Книга: Негр Артур Иванович
Назад: Попрошайка
Дальше: Лазарет

На войне как на войне

Испанская крепость Фуэнтерабия, окутанная дымовой завесой из-за непрестанной пальбы с обеих вражеских сторон, возвышалась мрачной и неприступной громадой. Французы упорно держали осаду, испанцы – оборону, ни та, ни эта сторона не собиралась уступать. Лейтенант Абрам Петров самостоятельно сделал расчеты и представил их французскому командованию.
– Как всякое строение, крепость Фуэнтерабия имеет уязвимые места, – докладывал Абрам, когда его вызвали к генералу. – Если подложить мешки с порохом под стену с южной, испанской, стороны и взорвать, мы, конечно, крепость не разрушим, но часть стены пострадает, что даст возможность армии его величества атаковать более успешно.
– Что вам для этого нужно? – спросил заинтересованно генерал.
– Мешки с порохом, добровольцы и ночь.
– Действуйте, – разрешил генерал.
Но сказать – не сделать. Испанцы тоже не зевали, крепость охраняли бдительно, делали вылазки, нападая на французов. Ночью они умудрились освещать внешнюю сторону стен. Делали это с помощью выбрасываемых факелов к основанию стен, так что подобраться незамеченными было практически невозможно. Абрам две ночи провел, наблюдая за выбрасыванием факелов, высчитывая время. Но испанцы не могли обеспечить огнем по всей протяженности стен, поэтому факелы горели на камнях через большие промежутки, затем, когда предыдущие догорали, сбрасывался огонь в эти промежутки. Сложность представляла и местность, где стояла Фуэнтерабия – каменистая возвышенность. Но попробовать стоило.
Абрам приказал добровольцам, которым была обещана награда, надеть темные одежды, дабы слиться с ночной мглой. Двигаться старались бесшумно и осторожно, чтобы ни один камень не выкатился из-под сапога и не шуршала галька. Мешки с порохом тащили на себе. Много-то не утащишь, поэтому и солдат пришлось брать два десятка, так как произвести следовало два взрыва недалеко один от другого. Тем временем французская армия готовилась к штурму, надеясь на добровольцев и лейтенанта Абрама Петрова.
Они подобрались как можно ближе, залегли и ждали. Факел догорал... Дальше все зависело от скорости и тишины. Два десятка теней и Абрам метнулись к крепости, уложили мешки под основание... И надо ж было такому случиться: прямо на спину солдату упал горящий факел, когда должен был, по расчетам, свалиться в другом месте! Одежда загорелась, солдат, не выдержав боли, закричал.
– Тревога! – раздалась на стене испанская речь. – Французы! Тревога!
Скрываться было бессмысленно, поэтому Абрам крикнул на пределе голосовых связок второй группе, работавшей неподалеку:
– Поджигай! Уходим!
Абрам и добровольцы рванули со всех ног. Падали, катились вниз, но бежали. По ним стреляли. Быстрее унестись прочь, в темноту, чтобы слиться с ней, желал каждый из бежавших. Вдруг в голову Абрама что-то врезалось с такой силой – моментально пронзила немыслимая боль, мышцы свела судорога, ноги сами останавливались. Он поднял голову и руки к ночному небу, словно хотел зацепиться за него, и продолжал падать. Ему удалось сделать еще шаг, второй... он стал на колено...
– Лейтенант убит! – услышал вопль, погружаясь в темноту.
«Я убит?!» – подумал Абрам, не смиряясь с этими простыми словами и пытаясь встать. Тогда он закричал звездам в небе, прося у них помощи, закричал по-русски:
– Не хочу!!!
– Держите Петрова! – послышалось очень далеко.
Как подкошенный, он упал на руки солдат. Взрыв!!! И все...
* * *
Авария выбила Павла Гарелина из привычной обоймы.
Дни и ночи напролет отлеживает Гарпун бока, а костыли стали неотъемлемой частью передвижения. Скверно. Бытовые проблемы его не беспокоили, преданные тины и герлы наперебой обеспечивали его уходом и заботой. Но настроение было препаршивое, он с трудом пережидал срастание костей.
И сделал Павел неожиданный для себя вывод: лучше смерть, но не инвалидность. Это сейчас команда на пупе перед ним вертится, знают, что Гарпун выключился всего-то на время. А если б навсегда? Вопрос имеет однозначный ответ: убогим и калекам нет места на пароме Вселенной. Сам так учил их. Стало быть, и его столкнут с парома при подходящих условиях. Ранее он не задумывался над временем, отпущенным конкретно ему, зато сейчас появилась возможность пошевелить извилинами; глубоко в сознании засела мысль: не долгожитель он на этом свете. И если честно, мысль страшила.
Смерть была для него не свидетельством состояния человека, а неким образом, конкретным и реально существующим, он верил в нее, как верят в бога. Почему нет? Почему обязательно надо верить либо в бога, либо в партию? Павел считал себя жрецом смерти, могущественного божества. Убивая, он не раз видел, как умирают: всем им было больно и страшно, да еще эта безмолвно-отчаянная мольба во взгляде... Внутри Павла зарождался легкий трепет превосходства и, как сковывает мышцы крепотура после возобновленных тренировок, так и тело попадало в плен необъяснимого вожделения. Он не садист, мучающий жертву долго и изнурительно, Павел делает дело быстро. Просто в такие моменты он физически ощущает присутствие Смерти, ее дыхание в затылок. Именно в ней есть что-то очень чувственное, запретное, а оттого страстно желаемое. А потому она, Смерть, в его фантазиях представлялась реальной, с темными, безразличными глазами, одинокая и опустошенная.
Другой содрогнулся бы от ужаса – крыша поехала, а Павел видел в ней непередаваемую красоту, его влекло сжать несуществующее тело в объятиях и прижать губы к безжизненным устам. Стоило только повернуть голову, и он встретится с ней лицом к лицу... Но у ног то, что было человеком, становилось неодушевленной массой, а его божество растворялось в пространстве... Сумасшествие? Нет. Бред, навязчивые идеи, галлюцинации Павлу чужды. Образ его божества скорее поэтический, а не плод гнилой психики. По натуре Павел – романтик, одинокий рыцарь, свободный от всякого рода условностей. Кстати, последний раз дыхания в затылок прекрасной дамы он не чувствовал... Результат: Веремеева смылась с ниггером, а у Павла перебита конечность. Мистика? Вполне может быть. Или то был своеобразный знак, не суливший удачи на будущее?
Примерно так размышлял Павел, лежа на старом диване. Виноградная беседка тщательно оберегала от жарящего солнца, а легкий ветерок иногда шуршал в листьях, играл в волосах Павла, не давая прохлады.
Гарелин целиком снимал частный дом на окраине. Хозяева смотались в поисках лучшей доли куда-то очень далеко, чуть ли не в загранку, а усадьбу оставили на попечение соседей с пожеланием сдать дом хоть кому. Соседка, отдавая ключи, потребовала полного порядка, и обязательное условие – уход за садом и огородом на двадцати сотках. Не хило? Плевое дело. Павел пригнал парней, мол, подсобите, те чуть не носом взрыхлили землю в два счета, разбили грядки и покидали семена, о которых он имел смутное понятие.
Дом, стоящий на земле, дает ощущение уверенности и возможность оставаться для посторонних загадкой. Отсутствие удобств вовсе не тяготило Павла, привыкшего к вонючему сортиру во дворе и налипшим комьям грязи на обуви в дождливое время. Зато простор. Попадая же в квартиру многоэтажки, он заболевал. Мало того, что пространство квартир душит теснотой, низкие потолки прижимают к полу, ко всему прочему, эти соты оторваны от земли, и, попадая туда, ты словно очутился в ловушке без «Exit». Наверное, так и выглядит клаустрофобия.
В больнице и в усадьбе парни устроили дежурство, будто охраняли важного босса. В принципе, он и есть их босс, их вождь, их мозг. Ведь это Гарпун дал им откушать из кубка свободы, свободной от предрассудков и лживых идеалов, дал уверенность в себе, учит пользоваться силой. Он снисходительно разрешает почитать себя, не упиваясь собственным лидерством. Вполне естественно, что за ним тянутся, Павел силен духом и телом, а это привлекает тинов и парней постарше. Он не имеет привычки открыто веселиться, быть бесшабашным, что называется – отрываться. Редко губы Гарпуна разъезжались в кривой усмешке, лидер должен оставаться неизменно серьезным, рассудительным и трезвым, что внушает к нему дополнительное уважение. Из вредных привычек пристрастился лишь к дорогим сигаретам, алкоголь употребляет изредка и в умеренных количествах (иначе Павел был бы на том свете давно). Чем же он не достойный пример для подражания? А так называемая жестокость – способ выжить.
Прикатил на отреставрированной колымаге Петюн – лицо особо приближенное. Вертя ключи на пальце, он базарил с парнями. Сей райский уголок в «краю непуганых идиотов» чертовски привлек Гарпуна, а Петюну он надоел до блевотины. Перекинувшись парой слов с энтузиастами-телохранителями, Петюн выпил кваску (жарко – жуть), помог покалеченному боссу сесть в автомобиль и покатил на переговорный пункт. Надо сказать, что цивилизация упорно обходит «край непуганых идиотов». Двадцать первым веком здесь не пахнет, разве что бензином воняет. Домашние телефоны далеко не у всех имеются, сие есть настоящая роскошь. Мобилой Павел на работе пользуется в крайних случаях, в самых крайних, а в этом краю он очутился по делу. Мало ли куда завела народ наука? Может, его вычислят по мобиле, или по голосу, или по произношению. Посему связаться с кем бы то ни было – проблема, вырастающая в глобальную, особенно, если предстоит звонить в другой город. Но для этого есть переговорные пункты, а из кабинки звонить безопасно.
Ковыляя к объявленной кабинке, он обдумывал, в каких выражениях объяснит неудачу, ведь прямо не поговоришь, это и барану понятно. После аварии Павел не давал знать о себе почти месяц, пора аукнуться. Услышав, что попал он на того, кого нужно, коротко сказал:
– Это Гарпун.
За сотни километров выжидающе молчали.
– Я попал в аварию, не мог сообщить раньше.
Послышалось недовольное дыхание в трубке вместо человеческой речи. И как это ни прискорбно, потому что Павел работает по высшему классу – он так считает, вынужден был признаться:
– Удалось не полностью.
– Знаю, – наконец раздался недовольный голос.
– Недели через две вернусь и завершу дело.
– Я просил все сделать там. Ты понимаешь все минусы дела здесь?
– Постараюсь сработать чисто.
– Приедешь, сначала дай знать.
Все. Некоторое время Павел держал пищащую трубку, перебарывая раздражение, сводившее скулы. За сотни километров он учуял брезгливое презрение, у Павла стопроцентное чутье, не раз это подтверждено. Его презирают! Надо же! Он усмехнулся и сказал вслух:
– Я и тебя пришью для ровного счета, дядя.
Петюн суетливо помог устроиться Гарпуну на первом сиденье, бросив костыли на заднее, лихо захлопнул дверцу и, сев за баранку, принялся развлекать босса байками. Павел с удовольствием принимал услужливость Петюна, даже настроение у него улучшилось. Все же он создал здесь мощный клан, за него готовы костьми лечь, услужить наставнику почитают за долг, среди парней идет соревнование за расположение Гарпуна.
Недолго оставался Павел чужаком. Тинейджеры и «бычки» до двадцати лет находились в том агрессивно-полоумном состоянии, когда безнадега душила со всех сторон. Он быстро внушил им смысл, организовав разношерстную толпу. Причем ни в какие партии Гарпун вступать не намерен, даже если партия будет отвечать его принципам. Хренушки. А ведь захочется какому-нибудь дяде прибрать к рукам организованную команду молодых парней, готовых на все, захочется. Работать на толсторылых ублюдков, приклеивших задницы к креслам и обставившихся фишками символики, помогать набивать жиром рожи – нет, Гарпун вырос из коротких штанишек, он сам себе партия. В сущности, ему повезло попасть в «край непуганых идиотов», здесь простор для деятельности, а теперь пора расширять карту влияния. Надо только долги вернуть! Обязательно вернуть, Павел человек слова.
– Петюн, заглохни на момент, – дружелюбно сказал он, когда тот замолчал, добавил: – Поехали в тир.
Тир – запущенное поле вдали от города, где течет узкая протока и переливаются сталью ивы. Едва окрепнув, Павел начал тренировки по стрельбе. Ведь стыд и позор: не смог уложить бабу и ниггера. Конечно, стрелял он на дальнее расстояние впервые, но это не оправдание. Да, машину заносило, но все равно это пробел в работе.
Усевшись поудобнее на одиночный валун, Павел проверял пистолет, а Петюн прикреплял лист бумаги к стволу ивы.
Бах! – это ниггеру в лоб... или помучить? За ниггером личный должок: черный кукиш, перелом и паспорт. Паспорт, сука, выкрал, а вот это уже добром не кончится.
Бах! – еще ниггеру. Ниггера заставит вспомнить всех африканских богов!
Бах! – Веремеевой прямо в сердце, эту не стоит мучить.
Бах! – настала очередь дяди, презирающего Гарпуна.
Бах! – стоит свистнуть – и парни распнут дядю на Останкинской вышке – такая сила за Гарпуном. Но сначала даст дяде шанс исправиться.
Бах! Бах! – Дяде. Все же дядя сильно разозлил сегодня.
Из шести выстрелов в цель угодили два. Неважнецки. Ну да ничего, время есть, Павел успеет руку набить.
* * *
Август принес с собой заметное похолодание и свежесть дождей, которых так ждали в июне – июле. Все в этом мире делается наоборот. Даша стояла у окна и наблюдала за долгожданными потоками воды, заливающими двор. Листья на деревьях очистились от пыли, блестели, свежесть проникала в комнату даже сквозь закрытые створки, которые хотелось распахнуть и вдыхать мокрый разреженный воздух. Но молнии и оглушительный гром заставляли ежиться, что поделать, страх перед стихиями сидит в нас с доисторических времен.
До потопа Артур уехал навестить родителей, Даша осталась одна, психологически настраивалась на гипноз. Идея пришлась ей не по душе, мысль, что кто-то станет копаться в затаенных уголках подсознания, приводила в ужас. Но на сеансе гипноза настаивал Иван. Он вообще слишком активное принимает участие в Даше. Взять хотя бы спор о том, где ей жить после больницы. Разумеется, дома, а они оба настаивали – у Артура. Собственно, на каком основании она должна жить здесь? Ни родственница, ни жена. Когда им уговаривать надоело, Иван открыл паспорт и сунул ей под нос:
– Узнаешь?
Естественно. А что?
– Тогда смотри сюда, – листал паспорт Иван. – Внимательно прочти все буквы на штампе с пропиской.
Даша дар речи потеряла, отчаяние забилось в каждой жилке, нагоняя элементарную панику, а Ваня добивал ее, пугая:
– Он вернется, вернется домой. Мы не хотели говорить тебе, но приходится.
– Дашка, одна ты не сможешь защититься, – сказал Артур.
– Я не хочу подвергать тебя...
– Только без высокопарностей, – оборвал он, затем отрезал: – И прекратим бестолковый спор. Думаю, мне он тоже не простит дорожных приключений, искать станет нас обоих.
– А мы постараемся его встретить, – улыбнулся Иван. – Удобней для нас, чтобы вы были вместе.
Он еще улыбался! Есть, правда, одна маленькая деталь... Даша призналась позже и только себе: очень ей хотелось остаться одной, бродить по квартире и натыкаться всюду на воспоминания, терзающие душу? Нет. Она без демонстрации паспорта была согласна с ними, но упрямо стояла на своем, хотя внутренний голос кричал: «Уговаривайте меня, пожалуйста, я соглашусь, сделаю вам одолжение». Вот такая лживая натура. Стыдно. Но страх сильнее стыда. Она разрешила себя уговорить, до поимки этого самого Гарелина будет жить у Артура. А вчера исполнилось сорок дней... трудно поверить, что время несется с такой скоростью. За ужином Артур протянул ей рюмку:
– Не хотел напоминать, но, думаю, сегодня следует вспомнить твоих.
– Я не забыла, просто не хотела напоминать тебе.
– Тогда помянем. И знаешь, Дашка, бог подарил тебе жизнь, значит, так нужно. Живи за всех троих, они наверняка этого хотят.
А сегодня Даша подскочила ни свет ни заря с готовностью во что бы то ни стало узнать причины гибели родных, Артур поможет ей в этом и Ваня, он же следователь. Хотелось что-то делать, бежать, выяснять... Глупо, она же не представляет, с чего надо начинать. Вот и начала... с приготовления завтрака (стыдно, но кухней занимался Артур), потом уборка забрала некоторое время. Потом долго водила авторучкой по бумаге, описывая события полутора месяцев, но перо приобрело тяжесть, не строились фразы... Разразилась гроза, и Даша подпала под баюкающий шум ливня. Баюкать-то он баюкал, но не избавил от новых впечатлений, новых воспоминаний. Мысленно, не желая того, Даша вернулась к последним четырем дням, тяжелым дням...
Артур всячески удерживал ее взаперти:
– Сиди дома, пока не выясним все и Ваня не поймает Гарелина. Я нарисую тебе больничный какой хочешь длины.
Он не понимает, как это сидеть в четырех стенах и думать, думать об одном и том же. И потом, она не считала себя какой-то особенной, многие теряют близких людей, и при всем при том им приходится ходить на работу, выполнять домашние обязанности. Чем же Даша лучше этих людей? Надо входить в обычный ритм, пережить сочувствие, скорбные лица, подчеркнутое внимание с жалостью пополам, а это все будет. И она вышла. Но три дня в редакции показались пыткой, слава богу, выходные наступили. Стоило переступить порог редакции после длительного перерыва, как первой к ней бросилась Маринка, обняла с рыданиями:
– Дашка, родная, это правда? Не могу поверить... Как ты?
Остальные охали, ахали, качали головами, по-дружески ободряли. Марина выдернула ее из толпы утешителей, потащила в курилку. Нервно закурив, она задавала уйму вопросов, перескакивала с одной темы на другую, раза два принималась плакать и Дашу практически не слушала.
– Ты выпила? – наконец догадалась Даша.
– Д-да... – собралась соврать Марина, но махнула рукой и призналась: – Чуть-чуть... Знаешь, напряжение и все такое... А что, пахнет? Я же пользуюсь освежителем...
– Не пахнет, но ты перевозбуждена. – По слегка отечному лицу Марины догадалась: подруга распилась. Даша огорчилась: – Ты пьешь.
– Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Ха-ха... От такой жизни повесишься, не то что запьешь, – отшутилась Марина с неловкостью человека, застуканного за неприличным занятием. – Ой, ну хватит хмуриться. Это ты у нас переправильная, а меня слепили из пороков и добродетелей, причем пороки мне слаще. Ха-ха... Да, я пью! – Марина неожиданно громко запела с оперным оттенком: – Я пью, все мне мало, уж пьяною стала...
– Прекрати, настучат шефу, у тебя будут неприятности.
Выудив из сумки штофчик, она протянула его Даше:
– Хочешь? Джин с тоником. Джина пять частей, тоника одна. Напиток богов. (Даша отрицательно покачала головой.) Зря, сосуды расширяет.
– У тебя они уже резко сузились. Утро, а ты готовая. Как за руль сядешь?
– Ой, да как-нибудь. Не впервой.
– Как знаешь. Я бы сейчас на твоем месте...
– Не надо быть на моем месте! – неожиданно трезво сказала Марина и хищно прищурилась. Жадно отхлебнув из штофчика пару раз и затянувшись глубоко сигаретой, она произнесла: – Прости, Дашка... Но каждый должен быть на своем месте, чужое не стоит занимать, это дорого обходится. Только вот беда: никто не знает, чье место лучше. Кстати! – Марина внезапно перешла на прежний пьяный тон. – А где ты живешь? Я обыскалась...
– У Артура, – потупилась Даша и с неудовольствием поняла, что краснеет.
– А-а-а-а... – многозначительно протянула Марина. – Я должна была догадаться. У Артура, значит... Я ведь искала тебя, у него справлялась, а наш мавританин не пустил Мариночку проведать подругу. Не любит меня, черный змей.
– Перестань, я в больнице лежала с травмами и... плохо мне было, понимаешь? Он считал, необходим покой...
– А я не кусаюсь, – со злой обидой сказала Марина, – не трансформируюсь в исчадие ада, не ем людей. Думаю, ты осталась бы целой после моего посещения. Козел он, твой Артур. Постой... Так ты вообще у него живешь? Почему не у меня? Он одинокий, мужчина, к тебе неровно дышит... Помолчи! Пойдут всякие разговоры... Тебе оно надо?
Даша открыла рот для оправданий, но в курилку ввалил Вениамин Данилович, с легкой руки Марины получивший кличку Витамин. Он очень кстати появился, иначе Даша наговорила б кучу глупостей, из которых Маринка может сделать не те выводы. Даша в работе крутая, а в житейских неурядицах – девочка, едва не принялась давать Марине отчет о всех напастях, что Иваном строжайше запрещено, лишь бы о ней не думали дурного. Вениамин приобнял Дашу за плечи. Сорокалетний мальчик-попрыгунчик, случайно забывший, что юность минула давно, старательно не пропускал ни одной юбки мимо, создавая имидж секс-гиганта. Женский пол его игнорировал, несмотря на вполне приемлемую внешность, а занимает Вениамин должность заместителя главного редактора. Даша просто заместитель в отделе информации, а он – Заместитель! Короче, Даша – рабочая лошадь, а он – не пришей кобыле рукав, вот кто. Но, как это нередко случается, важничает, словно он и есть главный водяной в затхлом болоте. Встретившись в курилке с «очаровашками», он начал с соболезнований, более похожих на поздравления:
– Дашенция, искренне сочувствую. Не отчаивайся, дорогая, в Библии сказано: «Все проходит». Наш сплоченный коллектив поможет пережить утрату. О! Мариночка! Ты почему такая бледненькая? У тебя рак? Не расстраивайся, это тоже пройдет.
Черный юморок давно никого не удивлял, набор юморофраз оставался неизменным на протяжении многих лет, шокировал лишь новичков, которые из лести принимались подхихикивать. Марина не жаловала Витамина, а в данный момент дурацкий юмор оказался вовсе не в дугу.
– Витамин Данилыч, – произнесла она мрачно и недружелюбно, – два моих знакомых шутили точно так же... ну точь-в-точь!
– И? – заинтересовался Вениамин.
– Их переехал трамвай. Одновременно. В разных местах. Пополам и насмерть. Потому что в Библии сказано: «Каждому воздам по заслугам его». Вот так вот, просроченный Витаминчик.
Кинув в урну окурок, она ушла, хлопнув дверью.
– Мариночка подшофе, – констатировал Вениамин. – Чего она такая злая? Богатая и злая. Мне бы ее проблемы! Одних бриллиантов сундук имеет, мужа-магараджу, каждый год в пятизвездочных отелях отдыхает, злость на зарубежных пляжах греет, а все равно злая. Наехала на меня, будто я у нее строку украл.
– Наверное, ты ее немножко раздражаешь, – сказала Даша.
– А тебя? – И глаза Витамина загорелись еретическим огнем. Когда Даша сделал шаг к двери, он рукой перегородил ей дорогу.
– Береги свою неотразимость для юных дев. Пусти, я и так никотиновое отравление получила, Витамин Данилыч.
Он вынужден был убрать руку, усмехнувшись:
– Зря пренебрегаешь, я классный утешитель.
«Классный дурак», – думала Даша, отправляясь в отдел.
Два дня коллеги обращались с ней, как с богемским хрусталем. На третий она узрела перемену: переглядывания, перешептывания, замолкания при ее появлениях, короче – странная возня вокруг, старательно скрываемая. Даша внимания на переменах не акцентировала, погрузившись в работу. Но во второй половине рабочего дня, возвращаясь от редактора с кипой мини-статей на доработку, нечаянно замешкалась у двери отдела, и до ее слуха долетело:
– Но это странно само по себе, Мариночка. Погибли муж, сын (!), мать... А она чересчур спокойна, как-то уж слишком быстро... утешилась.
Это говорила одна шустрая журналистка, которую пихнули в отдел Даши, не спрашивая, нужна она или нет. Шустрячка настолько шустра, что вместо специального образования имеет смазливую мордочку (оказывается, нынче и сего довольно, чтобы держать в руках удостоверение с надписью: «Журналист»). Даша обалдела, так как поняла: речь идет о ней.
– Пардон, моя золотая, на что намекаешь? – услышала Марину.
– На то самое, – ответила подающая надежды. – На ее друга, у которого она живет. Они же демонстрируют свою связь, это же ясно как божий день: он ее любовник, думаю, и был им. Бедный Игорек...
– Золотце мое ненаглядное, – заводилась Марина, – в твои годы не моют начальству кости с позиции горничной.
– А в ваши годы занимают кресло по меньшей мере зама, а не ходят в рядовых и не попивают втихаря горькую.
– Ты, молодое дарование, – угрожающе прошипела Марина, – тебя заткнуть?
– Прекратите, девочки, – вступила суперобразцовая мать-жена предпенсионного рубежа. – Инночка в какой-то степени права...
– И в какой же? – окрысилась Марина.
– Ну... такое поведение... Надо хоть полгода соблюсти траур. Ей пеплом голову посыпать следует, а она... Это называется шлюшеством.
– Ага, я поняла. Вы завидуете, – торжественно заключила Марина.
– Фу, как пошло! – фыркнула мать-жена. – Порядочная женщина не должна выставлять связи напоказ. Да еще с полунегром... Да еще так скоро.
– Хватит о порядочности! – рявкнула Марина. – Лично меня сейчас наизнанку вывернет ваша моралистика. А тебя, золотце мое ненаглядное, крысавица ты наша... – Очевидно, Марина говорила это шустрячке. – Еще раз хоть от кого услышу, что ты своим языком моешь мне или Дарье Николаевне кости, я тебе язык откушу, на голове юбку завяжу и с голой задницей пущу по всем отделам! Поняла, детка? И запомни, я тебе не «Мариночка»! На «вы» и через паузу! Гуд бай.
Ее четкие шаги приближались к выходу. Не желая встречаться с ней в дверях, Даша пулей бросилась по коридорам редакции в поисках безлюдного угла. Забилась под лестницей, плюхнувшись на пыльный ящик. Внутри все клокотало от негодования. Вот оно что! Артур привозит ее на работу и забирает после. Это его условие: без него ни шагу из редакции, ни шагу! Понадобилось всего три дня, чтобы болото забулькало. Ну и Мариночка, видимо, поделилась с кикиморами о местожительстве Даши. Делать людям нечего! Ну, почему, почему нужно лезть в чужую жизнь? Чего им не хватает, что заставляет их злобствовать? Это не тупые неучи, а образованные, интеллигентные и современные люди. Резко расхотелось приходить в редакцию, зря не послушалась Артура. Больше уже ни о чем другом думать Даша не могла, а в конце рабочего дня беспричинно разозлилась и на него. Забравшись в машину, выпалила с ходу:
– Меня называют твоей шлюхой.
Она смотрела прямо перед собой, вздернув нос, всем своим видом говоря: видишь, к чему приводит совместное проживание. Он усмехнулся в усы, пожал плечами и в ответ:
– Жаль, что это неправда.
– Впрочем, шлюхой назвали не тебя!
– Шлюх – такого слова нет.
– Знаешь, неприятно собственными ушами услышать сплетни.
– У нас есть время воплотить сплетни в жизнь, – спокойно крутил он руль.
Даша отвернулась и демонстративно не разговаривала с ним всю оставшуюся дорогу. Никакого сочувствия, одни насмешки! Ну да, она такая: сплетни, недоброжелательство, злопыхательство глубоко ранят ее. Если б это правдой было – тогда понятно. А так... Неприятно. Обидно. И противно.

 

Дождь барабанил с новой силой, будто кто-то обливал окна водой из ведер. Дашу уже не привлекали магические потоки воды, она мяла плед, кипя от негодования на коллег. Ух, какое искушение ей приходится подавлять в себе, чтобы не запустить в них вазой, а лучше – кастрюлей, чугунной, чтоб знали! Вскочив с дивана, Даша ходила по комнате в ярости. Включила магнитофон, надо же хоть чем-то отвлечься. Экспрессивная музыка попала в ее ритм, незаметно для себя Даша принялась... танцевать, во всю размахивая руками и подпрыгивая. Шпильки выпали, коса болталась из стороны в сторону, а Даша походила на ведьму, исполняющую колдовской обряд, не хватало только костра.
– Здорово танцуешь, – сказал Артур, она испуганно вскрикнула. – Дашка, ты выздоравливаешь.
– Нет, освобождаюсь от дурной энергии, – нашлась та. – Ой, ты промок.
– Есть малость, – довольно улыбался он.
– Чего стоишь? – рассердилась. – Иди в ванную, я принесу переодеться.
– Ты готова? – крикнул он из ванной.
– Готова, – проворчала она под нос.
Совсем некстати вошел, застал за дурацким занятием. «Веду себя неадекватно, – думала Даша, собирая Артуру сухие вещи. – Может, я с ума схожу? Поэтому и говорят обо мне черт знает что».
– Поехали, – Артур появился из ванны, застегивая на ходу рубашку. – Прихвати зонт, там потоп.
– Я... Знаешь, давай перенесем... В такой ливень...
– Опять?! Ваня ждет в машине, Андрей жертвует выходным, а ты задний ход даешь! Короче, едем, я сказал!
– Я боюсь. – Чего?!
– Боюсь, наговорю чего-нибудь такого, что мне потом не понравится.
– Вот как! Интересно, какие такие порочные мысли живут в этой красивой головке, о которых ты боишься проболтаться?
– Ничего такого я не боюсь, – вспыхнула Даша.
– Тогда поехали. – (Она упрямо наклонила голову.) – Дашка, силу применю.
Нарочито громко вздохнув, ругая вслух Артура, она схватила зонт.
Назад: Попрошайка
Дальше: Лазарет