Чинцов с нетерпением ждал десяти утра. Ну надо же, как все обернулось! Зверь выскочил прямо на ловца. Понятное дело, кому охота в нищете прозябать, вот Сауляк и решил денег подзаработать. Что ж, похвальное намерение. Конечно, живой соратник лучше мертвого врага, от живого хоть польза есть. Раз предлагает услуги, значит, вредить не собирается. А там видно будет. Надо использовать его на полную катушку, а потом посмотрим. Может быть, удастся завербовать его в свою команду.

Шабанов позвонил ему накануне поздно вечером и сказал, что немедленно приедет. Чинцов тогда понял: что-то случилось, но и предполагать не мог, какую новость привезет Евгений. Больше всего его заинтересовала женщина. Уж не та ли это родственница, которая встречала Сауляка в Самаре?

– Такая худая блондинка, да? – спрашивал он Шабанова.

– Нет, – покачал тот головой, – яркая брюнетка, немного заикается. На нижней губе шрамик такой, маленький.

– Не та, – разочарованно вздохнул Чинцов. – Хорошо бы ее найти, родственницу эту. Глядишь, и польза бы от нее была. А ты чего такой заторможенный, Женя? Выпил, что ли, со страху?

– Не пил я, – поморщился Шабанов. – Просто плохо себя чувствую. Слабость какая-то, сам не пойму.

– Может, заболеваешь?

– Может, – Шабанов неопределенно махнул рукой. – Голова чумная, будто три ночи не спал.

– Ладно, как бы там ни было, завтра Сауляк мне позвонит. Умный мужик, правильно себя ведет. Николай сказал, что Сауляк их с Серегой засек. Стало быть, правильно этот деятель решил: чем от нас спасаться, лучше с нами дружить. Толку больше будет и для него, и для нас.

Шабанов уехал, а Григорий Валентинович провел бессонную ночь, прикидывая, как лучше построить разговор с неуловимым Сауляком. Понятное дело, парень будет требовать денег за свои услуги. Так, может быть, припугнуть его, чтобы гонорар поменьше запрашивал? Или сделать вид, что ничего такого про него не знаешь, чтобы не настораживать? Лучше уж заплатить побольше, зато потом можно будет захватить его врасплох.

Вскочил Чинцов с постели ни свет ни заря и кинулся на кухню готовить завтрак для жены и дочери. И не потому вовсе, что был хорошим семьянином и любящим мужем. Просто хотел, чтобы они не тратили время, побыстрей позавтракали и отвалили из дома. А то вечно они копаются, собираются по два часа, одну несчастную яичницу минут сорок готовят. Дочь – студентка, но сейчас ведь не старые времена, когда обучение в вузах было бесплатным, зато за прогулы шею мылили регулярно, а то и стипендии лишали. Теперь в бесплатные вузы хрен поступишь, а в платных на дисциплину никто внимания не обращает. Заплатил за семестр – и делай что хочешь, хоть вообще на занятия не ходи, кого волнует чужое горе, лишь бы сессию сдал. Дочка рано вставать не любила и ходила в свой коммерческий институт только ко второй паре, если не к третьей. Жена тоже не особо надрывалась вовремя на работу приходить. А Григорию Валентиновичу очень не хотелось, чтобы во время разговора с Сауляком в квартире были лишние уши. Ни к чему это.

– Ой, Гриша, – изумленно пропела жена, выползая на кухню в халате, из-под которого выглядывала байковая ночная сорочка. – Что у нас сегодня, праздник?

– Да так, – с деланной беззаботностью ответил Чинцов, – не спалось что-то, вот и встал пораньше. Иди умывайся, все уже горячее.

Жена скрылась в ванной, а он пошел будить дочь. Дело это было непростым и требовало изрядной выдержки. Лена была девицей балованной и капризной, а о том, что нужно соблюдать вежливость по отношению пусть не ко всем старшим, но хотя бы к родителям, речь вообще не шла.

– Уйди, – зло пробормотала она, отворачиваясь лицом к стене.

– Лена, вставай. Уже восемь часов.

– Сказала же – уйди. Отвали отсюда.

– Я кому сказал – вставай! – повысил голос Чинцов.

– Да пошел ты…

Она резко повернулась, откинула одеяло, бесстыдно обнажив голое тело, и заорала во все горло:

– Кому сказала – уйди отсюда на фиг! Не трогай меня! Когда захочу, тогда и встану.

– Мерзавка! – завопил Григорий Валентинович, хватая одеяло и зашвыривая его в дальний угол комнаты. – Вставай немедленно! И срам прикрой, с отцом разговариваешь, а не с трахальщиком своим! Вырастил на свою голову! Я деньги плачу за твою учебу, вот и будь любезна учиться, а то в дворники пойдешь. Дура!

Лена молча натянула через голову длинную майку, доходящую до середины бедер, прошла мимо отца нарочито вихляющей походкой и вышла из комнаты.

Такие скандалы не были редкостью в семье Чинцовых, наглая и не особенно умная дочь регулярно давала поводы для разборок на повышенных тонах. Мать в таких случаях занимала сторону мужа, она понимала, что ребеночек у них – не подарок, считала претензии Григория Валентиновича вполне обоснованными и не оставляла надежды еще как-то повлиять на разболтанное и вконец охамевшее дитя.

За завтраком дочь сидела надутая, что, впрочем, отнюдь не сказалось на ее хорошем аппетите. Чинцов, напротив, есть совсем не мог, зато чаю выпил целых три чашки. Он даже включил утюг и погладил жене юбку, только чтобы она ушла поскорее. Ему казалось, что минуты летят с неимоверной скоростью, а женщины все копаются, все что-то ищут, по десять раз меняют то блузку, то украшения. Как будто на прием в американское посольство собираются, ей-Богу! Наконец без двадцати десять дверь за ними закрылась, и Чинцов вздохнул с облегчением. Теперь можно и разговаривать.

Вячеслав Егорович Соломатин никак не мог понять, что с ним происходит. Ноги и руки стали почему-то свинцовыми, по всему телу разлилась теплая тяжесть, а слова доносились до него как сквозь вату.

– Зачем вам нужен Павел? – спрашивала его невысокая русоволосая женщина в короткой светлой шубке.

– Чтобы помочь, – отвечал он, с трудом шевеля губами.

– Кому нужна его помощь?

– Президенту.

– А Президент знает о том, что ему нужна помощь?

– Нет. Я знаю. Я хочу ему помочь.

– Почему вы думаете, что Павел сможет это сделать?

– Я не знаю… Я надеюсь. Больше не на кого надеяться. Все куплены, все продажные кругом…

– Павел знает о вас что-нибудь порочащее?

– Нет. Нечего знать. Я ничего не сделал.

– Павел для вас опасен?

– Нет. Я надеюсь… Я не сделал ему ничего плохого. И не собираюсь. Я хочу только, чтобы он мне помог.

– Вы меня видите, Вячеслав Егорович?

– Вижу.

– Какая я?

– В шубке… Маленькая такая, светленькая. Худенькая. Темно, глаз не видно…

– Вы ошибаетесь, – сказала женщина. – Я рослая и полная. Крашеная блондинка, волосы короткие, стриженые. Пальто-пуховик зеленого цвета. Лицо ярко накрашено. В ушах бриллианты. Верно?

– Верно, – послушно подтвердил Соломатин.

И в самом деле, с чего он взял, что она маленькая и худенькая? Вон здоровенная какая бабища, и пальто зеленое, точно. В этом пальто она кажется еще крупнее. И серьги в ушах, правда, в темноте не видно, с каким камнем, но он уверен, что это бриллианты. Со зрением у него что-то…

– Павел позвонит вам завтра утром, и вы сможете обо всем договориться. Сейчас я уйду, а вы постойте здесь несколько минут, потом уходите домой. И вы ничего не вспомните, кроме того, что я разговаривала с вами и обещала, что Павел позвонит. Правда, Вячеслав Егорович?

– Правда, – почти прошептал он немеющими губами.

Женщина отступила в темноту и исчезла, словно растворилась в вечерней мгле. Соломатин послушно ждал, скованный непонятным оцепенением. Постепенно самочувствие его улучшилось, свинцовая тяжесть ушла, руки и ноги снова стали послушными. Что это с ним? Что он здесь делает? Ах да, он разговаривал с женщиной, полной крашеной блондинкой в зеленом пальто. О Павле разговаривал. Она пообещала, что завтра он позвонит. «Господи! – спохватился внезапно Соломатин. – Откуда он узнал, что я его ищу? Неужели Василий прокололся? Я же велел ему только издали следить за Сауляком, близко не подходить, в контакт не вступать. Васька клялся, что Сауляк его не заметил, а то, что исчез в аэропорту Екатеринбурга, объясняется попыткой скрыться от тех, других, которые к колонии на «Волге» приезжали. Неужели Васька врет? Или это опять штучки Сауляка? Булатников говорил, Пашка правду из любого вытянет».

Вячеслав Егорович встряхнулся и посмотрел на часы. Половина одиннадцатого, давно пора быть дома, а он стоит здесь, в Кунцеве, на какой-то улице Гришина… Черт его сюда принес!

Он медленно, осторожно ступая, дошел до своей машины, убедился, что ноги держат крепко, и решительно сел за руль.

Сегодня Рита отработала лучше, к ней снова вернулась уверенность, и дар ее проявился в полную силу. Павел не стал уходить сразу, велел Рите садиться в машину, а сам стоял в темноте, скрытый деревьями, и наблюдал за Соломатиным. В этот раз Рита не давала указания считать до трехсот, просто велела подождать немного, а Вячеслав Егорович очнулся только через двадцать три минуты, Сауляк специально время засекал. Молодец, девочка! Павел побаивался, что после проведенной вместе ночи она ослабеет или не сможет сосредоточиться, но оказалось все наоборот. Она стала работать лучше. Может быть, в этом и была загвоздка? Рита была самой слабой в его группе, на сложные задания ее не посылали, но, может быть, все дело в том, что ей не хватало положительных эмоций? Если все так, то есть надежда, что ее талант раскроется во всю мощь, а если она будет привязана к Павлу, тогда ему вообще никто не будет нужен. Надо посмотреть, что стало с остальными, и если они нарушили запрет и засветились, то и черт с ними. Слава Богу, никто из них Риту не знает, к ней ниточка не потянется, даже если с ними что-то окажется не в порядке.

Вид у нее был совсем измученный, виски влажные от испарины. И Павел со странной нежностью подумал о том, что она, наверное, очень старалась отработать хорошо, вся выложилась в разговоре с Соломатиным, потому что хотела, чтобы он, Павел, в ней не разочаровался. В его жизни никогда до сих пор не было женщины, которая бы дорожила им и боялась разочаровать. Внезапно он вспомнил, как увидел ее в первый раз, маленькую, худенькую, с синевато-бледным лицом, в длинном отвратительном больничном халате, шатающуюся от слабости после вколотых сильных лекарств. Ей было всего девятнадцать лет, и она была похожа на несчастного цыпленка. Сначала ее забрали в милицию, потому что ее соседка по коммунальной квартире заявила, что Рита систематически крадет и выливает в раковину водку, которую столь же систематически покупает соседкин муж-алкаш. Участковый хотел решить дело миром, но соседка, это Павел знал точно, сунула ему в карман приличную сумму за то, чтобы Риту упрятали за хулиганство, после чего соседка и ее пьяница-супружник могли бы претендовать на расширение своей жилплощади за счет освободившейся комнаты. Риту увезли в отделение, материалы, соответствующим образом приукрашенные, направили следователю для решения вопроса о возбуждении уголовного дела, а Рита, святая простота, возьми и скажи ему:

– Они сами эту водку выливали, я ее вообще не трогала.

– Да вы понимаете, девушка, что говорите? – изумился следователь. – Как это они сами водку выливали? Так не бывает.

– Бывает, – упрямо твердила Рита. – Я очень хотела, чтобы они ее вылили, и они это делали.

Больше никаких вразумительных объяснений от нее добиться не могли и приняли мудрое решение: направить ее на судебно-психиатрическую экспертизу. Поскольку Рита и там настойчиво заявляла, что соседские бутылки не трогала, а соседи только выполняли ее волю, врачи с легким сердцем признали ее невменяемой, и девушку упекли в психбольницу. Хорошо еще, что Булатников вовремя отследил, и Павел успел вызволить ее оттуда раньше, чем лошадиные дозы лекарств сделали свое страшное дело. Конечно, все рычаги ее освобождения держал в руках Булатников, Павел в то время уже был уволен из КГБ и никакими возможностями не обладал, но приезжал за Ритой в больницу именно он. У Владимира Васильевича было твердое правило: иметь дело только с Павлом. Людей в группу Сауляка находил он сам, но ни один из них не должен был знать о его связи с Павлом и о том, что настоящим руководителем является именно он. Эти люди должны быть связаны только со своим куратором – Сауляком.

В свою коммуналку Рита больше не вернулась, Булатников велел поселить ее в маленькой однокомнатной квартирке, подлечить и провести весь комплекс мероприятий по ее вербовке. Для начала Павел затратил некоторое время на то, чтобы внушить ей: только сотрудничая с ним, она может оставаться на свободе и жить спокойно. В случае отказа он не станет больше ее опекать, ей придется вернуться в свою коммунальную квартиру к замечательным добрым соседям, и повторение эпопеи с милицией и психбольницей ждать себя не заставит. Рита была до такой степени напугана всем случившимся, что повторения не хотела. Кроме того, она была так благодарна Павлу, которого считала своим избавителем и благодетелем, что впала в довольно распространенную ошибку девической влюбленности в прекрасного принца-спасителя. Но это Павел понял только сейчас. И не переставал удивляться тому, что Рита словно не видела его лица, весьма далекого от эталона мужской привлекательности.

Сегодня, высадив Риту у подъезда ее дома, Сауляк не стал заходить к ней. Ему нужно было вернуться в свою новую квартиру, чтобы выспаться, собраться с силами и подумать. У него есть дело, которое он должен сделать во что бы то ни стало, и работа одновременно на трех хозяев – на генерала Минаева, на команду кандидата в президенты и на Соломатина, защищающего Президента нынешнего, – нужна только для того, чтобы отвести от себя опасность и обеспечить себе свободу действий, чтобы довести до конца это единственно важное для него сейчас дело.

Перед квартирой, в которой жил Михаил, стояла очередь. Самая настоящая, хотя и маленькая – всего четыре человека. Павел сразу сообразил что к чему и мысленно выругался. Все-таки сорвался Миша, не смог совладать со скукой и привычкой к хорошим деньгам. Занялся частной практикой, ублюдок.

– Кто последний? – спросил Сауляк, окидывая взглядом четырех женщин.

Все они были разного возраста, но почему-то с одинаковым выражением на лицах.

– А вам на сколько назначено? – спросила самая старшая из них.

– На пятнадцать тридцать, – с ходу соврал Павел.

– Не может быть, – уверенно заявила старшая. – На пятнадцать тридцать я записана. Я еще две недели назад записалась.

– Значит, я пойду после вас, – миролюбиво предложил Павел.

– Нет, после нее я иду, – включилась в разговор другая женщина, помоложе. – Мне назначено на шестнадцать.

– Девушки, какие проблемы? Сначала все вы, потом – я.

Дамы неодобрительно поглядели на него, но ничего не сказали.

– Честно сказать, я не записывался, – признался он. – Но у меня такое дело… В общем, очень надо. Сами понимаете. Но вы не волнуйтесь, я без очереди не полезу, сначала всех вас пропущу. Только вы уж меня не выдавайте, если кто еще придет, ладно?

Дама, которой было назначено на четыре часа, сочувственно поглядела на него.

– Видно, беда у вас серьезная, – сказала она. – Вон вы какой измученный. Да вы не бойтесь, после вас уже никто не придет, Михаил Давидович принимает только до пяти, а позже, чем на шестнадцать часов, никого не записывает.

Павел ничего не ответил, спустился на один пролет и присел на подоконник. Значит, Миша принимает по одному клиенту в полчаса. Халтурщик несчастный. Разве можно за тридцать минут дать хороший гипноз и убедить человека, что у него все будет в порядке? Для этого нужно работать не меньше двух часов. Впрочем, может быть, он и не с гипнозом работает, Миша – универсал, уникальное явление природы. Жаден только не в меру. Погубит его это когда-нибудь.

Он терпеливо ждал, отмечая, что Михаил работает, может, и халтурно, но четко: каждые полчаса одна женщина выходила из квартиры, другая заходила туда. Впрочем, среди вышедших после сеанса оказался один мужчина. Наконец в половине пятого на пороге появилась та женщина, которой было назначено на шестнадцать часов, и Павел решительно поднялся по ступенькам и шагнул в темную прихожую.

– Михаил Давидович! – громко позвал он. – Можно к вам без записи?

– Проходите, – послышался из глубины квартиры знакомый голос.

Павел вошел в маленькую комнату и с облегчением убедился, что Михаил, хоть и нарушил запрет, но по крайней мере не стал изображать из себя колдуна. Никаких свечей, крестов, талисманов и прочей атрибутики, призванной внушить клиентам мысль о связи экстрасенса с высшими силами и потусторонними духами. Михаил сидел за обыкновенным письменным столом, одетый в самый обыкновенный костюм со светлой рубашкой и при галстуке. Правда, вид у него все равно был не деловым, а скорее богемным: курчавые волосы доставали до плеч, на носу красовались очки с тонированными стеклами, а брюшко стало еще более заметным и пухленьким.

– Павел Дмитриевич! – охнул Михаил.

– Не ждал? – зло сказал Павел. – Думал, я не узнаю про твои художества? Небось вся Москва про тебя говорит, вон очередь под дверью какая выстраивается.

– Да что вы, Павел Дмитриевич, – залепетал Михаил, – ничего такого особенного… Обыкновенный психотерапевт, без глупостей. Никто не знает, я вам клянусь.

– И чем же ты тут занимаешься по предварительной записи, а? Порчу снимаешь? Неверных любовников привораживаешь, сукин ты сын?

– Ой, что вы, нет, нет, – замахал тот руками. – Просто беседую с людьми, стресс снимаю. Объясняю, что не надо обращать внимания на то, что отравляет жизнь. Знаете правило? Если не можешь изменить ситуацию, измени отношение к ней. Вот я и учу их менять отношение к той ситуации, которая их тревожит. Конечно, внушаю помимо их воли, но они же не замечают ничего, клянусь вам. Никто не знает. Павел Дмитриевич, ну войдите в положение! Вы уехали, на сколько – не сказали, а жить-то надо. Что ж мне было, до самой могилы прозябать без дела?

– Ладно, кончай ныть. Я вернулся, работать надо.

– Конечно, конечно, Павел Дмитриевич, – радостно забормотал Михаил, понимая, что его простили. – Я готов, форму поддерживал постоянно, для этого и кабинет свой открыл, чтобы навык не терять…

– Ты не навык, а жизнь потерять мог, – сердито бросил Сауляк. – Голова-то у тебя есть хоть какая-нибудь? Ведь специально предупреждал.

Но злость уже ушла, и Павел теперь думал только о том, как наиболее эффективно использовать Михаила.

Юля Третьякова была начинающей журналисткой. Разумеется, она мечтала о славе, о сногсшибательных скандальных публикациях и разоблачительных интервью, которые она будет брать у самых известных людей страны, а может, и всего мира, но пока что ей доверяли только собирать материал для рубрики «Срочно в номер».

Сегодня в одном из окружных управлений внутренних дел дежурил ее знакомый, и Юля собиралась покрутиться около него до обеда, чтобы к пяти часам принести в редакцию заметки о грабежах и разбоях, а если повезет – то и о кровавых убийствах. После «летучки» она вышла из редакции и направилась было к метро, когда к ней подошел импозантный полноватый мужчина в затемненных очках и с длинными кудрявыми волосами.

– Девушка, – обратился к ней незнакомец приятным голосом, – вы можете уделить мне несколько минут?

Юля нервно огляделась, потом сообразила, что здание редакции совсем рядом и в случае опасности всегда можно туда вернуться. Зато этот мужчина может оказаться кем-нибудь… Ну, одним словом, нельзя отказываться от таких бесед. А вдруг ее ожидает сенсация?

– Я вас слушаю, – сказала она, приветливо улыбаясь.

– У меня есть к вам предложение. Но сам его характер таков, что мне бы не хотелось попадаться на глаза вашим сотрудникам. Может быть, отойдем чуть в сторону?

Ее это заинтриговало, хотя в глубине души и шевельнулся непонятный страх. Да журналистка она или нет, в конце-то концов! Она не имеет права бояться, если есть возможность накопать «горячий» материал.

Мужчина двинулся в сторону проходного двора, Юля послушно пошла за ним следом. Во дворе они сели на скамеечку, слишком низкую для взрослых людей.

– Давайте познакомимся, – начал мужчина. – Меня зовут Григорий, а вас?

– Юля. Так я слушаю вас, Григорий.

– Видите ли, Юленька, я наблюдаю за вами уже давно. Я увидел вас впервые несколько месяцев назад и, представьте себе, влюбился. Да-да, не смейтесь, даже в наше циничное торгово-денежное время это еще иногда случается. С тех пор я часто прихожу сюда, к редакции, и жду, когда вы появитесь. Вы не должны пугаться, я не собираюсь предлагать вам ничего плохого. Вы – изумительная девушка, и я мог бы просто смотреть на вас издалека и считать себя счастливым. Но сейчас у меня появилась возможность оказать вам услугу. Собственно, именно поэтому я и решил познакомиться с вами.

– Какую услугу?

– Я могу сделать так, что о вас заговорят в журналистских кругах.

– У вас есть сенсационный материал? – сразу же загорелась Юля.

– Пока нет. Но он может появиться, если вы этого захотите.

– Я вас не понимаю, – нахмурилась девушка.

– А я объясню. У меня есть возможность взять интервью у Ратникова.

– Да что вы! – ахнула журналистка. – Нет, я вам не верю. Уже два года Ратников близко не подпускает к себе журналистов. Никому не удалось взять у него интервью с тех пор, как он перешел в команду Президента.

– Вот именно, – обаятельно улыбнулся Григорий. – Никому. Ни одного интервью за два года. Зато в прессе и по телевидению регулярно мелькает информация о том, что Ратников отказался беседовать с журналистами. Представляете, какой поднимется шум вокруг вашего имени, если вы станете единственной, ради кого недоступный Ратников сделает исключение?

– Но он же его не сделает, – неуверенно возразила она.

– Сделает. Если вы согласны, через три дня в вашей газете будет опубликовано это интервью. Хотите?

– Но я не понимаю… Нет, я вам не верю.

– Юленька, я не спрашиваю вас, верите вы мне или нет. Я спрашиваю пока только о том, хотите ли вы этого.

– Господи, конечно же, хочу. И спрашивать нечего. Но как вы это сделаете?

– Я сам возьму у него это интервью. Вы правы, вас он к себе не подпустит, как не подпустит вообще никого из журналистской братии. А я смогу это сделать. И передам вам кассету с записью нашей беседы. Вы подготовите материал к публикации, и там будет стоять ваше имя.

– Но это же обман! – возмутилась Юля. – И он раскроется моментально. Ратников прочтет газету и во всеуслышанье заявит, что интервью у него брала не Юлия Третьякова, а мужчина по имени Григорий.

– А вот это уже моя забота. И даю вам слово, что ничего такого не произойдет. Так как, Юленька? Решайтесь.

– А вам зачем это? – подозрительно спросила она, борясь с искушением согласиться немедленно и безоговорочно.

– Хочу сделать для вас что-нибудь хорошее, – обезоруживающе улыбнулся ее новый знакомый. – Вы ведь мне очень нравитесь. Я не набиваюсь на близкое знакомство, потому что понимаю: у такой красивой и талантливой девушки наверняка есть человек, которого она любит, который ей дорог и которого она вовсе не собирается бросать ради такого нелепого романтического чудака, как я. Я вовсе не витаю в облаках, как вам могло бы показаться, хотя и способен на сильные чувства и настоящую преданность. И мне доставило бы огромную радость, если бы я мог сделать для вас что-то нужное. Вот и все мои резоны.

– А гарантии? Как я смогу быть уверена, что на пленке будет голос именно Ратникова? Вдруг вы меня обманете?

– Если вы боитесь, я могу сделать видеозапись. Пусть вы не знаете его голос, но лицо-то…

В голове у Юли был полный сумбур. Слов нет, она хотела сделать этот материал. Это будет первым шагом на пути к славе, и шагом таким огромным! О ней начнут говорить как о журналистке, для которой нет закрытых дверей. Уж сколько маститых зубров об Ратникова зубы пообломали, всем им давали от ворот поворот, а она сумела! Но все равно как-то странно все это… Неожиданно.

Внезапно в голове у нее прояснилось, стало легко и просто. О чем тут раздумывать? Такой шанс бывает раз в жизни, и надо быть полной идиоткой, чтобы его упустить.

– Хорошо, – решительно сказала она. – Я согласна.

– Вот и славно. Послезавтра в это же время я буду ждать вас в этом же дворике. Вы получите видеокассету с интервью Ратникова.

– Что я вам буду должна за это?

– Господь с вами, Юленька! – возмущенно воскликнул Григорий. – Неужели вы и в бескорыстие не верите?

– Что ж, спасибо вам заранее, – сказала она, вставая. – Я очень надеюсь, что вы меня не подведете и не обманете.

Они вместе вышли из-под арки на тротуар. Юля свернула к метро, а ее новый знакомый перешел на противоположную сторону и сел в вишневый «Вольво».

Давно уже Михаил не выполнял таких трудных заданий. Хоть он и уверял Павла, что постоянно поддерживал форму, но разве можно сравнить внушение истеричным и готовым всему поверить женщинам, издерганным постоянными неурядицами и несчастьями, с тем, что ему предстояло в этот раз? Сегодня он должен был работать с сильными здоровыми мужчинами, которые никому не верят и в каждом видят врага. Но Михаил понимал, что должен это сделать, должен выполнить задание любой ценой, иначе Павел ему башку отвинтит. И денег, между прочим, не даст.

Заперев машину и поудобнее пристроив на плечо объемистую сумку с видеокамерой, Михаил глубоко вздохнул, на несколько секунд закрыл глаза, концентрируясь, и решительно вошел в подъезд многоэтажного кирпичного дома на Староконюшенном. Кодового замка на внутренней двери не было, да кому он нужен, если за этой дверью стоял плечистый накачанный охранник, на бедре которого красовалась расстегнутая кобура.

– Вы к кому? – строго спросил он, преграждая путь Михаилу.

Михаил молча посмотрел ему в глаза и вытащил из кармана пластиковую журналистскую карточку, на которой было написано: «Юлия Третьякова, корреспондент». Охранник был волевым парнем, и Михаилу пришлось посылать сильные импульсы один за другим, чтобы сломить сопротивление. Наконец тот взял протянутую карточку.

– Я должен вас записать, – сказал он вялым голосом.

– Конечно, – согласился Михаил.

Все правильно, на то и был расчет. Случись проверка, в журнале будет запись о том, что сюда приходила Юлия Третьякова. Охранник сделал запись в журнале и вернул карточку. Михаил сунул ее в карман и бодро зашагал к лифтам. Первый рубеж пройден. Теперь нужно прорваться в квартиру и заставить Ратникова говорить перед камерой то, что нужно. Хватит ли сил? Нет, должно хватить, нельзя расслабляться, а трусливые мысли надо гнать из головы.

В лифте Михаил снова закрыл глаза и постарался внутренне собраться. Автоматические двери плавно разъехались в разные стороны, и перед ним возник очередной телохранитель, оберегающий уже не всех жильцов дома, а только живущего на этом этаже советника Президента. На этот раз усилие потребовалось более мощное, охранник стоял как вкопанный и не отступал ни на шаг от лифта, хотя и силу не применял, что было хорошим признаком. «Отойди, – мысленно приказывал Михаил. – Сделай три шага назад, повернись, подойди к квартире Ратникова и позвони. Если спросят: «Кто?», пусть услышат в ответ твой голос. Отойди, повернись, позвони. Отойди».

Телохранитель послушно сделал три шага назад и позвонил в квартиру. Через минуту Михаил уже разговаривал с женой советника, которая оказалась легкой добычей, потому что совершенно не была готова к сопротивлению. Мило улыбаясь, она провела его по длинному коридору в глубь квартиры.

– Саша, к тебе гости, – сказала она, открывая перед Михаилом дверь в кабинет мужа.

Михаила окатила волна гнева, исходящая от Ратникова. Никаких гостей тот не ждал, тем более журналистов, которым вход в его квартиру вообще был категорически запрещен.

– Кто вы такой? Почему вас пропустили сюда? – раздраженно спросил Ратников.

– Александр Иванович, – мягким голосом начал Михаил…

Он был весь мокрый от напряжения, капли пота стекали по спине, длинные кудрявые волосы прилипли к влажной шее. Во время сложной работы нельзя было носить очки, чтобы стекла не рассеивали и не задерживали импульсы, и Михаил не очень четко видел предметы, находящиеся от него на удалении больше трех метров. Это его нервировало, но он старался не отвлекаться, полностью сосредоточившись на подавлении воли советника Президента. Все-таки заметно, что он два года с лишком находился в профессиональном простое. Он уже и забыл, как невероятно тяжела настоящая работа.

Но минут через двадцать он почувствовал, что владеет ситуацией полностью. Ратников в расслабленной позе сидел в кресле за своим рабочим столом и, глядя прямо в камеру, рассказывал о разногласиях в среде президентской команды. Периодически Михаил задавал ему вопросы, и голос его тоже попадал в запись. Но это не беда, звук в этих местах можно стереть и наложить голос Юли Третьяковой, если понадобится, конечно. Самое главное – Михаил не попадал в кадр, потому что стоял перед Ратниковым с камерой на плече.

Интервью закончилось. Михаил выключил камеру, спрятал ее в сумку и подошел к советнику совсем близко.

– Мы с вами хорошо поработали, – произнес он тихим, почти лишенным интонаций голосом. – И если вас кто-нибудь спросит, кому вы давали это интервью, вы будете говорить, что к вам приходила девушка, симпатичная молодая девушка по имени Юлия Третьякова. Вот, я вам оставляю визитку, чтобы вы не забыли, как ее зовут и из какой она газеты. А меня вы никогда не видели. Ведь не видели, правда же?

– Да, – затравленно кивнул Ратников.

Глаза его были устремлены в одну точку – в ту, где еще недавно горел красный огонек видеокамеры. Он находился под воздействием сильного гипноза, и сейчас ему можно было внушить все что угодно и заблокировать любые воспоминания.

– До свидания, Александр Иванович, – сказал Михаил. – Не надо меня провожать, я найду выход. Как только вы услышите, что хлопнула входная дверь, вы придете в себя. И все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Вы меня поняли?

– Да, – снова кивнул советник.

– Тогда попрощайтесь со мной.

– До свидания… Юля.

Михаил осторожно вышел из кабинета и на цыпочках двинулся к двери. Ему без труда удалось справиться с несколькими замками, которыми изнутри была увешана входная дверь. Выйдя на лестничную площадку, он постарался хлопнуть дверью как можно громче, чтобы Ратников наверняка услышал сигнал, по которому, в соответствии с программой, должен выйти из транса. А то еще, не приведи Господь, жена зайдет к нему, а он сидит с вытаращенными глазами и полудурочным лицом…

Михаил Давидович Ларкин хорошо понимал, кому и чему обязан своим благосостоянием, и не строил на сей счет никаких иллюзий. Его необыкновенный дар проявился в период полового созревания, и Миша, ничуть не испугавшись, быстро приспособил его к получению хороших отметок в школе. Точно так же лихо он прорвался в технический вуз, потому что тихим еврейским мальчикам в начале семидесятых вход в престижные гуманитарные вузы был закрыт. В физике и математике он тянул слабо, но отметки на экзаменах получал вполне приличные, без стипендии, во всяком случае, не сидел. Самое главное было – идти на экзамен последним в группе, чтобы никто из студентов не слышал, какую чушь он нес. Однако наличие диплома знаний ему не прибавило, и после распределения в КБ жизнь стала совсем тусклой. Начальники его ругали, коллеги недоуменно пожимали плечами, видя его безграмотные проекты, и при любой возможности его переводили с места на место, чтобы избавиться от балласта и освободить должность для более толкового инженера. И здесь даже его необыкновенные способности были бессильны, потому что никаким гипнотическим воздействием нельзя было заставить работать прибор, выполненный по его чертежам.

Но Мише повезло, потому что мама его работала костюмером в театре, который частенько выезжал на зарубежные гастроли. Маму на эти гастроли, натурально, не брали, в театре были и другие костюмеры, у которых анкетка была получше. Но зато Ираида Исааковна была душой театральных кулис, ее обожала вся труппа, с ней делились радостями и проблемами, на ее плече выплакивали обиды, ей шепотом передавали все сплетни и слухи. Миша с самого детства любил бывать у матери на работе, и его, кудрявого пухлощекого ангелочка, баловали, сажали на колени, угощали конфетами и апельсинами, а в восемь лет он даже играл крошечную роль в спектакле. И, став взрослым, Миша Ларкин не перестал наведываться в театр, где ему всегда были рады, потому что по-прежнему обожали Ираиду Исааковну и переносили свою любовь и доверие на ее сына, при котором не стеснялись обсуждать свои дела.

Однажды, когда Миша сменил уже пять или шесть мест работы, его вызвал к себе заведующий сектором, в кабинете которого находился какой-то незнакомый человек.

– А вот и наш Михаил Давидович, – почему-то радостно сообщил завсектором, поднимаясь со своего места. – Вы тут поговорите, я вас оставлю, мешать не буду.

Гость оказался сотрудником КГБ и вежливо так, интеллигентно предложил Ларкину повнимательнее прислушиваться к разговорам, которые ведут актеры и прочие работники театра, особенно накануне выезда на гастроли. Не собирается ли кто-нибудь из них вывезти контрабандой ценности? Не приобретают ли они валюту для покупок в западных магазинах? Не высказывает ли кто из них страшного намерения стать невозвращенцем?

– Вы же понимаете, Михаил Давидович, – мягко говорил человек из КГБ, – вы такой плохой инженер, что перед вами маячит реальная опасность потерять место и остаться без работы. Вас футболят из одного учреждения в другое, переводят из сектора в сектор и просто не знают, что с вами делать. В конце концов найдется принципиальный руководитель, который просто уволит вас за профнепригодность, а с такой записью в трудовой книжке вас больше никуда не возьмут. Только если сторожем. Но вы ведь не хотите работать сторожем, правда?

– Правда, – честно ответил Миша. – Сторожем не хочу.

– Ну вот видите. Если вы будете нам помогать, отдел кадров получит указание, и вас больше никто никогда не тронет. Даже на работу сможете ходить не каждый день. Будете брать чертежи на дом, вам разрешат, а уж о том, чтобы ваши проекты выглядели прилично, наша организация позаботится. Кстати, поделитесь секретом, как вам удалось закончить институт и получить диплом инженера при таких чудовищно слабых знаниях? Взятки давали преподавателям?

– Что вы, какие взятки! – от души рассмеялся Михаил, и внезапно, подчиняясь какому-то неясному побуждению, взял да и рассказал этому комитетчику, каким образом ухитрялся получать отметки на экзаменах.

В глубине души он подозревал, что комитетчик ему не поверит и сочтет его рассказ остроумной выдумкой, но тот отнесся к Мишиному признанию неожиданно серьезно.

– Это очень интересно, – задумчиво произнес он. – А вы могли бы подъехать ко мне на работу, чтобы мы поговорили об этом более предметно?

В чем должен заключаться смысл «предметности», Миша не уловил, но согласился без колебаний. Он считал, что связь с такой могущественной организацией, как КГБ, может стать существенным подспорьем для тихого еврейского мальчика, не обладающего способностями к точным наукам и, по сути, не имеющего в руках никакой профессии, вообще ничего, кроме не отоваренного знаниями диплома.

Комитетчик назначил ему приехать для дальнейших переговоров и оставил бумажку с адресом. Миша удивился, что адрес этот был вовсе не на Лубянке, но ничего не спросил. Если он решил, что с комитетом нужно дружить, то негоже с первого же момента проявлять подозрительность и задавать лишние вопросы.

На следующий день Ларкин отправился по указанному адресу. Это оказался обыкновенный жилой дом. Найдя нужную квартиру, он позвонил, но дверь ему открыл не вчерашний знакомец, а совсем другой человек, назвавшийся Павлом Дмитриевичем. И говорил с ним этот человек не о театре и гастролях, не о стукачестве и доносах, а о его необыкновенном даре. В первый день все ограничилось беседой, но Павел Дмитриевич сказал, что нужно провести серию испытаний, и попросил прийти завтра.

Назавтра в этой квартире, кроме Павла Дмитриевича, Ларкин увидел еще двоих – мужчину и женщину. Ему предложили продемонстрировать на них то, что он умеет. Для чистоты эксперимента Миша должен был сначала написать на листке бумаги то, что он собирался им внушить, а потом уже начинать действовать. По окончании эксперимента листок вынимался из запечатанного конверта, и написанное сличалось с реальным результатом. Павел Дмитриевич остался очень доволен. Он проводил мужчину и женщину, а Мишу попросил задержаться.

– Михаил, – сказал он Ларкину, – я предлагаю вам забыть все, что с вами происходило до сегодняшнего дня, и начать новую жизнь. Никаких проектов и чертежей, никаких выволочек от начальства и переводов с места на место. Оставьте все это в прошлом. Я предлагаю вам настоящую мужскую жизнь, при которой над вами больше не будет висеть дамоклов меч вашего убогого образования и вашей национальности. Согласитесь, в нашем обществе это немаловажно.

– Что я должен буду делать? – с готовностью спросил Миша.

– Вы будете работать на тихой незаметной должности, потому что даже мы не можем спасти вас от статьи за тунеядство. Но я обещаю вам, что работа будет легкой и необременительной, а главное – не требующей специальных знаний. У вас будет достаточно свободного времени, и это свободное время вы иногда, подчеркиваю – только иногда, будете тратить на выполнение моих заданий, связанных с использованием ваших необыкновенных способностей. О нашем сотрудничестве будем знать только мы с вами, так что если вы опасаетесь за свою репутацию, то могу вас заверить: с этим все будет в порядке. А выполнение наших заданий будет оплачиваться очень хорошо. Очень, – со значением повторил он.

– А… какого рода будут задания? – робко спросил Миша, чувствуя, что от страха пол уходит из-под ног.

Он никогда не стремился к настоящей мужской жизни, вестерны про ковбоев и боевики про шпионов его не привлекали, он хотел быть сытым, респектабельным и богатым, вот и все. А в этой непонятной мужской жизни нужно, наверное, бегать, стрелять, устраивать гонки на автомобилях… По физкультуре у него всегда была «тройка», которую он получал не за удовлетворительные результаты в беге и прыжках, а единственно за добросовестное посещение занятий в спортзале и на стадионе.

– Я же вам объяснил, задания будут связаны только с использованием вашего природного дара.

– И никаких засад и погонь? – недоверчиво переспросил Ларкин.

– А вам очень хочется пострелять? – тонко улыбнулся Павел Дмитриевич. – Это можно устроить.

– Нет-нет, – испугался Миша. – Совсем не хочется. Наоборот.

– Ну вот и отлично. Я прошу вас принять решение прямо сейчас. Вы подумайте и скажите мне, соглашаетесь вы или отказываетесь. Но при принятии решения я прошу вас иметь в виду следующие обстоятельства. Первое: отказавшись, вы обрекаете себя на многолетнее прозябание в разных КБ, откуда вас будут все время выживать. Второе: согласившись, вы сможете обеспечить себе спокойное существование в достатке и комфорте. И третье: если вы откажетесь, то всю жизнь будете сами себя презирать за то, что получили диплом фактически незаконно, вам придется стыдиться того, как вы использовали свой дар. Тогда как сотрудничая с нами, вы будете чувствовать себя нужным, полезным, вас будут уважать и ценить, потому что вы являетесь уникальным человеком. И эта уникальность позволит вам не только жить в роскоши, но и гордиться собой. А теперь подумайте, а я пока сварю кофе.

Павел Дмитриевич вышел на кухню, оставив Мишу в комнате одного. Голова у него кружилась от свалившихся в такой короткий срок неожиданностей. С одной стороны, какие-то хитрые задания… Но с другой – не видеть больше этого кульмана, не ходить в ненавистное КБ. И деньги… Короче, размышлял Миша Ларкин недолго, минут десять, наверное. И уже через две недели навсегда распрощался с инженерно-конструкторской деятельностью. Теперь он работал в бюро пропусков какого-то хитрого закрытого учреждения. Образования никакого для этого не требовалось. Принимай заявки от сотрудников, а когда ожидаемый посетитель является – выписывай ему пропуск, предварительно проверив паспорт, вот и вся забота. И никакой головной боли. Зарплата, правда, девяносто рублей, но ведь Павел Дмитриевич обещал, что за выполнение заданий оплата будет совсем другой.

Обещание Павел Дмитриевич сдержал, и очень скоро. Мише показали человека, назвали его имя и велели «поработать» с ним. Миша все сделал как надо, завел этого человека в ресторан, заставил его открыть «дипломат» и дать прочесть все находящиеся в нем документы, потом внести в эти документы кое-какие поправки. А потом к ним за столик подсели двое незнакомых мужчин. У одного из них был фотоаппарат, и Миша сфотографировал всех троих за дружеской беседой с бокалами вина в руках. Через два дня крупное уголовное дело по многомиллионным хищениям и взяткам развалилось, доказательства оказались слабоватыми, и все арестованные вышли на свободу. Миша понимал, что следователя, с которым он «работал», как следует припугнули фотографиями, на которых он весело распивал спиртное в дорогом ресторане в обществе воротил теневого бизнеса. А еще через день Павел Дмитриевич передал Михаилу конверт с такой суммой, которая ему даже не снилась, хотя помечтать Ларкин любил, особенно перед сном.

Убедившись, что природный дар можно выгодно эксплуатировать, Михаил занялся экспериментами, так как подозревал в себе наличие невыявленных резервов. Отдавался он этому занятию вдохновенно, не жалел ни времени, ни труда, и через некоторое время выяснилось, что резервы действительно есть. И какие! Например, после получасового облучения под лампой для искусственного загара он мог безошибочно обнаруживать в незнакомом помещении тщательно спрятанный предмет, если рядом находился человек, который к этому предмету хоть когда-нибудь прикасался. Эффект от воздействия лампы держался двое суток, потом проходил. А если в течение двух дней принимать антибиотики, то появлялась способность мысленного внушения. Он мог ничего не говорить вслух, а человек все делал, как ему внушалось. Беспрерывные эксперименты с различными лекарствами привели к появлению аллергических прыщей на спине, но зато Михаил точно установил, какие таблетки и в каких количествах нужно пить, чтобы объекту воздействия чудились голоса и еще Бог знает что. Ларкин не уставал самосовершенствоваться и уже через два года стал экстрасенсом-гипнотизером высочайшего класса.

А задания становились все сложнее и сложнее, правда, и плата за их выполнение делалась все выше. В восемьдесят шестом по его воле пролилась первая кровь… Но он уже вошел в азарт. Ему больше не было страшно.