн спросил:
– Какие планы?
– Сначала попробую ногу подлечить.
– Дашь ломать?!
– Посмотрим.
Когда сняли гипс, выяснилось: нога срослась неверно. Предложили поломать и сращивать заново, иначе хромота на веки вечные останется. Гарпун был в ярости: чертовы костоправы издеваются! Неизвестно, что удержало его не сломать челюсть докторишке – пусть потом сращивает. Проклиная всех врачей подряд, Павел решился ехать домой и на месте думать, как быть дальше.
– Есть у меня выход на спецов, – сказал он, – надеюсь, один знакомый посодействует. Проконсультируюсь сначала, а тогда решу: ломать или хромать. А потом... потом завершить надо дело и получить гонорар. Хотя... это надо сделать в первую очередь... или одновременно.
– Хорошо пошла, – Петюн растирал область желудка. – Вмазать еще? Ты не против?
– Вмажь. Только не нассы ночью под себя.
– Шутишь? Я те не пацан слюнявый! – Петюн «вмазал» пятьдесят и разошелся, пережевывая колбаску: – А городишко прикоцаный, всеми цветами сверкает. Ух, и здорово жить на свете! Ничего, Гарпун, смело лечи ногу, я ж с тобой! Буду у тебя этим... этим... забыл!
– Адъютантом?
– Во-во! А кто такой ад... дъютант?
– У генералов вроде секретарей.
– Подмастерья?
– Ну да, что-то вроде того. Ладно, спать пора, адъютант.
Не тянуло Гарпуна трепать языком в этом доме, он пошел осматривать дом на предмет где им спать, Петюн за ним ступал враскачку – малость передозировался парень. Открыв комнату сестры, Гарпун остановился на пороге.
Петюн, просовывая голову из-за спины Павла, спросил:
– Я здесь сплю?
Пятерня Гарпуна опустилась на его физию и толкнула. Петюн замахал руками, отступая на пятках, врезался в стену.
– Здесь сплю я, – сказал Гарпун.
– А я где? – ничуть не обиделся Петюн.
– Выбирай любую комнату, их еще три.
– Я рядом. Мы теперь всегда будем рядом... Ты и я. Я тебя не брошу. Мы...
Щуплое тело повалилось на кровать в комнате Павла и тут же заглохло.
«Ну вот, уже «мы»! – подумал с усмешкой Павел. – Мы! Смешной пацан». Петюн не понимает, что они два разных механизма. Гарпун не братство, он один, волк-одиночка, «мы» ему не подходит. Петюн должен уяснить свое место, а станет наглеть... И снова усмешка тронула тонкие губы Павла: «Лучше пусть не пытается».
Тем временем в комнату сестры заползла ночь. Затаив дыхание, она притворилась тихоней, но стоит сделать шаг в эту же комнату, как начнет оживать то, что Павел жаждал забыть. Всегда одно и то же. Не было минуты, проведенной в доме, чтобы Павла не окружали тени. В привидения он не верит, но нечто неживое здесь живет. Павел ясно различает шепот, движение в темноте и видит картины...
Свободное время Стелла проводила с братом, водила его в кафе и кормила деликатесами, потом они гуляли по городу и в парках, Павел даже в читальном зале сидел как мышь, любуясь сестрой. Она выросла красивой черноволосой девушкой с синими глазами матери, высокая и тонкая, с ногами «от ушей». Мужчины провожали ее с восторгом и тоской во взоре. Павел мужал, сестра становилась идеалом женщины во всех отношениях. Когда Стелла купалась в старом корыте, оставшемся от прежних хозяев, просила Павла помыть спину. Сидела она, прикрыв грудь руками, из воды торчали острые коленки в мыльной пене, а он осторожно водил мочалкой по ее спине, шее, бокам... Пальцы случайно касались грудей, и Павла внутри обдавало кипятком. Потом он ждал, когда ляжет на ее кровать у стенки и будет наблюдать за приготовлениями сестры ко сну. Стелла засыпала почти сразу, а он, будто нечаянно во сне, обнимал ее, вдыхал запахи душистого мыла и долго не мог заснуть. Оргии отца оставались в другом измерении, уплывали далеко-далеко, а здесь – он и Стелла.
Как-то раз Павел делал уроки, Стелла читала, лежа на кровати. Не постучавшись, ввалил подвыпивший отец:
– Стелла, пойдем к нам.
– Не пойду, – последовал ответ.
Отец стащил за ногу девушку с кровати, поволок из комнаты, шипя:
– Пойдешь, пойдешь! Иначе разорву сучку, я обещал...
Тут-то и воспользовался Павел ножом из-под матраца, приставил его к горлу отца:
– Пусти ее! Она сказала – не пойдет!
– Ты кого защищаешь, сын? – вытаращился отец. – Ей с доставкой на дом, те же бабки! Ты что, не знаешь? Она же проститутка, сын...
Павел закричал, замахнувшись ножом. Но отец ловко вывернул руку, нож выпал, потом он толкнул сына в глубь комнаты. Ударившись о стену, Павел задел полку, на него посыпались книги, баночки с кремами, тюбики с помадой... Стелла перегородила дорогу наступавшему на юношу свирепому отцу:
– Оставь его, я приду.
– Не ходи! – подскочил Павел, но кулак отца вновь припечатал его к стене.
– Я сказала – не трогай Павлика! – зарычала Стелла.
– Для науки, – пояснил отец. – Вон с глаз, сукин сын, и до завтрашнего вечера не попадайся мне, паскуда...
Павел рванул из дома, утирая ладонью окровавленный нос, заперся в сарае. В темноте, переполненный ненавистью, он шарил по полкам в поисках предмета, которым можно укокошить отца. Подходящего орудия не попадалось, с полок сыпались инструменты, все перемешалось, Павел только спотыкался, падал и плакал. Наконец он порядком замерз. Несмотря на теплые дневные часы, ночи дышали холодом, с проникновением холода в тело уменьшалась и злоба. Поздно ночью ушли из дома два незнакомца, а Павел тихонько пробрался к окну, поскребся ногтем в стекло. Через минуту он сидел в комнате сестры, стуча зубами, а Стелла переодевала его в теплые вещи.
– Где ты был? – спросила.
– В сарае, – буркнул он. – Что ты с ними делала?
– Посидела немножко, выпила рюмочку... Зачем убежал? Простудишься...
– Ненавижу... Ненавижу... – шептал Павел, разморенный теплом, но сжимая зубы и кулаки.
– Кого? Меня?
– Его! Не дам поить тебя. Сволочь...
– Спи, ангел мой, спи.
Она уложила брата, укутала одеялом и коснулась губами лба. «У нее мягкие и теплые губы, она такая хорошая...» – думал разморенный теплом Павел, засыпая.
Вернувшись из школы днем следующего дня, он нашел подарок: великолепный костюм-тройку, рубашку и галстук. Стелла ходила вокруг разодетого юноши и не уставала повторять:
– Какой ты красивый, Павлуша, сведешь с ума всех девчонок в школе.
Из зеркала на Павла смотрел вполне взрослый юноша, рослый, выше Стеллы на голову, крепкий, Павел уже несколько лет занимался карате, был накачан и силен физически для пятнадцатилетнего юноши. Но почему-то вчера он не посмел по-настоящему врезать отцу, а ведь мог... Отец...
«Она же проститутка, сын», «Ты ничего не знаешь?», «Те же бабки».
Вот и задумался Павел, а откуда у сестры столько денег? Разве ночным сторожам платят много?
Вечером он крался за ней по пятам, хотел посмотреть на ее работу. На одной многолюдной улице Стелла подбежала к группе красивых, ярко разодетых девчонок, которые приветствовали ее громкими возгласами. Одна за одной девчонки исчезали, Павел даже не понял – как, просто стоит девушка, и вдруг нету. Собственно, он не спускал глаз со Стеллы, до остальных ему не было дела. Но вот и она откликнулась на чужое имя, подошла к парню в золотых цепях, тот отвел ее к машине... и ищи-свищи Стеллу. Павел все понял: отец сказал правду. В смятении он бродил по городу, не имея цели. Обида щекотала горло, чувствовал себя обманутым и ненужным, на глаза наворачивались слезы, но тут же заглатывались растущей ненавистью до скрежета зубов.
– Парень, не скажешь, сколько времени? – спросил прохожий.
Один удар Павла свалил того с ног. Мужчина не шевелился, видимо, вырубился. Павел пнул его ногой, еще... еще...
В лице незнакомца он бил отца, парня в золотых цепях, того, кто увез Стеллу, и тех двоих, с которыми она «выпила рюмочку». Ярость иссякла, удовлетворенный Павел бросил неподвижно лежащего человека. Он так и не узнал – забил мужика насмерть или тот все-таки выжил. Тогда надеялся на второе...
