Это была классическая «многоходовка», какие разрабатывались и разыгрывались неоднократно. Несколько лет назад при помощи такой «многоходовки» команда Виктора Алексеевича Гордеева вытащила в Москву и задержала с поличным при покушении на убийство Насти Каменской профессионального киллера с большим стажем – Галла. Был известен человек, имеющий возможность через несколько звеньев выйти на Галла, этот человек был поставлен перед необходимостью использовать киллера, для чего Галла нужно было вызвать в Москву, ибо постоянное место жительства было у него в Петербурге. Потом путем ряда сложных обходных маневров Галл был спровоцирован на то, чтобы попытаться убить Анастасию Каменскую, причем сделать это лично самому, не перепоручая помощникам и пособникам. После задержания убийцы Настя мысленно поблагодарила природу за то, что волосы у нее не имеют склонности к ранней седине. Она была уверена, что могла бы стать совершенно седой, потому что провела несколько часов наедине с человеком, который пришел специально, чтобы убить ее, и даже не скрывал этого.

Совсем недавно при помощи такой же комбинации им удалось задержать другого убийцу, но оба эти случая были проще, чем та комбинация, которую они разыгрывали сейчас. Потому что в тех двух случаях убийцы были связаны отношениями подчиненности с теми, кто их вызывал в Москву. Главной задачей было заставить «хозяина» вызвать убийцу, а уж в том, что тот приедет, сомневаться не приходилось. Теперь же нужно было не только заставить генерала Минаева вызвать Павла Сауляка. Надо было быть уверенным в том, что Павел его послушается. А этой уверенности как раз и не было. Оставалось только надеяться.

Жившую по соседству с Минаевым молодую актрису Ирочку Асланову нашел неунывающий, изобретательный и склонный к авантюрам Коля Селуянов. Он же, запершись в своей квартире, изготовил фотографии, ловко смонтированные из разных кадров таким образом, что выходило, будто Яковлев и Обидин действительно таскаются следом за генералом. По части фотомонтажа Селуянов был большим любителем и ловко им пользовался. Правда, фотографии, сделанные на Петровке, были подлинными, людей Чинцова и в самом деле вызывали, с ними беседовал все тот же Селуянов. У генерала Минаева могли оказаться знакомые в ГУВД, поэтому эту часть комбинации следовало обставлять максимально правдоподобно, чтобы обман ни в коем случае не раскрылся.

Но Юра Коротков все-таки оказался провидцем. Стасов, несмотря на уговоры и предупреждения, конечно же, рассказал все Анастасии. Причем не скрывал своего намерения с самого начала.

– Ребята, поймите, – говорил он Юре и Николаю, – когда работаешь сложную комбинацию, нельзя ставить ее успех в зависимость от случайностей. Нельзя ничего скрывать от Насти, иначе все может сорваться из-за нелепого недоразумения. Она скажет одно неверное слово, сделает один неверный шаг – и все полетит к черту.

– Гордеев не велит, – вяло сопротивлялись оперативники. – Он нам головы поотрывает, если мы ей проболтаемся.

– А вы молчите. Я сам проболтаюсь. С меня какой спрос?

Они препирались долго, но больше для очистки совести. В конце концов очевидно, что Владислав прав.

Ирочка Асланова начала с Минаевыми игру в обмен квартирами и быстренько подписала со Стасовым договор, который должен был выполнять функцию охранной грамоты. За это актриса одного из московских театров была вознаграждена внеочередной постановкой квартиры на охрану в ПЦО, отметкой о прохождении ежегодного техосмотра ее автомобиля и комплиментами по поводу ее артистического дарования.

После этого Стасов немедленно сел на «хвост» Антону Андреевичу, не особо стараясь прятаться, но и не нарываясь. Все должно выглядеть естественно. В конце второго дня Владислав понял, что Минаев его засек, в начале третьего дня появились наружники, а к концу третьего дня как раз и разыгралась сцена в конспиративной квартире генерала. Все прошло даже более благопристойно, чем ожидал Стасов, который совершенно серьезно готовился к тому, что его будут бить. И, как говаривал великий Остап Ибрагимович, «возможно, ногами». Обошлось без битья. Владислав изо всех сил разыгрывал удивление и смущение, узнав, что объект, за которым он следит по заказу Ирины Вениаминовны Аслановой, является не больше не меньше как генералом ФСБ. Потом пришла очередь картины под названием «Профессиональная солидарность», или «Не могу молчать». Загвоздка была в третьем действии. По замыслу авторов спектакля оно должно было играться под лозунгом «Ты – мне, я – тебе», но тут уже многое зависело от самого Минаева. Затея могла и провалиться. Он мог не испугаться. Мог не обратиться к Стасову за содействием. Мог просто не поверить. Он мог сделать все что угодно.

К счастью, не сделал. Двадцать лет сыщицкого стажа даром не прошли, Владислав Стасов всегда славился своим умением выполнять поставленные перед ним задачи. Он был изобретателен, пластичен, виртуозен, чутко угадывал настроение собеседника и ход его мыслей, и если бы работникам уголовного розыска давали специальных «Оскаров» за артистичность, он несомненно ушел бы на пенсию лауреатом.

Но на пенсию он ушел никому не известным подполковником.

Павла Сауляка «встречали» на всех вокзалах и в аэропортах. Его не должны были задерживать. Только зафиксировать прибытие и вести дальнейшее наблюдение. Генерал Минаев остался под присмотром Коли Селуянова. Стасова он теперь знал в лицо, а Коротков не рисковал светиться, ибо Минаев в любую минуту мог встретиться с Чинцовым, а рядом с Чинцовым обязательно окажется либо Яковлев, либо Обидин, которые прекрасно помнят Юру по Самаре и Уральску.

На следующий день после встречи со Стасовым генерал посетил дом в Графском переулке. Селуянов смог определить только этаж, но на этаже находилось четыре квартиры, и в какую из них заходил Антон Андреевич, ему установить не удалось. Убедившись, что из Графского переулка Минаев отправился домой, Коля спокойно развернулся и поехал в отделение милиции муниципального округа «Алексеевский». Уже через полтора часа он знал, кто живет в этих четырех квартирах, а девочки из паспортной службы обещали помочь с фотографиями. В двух из четырех квартир жили коренные москвичи, в других двух – приезжие, но жили они в этом доме давно и уже успели хотя бы раз обновить либо паспорт, либо фотографию.

Сидя в теплом кабинете, Селуянов мужественно боролся со сном, голодом и желанием выпить. Именно в такой последовательности. Потому что больше всего ему хотелось спать. Если нельзя поспать, то хотя бы поесть. А если и этого нельзя, то налейте мне стакан, чтобы я сразу забыл и про сон, и про еду. И вообще про все. Про детей, которых бывшая жена увезла в другой город к новому мужу. Про пустую огромную квартиру, в которую не хочется возвращаться, потому что там пыль, скука и одиночество. И там никогда не пахнет вкусной едой. Кроме тех дней, конечно, когда туда приезжает с ночевкой закадычный и задушевный друг Юрка Коротков, у которого, наоборот, в квартире теснота, скандалы и болезни. Никакой скуки и уже тем более никакого одиночества. Юрка любит вкусно поесть и умеет эту вкусную еду приготовить, а он, Селуянов, только есть умеет. Насчет приготовить у него всегда было туго. Но в отличие от большинства сыщиков, вынужденных питаться от случая к случаю чем Бог пошлет и умеющих есть все, что дают, Коля Селуянов не мог есть то, что ему не нравилось. Он не мог есть невкусную еду. Даже если был очень голоден. Поэтому он пил. Сначала чтобы заглушить любовь к жене и тоску по детям. Потом – чтобы заглушить голод. Потом – чтобы не плакать от одиночества. А потом привык. Но норму свою знал и соблюдал ее неукоснительно. Во время работы – ни капли. Только вечером, дома. Стакан, распределенный на три порции. Двести пятьдесят граммов в три приема.

– Коля, вы спите? – раздался у него над ухом девичий голосок.

Николай встряхнулся, с удивлением поняв, что действительно уснул. Он смущенно взглянул на молодую женщину, стоящую перед ним с пачкой картонных карточек. Стройная, невысокая, упакованная в серые форменные брючки, голубая рубашечка заправлена внутрь, тугой пояс подчеркивает тонкую талию. На плечах лейтенантские погоны. Фигурка – загляденье. Мордашка, правда, подкачала. Даже очень.

Он взял у нее карточки с наклеенными в углу фотографиями и почти сразу наткнулся на знакомое лицо. Нет, не то чтобы знакомое, он никогда этого человека не видел. Но он его знал. Длинные кудрявые волосы, высокие залысины. Темные очки. Ларкин Михаил Давидович.

Николай почувствовал, как огромная тяжесть свалилась с плеч. Все, теперь можно идти домой и спать. Спать. Спать. Потом поесть. И опять спать. Ларкин по описанию проходит в эпизодах с Юрцевым и с Базановым. За ним можно пускать наружников, подключая их официальным способом, ничего не скрывая и никого не обманывая. Павла «обеспечивают» по линии Коновалова. Ларкина «прикроют» силами ГУВД. А Минаев останется в стороне. Он больше не нужен. Можно больше не следить за ним.

Николай поднял на стоящую перед ним молодую женщину усталые глаза.

– Как вас зовут? – внезапно спросил он.

– Валя, – улыбнулась в ответ она. Улыбка у нее была некрасивая, как, впрочем, и лицо в целом.

– Вы замужем?

– Нет.

Она не удивилась его вопросу. И это Селуянову понравилось.

– А сегодня вы заняты?

– Вечером? – уточнила Валя.

– И вечером, и ночью. До утра.

Николай был предельно точен в своих предложениях. Он считал, что намеки и недомолвки недостойны мужчины.

– До утра я свободна, – ответила она очень серьезно. – Но я не уверена, что вам имеет смысл связываться со мной.

– Почему? Вы больны СПИДом?

«Глаза, не закрывайтесь. Мне еще нужно добраться до дома. Мне еще нужно договориться с этой страшненькой, но ужасно аппетитненькой Валечкой, чтобы она довезла меня, накормила и осталась на ночь».

– Нет, я здорова. Но у меня трудный характер.

– В чем это проявляется?

– Я не переношу вещей, принадлежащих другим женщинам.

Все было сказано предельно ясно. Если у тебя жена уехала в командировку и ты хочешь быстренько перепихнуться на стороне, то не приглашай меня в свою квартиру и вообще ничего мне не предлагай. Селуянов улыбнулся.

– В моей квартире уже четыре года нет ни одной женской вещи. Там много места, много книг, много пыли и много одиночества. Вы водите машину, Валечка?

– Обязательно, – кивнула она. – По-моему, я научилась этому раньше, чем выучила алфавит. Мой отец – инструктор вождения.

– И вы отвезете меня домой? А то у меня глаза слипаются.

– Отвезу.

– И приготовите мне ужин?

– Если у вас есть продукты.

– А если нет? Я не помню, но, кажется, у меня ничего нет.

– Значит, их надо купить по дороге. Что еще входит в программу?

– Не хочу вас обманывать, поэтому больше ничего не обещаю. Я смертельно устал. Вы не обидитесь?

– Я похожа на сексуальную маньячку? – снова улыбнулась она.

На этот раз ее улыбка почему-то показалась Селуянову просто восхитительной. И почему она ему в первый раз не понравилась? Дурак он, ничего в женской красоте не понимает.

– Нет, – сказал он очень серьезно и мягко, – вы не похожи на сексуальную маньячку. Вы похожи на женщину, которая мне просто необходима. Пожалуйста, не отказывайте мне.

– Я не отказываю.

– Сколько вам лет, Валя?

– Двадцать четыре.

– Я старше вас на тринадцать лет. На целых тринадцать долгих лет, наполненных грязью, кровью, трупами, страданиями, водкой и матом. Вас это не отталкивает?

– Посмотрим, – усмехнулась она. – Если не понравится, тогда решим, как быть.

Николай позвонил полковнику Гордееву, получил благодарность и разрешение отправляться домой, с трудом дотащил свое отяжелевшее после нескольких суток на ногах тело до машины, плюхнулся на заднее сиденье и отрубился, едва успев пробормотать севшей за руль Валентине свой адрес.

Проснулся он бодрым и веселым, но долго не мог сообразить, где находится и почему так затекли ноги. Потом пришел в себя и разобрался, что лежит в собственной машине, на заднем сиденье, заботливо укрытый пледом. Кинул взгляд на часы и ужаснулся – второй час ночи. Ничего себе поспал усталый сыщик! Постепенно мозги начали шевелиться, он вспомнил девушку из паспортной службы, которая должна была везти его домой. Так везла она его или только собиралась? Николай выглянул на улицу – машина стояла возле его дома. А плед? Он откуда взялся? Это же его плед, он всегда лежит в большой комнате на диване, им Коротков укрывается, когда остается ночевать.

А девушка-то где? Отчаялась его разбудить, обиделась и уехала домой. Точно, так оно и было. Ах, как неловко вышло! Стоп. А плед? Ничего не понятно. Ладно, нечего тут рассиживаться, надо домой ползти.

Однако поднявшись в лифте на свой этаж, Селуянов обнаружил, что ключей от квартиры в кармане нет. Это было неприятно. Но уже в следующую секунду плед, непонятно как перекочевавший с дивана в автомобиль, соединился с ключами, и Николай радостно принялся давить кнопку звонка. Дверь открылась почти сразу. Валя, одетая в его старые спортивные брюки и такую же старую майку, стояла перед ним с тряпкой в руках.

– Проснулся? – ласково улыбнулась она. – Ну и грязищу ты развел у себя в квартире. Ты когда в последний раз убирал?

– Никогда, – признался Селуянов, ликуя, оттого что все обошлось, она не обиделась и не уехала. – До развода жена убирала, а у меня самого руки не доходят. Ты не сердишься?

– С чего бы?

– Ну как… Пригласил девушку в гости, а сам уснул.

– Так ты же меня не в гости позвал, а в домработницы. Довезти до дома, приготовить поесть, купить продукты. Твои слова?

– Мои, – Селуянов смутился еще сильнее. – Но насчет уборки мы не договаривались.

– А это моя инициатива. С тебя причитается за это большой торт.

И вдруг Коле стало так легко и хорошо, как не было уже давно. Еще с тех пор, как он ухаживал за своей женой. Когда они поженились, его жизнь превратилась в ад, заполненный ревностью, ревностью и ревностью. Двадцать четыре часа в сутки. Семь дней в неделю. Двенадцать месяцев в году. Его жена была невероятно, вызывающе красива, и Коля все никак не мог поверить, что она вышла за него замуж по любви, все искал подвох, постоянно подозревал ее в неверности, во лжи, в корысти. И даже после того, как она забрала обоих детей и ушла от него, он продолжал любить ее и умирать от ревности. За четыре года это прошло, но радость и легкость так и не вернулись. А сейчас…

Зайдя на кухню, он понял, что по дороге домой они заезжали в магазины. На плите, на маленьком огне, стояли четыре большие кастрюли.

– Я как увидела твое кухонное хозяйство, сразу поняла, что ты ходишь вечно голодным. Решила приготовить тебе еду хотя бы на неделю, – пояснила Валя, заходя в кухню следом за ним. – Вот в этой кастрюле суп, вот здесь – жаркое из баранины с картошкой. Здесь тушеное мясо с овощами, гарнир сделаешь на свой вкус, макароны или рис. Здесь – рыба, я ее пожарила и положила немного потушиться в сметанном соусе. Ты сейчас что будешь?

– Жаркое. Нет, мясо. Нет, рыбу, – заметался Селуянов, чувствуя голодное головокружение. – Все. Мне кажется, я могу съесть все. Давай начнем с супа, а там поглядим.

Они съели по тарелке супа. Потом поглядели. Только не на выбор вторых блюд, а друг на друга. Одновременно молча встали и отправились в постель.

Утром Николай Селуянов впервые за много-много лет понял, что такое проснуться счастливым.

Трижды в день на стол полковнику Гордееву ложились сводки наружного наблюдения за Михаилом Ларкиным. Вел себя Ларкин как-то непонятно и бессистемно, ходил по улицам, магазинам, особенно крупным, но ничего не покупал. Заходил в дешевенькие забегаловки, пил отвратительный полуостывший кофе, вяло жевал предлагаемые посетителям образцы кулинарного искусства, снова ходил по улицам. Никакой географической направленности в этих хождениях не было. Сначала наружники заподозрили было, что Михаил Давидович крутится возле определенного места, может быть, ищет возможности с кем-то встретиться или подобраться к тайнику, все-таки ходьбу-то свою он начал после визита контрразведчика Минаева, так что и шпионские страсти полностью исключать нельзя. Однако подозрение это никакого подтверждения не нашло. Ларкин то ездил в Сокольники, то в Парк Горького, то на ВДНХ, то на ярмарку в Коньково или на Петровско-Разумовскую. А то вдруг начинал избегать людных мест, тихо бродил по аллеям Бульварного кольца, подолгу засиживаясь на лавочках. Короче говоря, ничего не понятно.

Прошло четыре дня, и Михаил Ларкин прекратил хаотические передвижения по городу. Наружники зафиксировали его встречу, очень короткую, с молодым человеком лет двадцати семи – тридцати, после которой Ларкин с видимым облегчением отправился домой, в Графский переулок. Молодой человек был в тот же день «отработан», но сведения о нем не вызвали у Гордеева и его сотрудников ничего, кроме тихого удивления. Виталий Князев торговал горячими сосисками и пивом в палатке, расположенной в переулке неподалеку от станции метро «Новокузнецкая». Наплыв народу небольшой, в основном покупатели одни и те же – высмотрели как-то раз палатку, рядом с которой стоят несколько столиков со стульями, и место не шумное, транспорт мимо не ездит, и сосиски горячие, и пиво холодное, и даже салатик овощной обязательно есть. К Князеву ходили перекусить работники расположенных поблизости учреждений, обменивались парой слов с продавцом, перекидывались шутками друг с другом. Что общего могло быть у такого парня с Ларкиным?

Решили подождать, авось прояснится. Но ничего не прояснялось. Ларкин снова засел дома. Значит, короткая двухминутная беседа с Князевым была венцом его длительных блужданий по городу. Что же в этом сосисочнике такого необыкновенного?

Сауляк вернулся в Москву и на всякий случай позвонил Минаеву прямо из аэропорта. Как знать, может быть, ему нельзя возвращаться ни в одну из двух квартир – ни в ту, где он прописан как Сауляк, ни в ту, которая оформлена на имя Кустова, вернувшегося из Бельгии после разрыва с очаровательной женой.

– Хорошо, что вы приехали, – обрадованно сказал Минаев. – Вы здесь очень нужны. Поезжайте домой, в ту квартиру, которая числится за вами по настоящим документам, и никуда не выходите некоторое время. Вы не должны выходить из квартиры, пока я не скажу.

– Почему?

– Потому. Это не телефонный разговор, Павел Дмитриевич. Поезжайте домой, запирайтесь в квартире и сидите тихонько. Трубку телефонную не снимайте, если будут звонить. И сами никому не звоните. Послезавтра ровно в двенадцать часов дня выходите из дома. В двенадцать ноль-пять возле аптеки мимо вас проедет машина, белые «Жигули», и чуть-чуть притормозит. Вы должны будете в нее сесть, вас привезут ко мне. Если вы сделаете все четко, никто не сможет сесть вам на «хвост», а попытки такие будут, это я вам гарантирую.

Павел не стал задавать больше никаких вопросов, послушно поехал домой, в проезд Черепановых, где в одной из старых панельных девятиэтажек была его квартира. Он чутко прислушивался к себе и понял, что обрадовался сигналу Минаева и вызову в Москву. Все опять становилось как прежде: у него появился руководитель, который будет отдавать приказания и ставить перед ним задачи, а его, Сауляка, дело – эти задачи выполнять как можно лучше. Минаев и раньше, сразу по возвращении Павла из колонии, пытался взять над ним руководство, но тогда ситуация была немного другая. Тогда у Павла была собственная задача, которую он считал необходимым выполнить во что бы то ни стало, поэтому он и корчил из себя строптивого и неуступчивого, не признающего ничьего верховенства. На самом деле то время, которое прошло после выполнения задания Минаева и ликвидации убийц Булатникова, далось Павлу ох как тяжело. Он привык подчиняться. Он привык, что за него все решают. Над ним и рядом с ним всегда был стратег, который определял задачи на перспективу, а Павел должен был эти задачи наилучшим образом выполнить, что он и делал всю свою сознательную жизнь, начиная от безусловного и беспрекословного подчинения отцу и до выполнения требований режима в колонии. И только эти последние недели… Сауляк не склонен был идеализировать сам себя и теперь отчетливо понимал, что строить свою жизнь самостоятельно он не может. Ему нужен начальник, руководитель. Ему нужен хозяин. И он будет служить ему как верный пес. Черт с ним, пусть это будет даже Минаев. Нужно только закончить то дело, которое он начал, уже немного осталось, а потом можно переходить в полное подчинение Антону Андреевичу. И все опять станет четко и понятно, как было раньше. В пустой квартире в проезде Черепановых не было даже хлеба: уезжая отсюда, он еще сам не знал, когда вернется, поэтому старательно выбросил все, что может испортиться или заплесневеть, вымыл и отключил холодильник. По дороге из аэропорта Павел кое-что прикупил, чтобы перебиться пару дней, а там видно будет. Все равно послезавтра ему придется ехать к Минаеву, а оттуда – как знать! – куда еще? Может быть, на другую квартиру, записанную на имя Кустова, а может быть, и совсем в другое место. Все зависит от того, что такое тут стряслось, из-за чего Минаев так срочно вызвал его в Москву.

Придя домой, Павел первым делом принял ванну, потом постелил на диван чистое белье и лег в постель. Почти все время он чувствовал огромную слабость и непроходящую потребность прилечь. Он знал, что это не связано с каким-либо заболеванием, здоровье у него было отменное, если не считать холецистита, который периодически давал очень неприятные обострения. Сауляк был невероятно вынослив, мог подолгу ходить и бегать, мог сутками обходиться без еды и сна. Но применение гипноза забирало у него все силы. Природа поскупилась, одаривая его способностями к воздействию на людей, и достижение даже слабенького результата требовало от него невероятного напряжения, после чего Павел чувствовал себя совсем больным.

Лежа в постели, он обводил глазами комнату и радовался, что сумел сохранить собранную родителями библиотеку. Это сейчас можно купить любую книжку, даже самую модную, без всяких проблем. А тогда, тридцать-сорок лет назад, хорошие книги и подписные издания доставались далеко не каждому. В те годы, которые семья провела за границей, им каждый месяц через посольство передавали тоненькую книжечку – несколько скрепленных вместе листочков белой глянцевой бумаги, на которых были отпечатаны названия и цены новых книг, вышедших в разных советских издательствах. Это называлось «Белый список». Отец ручкой отмечал интересующие его издания и возвращал книжечку в Россию. За годы службы в Венгрии и Чехословакии он собрал по «Белому списку» огромную библиотеку. Перед тем как спрятаться в колонию, Павел позаботился о том, чтобы библиотека осталась в надежных руках. Он оформил опеку над знакомым стариком библиофилом, забрал его из коммунальной квартиры, битком забитой беженцами и лимитчиками, и прописал к себе. Он знал, что оставляет квартиру и книги под хорошим присмотром. И молился только о том, чтобы старик за эти два года не умер. Старик, спасибо ему, дожил до освобождения Павла, и генерал Минаев, пока Сауляк приходил в себя на его даче, быстро все устроил. Павла прописали обратно в эту квартиру – поскольку опека была оформлена по всем правилам и на его иждивении находился старик, Сауляку, хоть и судимому, легко разрешили московскую прописку. Антон Андреевич позаботился о жилье для старика, и старая квартира в проезде Черепановых снова стала безраздельно принадлежать Павлу.

Он собрался было уже откинуть одеяло, чтобы встать и взять какую-нибудь книгу, но передумал. Слишком их много, хороших книг, чтение которых приносит успокоение и забвение. Не время сейчас. Сперва он разберется с той проблемой, которая внезапно возникла у Минаева. Потом доведет до конца начатое дело. Потом все войдет в привычную колею, Антон Андреевич, встав на место Булатникова, будет давать ему задания, а он будет их выполнять, поручая отдельные звенья комбинации Ларкину, Гарику или Карлу. Риты нет больше. Жаль. Кто же ее убил? И почему?

Павел машинально полез в карман куртки за блокнотом, где у него был записан телефон Анастасии. Может быть, убийца Риты уже найден? Ах да, Минаев не велел пользоваться телефоном. Ладно, можно подождать. Какая-то странная полоса началась в его жизни. Все приходится откладывать на потом. Позвонить насчет Риты – потом. Читать любимые книги – потом. И жить, наверное, тоже потом.

И когда же оно наступит, это расплывчатое «потом»?

Ко второй встрече Михаила Давидовича Ларкина с торговцем сосисками Виталием Князевым оперативники готовились так, как в свое время вся страна готовилась к юбилею Октября. Встреча состоялась, длилась она три с половиной часа и проходила в Графском переулке, в квартире Ларкина. Через два часа после встречи на стол полковника Гордеева легли две кассеты – видео– и магнитофонная. Технику для записи собирали с миру по нитке, а за «люльку» строителей, при помощи которой всю эту технику «присобачивали», пришлось просто платить наличными, выскребая из карманов десятитысячные купюры.

На экране видеоплейера Ларкин вполне мирно беседовал с Князевым. Правда, беседа была какой-то однобокой – говорил в основном Ларкин, а Князев лишь изредка подавал короткие реплики. Зато наблюдать за самим Князевым было очень интересно. У него была довольно живая мимика, в начале беседы с лица не сходила дурашливая ухмылка, он то и дело хихикал, строил Ларкину рожи и подмигивал. И вообще производил впечатление полного придурка. Постепенно дурашливость исчезла, лицо разгладилось, Князев больше не хихикал и не кривлялся. Он сидел в кресле напротив Ларкина, расслабленно положив руки на подлокотники, полуприкрыв глаза и мерно кивая в такт словам Михаила Давидовича. Потом Князев медленно встал и лег на диван, вытянувшись на спине. Со стороны казалось, что он спит, но он периодически поднимал то одну, то другую руку и делал какие-то непонятные жесты, после чего Ларкин одобрительно кивал, и Князев опускал руку. И так на трех кассетах.

Потом поставили видеозапись сначала и включили магнитофон, стараясь хотя бы приблизительно совместить звук и изображение. Полчаса шел разговор ни о чем. На экране Князев ухмылялся и подмигивал, а из магнитофона доносились фразы типа:

– У такого классного парня, как ты, наверное, нет проблем с девушками. Да?

– Уж конечно. Все мои.

– Вот об этом я и хочу с тобой поговорить, Виталий. Ты мне кажешься парнем надежным и ловким, с тобой можно иметь дело. Тебе я доверяю, а другим – нет.

– Уж это точно, – снова ухмылка и подмигивание.

– И если мы с тобой договоримся, то можем сделать хорошие деньги. Ты мне поверь, у тебя большой выбор знакомых девушек, а у меня есть идеи, как сделать так, чтобы они принесли нам с тобой большой и красивый доход. Ну как, согласен?

– А то!

Примерно минут через тридцать текст Ларкина слегка видоизменился, хотя тематика осталась той же.

– Если ты будешь меня слушаться, у нас все будет хорошо. Просто отлично. Ты должен довериться мне, ты должен поверить, что я хочу тебе добра, и ты должен меня слушаться во всем. Потому что только я знаю, что для тебя правильно, а что нет. И если ты станешь послушным орудием в моих руках, мы вместе сделаем невозможное. Мы станем самыми сильными и богатыми, и все будут нам подчиняться. Но для этого ты должен меня слушаться. Ты должен забыть все, что внутри тебя есть твоего собственного, личного, ты должен забыть все свои мысли и ощущения и довериться мне…

Князев уже не паясничал, сидел спокойно и изредка кивал в такт. Потом он лег на диван, а Ларкин продолжал:

– С этой минуты ты будешь слушаться только меня. В твоей голове больше не будет ни одной мысли, которую ты придумал сам. В ней будет звучать мой голос, и он будет давать тебе приказания, а ты будешь их выполнять….

И еще через час:

– Завтра ты должен будешь убить человека, который в определенное время выйдет из определенной квартиры. Это необходимо для того, чтобы мы с тобой могли начать наше дело и стать самыми сильными и богатыми. Этот человек может нам с тобой помешать, и его непременно надо убить, прежде чем мы начнем наше дело. Завтра ты поедешь к дому девятнадцать в проезде Черепановых, найдешь корпус три, поднимешься на пятый этаж и будешь ждать. Ровно в двенадцать из квартиры на пятом этаже выйдет мужчина…

– Проезд Черепановых, девятнадцать, корпус три – адрес Сауляка, – почти закричала Настя. – Он что, приехал? И Ларкин собирается его убить руками этого ухмыляющегося идиота?

Гордеев резко выключил магнитофон и сорвал телефонную трубку. Несколько минут в его кабинете стоял такой крик, что впору было уши зажимать.

– Твои люди спят на ходу! – орал он генералу Коновалову. – Ты для чего выставил посты на всех вокзалах и аэропортах? Чтобы они там девок клеили? Сауляк приехал, его дружки об этом знают, я об этом знаю, а ты – нет. Хотя ты должен был знать в первую очередь. Твое счастье, Александр Семенович, что у меня в кабинете женщина сидит, а то ты бы не такое от меня сейчас услышал. Вся операция чуть было не провалилась из-за твоих бездельников! Как вы могли его пропустить, я тебя спрашиваю? Фотография у каждого на руках, обе фамилии известны, а он прошел мимо вас как мимо столбов. Я откуда знаю? А это не твое дело, Александр Семенович. Ты и той информацией, которую я тебе дал, распорядиться как следует не смог. Я тебе своего лучшего сотрудника дал в бригаду, она такую огромную работу для тебя проделала, а все для чего? Чтобы ты все провалил на последнем этапе, потому что не обеспечил выделение нормальных толковых ребят на транспортные точки? Да плевать я хотел на то, что это не твои люди, а Щуплова. Ты лично должен был проконтролировать, каких ребят Щуплов дает. Ты что же, все заповеди сыщицкие позабывал в своем теплом кресле?

Настя понимала, что имеет в виду ее начальник. Дело, которое принимаешь и ведешь с самого начала, над которым думаешь день и ночь, теряя аппетит и сон, в конце концов становится твоим собственным настолько, что ты никого к нему не подпускаешь, не проверив предварительно надежность и добросовестность человека. Такое расследование – это творение, плод мук и радостей, как книга для писателя или картина для художника. Разве может так быть, чтобы писатель с легким сердцем бросил книгу, не дописав три последних главы и перепоручив это первому встречному? Мол, как напишет, так и ладно. И если уж так случится, что писатель по объективным причинам не может сам дописать эти три последних главы, тогда он непременно выберет самого способного литератора, долго и тщательно будет разъяснять ему замысел книги и подробно перечислять, что должно быть написано в тех последних главах. Все, что сможет, надиктует, а остальное тысячу раз перечитает и перепроверит. И в оперативной работе, если по вымученному и выстраданному тобой делу приходится какой-то кусок работы поручать другому, ты не жалеешь ни сил, ни времени, чтобы все ему растолковать, предупредить о возможных ошибках и осложнениях. И ревниво вглядываешься в этого человека, пытаясь понять, не разрушит ли он то, что ты с таким трудом и так долго выстраивал. Конечно, у генерала Коновалова нет возможности давать указания генералу Щуплову, дескать, этого сотрудника ставить на задание, а этого – нет. Щуплов сам в своем ведомстве хозяин. Но ведь можно было послать своих ребят на вокзалы и посмотреть, как работают щупловские орлы, не дремлют ли, не валяют ли дурака. И, заметив непорядок, написать докладную, потребовать усилить дисциплину, выделить других сотрудников, более опытных. Да мало ли способов контролировать, чтобы партнер не завалил твою операцию! А генерал Коновалов контролировать не стал, и именно об этом сейчас, багровея от гнева, кричал в телефонную трубку Виктор Алексеевич Гордеев.

А Настя, почти полностью отключившись от резкой телефонной перебранки, думала о дурашливом Виталии Князеве и интеллектуально недостаточном Кирилле Базанове. И чем больше думала, тем яснее становилось все, что произошло за последний месяц. Но это было так чудовищно! И совершенно невероятно…

Павел Сауляк знал цену не только минутам, но и секундам. И если Минаев рассчитал время, когда белые «Жигули» должны будут подхватить Павла возле аптеки, то нарушать график не следовало. Без пяти двенадцать он, полностью одетый, стоял в прихожей. Из кухни еле слышно доносилась музыка – он оставил включенным радио, чтобы услышать сигналы точного времени. С шестым сигналом он повернул замок и открыл входную дверь.

И сразу что-то произошло. Он даже не понял, что именно. На лестнице почему-то оказалось слишком много незнакомых людей, что-то хлопнуло, щелкнуло и зажужжало. Павел инстинктивно зажмурился и снова открыл глаза. На один пролет ниже трое дюжих парней держали четвертого, руки которого были скованы наручниками. Чуть выше, на ступеньках, стояли еще двое, в руках у одного из них Павел заметил пистолет с глушителем. На один пролет выше стояли еще двое с видеокамерой на плече. Таким образом, происхождение звуков Павел понял: хлопок – выстрел из пистолета с глушителем, щелчок – наручники, жужжание – камера. А в целом? Что здесь происходит?

– Сауляк Павел Дмитриевич? – обратился к нему тот оперативник, что стоял чуть выше задержанного. – Мы только что задержали человека, который пытался вас застрелить. Вы хотите дать показания сейчас и здесь или проедете с нами на Петровку?

Проехать на Петровку? Давать показания? А как же белые «Жигули», которые должны отвезти его к Минаеву? Он бросил взгляд на часы. Если бежать бегом, то можно еще успеть к тому моменту, когда машина будет проезжать мимо аптеки. Но кто ж ему позволит сбежать отсюда…

Тут же возник второй вопрос: его пытались убить? Кто? Впрочем, вопрос был в известной мере риторическим. Полтора месяца назад он сам говорил, что не удивится, если пол-России выстроится в очередь его убивать. Просто любопытно, как милиция пронюхала о готовящемся покушении. А они там молодцы, не дремлют. Разумеется, все это более чем некстати. И ехать на Петровку ему не с руки, но там хоть есть надежда встретить Анастасию. Она всегда относилась к нему с пониманием. И она прекрасно знает, что желающих убить Павла более чем достаточно. Своими глазами в Самаре видела. С ее помощью можно будет попытаться выпутаться из этой истории. Ведь сегодня им Павла обвинить не в чем. Только бы те, кто послал к нему этого наемника, не раскололись, только бы то, давнее, не выплыло.

– Мне все равно, – произнес он, даже не стараясь выглядеть спокойным. В конце концов, ему только что сказали, что его хотели убить. Какое уж тут спокойствие! – Как лучше для дела, так и поступайте. А кто этот человек?

– Некто Князев Виталий Сергеевич. Вы с ним незнакомы?

Оперативники, державшие Князева, резко встряхнули его, заставляя поднять голову и дать возможность Павлу увидеть его лицо.

– Нет, – покачал головой Сауляк. – Впервые вижу.

Внезапно снова навалилась слабость, ноги подогнулись, многодневная усталость соединилась с осознанием только что дыхнувшей в лицо смерти. Павел привалился спиной к стене и медленно осел на холодный каменный пол.

Настя не могла припомнить, когда она в последний раз нервничала так сильно, как сейчас. Она готовилась к разговору с Павлом и все никак не могла решить, как его построить. С чего начать? С каких карт ходить? Какие карты показывать, а какие до поры до времени припрятать? Мысли перескакивали с одного на другое, она не могла сосредоточиться и от этого начинала сердиться и нервничала еще больше.

Узнав, что Князев задержан с поличным при попытке выстрелить в Сауляка и все они дружною толпою двигаются с проезда Черепановых на Петровку, Настя заметалась по кабинету, потом отчаянно заколотила кулаком в стену, отделяющую ее кабинет от кабинета, где сидел Миша Доценко. Миша примчался тут же с перепуганным лицом.

– Что случилось, Анастасия Павловна?

– Мишенька, посмотрите внимательно кругом и заберите отсюда все предметы, пригодные для недобросовестного использования.

– Зачем? – изумился Доценко.

– Затем, что Сауляк владеет гипнозом. А вдруг я не сумею устоять? Он мне прикажет отдать ему табельное оружие – и я отдам. Представляете, что будет?

– А где ваше оружие?

– В сейфе лежит.

– Давайте сюда. Я к себе заберу. Нож есть?

– Есть, в столе лежит.

– Тоже давайте.

Миша ушел, унося с собой все, что по его и Настиному разумению мог бы использовать Сауляк, вогнав Каменскую в состояние оцепенения. Минуты шли, и Настя начала постепенно успокаиваться. В конце концов, не зря же говорят: кто осведомлен – тот вооружен. Она уже испытала на себе силу его воздействия и сумела с этим справиться. Значит, не так уж и страшно.