33. Учительница

Подписав несколько бумаг, Ева получила вещи задержанного Кости Вольского. Она стояла у стола и под монотонное перечисление дежурного кивала головой. Дежурный доставал вещи из пакета, сверяя их со списком.

– Бумажник из кожи, коричневый, количество денег не оговорено из-за невменяемого состояния задержанного. По осмотру – триста двадцать рублей.

Ева кивает и берет бумажник.

– Пейджер системы… в работающем состоянии. Записная книжка с закрепленной в ней авторучкой.

Ева берет пейджер и записную книжку.

– Часы швейцарские, фирмы… браслет металлический. Зажигалка. Желтый металл, производство….

– Зажигалка? – Не веря своим глазам, Ева берет со стола золотую зажигалку. – Не может быть!.. – Покачнувшись, она удерживается за стол.

– Да они все сейчас курят, – успокаивает ее дежурный. – Не переживайте так. У вашего хотя бы – ни таблеток, ни шприцев.

Пытаясь собраться с мыслями, плохо соображая, куда ее ведут, Ева начинает тут же анализировать ситуацию. Ей мешают стены, запахи, крики из общего отделения. Заторможенным спокойствием и полнейшим безразличием к громкому мату задержанного она пугает дежурного. Но больше пяти минут Ева не выдержала и в коридоре сорок второго отделения, когда подросток в который раз громко, с натужным хрипом обозвал ее неприличным словом, заехала ему локтем в солнечное сплетение. Она сразу пожалела об этом, потому что Костю Вольского тут же вырвало.

– Нет, – простонала Ева и оттащила покачивающегося Костю от лужи на полу, пока он в нее не упал.

В туалете она сунула голову мальчика под кран и обмыла лицо, как это делала своим маленьким.

– Ты меня ударила, – констатировал начавший трезветь Костя. Мокрый, он сидел на унитазе, потому что стоять хорошо на ногах еще не мог, и смотрел, как Ева разматывает рулон туалетной бумаги.

– Извините, – Ева кивала дежурному составу отделения, вышедшему поглазеть на нее, и бросала размотанную бумагу в лужу на линолеуме, стараясь ее промокнуть. – Он неплохой мальчик. Бывает!

Девушка в форме сержанта принесла ведро, совок и тряпку.

– Надавайте ему как следует! – посоветовала она, помогая загружать промокшую бумагу в совок. – Мужики понимают только силу! – Девушка покосилась на своих коллег. – Их нужно приучать, пока маленькие!

– Обязательно, – пообещала Ева, – только на улице, когда выйдем из помещения. С меня туалетная бумага.

Сорок второе отделение Костя покидал, повиснув на плече Евы и митингуя.

– Она меня ударила! Вы будете свидетелями, она наверняка при исполнении! Она всегда при нем… – Справившись с заплетающимися ногами, пока Ева кивала всем напоследок, извиняясь и прощаясь, Костя набрал воздуха и закричал: – Ева Курганова ударила пьяного ребенка, когда была при исполнении! Представляешь, – доверительно сообщил он на улице, – они поверили, что я твой сын! Ну и кретины! Получается, что ты меня родила… Сколько тебе сейчас?.. Подожди, не тащи меня, я посчитаю, я не могу считать на ходу.

– Какая ты сильная! – пробормотал Костя, когда Ева затолкала его на заднее сиденье своей машины. – Получается, что ты должна была родить меня лет в тринадцать? В двенадцать? Я нигде не нашел, сколько тебе лет.

– Где это – нигде? – Ева села за руль, посмотрела на свои руки и заявила сама себе: – Я спокойна. Я очень спокойна. – Она повернулась к лежащему Косте. – Ребята в отделении решили, что ты мой сын, потому что у меня есть сын твоего возраста. Или старше, – добавила она с сомнением. – Я точно не скажу, сколько ему лет, это не важно.

– Многодетная мамаша-снайпер, избивающая подростков, – захихикал Костя.

– Я тебя только слегка ткнула локтем!

– Представляю, – встал Костя, – представляю, как это будет не слегка. И не локтем. А хочешь, я разденусь догола вот тут, в машине, и ты меня побьешь плеткой, а, мамочка?

Ева сначала прыснула, потом расхохоталась во весь голос.

– Смеешься… Смешно тебе? Если мы поженимся, я буду моложе своего пасынка, да?

– Нет, Костя, – Ева вытерла выступившие слезы и протянула ему термос. – Извини. Ты не в моем вкусе.

– Ладно. Не поженимся. Пока. Но учти, – Костя погрозил пальцем, – у меня мама – однолюб. И дед – однолюб. Был, – добавил он, справившись с отвинчиванием крышки.

– Почему – был?

– Спекся, – коротко ответил Костя. – Что это тут?

– Кофе. Куда тебя отвезти?

– Вот вопрос. А к тебе можно?

– Нельзя.

– Понятно. Твой сын старше, он меня выставит за дверь. Какая все-таки абсурдная штука – жизнь.

– Перестань говорить про жизнь с таким умным видом. Мне опять становится смешно.

– О, извини! Извини, я забыл, что это ты – специалист по жизни и по ее безопасности. Кстати, как можно завербоваться к вам в службу по этой самой безопасности?

– Это трудно. Сначала нужно как минимум закончить школу.

– А сколько существует твоя контора?

– Сложно сказать, – задумалась Ева. – Тайная канцелярия была создана еще при Петре Первом.

– Тайны! – мечтательно заметил Костя. – Шпионские страсти. Слежки, убийства, подкупы, секретные материалы. Ну и скука, – закончил он с отвращением.

– Зачем тогда тебе вербоваться?

– Чтобы все это уничтожить. Представь только, вместо твоей Службы – Комитет Гласности. Ка и Гэ без Бэ!

– Если ты не можешь решить, куда тебя отвезти, могу предложить приличный платный вытрезвитель. – Ева завела мотор. – Это рядом. Пока существуют деньги, будут существовать тайны. Пока будут тайны – будет сыск и шпионы. Вот такая, Костя, проблема. Ты не всегда сам выбираешь, мараться тебе или с пофигизмом семнадцатилетнего только рассуждать о переустройстве мира. И у меня такое чувство, – Ева посмотрела на Костю в зеркальце, – что ты уже замарался по уши.

– Я не хочу в вытрезвитель, – заявил Костя.

– Ладно. Сдам папе с мамой под расписку.

– Я не хочу к папе с мамой.

– Не думаю, что тебя в таком виде можно подбросить деду. Пожалел бы старика, а?

– Я его и пожалел, – ухмыльнулся Костя. – Если кого и жалел в своей жизни, так это деда. Я его так пожалел!

Ева покопалась в «бардачке», нашла валяющуюся там на всякий случай пачку сигарет.

– Куришь? – она протянула пачку Косте и внимательно посмотрела на него в зеркало.

– Нет, – покачал головой Костя. – И деду не даю. Он курильщик был матерый. До первого сердечного приступа. Я отучил. По карманам шарил, его стол обыскивал. Отучил…

– Допрос несовершеннолетнего без присутствия адвоката, – голос Кошмара в ухе.

Ева вздрагивает и тормозит. Со стуком падает сзади термос.

– Ноль часов двадцать три минуты, связь закончена. Спокойной ночи, полковник. – Она снимает микрофон и достает динамик.

– Полковнику никто не пи-и-и-ишет, – громко и заунывно затягивает Костя, – полковника никто не жде-о-о-от!

В половине второго ночи Ева ходит и ходит из одной комнаты в другую, потом – на кухню, потом – в ванную, тихими маленькими шажками – по коридору. Все это – не включая свет. Уже по нескольку раз поправлены одеяла близнецов. У Кеши осторожно вытащена книга из-под подушки. Квартира, подсвеченная уличными фонарями и странным, не затухающим даже в ненастные ночи свечением города, дышит спокойным дыханием детей, бурчит батареями, содрогается включенным холодильником. Ева и не представляла, сколько звуков присутствует здесь ночью.

Осторожно открыв дверь комнаты Далилы, Ева подходит к кровати и уже собирается запрятать под одеяло белеющую руку, как рука эта крепко хватает ее за запястье, и почти детский испуг помогает за долю секунды осознать – это не рука Далилы!

Нашарив выключатель ночника, Ева включает его и застывает от неожиданности.

– Ева Николаевна, – говорит Январь, не выпуская ее руки. – Вы бродите по квартире уже сорок две минуты.

– А где… – Убедившись, что извиняться не придется – Январь в кровати один, Ева осматривает комнату. – Где Далила?!

Январь отпускает ее руку и садится.

– Я пек блины, – говорит он медленно, разглядывая свои ступни на ковре. – Далила пришла не одна. С нею был молодой человек, который уже в коридоре начал предлагать ей услуги массажиста. Что я должен был подумать? Вот именно это я и подумал. А главное – Далила была как бы не в себе. Ничего не понимает, говорит разные странности и умоляет этого массажиста отвезти ее в следственный изолятор. Что я должен был подумать?

– Да что ты должен был подумать, скажешь, наконец?

– Ева Николаевна, мы выпили бутылку водки.

– Ну и что? Втроем?

– Нет. Вдвоем. Далила к этому времени уже куда-то делась.

– К какому времени? – подозрительно спрашивает Ева, берет с тумбочки лампу и приближает ее к лицу Января. – Где Осокин? – переходит она на шепот, разглядев заплывший глаз Января.

– Сложно сказать, – задумывается Январь. – Когда мы решили обсудить создавшуюся ситуацию за бутылкой, он обнаружил, что его машины во дворе нет. Далилы тоже нигде не было. Мы огорчились.

– Январь, ты пьян, – вздыхает Ева, потом ставит лампу на место и задумывается. – Или сотрясение мозга?

– У меня – нет. А у этого…

– Осокина?

– Точно. У него что-то не стыковалось в рассказе. Он говорил, что увез по вашему приказанию Далилу из Театра оперы и балета, потому что там на сцене упал труп, а в партере – люстра.

– Я все поняла. Далила на его машине поехала в изолятор к коммерсанту Жене. Ну что за день такой, черт знает что творится?!

– Ночь, – многозначительно поправляет Январь. – Ева Николаевна, а почему вы такая беспокойная? – Он задирает голову и смотрит на Еву одним глазом. – Садитесь, – приглашающее похлопывание рукой по кровати, – я вас успокою. А вы мне расскажете про этого коммерсанта.

– Нечего рассказывать. – Ева садится рядом с Январем, сразу же замолкает, пытается нащупать что-то под собой, потом вскакивает и кричит.

– Ну что вы все время прыгаете, – морщится Январь, обхватывая голову руками, – у меня от вас в голове все содрогается.

– Что это?! – Ева, не приближаясь к кровати, издалека показывает пальцем на то место, где она присела.

– А, это… – Январь, вглядевшись, отодрал от простыни подтекающий кусок мяса. – Это эскалоп. Из морозилки. Я совсем забыл, я его положил согреться. Это на глаз нужно… Растаял! – с громким шлепком Январь закрывает эскалопом половину лица. – Если вы полежите со мной рядом, только спокойно, – обещает Январь шепотом и медленно ложится, придерживая мясо на лице пальцами, – я расскажу вам сказку!

В половине четвертого ночи Ева набрала по электронной почте адрес полковника Кошмара и попросила разрешения на просмотр закрытой информации в архивах отдела разведки.

– Разрешите доложить некоторые соображения.

– Не разрешаю, – отрезал полковник. – Завтра… Нет, это уже сегодня, к одиннадцати утра жду вас в кабинете директора Службы для предварительного анализа нашего расследования. Раз уж вам не спится в такое время, займитесь своими непосредственными обязанностями, вместо того чтобы копаться в секретных материалах.

– Предварительный анализ? – удивилась Ева. – Суд через два дня. У меня есть…

– Если у вас нет предварительного анализа, вы лично объясните директору причины его отсутствия.

– Есть лично объяснить директору. – Ева закрыла глаза, с силой сжав веки. Главное было – не сорваться и не заорать. – Вас не интересуют мои соображения?

– Меня интересует отчет. Насколько я понял из вашей просьбы, вы опять что-то высасываете из архивов, чтобы поразить всех невероятными открытиями и предположениями. Попробуйте для интереса хотя бы один раз просто проанализировать полученную информацию!

Осторожно положив трубку, Ева сжала кулаки и прошептала:

– Ну, будет вам отчет с подробным анализом!

В пять двадцать она выяснила, что сам по себе символ единения рабочего и крестьянки использовался отделом разведки КГБ в целях вполне мирных. К примеру, в 1956 году именно этот символ украшал специально заготовленные для слушателей отдела повышения квалификации папки. Повышали тогда квалификацию двадцать три человека из отдела внешних связей и восемь международников-нелегалов.

Ева набрала по поиску «международник-нелегал» и выяснила, что это отряд особо законспирированных разведчиков, постоянно проживающих в горячих точках планеты и решающих для своей родины – Советского Союза такие проблемы, которые обычному разрешению не подлежали. Никаких фамилий, никаких дат, никаких указаний мест. Еве очень не хотелось это делать, но пришлось набрать разрешение на вызов начальника отдела разведки Кнура. Без пятнадцати шесть электронный секретарь Кнура выдал дежурный ответ: «Информация о нелегалах разглашению не подлежит, строгая конспирация, обеспечение новым именем и государственная пенсия в старости, неподсудность». В шесть десять, когда Ева уже добралась до странного файла с названием «Отступление от нормы», ей позвонил сам Кнур.

– Почему вы роете нелегалов?

– Серп и молот, – отупевшая от усталости Ева решила избавить себя от подробных объяснений.

– Сочувствую, – усмехнулся на том конце провода Кнур. – Представляю, сколько раз этот символ употреблялся в нашей организации в советские времена!

– Восемьдесят четыре. И я еще не открыла «Отступление от нормы».

– Не надо, – посоветовал Кнур. – Не открывайте. Вам это ничего не даст. Все нелегалы-пенсионеры упакованы благополучными легендами и проживают остатки своей старости в теплых и тихих местах. Более молодые нелегалы переведены в закрытый резерв. Это когда человек может всю жизнь ждать вызова или приказа и не дождаться его вообще. Уже шесть лет Служба не пользуется услугами таких специалистов. Сведения о них закрыты. Когда эти люди – порождение могущества и власти именно советской системы – вымрут, само слово сотрут из архивов.

– Приезжайте ко мне пить кофе, – зевнула в трубку Ева.

– С удовольствием, – неожиданно согласился Кнур. – Пожалуй, я засиделся на работе.

Ева растолкала Января, стащила его с кровати и довела до ванной. Там, упершись в раковину руками и покачиваясь, Январь уговорил себя открыть глаза. Один глаз почему-то отказывался открываться. Январь решил рассмотреть, что с ним такое, уставился в зеркало над раковиной. Увидев свое лицо, он сначала взмахнул руками и, потеряв точку опоры, упал на пол, потом закричал громким басом.

Пришла Ева. Отодрала с лица Января подсохший кусок мяса.

– Ты все равно в зеркало не смотри, – посоветовала она. – Лучше не стало.

Через пять минут она принесла в ванную чашку кофе и протянула ее Январю прямо под душ.

– А нельзя где-нибудь за столом? – удивился Январь.

– Времени нет.

Покачивающегося мокрого Января в полотенце она отвела к себе в комнату и усадила за компьютер.

– Вскрой это, – ткнула пальцем в экран.

Январь сначала молча стучал по клавишам. Потом вздохнул и зловеще изрек:

– Заграница – она умная. Потому что давно свободой развитая.

Ева тему не поддержала. Январь встал, сходил в комнату Далилы к своим вещам и вернулся с дискетой.

– Дядя Сэм развалит Россию, отучив ее думать и изобретать, – продолжил он, запустив поиск. – Вот, к примеру, этот ящик, – Январь кивнул на компьютер. – Сначала американцы свои первые чипы засекретили, как самое новейшее оружие. А когда узнали, что русские ребята в наших НИИ близки к самостоятельному изобретению, они просто-напросто «случайно» обнародовали свои разработки. Проще говоря, дали стибрить.

– Что стибрить? – Ева пыталась отследить на экране, как работает «взломщик» Января.

– А все, – зевнул Январь. – Все, что было нужно для создания компьютерной начинки, чтобы тебе понятней было.

– Зачем?

– Были две причины. Одна смешная, вторая рыночная. Начнем с рыночной. Единая модификация компьютеров в мире – это единый их рынок. Сама понимаешь, кто на этом рынке сейчас лидирует. А неизвестно, кто был бы впереди, если бы наши русские ребята в семидесятых годах не воспользовались подсунутыми им технологиями, а изобрели что-то свое. Мы же мозговитей, мы к подаркам не привыкшие. А тут – такой! Все отечественные разработки пошли – куда? Правильно, туда. Чего тужиться, если можно быстро собрать железку, стибрив начинку, которую американцы подготовили и, изображая страшную секретность, дали стибрить. Вот чем мне нравятся федеральные службы, так это…

– А смешная? – перебила Ева.

– Они нас боялись тогда. Больше – не боятся. Компьютер – это была первая интервенция с Запада к нам, сознательно подсунутый секретный материал.

– Как ты сказал? – резко выпрямилась Ева.

– Опережая нас с каждым годом по всем показателям, они сделали бессмысленными любое наше открытие в информатике и средствах связи, потому что мы уже опоздали. Они – быстрей. Пока мы пытаемся повторить то, что ими сделано, они это свое усовершенствуют. Если ты меня понимаешь, кивни, – подмигнул здоровым глазом Январь застывшей Еве. – Хорошо ведь говорю!

– Если вскроешь через две минуты, – сказала Ева, присев на подоконник и оглядывая двор внизу, – тебе будет приз.

Во дворе Далила запирала машину Осокина.

– Ну? – откинулся Январь на спинку кресла. – Открыл. Где приз?

– Через минуту.

– Она приехала, да? Она во дворе? Она одна или с коммерсантом?

– Одна, – улыбнулась Ева. – Это же приз.

Стукнула дверь. В коридоре толстяк Кнур с красной розой, засунутой в перевязь коробки с тортом, и Далила поддерживали с двух сторон повисшего между ними Осокина.

– Представляешь, – удивлялась Далила, – я думала – это бомж в подъезде скорчился и лежит у батареи!

– А я сразу определил – наш человек! Куда можно бросить? – Кнур протянул торт и розу Еве, уверенно подхватил Осокина под мышки и осторожно опустил его на пол у стены.

– Женю отпустили под подписку, я привезла его адвоката, – быстро раздевается Далила. – На улице идет снег. Январь и Осокин подрались, а потом напились. Или сначала напились, а потом…

– Что тут за сходка? – появился заспанный Кеша. – Дети вообще идут в сад? Я иду в школу? Почему меня не будят?

– А какой сегодня день? – растерялась Ева.

– Ты плохо выглядишь, – заметила ей Далила. – Неприятности?

– А где кофе? Я могу его сам сварить, – тут же поспешно добавил Кнур, когда на него все уставились.

– Сегодня среда, – вспомнила Ева. – Дети не идут в сад, не надо на меня давить! У нас конфиденциальный разговор, я закрою свою комнату и прошу не мешать!

– Я иду в ванную и тоже прошу мне не мешать, – заявила Далила.

– А кто будет есть торт, я не понял? – забеспокоился Кеша.

Ева вручила Кнуру кофемолку, пачку с зернами и турку, а сама быстро прошла к себе посмотреть вскрытый Январем файл. Она дочитывала информацию, когда Кнур принес кофе, а за ним Кеша – тарелку с бутербродами и куском торта.

– Ева Николаевна, – замялся Кнур у порога, – вы меня пригласили…

Ева проследила за его взглядом и обнаружила, что Январь завалился на покрывало застеленной кровати.

– Извините, – пробормотала она, поднимая Января и кое-как обматывая его полотенцем, – это не мое…

– Точно, – кивнул с видом знатока Кеша. – Это – мамино.

– Я пью много кофе, – предупредил Кнур.

– А я открыла «Отступление от нормы», – кивнула на экран Ева.

– Ну, вы же у нас профессионал. И рядом с вами – одни профи. В коридоре валяется в бессознательном от пьянства состоянии консультант по оружию. В ванной у вас, если не ошибаюсь, сейчас поет доктор наук по прикладной и судебной психологии, а юноша в полотенце – взломщик кодов – находка семейной пары сказочников из информационного центра.

– Еще созерцатель на кухне. Пожирает торт, – вздохнула Ева.

– А я что говорю! – удовлетворенно кивнул Кнур, задумался и спросил: – Созерцатель – это кто? Какой отдел?

– Вы были три года нелегалом, – сменила тему Ева.

– Ну и что? Вы тоже им были. Почти. Когда изобразили собственную смерть и отдыхали с отрядом спецназовцев в подготовительном лагере. Если бы вы не приехали на похороны подруги, если бы так категорично не забрали себе ее детей… – Кнур подул в чашечку и, далеко выставив губы, засосал кофе.

– А вы что, уже приготовились к моей вербовке? Когда я еще числилась в МВД? – заинтересовалась Ева.

– Приготовились. Врать не буду. Ситуация была подходящей, но вы так агрессивно решили стать мамой, что споры и уговоры всем показались пустой тратой времени. Вы заметили, что все делаете – на пределе? Все – навзрыд!

– Да ладно! – возмутилась Ева. – Я всегда контролирую ситуацию!

– Ситуацию вы контролируете, а вот себя в эмоциях и чувствах ограничивать не умеете. Не умеете выполнять приказ без осмысления его. Вот и получается, что судьба – она всегда права. Не получился бы из вас нелегал.

– Никогда! – сразу согласилась Ева. – Спасибо, отличный кофе.

– Тогда по новой? – Кнур тяжело поднялся и взял пустую турку.

– Отступления от нормы, – заявил он через пять минут с порога, осторожно передвигаясь и следя за шапкой пены, – это крайние случаи проявления протеста, это бывает даже у самых идеальных исполнителей. Что-то не срабатывает.

– Человек перестает беспрекословно выполнять приказы?

– Нет, что вы. Приказы выполнялись всегда беспрекословно. – Кнур уселся и торжественно разлил кофе. – Вы вообще представляете себе, что такое – разведчик-нелегал?

– Приблизительно. Это строго засекреченный и наживший за долгое время отработанную легенду разведчик, внедренный в определенную структуру власти, террористической группировки или военного ведомства.

– Приблизительно, – хмыкнул Кнур. – Вот вы любите ковыряться в архивах. Много вам встретилось до девяносто первого года, к примеру, упоминаний о предотвращенных террористических актах? То-то. Как будто и не было никакого терроризма, а ведь он был. И самолеты захватывали, и людей похищали. Но – тишина…

– Тогда по всем ЧП была полнейшая тишина, к чему такие примеры?

– Ну, Ева Николаевна, вы же про прессу, а я вам – про архивы КГБ! Чувствуете разницу? Как только в дело вступал нелегал, полная информация о проделанной им операции уже была обречена на строгую секретность или просто стирание. К примеру. Имейте в виду, это условный пример, без имен и мест, – многозначительно проговорил Кнур и еще погрозил пальцем. – Угнали в Израиль нехорошие парни наш самолет. Пока суть да дело, пока местные власти ведут переговоры, что делает нелегал, проживающий в Израиле? Он находит семьи или проживающих там родственников угонщиков и начинает простую работу санитара. И я вас уверяю, когда угонщикам показывают фотографии их близких после санитарной обработки, они перестают думать о собственной шкуре. За два-три часа нелегал решает проблему практически в одиночку. Или вот, как сейчас помню, в одной развивающейся африканской республике похитили европейского чиновника высокого ранга. Связано это было с политикой, готовился военный переворот, у них, в развивающихся африканских республиках, это дело обычное. Если бы страна похищенного пошла на уступки для освобождения заложника, нашему Союзу Советских и, прошу заметить, Социалистических это грозило бы большими неудобствами. Похитители поставили политические условия освобождения и долго бы настаивали на своем, если бы чиновника кто-то не пристрелил во время его перевозки. А чиновник был в шлеме и бронежилете.

– Но без зонтика, – продолжила Ева. – Неизвестный снайпер с расстояния больше километра попал чиновнику в шею, причем выстрел оказался хорошо выверенным и смертельным.

– Вы знаете? – удивился Кнур.

– Как видите, – усмехнулась Ева, – есть и в делах нелегалов утечка информации. Нам, снайпёрам, – вскинула она голову и дернула указательным пальцем кончик носа вверх, – этот пример приводили на занятиях об уязвимости охраняемого объекта. Но мы отвлеклись. Если все нелегалы – категорически исполнительны, хорошо обучены и надежны, что тогда подразумевается под «проявлениями внутреннего протеста»?

– Это когда человек начинает искать возможности самоунижения или самовозвышения. Да вы лучше спросите у специалиста. Которая еще в ванной, – уточнил Кнур.

– То есть пытки и членовредительство на допросах – это попытки…

– Самоунижения, – подхватил Кнур. – Да вы, наверное, уже прочли несколько досье, – кивнул он на монитор. – Это возможность написать потом на самого себя докладную о плохом поведении или просто впасть в раскаяние от того, что забил насмерть ближнего своего. У человека, постоянно живущего чужой жизнью, интимность страданий и ненависть к себе после подобных срывов заменяют внутренние переживания простого обывателя по поводу поломанной машины или измены жены, например. Так говорят специалисты.

– Что же тогда – самовозвышение?

– Это – со следующей туркой, – пыхтя, встал Кнур. – Есть предложение переместиться на кухню. Ваш созерцатель, похоже, сейчас уйдет в школу.

– Что вы ищете? – спросил он в кухне, когда Ева, мешая ему разбираться с кофемолкой, начала шарить в столе. Вдвоем они не помещались между столом и плитой.

– У меня был литровый ковшик.

– Фу-у-у, это будет невкусно, – возмутился Кнур. – Остывает, и еще весь интим пропадает.

– Интим?!

– Маленькая турка на две чашечки – это очень интимно, не находите?

– Как хотите, – развела Ева руками.

– Так вот… Ничего, что я у плиты и к вам спиной? Мне известны только два случая самовозвышения. Когда нелегал, специализирующийся на взрывах, начал подкладывать взрывчатку и оформлять сам взрыв так виртуозно, что заранее мог оговорить с точностью до минимальной погрешности количество убитых ею. К примеру, случай семьдесят восьмого года, когда направленным взрывом были уничтожены две запланированные жертвы в большом магазине, и больше никто не пострадал серьезно. Еще был человек, который так тщательно отрабатывал убийства, что даже наши эксперты перестали верить, что это не несчастные случаи. Вместо одного выстрела в толпе он обхаживал свою жертву, изучал все ее повадки, привычки, медицинские карты и тщательно скрываемые слабости. И начинал анонимно – это важно! – контролировать поведение жертвы, навязывая ей определенную игру. В девяносто первом в Вене от сердечного приступа и, прошу обратить внимание, в присутствии свидетелей скончался один уважаемый адвокат. Говорят, он очень испугался обыкновенной мулатки-официантки, которая подала ему бокал. Испугать человека до смерти, находясь далеко от него и имея алиби, – вот пример красивой и тонкой игры самовозвышенца.

– А к какой категории вы относите коллекционеров отрезанных ушей или мизинцев? Кто, по-вашему, вырезает из человеческой кожи рисунки и потом хранит эти аппликации в альбомах?

– О, это просто ничтожные клептоманы, не уверен, что нелегал способен на такое. Ведь это значит – обрасти порочащей его информацией, угадываемым стилем.

– Я больше не буду. – Ева убрала свою чашку, когда Кнур перенес с плиты на стол пятую кипящую турку.

– Жалеете, что пригласили меня? – хитро прищурился он.

– Жалею, – кивнула Ева. – Вы все знаете, да?

– О чем?

– Кто убил вашего агента в театре. Вы знаете и издеваетесь надо мной?

– Клянусь, – Кнур приложил к груди огромную пухлую пятерню. – С чего вы взяли? Постойте, нелегалы? «Отклонения»?.. Нет, я пока ничего не понимаю. Очень ценю ваши внешность и ум, но вы же не доведете мою мужскую восторженность и зависть до абсурда унижения!

– Зависть?! – подалась через стол Ева.

– Это что касается сочетания у вас внешности и ума.

Ева резко встает, идет к себе и включает принтер. Кнур смотрит на принесенный ему лист с недоумением.

– Это ваша подпись? – Ева показывает пальцем, нависая над Кнуром.

– Похоже, моя.

– Дело номер двадцать пять, агент Бобров. Вы выправляли ему стаж работы и возраст!

– Почему вы кричите? – Кнур достал очки, медленно нацепил их и уставился снизу на Еву через стекла.

– Шесть лет назад вы лично отрабатывали это дело и подготовили на подпись вышестоящему начальству бумаги о выправке возраста и стажа работы нелегалу Боброву.

– Ну и что, – пожал плечами Кнур. – Я припоминаю, что вел тогда отдел по охране и защите информаторов и свидетелей. Вполне возможно, что мое начальство воспользовалось связями через этот отдел, чтобы утвердить легенду какого-то нелегала, пожелавшего вернуться в Россию после перестройки.

– По этой бумаге получается, что агент Бобров имеет непрерывный стаж в тридцать лет. Тридцать лет службы в одном месте.

– Вероятно, так и получается, – уставился в бумагу Кнур. – Ему надо было закрыть пробел в двенадцать лет, мои сотрудники подготовили необходимые справки, что Бобров не увольнялся, а просто находился в долгосрочной командировке, поэтому стаж не прервался. Действительно, ему уменьшили возраст при подработке чужих документов. Кстати, почти все нелегалы-зарубежники числятся проживающими здесь, они исправно получают пенсию либо зарплату в каком-то месте работы и платят за жилье. Чего вы так разволновались?

– Место работы нелегала Боброва. Третья строчка сверху.

– Место работы… Театр оперы и балета имени… Позвольте! – Кнур застыл, глядя перед собой. – Театр оперы и балета?

– Некий Бобров работает под прикрытием вашей организации в том самом театре. Кто этот человек?

– Понятия не имею! – возмутился Кнур. – Мне нужно позвонить.

– Давайте обсудим все до конца, потому что мне тоже нужно позвонить. Пока мы не позвонили и не испортили наши теплые и дружеские отношения, пока еще осталось немного зерен, я предлагаю вам мир и дружбу, полковник. – Ева придвинула Кнуру по столу пакет с зернами кофе. – Чайник включить?

– А коньячку у вас не найдется?

– Нет. Есть остатки водки.

– Годится, – кивнул Кнур, когда рассмотрел бутылку, которую Ева вытащила из-под кровати Далилы и принесла ему в кухню. – Мы не можем продолжать этот разговор здесь, – задумался он, разглядев сквозь стеклянную дверь кухни Осокина в коридоре. Сидящего в той самой позе, в какой его оставил Кнур, только голова свесилась и иногда слышался легкий всхрап.

– Я никуда не пойду. Не нравится кухня, можем устроиться у меня в комнате. Там, кстати, техника под рукой.

– Как хотите, но, если я начну пить, я начну есть. Это бывает опасно.

– Вы уже перемолотили мой недельный запас кофе, а теперь угрожаете разорением холодильника?

– Я только предлагаю пойти в контору. По дороге закажем коробку еды из ближайшего кафе.

– Не пойду, пока не пойму, – стукнула Ева по столу рюмкой.

– Нечего понимать. Ручаюсь головой, что в отделе внешней разведки никто сейчас не взаимодействует с нелегалом Бобровым. Никто не давал ему задания проводить слежку либо убивать. Где вы вообще взяли это имя?

– Нашла по поиску «Отклонения от нормы».

– Ах, отклонения. У него?

– До того как Бобров стал секретным агентом, он восемь лет проработал в КГБ в отделе расследований. В «Отклонениях» его номер два-тридцать. Этот человек отличался особой жестокостью на допросах. Он – то, что вы назвали клептоманом.

– Отрезал мизинцы? – Кнур влил в себя водку и осторожно поставил рюмку на стол.

– Нет. Делал аппликации из человеческой кожи. До пятьдесят девятого года этот человек нигде не был указан, только номер в «Отклонениях». В шестьдесят первом в отделе внешних связей появляется агент Бобров, а в отделе отклонений от нормы дело два-тридцать закрывается. День в день.

– Вы вскрыли секретные файлы, – грустно констатировал Кнур.

– Поэтому хочу сейчас и здесь быстро все выяснить.

Осмотрев холодильник, Кнур достал колбасу и стал медленно нарезать ее тонкими кружочками, тут же укладывая их в рот.

– Если не ошибаюсь, вы начали свои поиски с серпа, перекрещенного с молотом. Можно поинтересоваться, каким образом вы попали в закрытый отдел отклонений от нормы?

– Аппликации. Пятиконечные звезды, кресты, голуби и серп с молотом. Серп с молотом, как вы понимаете, аппликация по степени вырезки наиболее сложная. Здесь важно не просто вырезать кусок кожи, а потом на досуге подработать на нем рисунок. Вырезалось это сразу, снимался лоскут в виде уже готовой аппликации, а ее отображение оставалось кровавым пятном на спине.

Кнур задержался с очередным кружком колбасы, подумал и поинтересовался:

– Он вырезал это у живых?

– У живых и в момент беседы. Если бы он просто ломал кости или отбивал внутренности, его бы не зачислили в отклонения. Он так вел допрос. Говорил, чтобы допрашиваемый повернулся спиной и отвечал на вопросы. Нужный ему участок кожи обрабатывал обезболивающим. В момент вырезания картинки вел беседу. Боль у допрашиваемого начиналась потом, в камере.

– Я все понял. Подведем итоги. Вы думаете, что, объявив операцию с курьером Коупа начатой, я вышел на связь с работающим в театре нелегалом и приказал ему эту самую операцию сорвать. Вопрос первый – почему? У вас есть ответ?

– Есть, – кивнула Ева. – Я думаю, вы поняли, что именно делали в гостинице Коуп с Дедовым, уже после того, как объявили операцию начатой. Если не вы, то это поняли военные. Помните имя, которое написал Устинов? К сожалению, я не могу пригласить их начальника разведки к себе в шесть утра на два литра кофе.

– Что делали Коуп и Дедов в гостинице? – застыл, подняв нож, Кнур. – Это все знают. Нелогично получается. Я настоял на том, чтобы сделать эти пленки, а потом вытаскиваю на свет хорошо укутанного нелегала и приказываю их изъять?

– Да, – вздохнула Ева. – Вы так искренне изумлены, так вкусно едите колбасу и удивляетесь честными глазами, что я начинаю вам верить. Что ж, как ни предостерегал меня мой начальник от банальностей и примитива, похоже, я могу вам предложить только примитивное объяснение убийств в театре. Вчера утром, обессилев от невозможности разгадки, я для себя решила, что пора это дело разделить.

– Разделить?

– Да. Дело Коупа – отдельно, а убийства курьеров – отдельно. В бытность мою следователем были случаи, когда в отлично спланированное преступление вмешивался посторонний.

– Это когда отдел разведки готовит побег из тюрьмы профессиональному киллеру, а вы туда приходите, чтобы свести с ним личные счеты? – невинно поинтересовался Кнур. – Душите беднягу в прачечной, вывозите труп в ближайшую больницу, после чего бандит Самосвал, которому, собственно, заказали побег, объявляет войну нам, думая, что его хотели подставить, а мы – турецкой разведке. Все имеют собственное объяснение исчезновения Слоника. Самосвал, турки, разведка кивают друг на друга. А на самом деле это следователь внутренних дел Ева Курганова отомстила за смерть своего напарника, которого Слоник убил в перестрелке.

– Вы правильно поняли тему, – грустно кивает головой Ева. – Если бы не пропавшие пленки, можно было бы не приписывать этим убийствам тему Коупа. А ведь зажигалки взял не убийца. Их стащила Булочкина, человек, совсем в этом деле посторонний.

– Мы еще работаем над делом Булочкиной, выводы делать рано, – перебил Кнур. – Вы хотите меня убедить, что курьеров убил давно работающий в театре нелегал, потому что воспринял серп и молот на их галстуках как угрозу своей безопасности?

– Прошу учесть, что это старый и, судя по его пристрастиям в молодости, не совсем психически здоровый человек. Страшно, если в старости, после стольких усилий по отработке легенды и второго имени, на своем рабочем месте вдруг обнаруживаешь человека с отличительным знаком. А судя по выводам психиатров из файла «Отклонения от нормы», у таких людей отличная память, они склонны к суевериям и возвеличиванию совпадений настолько, что призраки жертв некогда устроенных санитарных чисток и пыток могут усугубить любую случайную ситуацию страхом разоблачения или мести.

– Хорошо, допустим, Булочкина просто шла себе, шла, споткнулась о труп и украла зажигалку. И тем самым сбила с толку расследование, поскольку все думали, что курьеров убивали из-за исчезнувших пленок.

– Приблизительно так.

– Расстегните блузку.

– Полковник! – опешила Ева.

– Расстегните блузку.

– Вы хотите сказать, – от неожиданности Ева перешла на шепот, – что после первой рюмки, кроме обжорства на вас еще накатывает страшная жажда стриптиза?!

– На пуговицах – ничего, в джинсах это не носят. Где на вас микрофон?

– Микрофон? – Ева опустилась на табуретку. – Может быть, под столом, если дети не отодрали. Мне его влепили коллеги в целях моей же безопасности, как уверяли они, три года назад, когда я работала в информационном центре.

Кнур медленно наклоняется и долго рассматривает черную пластмассовую коробочку, прикрепленную под столешницей. Когда он выпрямляется, лицо его красное и злое.

Ева смеется.

– Вы поэтому ушли из комнаты в кухню? Боялись прослушки? Это зря, полковник, потому что как раз свою комнату я давно очистила. А что это вы так всполошились? Неужто уже подготовили отчет о раскрытых убийствах? Дайте угадаю с первого раза… Военные, да? А исполнитель, конечно, Устинов? Да вы так не огорчайтесь. Можете сейчас поехать и все быстренько переписать. У меня вызов к начальству на ковер только в одиннадцать. А вы уже к десяти разделите этот месяц на дни напряженных расследований, опишите, как вам пришла в голову мысль о значении символики на галстуках, как вы нашли связь в отклонениях от нормы у старых работников нелегальной разведки, и так далее. Жаль, конечно, что мы вот так сразу с вами сейчас не можем определить, кто же это – Бобров, но за сутки, я думаю, вы его вычислите.

– Не злитесь, – встал Кнур. – Вам это не идет. Я попросил расстегнуть блузку, потому что подумал: зачем это вы меня позвали? Имею хорошую интуицию. Вдруг показалось, что меня пишут. Почему бы вам и не расстегнуться, просто, без истерик?

– Я без лифчика, – сквозь зубы процедила Ева.

– О-о-о… – Кнур задумался и надул щеки. – Простите и примите мои поздравления.

– Идите к черту!

– Действительно, мне уже пора.

Осокин в коридоре лег, поджав ноги и подложив под голову локоть.

– Я могу позвать шофера, и мы заберем его, – кивнул Кнур.

– Сама справлюсь. Тем более что вчера в зале я потянула шею, – повела Ева головой перед удивленно вскинувшим брови и ничего не понимающим Кнуром. – И икру сорвала на правой ноге.

Январь тащит постанывающего Осокина в туалет и расстегивает ему «молнию» на брюках, уговаривая помочиться. Далила идет в соседний двор на платную стоянку и подгоняет к подъезду свою машину. Осокина укладывают на диван в холле, близнецы и Январь усаживаются в машину Далилы. И веселые близнецы, и мрачный, отпускающий по дороге замечания в адрес водительских способностей Далилы Январь едут гулять в зоопарк, и есть мороженое, и кататься на ослике. Потому что выпал первый снег.

Ева набирает и распечатывает свой доклад и заявление об отставке, укрывает Осокина пледом, одевается перед зеркалом, съедает розу, отдирая один лепесток за другим, а потом нюхает оставшуюся серединку с желтой бахромой тычинок. Запирает свою комнату, проверяет содержимое сумки. Из наплечной кобуры и кобуры на поясе выбирает наплечную, проверяет оружие и несколько секунд стоит на лестнице у захлопнувшейся двери, слушая посасывающую сердце тревогу.

Она едет в следственный изолятор ФСБ и узнает, что дело Марата Устинова переведено в отдел дознания военной прокуратуры, сам он освобожден из-под стражи с подпиской о невыезде. Как только истопник театра стараниями медиков обрел способность адекватно отвечать на вопросы, то сразу же заявил, что пистолет – его. К протоколу допроса была подколота копия экспертизы изъятого у истопника оружия и пуль, которыми были убиты курьеры. Итак, их убили из этого пистолета. Просматривая протокол, Ева заметила, что держит руку у горла, как будто удерживает себя от внезапного крика. Пистолет был подарен истопнику в девяносто шестом немцем, который неизвестно каким образом на одном из спектаклей забрел в подвалы театра и заблудился там. Проплутав с час, немец нашел отмечавшего что-то в одиночестве истопника, принял его приглашение выпить, потом дал денег, и истопник сбегал в буфет за добавкой. Всего-то и получилось три с половиной бутылки водки и три крепленого на двоих, но было это в воскресенье. На следующий день, ближе к вечеру, истопник сумел встать и провел экскурсию по подвальным достопримечательностям, а немец стал проявлять признаки беспокойства и показывать истопнику билет на самолет. Истопник объяснил, как мог, что люди придут и выпустят их только во вторник к полудню, так что на самолет в десять тридцать утра тот никак не успеет. Тогда немец выложил из карманов все, что у него было – зажигалку, сигареты, часы, портмоне с карточками и деньгами, пистолет из одного носка и «еще небольшую пачку ихних марок из другого носка», и истопник повел немца в засекреченный рельсовый выход. Взяли они с собой фонарик, мешочек сухарей, налили воды в пластиковую бутылку и пошли. По показаниям истопника, часов через пять немец стал сдавать – «слабоват оказался», а еще через два часа истопник уже волок его по шпалам, считай, на себе, а немец плакал, отдал истопнику фотографию детишек с рыжей фрау, на которой с другой стороны написал адрес. Наверняка бедолага собрался помирать, а может, свихнулся от крыс и темноты, и, когда они глубокой ночью вышли на темную платформу метро, влезать на нее отказывался, так что истопнику даже пришлось его слегка побить. Потому как объяснить, что по рельсам в четыре ноль десять пустят ток, истопнику никак не удавалось, хоть он и корчился в судорогах, подсвечивая себя угасающим фонариком, и кричал, вздыбив остатки волос на голове, желая изобразить, что бывает с человеком от удара тока. Немец от такого представления только стал закрывать голову руками и тихо выть. На платформе они устроились очень даже прилично и поспали на лавках часов до шести. Проснувшийся немец, обнаружив себя в светлом месте и проводив безумными глазами несколько ярких поездов с людьми, окончательно очнулся и от радости обнимал истопника, бегал по платформе и кричал на своем языке что-то торжественное. Кое-как обтерев немцу его же платком от грязи и угольной пыли лицо, истопник показал, где выход, а за свои услуги попросил одну денежку с изображением завлекательной женщины и пистолет. Немец предлагал и часы, но истопник, подумав, отказался.

Из этого пистолета истопник никогда не стрелял, потому что повода особого не было. Хранил он его в тайнике в тумбочке, а фотографию семьи немца приклеил в шкафчике в костюмерной, где переодевался, потому что и фрау, и дети – как с рекламной картинки, и вообще приятно вспомнить про давнюю прогулку.

Ева почувствовала, что если даст себе рассмеяться или даже просто выпустит улыбку, то вряд ли уже справится с притаившейся истерикой. Мало того что истопник объяснил, откуда у него пистолет, он еще и случайно приберег фотографию с адресом подарившего ее немца!

– Если это и есть Бобров, то он явно самовозвышенец! Не просто взять и найти случайно пистолет в урне, а оформить целое приключение на эту тему! – стукнула Ева по столу ладонью и вдруг обнаружила, что разговаривает громко вслух и на нее удивленно смотрит дежурный.

– Вы опоздали на двадцать три минуты, – укоризненно заметил Кошмар в кабинете директора Службы.

Ева посмотрела на свои наручные часы и обнаружила, что они стоят.

– Начинайте же, майор Курганова, – поторопил ее директор.

– Извините. Разрешите вопрос? Вы ознакомились с показаниями истопника театра? – обратилась она к полковнику Кнуру.

– Ознакомился, – кивнул Кнур. – И с показаниями, и с фотографией. Я даже с немцем поговорил полчаса назад по телефону. На вопрос об оружии он не ответил прямо, я подозреваю, что если у него и был пистолет в девяносто шестом году, то приобретался он нелегально. На вопрос, не собирается ли немец посетить в ближайшее время Россию и наш город, меня заверили, что ни сам немец, ни его дети и внуки ногой не ступят в Россию вообще и в Театр оперы и балета в частности. Из этого я заключил, что истопник в своих показаниях не врал, но официальный допрос немца придется проводить в Германии с разрешения их властей.

– Тогда я начну с этого. – Ева положила на стол прошение об отставке.

– Не принято, – спокойно, не удивившись, директор глянул в бумагу и отодвинул ее. – Если вы не можете справиться с заданием, это еще не повод просить об отставке. Мне охарактеризовали вас как личность упорную, всего добивающуюся и не имеющую ни одного невыполненного задания. Справитесь и с этим. До суда осталось сорок шесть часов. До моего рапорта в президентскую комиссию – сорок часов. У вас есть сорок часов, и можно еще добавить два часа в исключительном случае. Задействуйте дополнительно людей, если нужно.

– Благодарю. Я считаю дело завершенным, разрешите представить отчет?

Кнур посмотрел на Еву взглядом замученного сенбернара, а полковник Кошмар с плохо скрываемым недовольством и удивлением. В кабинете еще сидел четвертый мужчина, он все это время что-то быстро писал и только после последних слов Евы поднял голову и посмотрел на нее холодным невыразительным взглядом.

Ева положила на стол директора прозрачную папку с бумагами. Верхний лист был с надписью: «Последнее дело Евы Кургановой». Директор хмыкнул, но папку не открыл. Посмотрел долгим взглядом на стоящую женщину.

– Прошу, – кивнул он на стул.

– Благодарю.

– Значит, вы считаете дело завершенным? Сидите.

– Так точно.

– Разрешите переговорить с майором Кургановой? – встал полковник Кошмар.

– После поговорите, – категорично отказал директор и обратился к Еве: – Вы знаете, кто убил курьеров в театре?

– Курьеров убил работающий в театре пенсионер-нелегал исключительно в силу отсутствия у него психического равновесия. Подробности я обрисовала сегодня утром начальнику отдела разведки полковнику Кнуру. В моем отчете это страницы три и четыре.

– Это сделал истопник, у которого нашли пистолет? – открыл папку директор.

– Пистолет нашли в его тумбочке. Кстати, протертый, то есть без отпечатков, что позволяет мне сомневаться в причастности к убийствам именно истопника. В театре людей подходящего возраста – пять человек, о трех из них, кстати, своему начальнику докладывал старший лейтенант Устинов. – Ева посмотрела на сидящего на самом конце длинного стола мужчину.

Тот медленно встал, покопался у себя в бумагах и отнес на стол директору одну из них.

– Я думаю, что отдел полковника Кнура, имея более открытый доступ к информации о местах проживания нелегалов и их легендах, легко справится с обнаружением Бобра. Не удивлюсь, если у полковника уже лежит полная разработка по этому человеку.

– Вы меня переоцениваете, Ева Николаевна, – пробурчал Кнур.

– Что ж, – директор сравнил имена в докладных советника Министерства обороны и Евы. – Тогда перейдем к вопросу о пленках. Как вы объясняете пропажу у убитых курьеров заготовленных для передачи пленок?

– Случайность. Работница театра взяла приглянувшиеся ей зажигалки. Первую – из исследовательского азарта, потому что видела, как курьер прятал ее под подлокотником кресла. Вторую – потому что уже выяснила, что зажигалка была золотой. Утомленная бесконечными обысками, она вскрыла зажигалки, обнаружила футляры с пленками и решила отдать одну из них в редакцию газеты. Стоит учесть психологический аспект данного дела и то, что в случае более внимательного отношения к молодой женщине либо более тщательной и высокопрофессиональной слежки за ней пленки были бы обнаружены работниками Службы в кратчайшие сроки. Мои соображения на эту тему приведены на странице пять.

– Может быть, вы решили и вопрос о внезапном появлении в деле пленок с подлинной информацией о торпеде? – подался вперед директор.

– Решила. В виде предположения. Если в ближайшие сорок часов никто из аналитиков отдела разведки не предложит вам ничего более стоящего, попробуйте воспользоваться моим предположением и переговорить об этом с Коупом. Возможно, я угадала правильно, и тогда ваш доклад в президентскую комиссию пройдет блестяще.

– Мы все затаили дыхание, – вдруг прокаркал военный с холодным взглядом. Его неприятный голос, резкий и хриплый, заставил всех посмотреть в конец стола.

– Коуп не покупал информацию о торпеде у профессора Дедова. Он ее ему передавал, – проронила Ева.

Наступила долгая пауза. Полковник Кошмар переглянулся с полковником Кнуром. Потом они посмотрели на Еву, и Ева поняла, что для них эта мысль не была абсурдной. Тогда она взглянула на военного в штатском. Тот тоже не был удивлен. Больше всех удивился директор Службы, начал было листать доклад, потом отодвинул папку.

– И первой об этом догадалась военная разведка Министерства обороны, надо отдать им должное, – Ева кивнула незнакомцу. – Нравится вам или нет, но на странице шесть моего отчета приведена полная разработка по отравлению агентов внешней разведки Службы вашим человеком. Как только военные просто предположили, что имеет место передача информации от американца, а не наоборот, они начали уничтожать подложные пленки. А тут как раз старший лейтенант Кушель захотел ознакомиться с этими пленками и попросил военных передать их фактурщикам Службы. Участь агентов была решена. Сопоставив обнаруженную у Коупа информацию на пленке и ту, что вы получили из лаборатории Дедова, ваша разведка поняла, что Коуп не покупает информацию, а предоставляет ее сам. Вы просчитали условную выгоду от производства и продажи более усовершенствованной торпеды и решили ему подыграть.

– Давайте подробности по пленкам, только коротко, – потребовал директор, откинувшись на спинку кресла.

– При задержании Коупа в номере гостиницы была обнаружена пленка с чертежами усовершенствованных узлов торпеды и формулами топлива. Там были еще распечатки последних исследований из лаборатории Дедова, рабочие чертежи и графики. Все напоминало рабочую обстановку обсуждения последних технических разработок сослуживцами. Денег не было. Зажигалка с пленкой была отобрана у Коупа, и следственная бригада была уверена, что именно эту зажигалку ему передал Дедов. Таким образом, в ходе следствия был упущен один важный момент. Когда нашли пленку с усовершенствованными чертежами, никто не поинтересовался, куда подевалась подработанная пленка, врученная Дедову перед встречей специально для контакта. Если идти в этом направлении дальше и предположить, что курьер от Коупа тоже пришел в театр с пленкой от американцев, то понятно, почему он так сильно удивился, когда вместо того, чтобы взять у него зажигалку, ему при пожатии руки передали такую же! Он занервничал, объяснить такую накладку не мог, запаниковал и решил избавиться от полученной зажигалки, подозревая подвох, поэтому приклеил ее жевательной резинкой под подлокотником крайнего кресла в шестом ряду. Вот почему, когда его нашли убитым в туалете, при нем оказалась пленка с усовершенствованными чертежами торпеды, с нею он и приходил на контакт, а обыск кресла ничего не дал, потому что Надежда Булочкина обыскала его чуть раньше.

– Вы продолжаете настаивать, – постучал по папке на столе ручкой директор, – что мы арестовали Коупа за шпионаж, а он на самом деле передавал руководителю нашей исследовательской лаборатории последние разработки по этой торпеде?

– Да. Я считаю, что это был сознательно подсунутый секретный материал, – Ева усмехнулась, повторяя слова Января. – Американцы ведь занимаются такими торпедами уже больше двенадцати лет. Прошу учесть, что Коуп и Дедов были сотрудниками одной русско-американской фирмы, созданной три года назад. И американец финансировал исследования.

– Ева Николаевна хочет сказать, что американцу надоело так долго вкладывать деньги в разработки и он решил помочь лаборатории Дедова, – мрачно пошутил военный. – А мое ведомство проявило заинтересованность и в чем-то помогло ему.

– Она хочет сказать, что, предложив свои усовершенствованные разработки торпеды, американцы могут спокойно заняться оборонительными системами против этих же торпед, – взвился Кнур. – И у меня есть сильные подозрения, что кому-то в Пентагоне и кому-то у нас в Министерстве обороны выгодно иметь общее вооружение, общие оборонительные системы против этого вооружения и большие финансирования на то и другое с обеих сторон!

– Моя сотрудница только высказала предположение о наличии у американцев определенной заинтересованности в успешной продаже Россией остатков военной техники и вооружений, вот о чем надо побеспокоиться! – не выдержал полковник Кошмар.

– Коллеги! Минуточку! – Ева встала. – Если вас интересует мое мнение, уделите еще пару минут. Спасибо. Россия торгует сверхскоростными торпедами уже восемь лет. Я интересовалась специально, за эти восемь лет особых изменений в конструкции торпеды не делалось, правда, были слегка изменены самоликвидирующиеся узлы, которые срабатывают при повреждении корпуса торпеды, то есть при ее вскрытии. Основным преимуществом торпеды считается ее необычайно высокая скорость, которая достигается особым составом топлива. При такой скорости вокруг корпуса торпеды образуется так называемая воздушная оболочка, которая является непреодолимым щитом для радаров подводных лодок. То есть в воде ракета практически необнаружима. В результате проведенного мною поверхностного обзора статей в зарубежных военных вестниках вооружений и по данным сводки некоторых открытий в области систем подводного обнаружения, предоставленной экспертом Осокиным, я пришла к выводу, что за последние годы американцы продвинулись в сфере противоторпедных систем далеко вперед. В частности, ими были усовершенствованы подводные шумоопределители, а ведь они начали эти разработки именно после появления нашей ракеты «Штурм». Так что по-своему вы все правы. Когда на оружие либо на защиту против него выделяются большие деньги, обе стороны оказываются заинтересованы и в усовершенствовании этого оружия, и в очередных дорогих разработках по его обнаружению и уничтожению. Особую роль, конечно, сыграло то, что Россия начала продавать торпеды. Тут уж американская оборонка могла заказать себе на разработку защиты против нее любые суммы, представляя появление торпеды на мировом рынке как большую угрозу. На страницах десять, одиннадцать, двенадцать моего доклада, если кому интересно, все мною сказанное представлено в более развернутом и обоснованном, с цифрами, виде. В частности, на странице десять приведены диаграммы увеличения финансирования на оборонительные системы в США уже на следующий год после начала продаж Россией торпеды.

– Последний вопрос, – директор задумался, листая доклад. – Роль Дедова в этой истории. Деньги?

– Скорее тщеславие. Дедов пошел на поводу собственного научного азарта, надеясь, что усовершенствованная формула топлива даст ему возможность перейти от засекреченных систем вооружений к открытию мировой значимости. Он до сих пор надеется представить доклад об употреблении этого топлива в мирных целях и получить за такую разработку Нобелевскую премию.

– Где зажигалка, с которой профессор Дедов пошел на встречу с Коупом?

– Простите, чуть не забыла. – Ева открывает сумочку, достает носовой платок и начинает его медленно разворачивать. В последний момент она с видом фокусника, хитро прищурившись, смотрит на застывших мужчин. – Вот она! – В ее ладони на развернутом платке лежит зажигалка.

– Ну и что? – не понимает Кнур. – Я на эти изделия уже смотреть не могу. Взяли в вещдоках?

– Никак нет, полковник!

– С пленкой? – привстает Кошмар.

– Не томите, ей-богу, – не выдерживает представления директор. – Что это за зажигалка?

– Это зажигалка, с которой профессор Дедов должен был пойти на встречу в гостиницу и передать ее Коупу перед задержанием. А поскольку у Коупа была своя, готовая для передачи Дедову, то после задержания, обнаружив его зажигалку, другую уже не искали.

– Вы хотите сказать, что Дедова после задержания в гостинице не обыскивали? – теперь привстал Кнур. – Он спрятал зажигалку с заготовленной подработанной пленкой?

– Нет. Я думаю, что у Дедова в гостинице этой зажигалки не было. Его внук, помогая деду одеваться, вытащил зажигалку.

– Почему? – Кнур перешел на шепот.

Ева опустила глаза.

– Может быть, – пожала она плечами, – решил, что дед стал опять покуривать потихоньку, вот он и проверял его карманы на предмет сигарет и зажигалки.

– То есть вы ее взяли?.. – поторопил директор.

– У внука Дедова, Константина Вольского. Для особо успешного вхождения в контакт и наработки доверия я преподаю в его классе основы безопасности жизнедеятельности.

Полковник Кошмар достал платок, тщательно промокнул лоб и спросил:

– Она – с пленкой?

– Она с контейнером, – кивнула Ева. – Контейнер я не вскрывала, но думаю, что пленка там. Зажигалка в рабочем состоянии, мальчику открывать ее было незачем. Пленка в этой зажигалке, как и в тех, которые стащила Булочкина, подготовлена военными специалистами.

– Вы допросили профессора? – поинтересовался директор.

– Нет. По распоряжению полковника Кнура допросы профессора Дедова могли вести только люди его отдела. Я не имела права на официальные допросы и обыски.

– Черт знает что творится! – стукнул ручкой директор. – Еще имеете что сказать?

– Нет. Разрешите просьбу.

– Если это по поводу вашего прошения…

– Никак нет. Что бы вы ни решили по поводу моей отставки, разрешите мне доработать этот год в школе. Не делайте мой отзыв через роно.

– Вы свободны, майор Курганова. О своем решении я сообщу позже. Минуточку, – директор повысил голос.

Ева остановилась уже у дверей.

– На последней странице. Прогнозы. Одно слово – помилование.

– Извините. Это случайно распечатался рабочий материал.

– А все-таки? – настаивал директор.

– Если Коуп действительно пытался дважды – сам, потом через курьера в театре – передать данные усовершенствованной торпеды в лабораторию Дедова, то существует проблема тихого завершения этого дела. Самый прогнозируемый выход из затруднительной ситуации, в которую попадает наше правительство, это помилование Коупа уже после приговора, каким бы этот приговор ни был. Огласка исключена. Насколько мне известно, президент отклонил все попытки американской стороны надавить на него и просьбы пойти на уступки даже по состоянию здоровья задержанного. Учитывая отношение к этому делу президента как профессионального разведчика, а также на основании поверхностного психологического анализа его поступков, заявлений в прессу и умалчивания о своем личном отношении к делу Коупа я могу предположить только такое развитие дальнейших событий. Придется провести показательный спектакль суда, как бы ни кипятился адвокат Коупа. Предполагаю также, что еще до оглашения приговора Коуп сам попытается выйти на откровенную беседу. Поэтому для отдела разведки Службы выгоднее уже сейчас подготовить базу для этого разговора либо быть его инициатором до суда. Чтобы на суде американец не сказал с испугу лишнего, ведь ему грозит чуть ли не двадцать лет в колонии строгого режима. Если мой анализ этого дела окажется событийно реальным, то стоит заранее успокоить Коупа и оговорить до суда условия его поведения и дальнейшего освобождения. Разрешите идти?