Алёна Васнецова. Июнь 1999
Собственно говоря, это была царапина – длинная, но мелкая, а выглядела она так плохо больше оттого, что была на больно уж устрашающем месте: как раз поперек горла. Алёна долго стояла перед зеркалом, прижигая ее йодом и стараясь сделать это как можно аккуратнее: ведь широкая рыжая полоса еще больше привлекла бы к себе внимание.
«Шарфик бы», – мелькнуло в голове, и она бледно усмехнулась: на голове уже повязан рыжий шарфик, и еще один, например, голубенький, повязать на шею… Не примут ли ее за сумасшедшую?
Да ведь она и есть сумасшедшая. Ни один человек, будучи в здравом уме, не кинулся бы сюда выяснять отношения с Рашидом, который хотел ее смерти; ни один нормальный человек не шарахнулся бы вот так в сторону, когда к горлу приставлен нож… Но она знала, что еще мгновение – и завопит от нерассуждающего страха, а тогда Рашида ничто не остановит, в его глазах уже сверкала готовность к убийству, как зарницы перед грозой, еще миг – и Алёну ничто не спасло бы…
А теперь – спасло? Это получается что: она освободилась от призрака, который преследовал ее дни и месяцы, обратила поток, грозивший накрыть с головой и потопить, в другое русло? Или Рашид перенес только первый шок, а потом маманя убедит его в своей непричастности – и он сочтет, что теперь у него появился еще один повод гоняться за Алёной с вытаращенными глазами и остро наточенным ножом?
Рука дрогнула и нарисовала на горле кривую петлю.
Ну, хватит, наверное, а то она скоро будет похожа на индейца в боевой раскраске. Аккуратно закрутила крышечку на пузыречке с йодом, вспомнив, как Инга всегда почему-то ленилась плотно закручивать эти крышечки, и пузыречки потом то и дело вываливались из рук, содержимое разливалось, оставляя на полу пятна. А как-то раз даже на обивке дивана появилось уродливое едко-желтое пятно, и стоило немалых усилий его вывести, но оставшийся расплывчатый след долго еще был виден, словно здесь пролилась чья-то кровь…
Алёна вздрогнула. Чуть не забыла! Если б сейчас вдруг не стукнуло в голову, так и ушла бы отсюда, не осмотрев дом. Ведь они с Юрием зачем так резво рванули из Выксы? Проверить, не осталось ли в доме следов убийства! А прошлой ночью их спугнул Рашид, и столько всякого случилось…
Огляделась. Ну, трупы, во всяком случае, не валяются. На всякий случай она заглянула под кровать, в диван и в шкафы, потом поняла, что выглядит все это довольно глупо. Может быть, Юрию что-то почудилось – в смысле, тот человек мог быть всего лишь ранен и все обошлось… Хотя нет. Инга, которая примчалась в Выксу, совершенно потеряв голову от страха, – вот подтверждение, что произошло самое плохое. И потом все случившееся с самой Ингой…
Где, по словам Юрия, Рашид ударил того черноволосого? На пороге, почти на крыльце?
Алёна выглянула – крыльцо было чистым. Но порог, на котором кое-где была выщерблена краска (дверь зимой разбухала и начинала заедать, ее приходилось двигать с силой, вот краска и ободралась), показался ей подозрительным. Вроде бы пятна какие-то… А на косяке – отчетливые темно-вишневые брызги.
Кровь!
Алёна постояла, тяжело двигая горлом, подавляя тошноту, подкатившую при одной только мысли, чего тут позавчера натерпелась Инга, пытаясь замыть эту кровь, а потом ринулась в боковушку за ведром и тряпкой. Драила порог, стену, косяк, пока не начало саднить руки, пока не убедилась: даже самый придирчивый глаз не отыщет подозрительных следов.
Она сменила воду в ведре и заодно уж взялась перемыть полы во всем домике. Ее всегда почему-то успокаивало мытье полов. Возиться с посудой и гладить белье ненавидела, а вот уборку… Алёна и теперь успокоилась настолько, до такой степени отвлеклась, что ее будто пулей прошил звук внезапно раздавшегося голоса:
– Ну, какую же ты чистоту навела, любо-дорого посмотреть!
Алёна стояла спиной к двери и первый миг не могла двинуться с места, не могла заставить себя обернуться. Казалось, если потерпит, не будет смотреть, одолеет первый страх – там, за спиной, все исчезнет так же внезапно, как и появилось. Исчезнет, будто призрак, выпавший из памяти!
Конечно, это призрак, ей просто мерещится, ведь Алёна даже не слышала звука открывшейся двери. Ах да, дверь-то ведь была нараспашку… Забеспокоившись о сестре, Алёна забыла даже про Рашида. А ведь он вполне мог нагрянуть…
Теперь ей казалось, что она предпочла бы снова встретиться с ним нос к носу, только бы не стоять вот так, согнувшись над ведром, совершенно беззащитной, слушая резковатый, уверенный в себе голос:
– Гостей принимаешь? Рада тебя видеть, Алёна, очень рада! И когда же ты вернулась?
Алёна с трудом перевела дух, повернула голову и даже смогла деревянно кивнуть:
– Здравствуйте, Фаина Павловна. Проходите, садитесь.
На ненавистном лице, которое она столько раз видела в своих мечтах расцарапанным в кровь и сморщившимся от страха, сияла широкая улыбка. Слишком уж широкая, чтобы быть искренней! Так Фаина никогда не улыбалась: раньше у нее были плохие зубы, и, видимо, она привыкла еле-еле раздвигать губы в улыбке, ну а потом, когда вставила новые, фарфоровые и вполне могла позволить себе по-голливудски «сушить зубы», старая привычка мешала.
– О, да у тебя новая прическа? А зачем ты носишь шарф, жарко ведь! Что же ты сразу не зашла в клинику? Мы все были бы очень рады: и я, и девочки.
Алёна вспомнила свой последний визит в «Ваш новый образ», отвратительную заносчивость этих самых девочек, а главное, то, чем закончилось великодушное предложение Фаины поехать подработать к почтенному господину Кейвану, – и почувствовала, что у нее судорогой сводит губы.
Фаина не могла не заметить этого, потому что так и вцепилась глазами в Алёну, однако на ее лице сияла прежняя улыбища:
– Ну, впрочем, ты ведь недавно вернулась, да? От Инги я не смогла добиться толку, она, как всегда, спешила, твоя сестричка, но я сразу поняла, что ты должна быть дома, – и прямиком ринулась тебя навестить!
От Инги толку и впрямь было трудновато добиться – особенно если учесть, что она лежит без сознания в палате выксунской больницы, под присмотром тети Кати и сестры Олимпиады, контролируемых матушкой Февронией. А Фаина, кажется, хочет изобразить дело так, будто случайно узнала о приезде Алёны от Инги… Ну и наглая баба, это ж надо – так бесстыже врать!
От возмущения Фаининой наглостью дрожь, бившая Алёну, начала несколько униматься, но тут же снова вернулась от догадки: раз Фаина врет про Ингу, значит, ни за что не хочет, чтобы Алёна поняла, как она узнала о ее приезде. А чего тут особенно гадать: не имелось у Фаины других шансов увидеть свою бывшую медсестру, кроме как сегодня на Средном рынке. Мудрено было, наверное, не заметить Фаининым вострым глазом, как Алёна металась там, словно больная лошадь! И сюда пришла Малютина только затем, чтобы выяснить: не видела ли ее Алёна рядом с Бюль-Бюль, не слышала ли их разговора? А главное – чтобы выспросить, как там все обстояло, в Аммане, как удалось оттуда выбраться? Ведь бизнес усатой Рашидовой мамаши, похоже, оказался под угрозой, если господин Кейван не отвечает на звонки. Наверняка Фаина имела какой-то процент с Алёниной продажи в рабство, и не исключено, что это была не первая ее сделка с Бюль-Бюль!
Конечно, можно как следует поморочить Фаине голову. Даже нужно! Но это было уже сверх человеческих сил. Так долго мечтать о мести, так долго мучиться сомнениями – и наконец узнать все наверняка, наконец получить возможность эту месть осуществить…
Наверное, лицо Алёны слишком уж откровенно отразило эти мысли, потому что Фаина попятилась и совсем другим голосом, не сахарно-медовым, как минуту назад, а холодноватым, официальным, произнесла:
– Нам нужно поговорить.
Она сорвала и отбросила за ненадобностью маску доброй тетушки – теперь это было более привычное, хорошо знакомое Алёне лицо заведующей клиникой, деловой женщины, хирурга накануне операции… операции, иногда плавно перетекающей в убийство.
Алёна шагнула назад и встала, крепко взявшись за спинку стула. Когда между ней и Фаиной оказалась преграда, пусть даже в виде шаткого стула, немного полегчало.
– Вот что, – сказала Фаина, – хочу сделать тебе очень хорошее предложение. Видишь ли, я решила полностью сосредоточиться на административной деятельности, однако не могу допустить, чтобы снизился приток посетителей в клинику. Дела наши обстоят хорошо, но я просто рвусь на части. Мне нужна замена, теперь я это отлично понимаю, но не хочется передавать свое уникальное мастерство кому попало, в чужие, равнодушные руки. А как ты работала, я отлично помню. Хочешь научиться всему, что я знаю? Отсутствие институтского диплома не преграда, когда у человека такие талантливые руки, как у тебя! И, в конце концов, нет проблем поступить на вечернее отделение…
Если бы Алёна могла, она бы сейчас рассмеялась. В памяти будто высветили картинку: они с Фаиной стоят в ее кабинете, вернее, Алёна стоит перед столом, как провинившаяся школьница – в кабинете директора, а Фаина подписывает какие-то бумаги, изредка холодно поглядывая на медсестру и чеканя слово за словом:
– Нет, я считаю наличие институтского диплома обязательным! Вернее, не диплома, а завершенного высшего образования. Я все понимаю, все знаю: родители погибли, денег на институт не было, тебе пришлось зарабатывать для себя и сестры, медучилище вместо института… Все это очень трогательно и по-человечески понятно, однако ты, Алёна, упустила в жизни свой шанс. Тебе сколько? Двадцать пять? Увы… Я в твоем возрасте уже готовилась к защите кандидатской диссертации. К тому же профессия хирурга-косметолога, тем более – косметолога-гинеколога требует высочайшего мастерства, а у тебя, скажем прямо, руки очень далеки от совершенства, ты хорошо ассистируешь, однако до самостоятельной работы еще расти да расти. А главное – учиться да учиться. Только не надо мне говорить про вечернее отделение! Или учеба, или работа. Я не допущу, чтобы моя ассистентка думала не об операции, которую мы делаем, а о семинаре, зачете, экзамене и всем таком прочем!
Алёна тогда только испуганно кивала, словно каждым словом Фаина ударяла по ее голове, и она покорно соглашалась со всем, что вбивалось ей в мысли. К тому же незадолго до этого выяснилось, что вечернее обучение стало платным, хотя экзамены все равно надо сдавать, а откуда взять столько денег, чтобы выложить сначала за репетиторство, потом дать взятку в приемную комиссию, а потом еще и за курс обучения платить?..
И тут, словно Фаина тоже об этом подумала, на сиденье стула упал небольшой сверточек: беленький, а сверху обернутый в полиэтиленовый пакет.
Алёна уставилась на него как завороженная. Она сразу узнала этот сверточек, но не поверила глазам.
Неужели тот самый, который передала мать Рашида шантажистке? «Пять тысяч дол-ла-ров», – простонала при этом Бюль-Бюль, и еще одна тысяча, какой-то соседке, наверняка выдуманной, если знать Фаину, – итого, стало быть, шесть. И что, Фаина даже не распечатала пакетик, не отсчитала себе процентик – все принесла в клювике Алёне?
– Здесь шесть тысяч долларов, – выдохнула Фаина, словно отвечая ее мыслям. – Это большие деньги, особенно сейчас. Умножить на двадцать четыре… доллар ведь двадцать четыре рубля стоит, кажется… – Голос ее задрожал. – Ты сможешь заплатить за учебу в институте, приодеться, съездить за рубеж…
– Ага, – с невинным видом кивнула Алёна. – В Иорданию, к примеру. Передать привет господину Кейвану, до которого вы почему-то не можете дозвониться…
Фаина вскинула голову и уставилась ей в глаза. Лицо ее резко побледнело, она покачнулась, словно разом лишившись всех сил, однако не рухнула, к примеру, в обморок, не ударилась в истерику, как можно было ожидать, а молниеносно протянула руку и цапнула со стула беленький сверточек. Миг – он исчез в сумочке, и Фаина застыла, опустив туда руку, словно черпая силы в прикосновении к деньгам. Мол, ежели подкуп не удался, так хоть доллары по-прежнему мои!
Она шевельнула губами, но Алёна больше не могла позволить допрашивать себя.
– Да! – злорадно выкрикнула она. – Я все слышала! Каждое слово из вашего разговора с этой Усатовной-Мусатовной! Про Рашида, про господина Кейвана, про все! Я и раньше подозревала, что Надю прикончили вы, а меня вульгарно сплавили в рабство, но тут-то…
– Я так и подумала, увидев, как ты странно ведешь себя на базаре, – кивнула Фаина, и Алёна слегка удивилась: та была хоть и бледная впрозелень, но говорила вполне спокойно, отлично владея собой даже в эту страшную минуту, когда судьба все ставила на свои места. – Ну что ж, тебе сказочно повезло… Значит, уверена, что не хочешь взять… принять мои условия?
Сначала она хотела сказать «взять деньги», Алёна готова была спорить на что угодно! Однако Фаине было слишком тяжело, может быть, даже невозможно снова расстаться со сверточком Бюль-Бюль, поэтому она оговорилась. Деньги для нее дороже всего на свете, она и бедняжку Надю прикончила только ради денег, и Алёну, опасную свидетельницу, отправила на верную смерть. Деньги для нее – смысл существования. Она ради них убила – и еще убьет…
– Значит, не хочешь, – повторила Фаина, кивая словно бы даже с удовлетворением. – Значит, объявляешь войну? Странно только, почему ты сразу с базара не понеслась в милицию, если уж такая принципиальная.
Алёна пожала плечами. И правда! Ей это и в голову не пришло, насчет милиции. Уж настолько привыкла сама распутывать свои дела, да и от Юрия заразилась этой его безрассудной отвагой…
– Для начала мне хотелось поговорить с Рашидом, – пояснила она с оскорбительной вежливостью. – Что я и сделала. Теперь он вполне осведомлен о том, как старательно его мамаша устраивала их с Надей свадьбу. И о вашей изобретательности в подмене лекарств осведомлен. А теперь, когда его желание непременно, во что бы то ни стало расправиться со мной направлено на другого человека, а конкретно – на вас, я поблагодарю вас за подсказку. Честно говоря, про милицию я совершенно забыла, но охотно обращусь туда, если вы так просите…
Она наслаждалась ситуацией, и она перенасладилась ею. Пропустила тот миг, когда Фаина вдруг выдернула руку из сумки и ринулась вперед.
