Книга: Кровь нерожденных. Продажные твари
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15

Глава 14

В ресторане «Парадиз», за тем же столиком, за которым сидели вчера доктор и Маша, сегодня обедали Елизавета Максимовна, Глеб Евгеньевич и Арсюша. Обслуживала их официантка Ларочка.
– Елизавета Максимовна, – ворковала она, раскладывая приборы, – вы потрясающе выглядите. Как вам это удается? Поделитесь секретом!
– Ларочка, я ем мало, а сплю много, – улыбнулась Белозерская, – вот и весь секрет.
– Все-таки у балерин какая-то особенная осанка и посадка головы… За версту видно, что балерина. Ни с кем не перепутаешь, – продолжала Лариса, – в этом, наверное, тоже какой-нибудь секрет?
– Конечно, – кивнула Лиза, – все дело в кнопке.
– В какой кнопке? – удивилась официантка.
– В обыкновенной. Канцелярской. Понимаете, Ларочка, когда ребенок начинает заниматься танцем, ему иногда приходится выправлять осанку. Прилепляют полоску лейкопластыря вдоль позвоночника, а под пластырь, между лопатками, вставляют канцелярскую кнопку. Чуть сгорбишься – кнопка впивается в спину. Очень больно.
– Да, – вздохнула Лариса, – хочешь стать красивой – страдай… Осанка у женщины – это главное. Вот вчера заглянул к нам один наш постоянный посетитель, старый холостяк, впервые пришел с дамой. Даже дамой назвать нельзя, так, пацанка, пигалица, лет восемнадцать. А осанка – королевская. Сама тощенькая, маленькая, смотреть не на что, а голову держит, как балерина, сразу видно. Я даже спросить хотела, не занимается ли она балетом, но не решилась. Знаете, они такая странная пара. Его-то я хорошо знаю.
Арсюша не выдержал и презрительно фыркнул. Но промолчал. Лариса удивленно взглянула на него и продолжала:
– Так вот, он человек солидный, в городе известный. Ему сорок пять, жена от него сбежала лет десять назад. С тех пор он один, как сыч, и такую себе завел пацанку! Я, конечно, человек без предрассудков, но она ему в дочери годится. Причем девчонка, судя по речи, москвичка. Скромненькая такая, наверняка из приличной семьи… Ой, простите, я заболталась. Ваше горячее уже готово! – И Ларочка убежала на кухню.
Тут Арсюшу прорвало:
– Мама! Глеб! Почему вы все это слушали?! Как ей не стыдно обсуждать людей! Она же сплетница! К ней приходят, садятся за столик, а она потом всем свистит: кто, да с кем, и зачем, и почему!
– Она обсуждает их, а ты теперь с нами – ее, – улыбнулась Белозерская, – получается замкнутый круг.
– Для нее самое интересное – наблюдать и делиться впечатлениями, – заступился полковник за Ларису, – она ведь не сказала ничего дурного. Тем более мы никогда того человека и ту девушку не увидим, а они не увидят нас. А вот ты судишь взрослых при первой возможности, и, как я заметил, не без удовольствия. Да, сплетничать плохо. Но и судить других за это – не лучше. В принципе это одно и то же. Мама правильно сказала: замкнутый круг.
Арсюша надулся, больше не произнес ни слова, однако котлету по-киевски съел за милую душу.
Официантка Лариса Величко не была сплетницей. На самом деле она человек молчаливый и скрытный. Но никто этого не знал. Все считали Ларису болтушкой-хохотушкой, даже ее собственный муж любил повторять: «Ты, Лариска, десять раз ляпнешь что-нибудь и ни одного раза не подумаешь!» И Лариса виновато разводила руками: «Откуда я знаю, что думаю, пока не скажу это вслух? Ну, такая я – язык без костей. Что же теперь делать?»
Однако никогда она ничего не «ляпала», не подумав. Подобное легкомыслие могло стоить ей слишком дорого…
Двенадцать лет назад Лариса закончила профессионально-техническое училище пищевой промышленности. Она мечтала стать поваром, великим кулинаром, хотела поступить в пищевой институт. После училища ее распределили в грязную общепитовскую столовку, где воняло несвежими хлебными котлетами и склизкими тряпками, посетители матерились, хлопали молоденькую раздатчицу по ягодицам и хватали за грудь. Большинство из них работали шоферами-дальнобойщиками, в выражениях и жестах стесняться эта публика не привыкла.
В пищевой институт Лариса не поступила – два года подряд недобирала баллы, поняла, нужен хороший, крепкий блат – слишком уж доходные места ждут выпускников института, плюнула, осталась работать в столовке. На иждивении у Ларисы находились больная мать с пенсией по инвалидности и братишка четырнадцати лет. А общепит подкармливал, и неплохо – то маслом, то мясом. Вот на мясе Ларису и поймали. На говяжьей вырезке. Воровали в столовой все – от уборщиц до директора. Никто с пустыми сумками с работы не уходил. Но поймали именно Ларису.
Жирный армянин-директор долго мытарил ее в своем кабинете, крутил перед носом коротким волосатым пальцем, без конца вытирал бумажными салфетками потеющую лысину в кудрявом черном пуху, повторял: «хищения, прокуратура». В общем, она сразу поняла, в чем дело. Он давно к ней подкатывал, и так, и сяк. Вот и подкатил – бесповоротно. Делать нечего. Разговор закончился у него в квартире, в койке. Жена и двое детей в это время, естественно, отсутствовали.
Поначалу все это казалось очень противным. Армянин сильно потел, у него вечно от ног пахло. В любви он становился груб и ненасытен, в самые горячие мгновения начинал повизгивать тоненько и жалобно, как юный кабанчик. Однако ко всему привыкаешь. И Лариса привыкла. Тем более он и подарки дарил, и деньгами помогал, и пристроил ее в приличный, чистый дорогой ресторан, где никто за грудь не хватал.
И все бы ничего, если бы через год армянину не прострелили череп, прямо на улице, среди бела дня. Началось следствие, к Ларе в дом пришли с обыском, подняли линолеум на кухне и обнаружили в полу тайник с тремя пакетами героина.
Лара вспомнила, как три месяца назад армянин, сидя вечерком у нее на кухне, поддел носком ботинка разодранный линолеум и сказал:
– Плохо живешь, Лариса, надо ремонт на кухне сделать. Я пришлю ребят.
Буквально на следующий день явились два парня, балагуря и насвистывая, перестелили на кухне линолеум, поклеили моющиеся обои, побелили потолок и ушли, не взяв ни копеечки, сообщив, что за все заплачено – и за материалы, и за работу. Лариса и ее мама нарадоваться не могли на зеленый, как молодая травка, кухонный пол, на обои в светлых ландышах. Только братишка ходил мрачный и говорил: «Влипнешь ты, Лариска, со своим армяном, ох влипнешь!»
Братишка оказался прав. Влипла Лариса – всего через три месяца после бесплатного ремонта. Без конца ее вызывали в городскую прокуратуру, подписку о невыезде взяли. Она рассказывала молодому следователю все честно, как на духу. Уже на третьем допросе появился в уголке кабинета человек в штатском, который даже не представился, сидел, слушал, покуривал. А потом уж подступил к Ларисе с разговором:
«Вы, Лариса Вячеславовна, человек наблюдательный…» – и так далее.
Собственно, она ничего против предложений «человека в штатском» не имела. Все подписала, что он просил. В самом деле, кому ж охота за чужие грехи в зону? А ей дали понять: или-или. Или вся будущая жизнь псу под хвост, или работа в том же чистеньком ресторане, где никто про историю с героином знать не будет…
В «Парадизе» собирались не самые крупные авторитеты местных мафий, но и не «шестерки». Среднее звено, так сказать, то есть действующие единицы. Из их разговоров можно узнать много нового и интересного. И Лариса с чистой душой выкладывала все это новое и интересное людям в штатском, в письменной или устной форме.
Между тем она успела и замуж выйти за доброго красивого парня, машиниста электровоза, и сына родить, и братишку проводить в армию. Жизнь шла своим чередом. Лариса работала все там же, в «Парадизе», ничем не отличалась от коллег-официантов – разве что везло ей чуть больше: братишка после армии легко поступил в Московский автодорожный институт, о котором мечтал, маму удавалось раз в году возить в Москву, показывать лучшим профессорам и лечить в лучших клиниках, квартира появилась кооперативная, трехкомнатная, «жигуленок-шестерочка». Ларисин муж искренне верил, что официантки хоть и зарабатывают мало, но имеют очень хорошие чаевые.
«Люди в штатском» давно уже держали Ларису за свою, давняя история с армянином и героином забылась. Ей платили хорошие деньги за информацию, она стала настоящим профессиональным агентом, почитала кое-какие книжки по психологии, в общем, это стало для нее чем-то вроде сверхурочной работы, привычной и будничной.
Сейчас, поболтав с полковником Константиновым из ГРУ о докторе Ревенко и его девочке, Лариса подкинула только первую половину информации, посплетничала на правах старой знакомой, у которой язык без костей.
Убирая тарелки из-под горячего и подавая кофе с мороженым, она продолжала болтать:
– Глеб Евгеньевич, вот вы – военный человек. Скажите, вас когда-нибудь из ресторана вытаскивали по служебным делам?
– Ну и болтушка ты, Ларочка! – улыбнулся Константинов.
– Нет, я хочу сказать, можно ведь людям поужинать и отдохнуть за собственные деньги? Вчера того старого холостяка, который пришел с пацанкой, прямо у нас достали, из-за стола выдернули. Он, конечно, доктор, понятное дело, но ведь не «Скорая помощь»! Я даже форель нашу фирменную не успела им подать, а ему уже звонят. По нашему телефону. У какого-то важного больного шов закровил! Человек покушать пришел, да еще с дамой, а у двери уже «газик» стоит.
– И что, форель так и не ели? – сочувственно спросила Елизавета Максимовна.
– Нет. Форель я все-таки подала. Они покушали, а потом уж поехали.
– А девушку с балетной осанкой он с собой взял к больному? – со смехом спросил полковник.
– Нет. Он ее домой отвез. К себе домой. Она у него живет.
– И все-то вы, Ларочка, знаете, – покачала головой Елизавета Максимовна, – интересная у вас работа. Константинов весело смеялся.
– Не понимаю, что тут смешного? – презрительно пожал плечами Арсюша.
Расплачиваясь с Ларисой, полковник немного задержался.
– Подождите меня на улице, – попросил он Лизу и Арсюшу.
Когда они ушли, полковник подмигнул официантке.
– Рыбалка – не женское дело, верно, Ларочка? – тихо спросил он. – Но ты отличный рыболов. Высокий класс! И наживку используешь исключительно натуральную, качественную.
– Не понимаю, о чем вы, Глеб Евгеньевич? – растерянно улыбнулась Лариса. В ее голубых глазах застыло искреннее удивление.
На самом деле она его прекрасно поняла. Ее только удивило, что он пошел на такой прямой разговор. Она получила указание подкинуть ему реальную информацию и проследить за реакцией. Если бы вчера доктор Ревенко не посетил «Парадиз» со своей «пацанкой», ей, Ларисе, пришлось бы придумывать для Константинова нечто в таком роде. Ей предстояло сообщить, что у доктора появилась девушка, которая живет у него в доме, и он постоянно находится под чьим-то пристальным вниманием. Под чьим именно, Ларисе не сказали. Для ее части информации это значения не имело. Впрочем, она догадывалась, кто выдернул вчера Ревенко из-за стола. Она радовалась, что сочинять ничего не пришлось, все получилось как на заказ: доктор пришел со своей «пацанкой», вызвали его по телефону. Так что наживка и правда самая натуральная. И полковник на нее клюнул – но так, что вместе с наживкой и удочку, и рыболова проглотил…
– Ты, Ларочка, передай тому, кто у тебя рыбку эту живую-свежую покупает, большой привет от меня лично, – продолжал полковник совсем тихо, приблизившись к самому уху Ларисы, – доложу тебе по секрету, твой покупатель, любитель рыбки, мой старый друг, однокашник. И надо мне срочно с ним встретиться. Соскучился я по нему, так и скажи.
Лариса едва заметно кивнула и весело рассмеялась.
– Обожаю неприличные анекдоты! – громко сказала она.
* * *
Поздним вечером полковник стоял на балконе своего номера, курил и смотрел в темноту санаторного сада. Лиза сидела тут же, на балконе, и вязала Арсюше свитер.
Из темной аллеи послышался слабый мелодичный свист. Какой-то одинокий человек вышел подышать ночным воздухом и насвистывал мелодию старинного русского романса «Калитка». Полковник улыбнулся. Только его однокашник по Военной академии Генерального штаба, старый приятель, соперник-смежник Юра Лазарев мог так шутить: «И войди в тихий сад ты, как тень…» – очень актуально!
Константинов просвистел в ответ несколько так-тов другого романса: «Он говорил мне, будь ты моею…»
Таким образом они обменялись условными сигналами. Полковник представил, как невысокий худощавый Юрка стоит сейчас на аллее, расставив ноги и заложив руки в карманы, стоит и усмехается. Он действительно соскучился по старому приятелю, с которым связано столько общих воспоминаний.
– Ты немного врешь, а он – нет, – заметила Лиза, не поднимая головы от вязания, и точненько просвистела несколько так-тов.
Глеб издалека заметил белевшую в темноте рубашку Юры Лазарева. Они поздоровались за руку.
Юрий Николаевич Лазарев, Юраш, как называли его однокашники по академии, с юных лет слыл любимцем публики и дамским угодником. «Врун, болтун и хохотун», он жить не мог без шумных компаний, долгих застолий и разговоров ни о чем. Он мог великолепно рассказать любую, самую банальную историю, изложить так, что у слушателей челюсти сводило от смеха. А об его «practical jokes» – практических шутках – по академии ходили легенды.
Однажды ему удалось убедить трех первокурсников, что при диспансеризации необходимо сдавать не только анализ мочи, но и анализ спермы, причем не в лабораторию приносить баночки, а отдавать непосредственно в руки врачу-урологу, шестидесятилетней старой деве.
Через два дня на столе перед урологом стояли три баночки из-под майонеза, на каждой аккуратно наклеена бумажка с фамилией и именем.
– Что это? – спросила пожилая строгая дама, разглядывая на свет содержимое одной из баночек, но тут же догадалась и после длинной мучительной паузы задала следующий вопрос:
– Каким способом вы это получили?
Трое первокурсников густо покраснели, долго молчали, наконец один, худенький очкарик из Тулы, ответил еле слышно:
– Подростковым, товарищ доктор.
Чем старше становился Юраш, чем выше поднимался по служебной лестнице, тем тоньше и разнообразней становились его «practical jokes». Умение убедить кого угодно в чем угодно, завоевать полное доверие, рассмешить до слез весьма помогало полковнику ФСБ Юрию Николаевичу Лазареву в его деликатной работе.
Два полковника сели на лавочку перед пляжем.
– Как Лиза? Как Арсений? – спросил Лазарев.
– Спасибо, нормально. А твои?
При внешнем образе дамского угодника и гуляки-бабника Юраш оставался верным, любящим мужем и нежным отцом. У него было трое детей – девочка и два мальчика.
– Наталья девятый класс закончила, Антон – прапорщик уже, а Андрюха перешел на четвертый курс и жениться собирается. Ох, Глебушка, надает мне господин генерал по шее за это наше тайное свидание, – сообщил он, не меняя интонации, будто продолжал рассказывать о своих семейных делах.
– Зачем Головню взяли? Я шел за ним тихонько, без шума, а вы угробили, – тихо спросил Константинов.
– Да кто ж его гробил? Кто ж знал, что у него сложное эндокринное заболевание? Криз случился на нервной почве, откачали, а ночью – вторая волна пошла. Он и помер.
– Что же это за болезнь такая? Просвети меня по старой дружбе.
– Да черт его знает, что-то со щитовидной железой связано. Ты можешь зайти в областное управление, там вся медицинская документация, результаты вскрытия.
– Вскрытие, конечно, полностью подтвердило, что умереть Головне никто не помог.
– Глебушка, да ты что? Мы ж его охраняли, как зеницу ока, лелеяли и берегли! Ты уж совсем о нас стал плохо думать.
– Эй, Юраш, а ты никак оправдываешься? – улыбнулся Константинов.
– Черствый ты человек, Глеб Евгеньевич. Нет чтобы слово доброе сказать старому другу, ты все со своими подколками. Везде тебе мерещатся враги-заговорщики.
– Ладно, Юраш, прости. Но на твоем месте я бы вызвал все-таки специалиста из Москвы. Для повторного вскрытия.
– За что же так обижать местных товарищей? Доверять надо людям, Глебушка. Недоверие напрягает и разобщает. И потом… Кремировали уже твоего Головню.
– Как? Когда?!
– Сегодня утречком. С гражданской панихидой, со всеми почестями, положенными по рангу. Вдова плакала-убивалась, детки-сиротки, мать-старушка в черном платочке, залпы оружейного салюта, скорбные лица сослуживцев… Про арест, конечно, ни слова-о мертвых или хорошо, или ничего. Скоропостижно скончался доблестный капитан, сгорел на службе, не щадя себя, защищая покой сограждан.
– А с барменом что? Тоже скоропостижно скончался?
– Глеб, ну нельзя же так! – поморщился Лазарев. – Бармена мы отпустили, вежливо извинились. Он ведь Головне долг отдавал. У старшей дочери приближался день рождения, вот он и одолжил у капитана на подарок и застолье три тысячи долларов. На полторы тысячи дочке комплект купил, сережки и колечко с бриллиантами, даже чек предъявил из ювелирного магазина. А остальные полторы тысячи кинул на застолье.
– Сколько лет дочке исполнилось?
– Пятнадцать.
Быстрым движением Лазарев выбил сигарету из пачки, спохватившись, протянул пачку Константинову. Тот отказался:
– Спасибо, Юраш, твой «Парламент» для меня слабоват. Я привык к «Честерфилду», – он достал свою пачку.
Закурили.
– Смотри, Глеб, в нашем с тобой возрасте крепкие сигареты курить вредно. А лучше вообще бросать.
– Лучше, конечно, бросать, – согласился Константинов, – знаешь, Юраш, если мы с тобой перешли к разговору о вреде курения, то пора нам расходиться. Спать пора. Ты мне больше ничего сказать не хочешь?
– Я? Тебе? Ничего… Ну разве что рад был тебя повидать. Надо нам, Глебушка, иногда и просто так встречаться, без всякого дела. Нам бы с тобой в Москве надо как-нибудь в баньку сходить, пивка выпить, а то совсем мы очерствели, разучились общаться просто так.
– Да, Юраш. Я тоже рад встрече. И в баньку сходим обязательно, и пивка попьем. Только прошу тебя по старой дружбе, не трогайте вы Ревенко. Вот представь – возьмете вы его, а у него вдруг тоже, как у Головни, начнется приступ какой-нибудь сложной болезни. Ведь от неожиданностей никто не застрахован, а вы – особенно. А вторая такая накладка будет значить только одно: кто-то из вашей конторы сильно против ареста знаменитого чеченца, кто-то крепко с чеченцем повязан.
– А если мы его возьмем, но приступа не случится? – тихо спросил Лазарев – – Это что будет значить?
– То же самое, Юраш. То же самое. Если вы тронете Ревенко, то засветитесь, ярко и неугасимо. Это не только мое мнение. Это факт, известный в моем департаменте и за его пределами. Так что держитесь от греха подальше, не трогайте доктора Ревенко. Ведь Ахмеджанова мы возьмем в любом случае. Если вы перестанете нам мешать, то все, что он скажет, останется между нами, смежниками.
– А ты, Глебушка, не преувеличиваешь? Константинов преувеличивал. Пока никто, кроме него, не догадывался, что возможный арест доктора Ревенко службой ФСБ засветит чье-то активное нежелание взять Ахмеджанова живым. Но он чувствовал: ход сделан правильный и в определенной степени Ревенко обезопасили.
– Нет, Юра, я не преувеличиваю. А даже преуменьшаю. Ну зачем нам межведомственные разборки в такой острый момент? Кому от этого лучше? Ты уж как-нибудь объясни своим коллегам, что можем с чистой душой отдать им потом все лавры. Помнишь, как сказал Шелленберг в «Семнадцати мгновениях»? «Какая разница, кого погладят по головке и кому дадут конфетку?»
– А ты помнишь, что ему ответил Мюллер? «Я не люблю сладкого». Так вот, я тебе, Глебушка, тоже скажу, я не люблю сладкого.
– Любишь, Юраш, любишь, – улыбнулся Константинов, – ты еще в академии мог плитку шоколада за минуту умять.
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15