Григорий Валентинович Чинцов пребывал в состоянии, близком к панике. Один за другим сходили с дистанции самые крепкие и надежные помощники Малькова, его опора, как финансовая, так и идеологическая. Ни с того ни с сего покончил с собой Юрцев, прямо на нефтяном банкете взял и выпил какую-то отраву. Правда, очевидцы говорят, что он вообще был будто не в себе, выглядел плохо, за голову то и дело держался. Потом подошел к одному банкиру о кредите договариваться, банкир отказал. Юрцев отошел буквально на два шага, достал из кармана отраву и сунул в рот. Впрочем, может, и не сам он отравился, может, конкуренты его убрали. Крут был Олег Иванович покойный, ох крут, пощады от него никто не видел, вот и поквитались.

В тот же вечер Леня Изотов, депутат карманный, учудил, не иначе как с перепоя. Собственную родную жену под колеса пихнул! Бес, что ли, его попутал? Или ревность загрызла? Сидит теперь в камере, наплевать всем на его депутатскую неприкосновенность, когда он жену на глазах у сотни человек фактически убил. Ну дурак-то, Господи прости, вот дурак!

И Семенов, ублюдок безмозглый, на машине разбился. Смолоду он таким был, ничто его не могло уже переделать. Для всех правила писаны, только не для него. Нажраться – и за руль, вот и все, что он умеет.

Но это призошло три дня назад. А вчера, после того, как на всю страну показали выступление Президента на родине, повесился Женька Шабанов. Да кто ж поверит, что сам повесился! Помогли ему, нет сомнений. Переборщил Шабанов, он тоже меры не знает. Ведь сколько раз говорили ему: аккуратненько надо действовать, осторожненько, чтобы один шаг вперед сделать, надо предварительно два шага назад отступить. А он? Дорвался до простора, забыл обо всем, сделал из президентского визита на родину цирковое представление. Только дурак не догадается, что это все одних рук дело. Кто расписание составлял? Шабанов. Кто посоветовал Президенту с утра на кладбище поехать, родительским могилам поклониться? Тот, кто знал, что мороз в этих широтах часов до одиннадцати утра не слабеет, так что если на день обещают минус двадцать, то, значит, до полудня будет минус тридцать, а потом чуть потеплеет. Кто следит за тем, какие костюмы и обувь носит Президент, кто оценивает его внешний вид с точки зрения поддержания имиджа? Опять же Шабанов. Он и не посоветовал Президенту надевать ботинки на толстой подошве. И ходил Президент целый час по кладбищу в тридцатиградусный мороз в тонких кожаных туфлях. А кто текст выступления шлифовал? Все тот же Шабанов. Веселья ему мало, идиоту, решил клоунаду из президентского выступления устроить. Купил бы билет да в цирк сходил, если поржать любит и чувство юмора из ушей прет.

У Президента ведь не только враги, сторонники тоже есть, и немало их, ох немало. Вычислили они Женьку Шабанова. Жаль, что и говорить. Все-таки своя рука была прямо, можно сказать, у Президента за пазухой. Без Женьки трудно будет. Но, с другой стороны, поделом ему. Сам виноват.

Так рассуждал Григорий Валентинович еще сегодня ночью после того, как вчера поздно вечером узнал о смерти Шабанова. Но уже к обеду мысли его приобрели совсем другое направление. Потому что днем, часов около двух, его настигла страшная весть: человек из команды Малькова, которого сам Мальков прочил в случае своей победы на выборах на должность министра внутренних дел, стал жертвой сумасшедшего маньяка, напавшего на будущего министра прямо возле подъезда и выстрелившего в него несколько раз. Маньяк, разумеется, был тут же задержан, дело происходило в десять утра, и народу на улице было полно. Но от того, что маньяка схватили, легче не стало, потому что будущий министр внутренних дел скончался еще до приезда милиции и «Скорой помощи».

И тут Григорий Валентинович сообразил, что один за другим выбывают из игры все те, кто так боялся выхода из колонии Павла Сауляка. Те, в интересах кого несколько лет назад была проведена «чистка» руководства ряда регионов страны. Те, кто больше всех нагрел руки, сделав из этих регионов перевалочные пункты, через которые шел транзит оружия и наркотиков. Неужели кто-то узнал и начал планомерно убирать конкурентов?

Да нет же, оборвал себя Чинцов. Не может этого быть. Юрцев отравился сам, все это видели. Изотов тоже свою супружницу сам под колеса толкнул. Если уж посчитаться хотели, то с ней, а не с ним. Семенов сам в аварию попал, с ним в машине никого не было. Шабанов? Да, Шабанов вряд ли сам повесился, но тут скорее всего поработали люди из команды противника. Отомстили за то, что Президента подставил. А этот, последний, в которого маньяк стрелял? Маньяк – он и есть маньяк. Гнать нужно глупые мысли из головы, решительно сказал себе Григорий Валентинович. Ничего не происходит. Просто совпадение.

Но не так-то просто было отделаться от подозрений. И первое подозрение, конечно, пало на Сауляка. Но уже через пару минут Чинцов опомнился и рассмеялся. При чем тут Павел? Зачем ему это? Понятно было бы, если бы Сауляк начал деньги вымогать за свое молчание. А убирая этих людей, какую выгоду он получает? Да никакой. Они лично ему ничего плохого не сделали, так что счеты сводить с ними ему незачем. А сам факт, что Павел вышел на связь и предложил небезвозмездную помощь, говорит только о том, что он – человек трезвомыслящий, практичный и лишенный глупых сантиментов. Нет, уж кто-кто, а Павел Сауляк ко всему этому ни малейшего отношения не имеет.

Однако следовало подумать о том, что в команде Малькова стало на пять человек меньше. И выбыли именно те пятеро, кто давал на предвыборную кампанию самые большие суммы. За спиной Малькова стоит криминальный капитал, нажитый торговлей оружием, наркотиками и живым товаром. Почти за каждым кандидатом какой-то капитал стоит, и разница заключается только в степени его криминальности. За одними кандидатами в президенты – нефть и газ, за другими – тяжелая промышленность, за третьими – оборонка, за четвертыми – банки. Каждая группировка преследует свои интересы, каждой нужен свой президент, тут все понятно.

Давно, еще во времена советской власти, существовала группа людей, организовавшая «окна» на границах и таможнях и бравшая за предоставление возможности попользоваться этими «окнами» солидную мзду. В условиях тотального дефицита товаров процветала спекуляция, а через эти «окошечки» энтузиасты спекулятивного дела сновали туда-сюда в страны бывшего соцлагеря и ввозили в Россию всяческий ширпотреб – косметику, тряпочки, бытовую технику и прочее по мелочи, но приличными партиями. Были и такие, кому удавалось прорваться в вожделенный капиталистический мир. Потом, в начале девяностых, проблема товаров как-то сама собой отпала, но «окна» сохранились, и встал вопрос о том, чтобы использовать их как можно более эффективно. За Мальковым как раз и стояли люди, имеющие прочные и хорошо оплачиваемые связи на таможнях и границах.

С другой стороны, вышедший из подполья теневой бизнес стал лихорадочно искать, куда бы с пользой для общего дела вложить нажитый за много лет капитал. Так и нашли друг друга держатели «окон» и люди, сделавшие деньги на изготовлении и продаже левых трикотажных изделий. Раз есть деньги, заработанные на изготовлении левого трикотажа, и дыры на границах и таможнях, подготовленные еще в те времена, когда находились энтузиасты нелегальных поездок в Польшу и Болгарию за ширпотребом, то почему бы не соединить эти возможности? Две группировки сошлись на переговорах, выпили хорошего коньячку, попарились в баньке и договорились. У нас, дескать, есть прекрасные возможности нелегального пересечения границ и провоза через них любого товара. Но у нас нет денег на то, чтобы приобрести действительно стоящий товар, чтобы использовать свои погранично-таможенные возможности не по мелочи, о которой даже и говорить стыдно, а с размахом. Чтобы, значит, не стыдно было оглядываться на бесцельно прожитые годы. С другой стороны, у вас, господа хорошие, денег – куры не клюют, но нет у вас возможности вложить их в такое дело, чтобы наварить много, сразу и, опять же, с размахом. То есть не на одну операцию заложиться, пусть и прибыльную, а наладить систематическое извлечение дохода и с уверенностью смотреть в светлое, обеспеченное сверх меры будущее.

Рассуждения показались приглашенной стороне логичными, а доводы – вескими. Короче, договорились они. И стали готовить плацдармы в регионах неподалеку от заготовленных «окон» в пограничном и таможенном контроле. Груз через «окно» пройдет, в «своем» регионе остановится, отлежится на тщательно законспирированном и хорошо охраняемом складе, пока бумажки на него соответствующие подготовят, тару поменяют, дальнейший маршрут проработают. Через «окно» груз прошел одним большим контейнером, а из региона будет уходить маленькими партиями, имеющими конкретного адресата-покупателя. В процессе первоначальных переговоров «трикотажники» настаивали на том, что не нужно светиться со всеми этими плацдармами и складами, чем быстрее товар сбывать с рук – тем спокойнее. Принять груз через «окно», тут же толкнуть – и с плеч долой. «Пограничники», однако, придерживались другой точки зрения, помня о том, что оптом продавать, конечно, безопаснее, но и дешевле, а в розницу – опаснее, зато прибыльнее.

– Поймите, – убеждали они «трикотажников», – когда отдаешь такую большую партию, то всегда понимаешь, что твой покупатель – не последняя инстанция. Он часть товара возьмет себе, а остальное начнет сбывать не в своей сети, а всем подряд. Разве мы можем проверить, куда попал наш груз? А полагаться на то, что наш покупатель будет тщательно проверять тех, кому перепродает наш товар, тоже нельзя. Мы сгорим быстрее, чем заработаем на этом. Лучше вложить деньги в систему безопасности, укрепить свои регионы правильными руководителями и спокойно работать. И потом, если мы начинаем новое дело, я имею в виду живой товар, то нам все равно нужны накопители. Мы же не будем переправлять их по одному. Значит, нужно где-то их держать, пока не соберется вся партия. И желательно, чтобы это было не очень далеко от «окна».

«Трикотажники» подумали и согласились. Во главе всего мероприятия стояли семеро: четверо «пограничников» и трое «трикотажников». Именно они и вышли в свое время на связь с Владимиром Васильевичем Булатниковым, попросив расчистить для них нужные регионы. А когда дело было сделано, капитал заработал, система отладилась, они убрали генерал-лейтенанта Булатникова. Зачем им человек, который знает об их делах так много? Совершенно ни к чему. Люди, отягощенные лишними и опасными знаниями, не нужны никому. Всем они почему-то мешают.

И вот теперь из всей этой семерки остались в живых только двое. Кандидат в президенты Сергей Георгиевич Мальков и некто Глеб Арменакович Мхитаров, которому в случае победы Малькова на выборах был обещан пост министра финансов.

Работать с Мхитаровым Павел поручил Гарику и Рифиниусу. Вообще-то Сауляк не был сторонником групповых действий и долгое время не знакомил членов своей группы друг с другом, справедливо полагая, что так безопаснее для всех. И дело не только в лишних знаниях, которые в данном случае пользы не приносят, но и в опасности разбудить ревность, азарт, дух конкуренции. Не нужно это, ни к чему, мешает.

Но для выполнения одного задания в девяносто первом году Павлу понадобились два человека. Как ни крутил он, как ни прикидывал, а одним исполнителем было не обойтись. Тогда и пришлось ему познакомить Гарика Асатуряна с Карлом Рифиниусом, он же Константин Ревенко. Однако этим знакомством нарушение принципов и ограничилось: они по-прежнему не знали о существовании Риты и Миши Ларкина, так же как Рита и Михаил Давидович не знали ни о них, ни друг о друге.

Мхитаров жил в Петербурге, держа под своим крылом Калининградский порт и район Выборга, где проходила граница с Финляндией. Гарик и Карл отправились туда на «Красной стреле», купив билеты в двухместное купе спального вагона. Психофизиологические особенности у них были совсем разные: Гарик перед работой много ел, но только определенную пищу, тогда как Рифиниус, напротив, старался есть как можно меньше, но пил много минеральной воды. Как только поезд тронулся и стал отходить от перрона Ленинградского вокзала в Москве, Асатурян тут же открыл сумку и стал выкладывать на стол огромные ярко-красные сладкие перцы, толстые пучки укропа, петрушки, кинзы, рейхана, длинные зеленые огурцы и сваренные вкрутую яйца. Он аккуратно, тренированным движением «вперед-назад» извлек из перцев плодоножку вместе с сердцевиной, почистил яйца и засунул каждое яйцо целиком в пустой перец. Потом собрал пышные букеты из четырех разновидностей зелени и запихал в перцы следом за крутыми яйцами. Взяв один из готовых к употреблению перцев в руку, он с наслаждением откусил огромный кусок и блаженно прикрыл глаза. Рифиниус равнодушно взирал на это кулинарное действо, отпивая маленькими глоточками минеральную воду из собственного стакана.

В купе заглянула проводница – симпатичная толстушка с веселыми глазами и аппетитными ямочками на щеках.

– Что господа желают? Чай, кофе, бутерброды, печенье, вафли?

– Мне чаю, пожалуйста, – попросил Карл.

– Мне тоже, хозяюшка, – подмигнул ей Гарик. – А лимончика у вас не найдется?

– Для хорошего человека у нас все найдется, – смешливо фыркнула толстушка.

Гарик краем глаза заметил, как чуть изменилось лицо напарника, и понял, что тот решил попробовать, как им работается вдвоем. Все-таки для этого навык нужен, а их единственный «парный» выход был так давно…

– Вы уж сделайте одолжение, запишите и меня в хорошие люди, – произнес Карл, и Гарик отметил, как изменился ритм его речи, интонация и даже ритм дыхания. Он сумел быстро настроиться на эту пышечку.

Интересно, подумал Гарик, на что она среагировала, пообещав мне лимон к чаю? На слово «хозяюшка» или на подмигивание? Если на «хозяюшку», то она аудиальщица, а если на подмигивание – то визуальщица. Карл начал работать с ней через речь и дыхание, значит, уже разобрался, что к чему. Быстрый какой.

– А вас я запишу в солидные, – отшутилась проводница.

– Что, для солидных у вас другой ассортимент? – подхватил Гарик, стараясь говорить в том же ритме, что и она. – Тогда я подумаю, может, мне имеет смысла из хороших в солидные перейти. Вы мне что посоветуете? Вы посмотрите на моего коллегу опытным женским взглядом и скажите: почему мне всегда так не везет?

Проводница послушно перевела взгляд на Рифиниуса, и тут они взяли ее в тиски. Карл работал глазами и лицом, движениями бровей, рук, жестами и позами, а Гарик без умолку болтал, стараясь не выбиваться из ритма, заданного ее дыханием и манерой речи.

– Столько лет я езжу вместе с ним по командировкам, и каждый раз одно и то же. Ему предлагают все самое лучшее, а меня вообще не замечают. Скажу вам больше, все мои женщины рано или поздно уходили от меня к нему…

Карл сделал едва заметный жест, и Гарик умолк. Проводница продолжала стоять, прислонившись спиной к двери, и смотреть на Карла. Казалось, она даже не заметила, что Гарик перестал с ней разговаривать.

Пауза была совсем короткой, заметить ее мог бы только очень опытный человек, понимающий, что здесь происходит. И Гарик уже снова продолжал:

– Вы сейчас вернетесь в свое купе, нальете нам два стакана чаю с лимоном и напишете две записки. В одной будут строчки из вашей любимой песни, в другой – строчки из вашего любимого стихотворения. Записки принесете сюда вместе с чаем и отдадите мне. Идите.

Проводница повернулась, с трудом открыла дверь купе и вышла в коридор. Через несколько минут она вернулась, неся в руках поднос с двумя стаканами чая и двумя сложенными пополам листками бумаги. Гарик и Карл взяли стаканы и записки. Любимой песней проводницы оказалась песенка про голубой вагон из известного мультфильма, а любимым стихотворением – «Я так долго напрасно молил о любви» Надсона. Гарик спрятал записки, вывел толстушку из транса и закрыл за ней дверь.

– Интересная смесь у нее в голове, правда? – задумчиво сказал Карл. – Простенькая детская песенка – и вдруг малоизвестное стихотворение поэта, которого в школе не проходят, да и вообще мало кто уже помнит. Наверное, у нее был роман с человеком, который пытался приучить ее к изысканной поэзии, а в песенном творчестве он был не силен и повлиять на ее примитивные вкусы не смог. Может быть, это было его любимое стихотворение, а наша проводница его выучила наизусть, оно ведь коротенькое совсем. Вот и носит его в памяти, потому что этого мужчину забыть не может.

Гарик не ответил, с хрустом надкусывая очередной фаршированный перец и интенсивно работая челюстями. Всего перцев было три, и когда он их прикончил, Карл уже допил чай и теперь меланхолично посасывал извлеченный из стакана лимон.

– Вы не знаете, почему мы работаем вместе? – спросил Асатурян, приступая к остывшему чаю. – Что там за сложности?

– Никаких сложностей, насколько я знаю, – пожал плечами Рифиниус. – Просто надо помнить о единстве психо-лингвистического пространства.

– Чего? – вылупился Гарик. – Вы о чем?

– Мхитаров – обрусевший армянин, и вы, Гарри, легко сможете подыскать слова-символы и слова-сигналы, которые проникнут в его подсознание. Мне это может оказаться не под силу. В некоторых случаях очень эффективным бывает использование родного языка объекта, особенно если он давно на нем не говорит. Употребление слов и понятий, неразрывно связанных с ранним детством, возвращает человека в то состояние зависимости, подчиненности и беспрекословного послушания, которое царило в его взаимоотношениях с родителями в те годы. Вы этот язык знаете, а я – нет. Поэтому Павел Дмитриевич поручил это задание вам. С другой стороны, господин Мхитаров несколько раз обращался к врачам, жалуясь на бессонницу и повышенную раздражительность. Я не исключаю, что это может быть следствием каких-то аномалий психики, и если это так, то методика работы с ним должна быть особой. Поэтому для выполнения данного задания Павел Дмитриевич пригласил и меня тоже, чтобы я мог глазами специалиста посмотреть на Мхитарова и скорректировать, если надо, применяемую методику.

– Теперь понял, – кивнул Асатурян. – Хотите огурчика? Очень хорошо промывает организм. Я смотрю, вы все воду пьете, тоже, наверное, промываетесь?

– Да нет, – снисходительно улыбнулся Рифиниус, – просто привычка. Без всяких лечебных целей.

Гарик догрыз свой огурец, Карл допил воду из высокой бутылки. Больше разговаривать было не о чем, и около половины второго они улеглись спать. А утром ровно в 8 часов 29 минут «Красная стрела» вползла под своды Московского вокзала в Санкт-Петербурге.

Сергей Георгиевич Мальков был губернатором большой области. Разумеется, в этом регионе плацдармов не было. Есть железное правило – не гадить там, где живешь. В Москву он наведывался довольно часто по делам как служебным, так и личным, но Миша Ларкин решил, что лучше все-таки работать с ним в домашних условиях. Да и Павел с этим согласился. У московской милиции и без Малькова хлопот хватает, с них Юрцева и маньяка достаточно. Именно поэтому Ларкин съездил следом за Президентом на родину вождя и разобрался с Шабановым там, подальше от Москвы. Вернулся, поспал денечек, набрался сил и отправился в вотчину Малькова.

Сам Сергей Георгиевич был толстым, потеющим и плешивым, на лунообразном лице холодно поблескивали голубые глазки, которые могли становиться при желании теплыми и дружелюбными, а могли метать молнии и искры. И дети у него были удивительно похожи на папеньку: раскормленные не в меру, рыхлые, малоподвижные. Характеры, правда, у них были совсем разные. Сын заканчивал одиннадцатый класс, был неоднократным победителем республиканских олимпиад по литературе, иностранному языку и истории и собирался летом поступать в университет. С ним проблем у родителей не было. Дочь же губернатора Малькова была совсем иной, и от нее папа с мамой не видели ничего, кроме беспрерывной головной боли.

Родилась она в те годы, когда по советским экранам с триумфом гуляли фильмы об Анжелике и ее многочисленных любовниках. Не удивительно, что назвали девочку Анжеликой, это имя тогда было в моде. Но вместо сексуальной блондинки с нежными губами и точеной фигуркой Анжелика выросла в толстую, уродливую и невероятно распущенную девицу. Она рано поняла, что весьма далека от эталона женской красоты, но решила компенсировать сей недостаток имитацией собственной сексуальной привлекательности. «Какая разница, красивая я или нет, – говорила она подружкам. – Важно то, что парни с удовольствием со мной трахаются». Подружки верили, ибо своими глазами видели, как на вечеринках и гулянках мальчики и юноши уединялись с Анжеликой, тогда как более привлекательные девицы оставались без внимания. Откуда им было знать, что у Анжелики был широкий ассортимент приманок-обманок, на которые она ловила доверчивых простаков. Как правило, это была легенда о пари.

– Я знаю двух людей, – говорила Анжелика заговорщическим шепотом, – они поспорили на тебя и на меня.

– Как это? – удивлялся юноша.

– Очень просто. Один из них говорит, что ты сможешь со мной переспать, а другой считает, что не сможешь.

– Почему это не смогу? – возмущался молодой человек.

– Потому что я толстая и некрасивая. Он думает, что у тебя не встанет. А деньги очень большие. Если мне удастся тебя в постель затащить, мне от выигрыша отстегнут. Я вот что предлагаю. Пойдем сейчас в соседнюю комнату, ты не бойся, я тебе помогу, я умею. И опасности никакой, я всегда предохраняюсь сама, тебе даже думать ни о чем не нужно будет. Здесь в дверь все время кто-нибудь заглядывает, так что этому человеку обязательно донесут, что все у тебя получилось. А деньги, которые мне отстегнут, поделим. Соглашайся, деньги хорошие.

Вы видели мужчину, который не согласился бы при таком наборе условий? Женщина сама предлагает себя, обещает помочь, если что не так, стало быть, не будет смеяться и издеваться, если возникнут проблемы. Сама предохраняется, так что никаких претензий. Да еще и заплатит за это.

Так она начинала в пятнадцать лет, тратя на свои сексуальные затеи все деньги, которые умудрялась вытягивать из обеспеченных родителей. В семнадцать она все-таки забеременела, и маменька, надавав ей по физиономии, поволокла ее к врачу за направлением на аборт. В двадцать Анжелика развелась уже со вторым мужем и пристрастилась к наркотикам. А к двадцати пяти ее стало опасно выпускать из дома. Она превратилась в сумасшедшую, у которой на уме были только три вещи: обильная вкусная еда, секс любого вида и качества и героин. Последний был, пожалуй, самым опасным, ибо стоил очень дорого, а распущенная Анжелика не признавала никаких преград, стоящих на пути осуществления ее желаний. Она сметала эти преграды с безоглядностью абсолютного цинизма и с мощью танкового дивизиона.

Миша Ларкин появился на пороге особняка, в котором жил губернатор, с огромным букетом роз в руках. Его ждали, ибо предварительно он позвонил по телефону и долго разговаривал с матерью Анжелики.

– Меня зовут Аркадий Гринберг, – вежливо говорил Ларкин приятным голосом. – Знаете ли, я был знаком с Анжеликой несколько лет назад, когда был в вашем городе на гастролях.

– Вы артист?

– Не совсем, – признался он. – Я музыкант, играю в симфоническом оркестре. Так вот, мои знакомые сказали мне, что Анжелика сильно изменилась. Не знаю, понимаете ли вы меня…

– Очень хорошо понимаю, – усмехнулась губернаторша. – Теперь я вынуждена сидеть дома и караулить ее. И все равно, стоит мне отлучиться – она убегает, и каждый раз никто не знает, чем кончатся ее похождения. Видите, Аркадий, я ничего от вас не скрываю, все равно весь город знает о нашем несчастье. Мы ничего не можем с этим поделать.

– Мне трудно поверить. – Он добавил в голос побольше ужаса и ошеломленности. – Знаете, у нас был роман, и мне кажется, Анжелика по-настоящему любила меня. Я почти уверен, что смог бы разбудить в ней то хорошее, что в ней есть и всегда было. Оно же не могло исчезнуть. Просто не каждому дано это увидеть.

– Боюсь, что вы заблуждаетесь, – грустно вздохнула жена Малькова. – Ничего хорошего в моей дочери не осталось. Иногда я молю Бога о том, чтобы она умерла, как ни чудовищно это звучит.

– Вы не должны так говорить! – горячо возразил Ларкин. – Нельзя опускать руки. В каждом человеке есть что-то хорошее. Я уверен, стоит мне поговорить с Анжеликой, напомнить ей о нашей любви, и она переменится. Такие сильные чувства не могут проходить бесследно.

– Хорошо, давайте попробуем, – согласилась она, даже не пытаясь скрыть недоверие и безразличие.

И Миша явился «пробовать». Он не зря назвался Аркадием Гринбергом, он знал, как сильна в нашей стране магия имен и национальностей. Молодой человек с таким именем должен быть добропорядочным еврейским мужчиной. Разумеется, музыкантом. И ни в коем случае не наркоманом.

Вручив цветы хозяйке дома – статной, но вовсе не полной женщине с приятным увядающим лицом, Ларкин был препровожден на второй этаж, где в своей комнате отсиживалась Анжелика в ожидании, когда же можно будет улизнуть из дома. В прошлый раз ей удалось украсть массивную золотую цепь отца, которую тот забыл надеть после утреннего массажа. За эту цепь ей дали столько героина, что можно было дня два-три не дергаться.

Миша вошел к ней в комнату и брезгливо поморщился. Анжелика весила килограммов сто двадцать, при этом внешний вид ее опрятностью не отличался. Он сразу понял, что она «в кайфе», но в легком и уже на исходе. Это хорошо, подумал Михаил, если успеть влезть в систему наркотического мировосприятия, пока она не прочухалась, то можно все сделать уже сегодня.

– Салют, – сказала губернаторская дочка противным визгливым голосом. – Ты кто?

Ларкин обернулся, убедился, что дверь за ним плотно закрыта, и на цыпочках подошел к широкой постели, на которой возлежала пышнотелая особа.

– Я твой принц, красавица, – тихонько сказал он. – Ты же столько лет спала, ожидая меня. Вот я и пришел. Сейчас я буду тебя будить, ты проснешься и начнешь жить такой жизнью, какая бывает только в сказках. А до этого ты много лет спала и тебя мучили кошмары, поэтому тебе было так плохо и тяжело. Понимаешь?

– А то, – откликнулась Анжелика. – А ты как, сначала трахать меня будешь, потом будить или наоборот?

– Одновременно, – обаятельно улыбнулся Ларкин. – Сейчас ты разденешься, и я начну тебя будить. Тебе понравится, вот увидишь.

– Ладно, – покладисто согласилась она. – А правда, ты кто? Я тебя знаю?

– Конечно.

Миша сел на краешек кровати и взял ее за руку. Пальцы Анжелики были пухлыми и почему-то липкими. Другой рукой он провел несколько раз перед ее глазами, потом подсунул ладонь под ее затылок.

– Конечно, ты меня знаешь, – заговорил он, стараясь имитировать ритм ее речи и дыхания. – Я – музыкант, меня зовут Аркадий. Аркадий Гринберг. Несколько лет назад я был здесь на гастролях со своим оркестром, у нас с тобой был роман. Ты очень сильно меня любила. И я тебя тоже. Я даже приезжал потом несколько раз специально, чтобы встретиться с тобой. Потом ты меня прогнала. Именно так: не я тебя бросил, а ты меня прогнала…

Через два часа он вышел из комнаты Анжелики, осторожно прикрыл за собой дверь и спустился на первый этаж, где сидела мать молодой женщины.

– Это ужасно, правда? – с тоской сказала она, поднимая глаза на Ларкина. – Вы, наверное, не ожидали, что все так плохо. Думаю, у вас ничего не получилось.

– Вы правы, – грустно кивнул он. – Она даже с трудом меня вспомнила. Боже мой, Боже мой, что она с собой сделала!

Он трагическим жестом схватился за голову.

– Но вы знаете, все-таки, мне кажется, надежда есть, – заговорил он, решив, что трагизма и безысходности, пожалуй, достаточно. – Мне удалось пробиться к тому хорошему, что еще не погибло в ней. И мне кажется, что ей даже стало стыдно за все то, что она делает. Совсем немного, конечно, мне жаль вам это говорить, у наркоманов чувство стыда и совестливости полностью отсутствует, но у нее еще отчасти сохранилось… Ах, если бы я мог остаться здесь и приходить к ней каждый день! Я уверен, что мог бы вылечить ее. Я чувствую, что могу.

– Так что же вам мешает?

– Я должен уезжать.

– Когда?

– Через неделю.

– И вы не можете задержаться?

В голосе жены губернатора затрепетала слабая надежда. А вдруг этот славный еврейский музыкант спасет ее дочь, спасет их всех?

– Нет, увы. Через десять дней я должен лететь с оркестром на гастроли в Австралию. Но может быть, когда я вернусь… Я постараюсь устроить так, чтобы пробыть здесь как можно дольше. Я очень хочу сделать для Анжелики все, что в моих силах.

В это время на лестнице послышались тяжелые шаги. Они одновременно подняли головы и увидели Анжелику, которая спускалась к ним, вполне прилично одетая, умытая и даже причесанная.

– Вы не возражаете, если я приготовлю чай? – спросила она светским тоном.

Губернаторша ошеломленно поглядела на гостя, она отродясь не слышала, чтобы ее девочка так разговаривала.

– Благодарю вас, Анжелика Сергеевна, – в тон ей ответил Ларкин, – вы очень любезны, но мне нужно уходить. Надеюсь, ваша матушка с удовольствием присоединится к вам.

– Жаль, что вы так быстро уходите, – сказала Анжелика по-прежнему неторопливо и вежливо. – Позвольте, я вас провожу. Мама, ты простишься с нашим гостем здесь?

– Нет-нет, – вскочила она, – я тоже провожу вас.

Они вдвоем вышли на крыльцо и стояли плечом к плечу, пока Ларкин под бдительным взором охраны не вышел за ворота, окружавшие особняк.

Мать не могла прийти в себя от удивления. Анжелика не только не стремилась уединиться в своей комнате, оставшись после ухода гостя на первом этаже вместе с матерью, но и предложила помочь сделать что-нибудь по дому. Мать, осторожно выбирая слова, от предложенной помощи отказалась. Анжелика никогда ничего не делала, и были все основания подозревать, что она ничего не умеет и не справится даже с простейшей работой.

– Мне так стыдно, мама, – сказала она. – Я вела себя просто безобразно. И жила безобразно. Я как будто спала и видела кошмарные сны. А теперь я проснулась. Теперь все будет по-другому, я обещаю тебе.

Голос ее был тих и невыразителен, но матери это не показалось странным. Анжелика ходила за ней по пятам как привязанная и постоянно спрашивала:

– А где папа? Когда он вернется? Я хочу перед ним извиниться за все, что сделала. Мне так тяжело, я хочу извиниться и снять с себя эту тяжесть.

В четыре часа пришел из школы младший сын, быстро поел и поднялся в свою комнату. Теперь он не спустится часов до девяти, до ужина, будет упорно сидеть над книжками, заниматься. Около восьми раздался шум мотора, хлопнули дверцы.

– Вот и отец приехал, – с улыбкой сообщила мать Анжелике.

В следующую секунду пуля, выпущенная из пистолета, разнесла ей затылок. Несчастная женщина так и не узнала, что ее толстая неповоротливая дочь метнулась в прихожую, и как только дверь распахнулась и на пороге показался Мальков, снова нажала спусковой крючок и выстрелила еще несколько раз.

Сидя в гостинице, Ларкин ждал вечернего выпуска местных новостей. Он решил не уезжать из города, не убедившись в том, что результат достигнут. Не исключено, что что-то не сладится сегодня, тогда придется завтра возвращаться в особняк «добавлять». Именно на этот нежелательный, но вполне возможный случай и была рассчитана трогательная сцена коллективного прощания: мать и дочь бок о бок стоят и машут рукой вслед музыканту Гринбергу. Тогда завтра охрана его легко пропустит, можно будет даже не предупреждать хозяев о визите.

Но все получилось уже сегодня. Диктор телевидения, с трудом сдерживая возбуждение, комментировал кадры, снятые тележурналистами в особняке губернатора и около него. Жена губернатора лежит лицом вниз на кухне с простреленным затылком. Сам губернатор – бесформенная туша, загромоздившая всю прихожую. Толстая Анжелика, с олимпийским спокойствием восседающая в кресле в гостиной в окружении врачей и работников милиции. На низком журнальном столике перед ней – пистолет.

– Откуда у вас пистолет? – спрашивает ее высокий мужчина в штатском, вероятно, следователь из прокуратуры.

– Это папин, – отвечает она неожиданно детским голоском. – У папы дома много оружия, я его нашла и спрятала.

– Зачем вы его взяли? У вас была цель?

– Не знаю. Я не помню. Сегодня вспомнила и решила их убить.

– За что? Анжелика, за что вы убили своих родителей?

– А чтобы жить не мешали. А то вечно: то нельзя, это нельзя, денег не давали… Надоело.

Видеозапись закончилась, теперь на экране снова возникло лицо диктора.

– Эта страшная трагедия еще и еще раз напоминает всем нам: нет ничего важнее борьбы с таким злом, каким является распространение наркомании. Наркотики не щадят никого, ни тех, кто их принимает, ни их близких, ни даже посторонних людей. Завтра жертвой наркомана может стать любой из нас.

«Ну и ладушки, – подумал Михаил Давидович, разбирая постель и укладываясь спать. – Завтра – домой».

Не успели исчезнуть с газетных полос ехидные комментарии по поводу депутатов Государственной думы, швыряющих своих жен под колеса проносящихся мимо автомобилей, как появились леденящие кровь сообщения о трагической гибели кандидата в президенты, застреленного собственной дочерью-наркоманкой. Прочитав об этом в газете, Вячеслав Егорович Соломатин вздохнул свободнее. Шабанов сошел с беговой дорожки, а теперь и одним соперником меньше стало. Хранит судьба Лидера, помогает ему в нелегкой праведной борьбе. Спасибо ей.

В тот же день Президент публично заявил, что к концу недели созданные им комиссии по проработке чеченского вопроса доложат свои соображения. Насколько ему известно, будут предложены семь вариантов выхода из кризиса, но у него, Президента, уже есть и восьмой, его личный вариант. Соломатин торжествовал. Он сумел-таки пробиться к Лидеру с этим решением, и Лидер его заметил. И не просто заметил – поблагодарил. Вячеслав Егорович, разумеется, своего не упустил, напомнил Президенту о давнем знакомстве. Тот, конечно, улыбался дружески и делал вид, что помнит, да и не забывал никогда, но по всему было видно – не припоминает. Да и не важно это, главное, чтобы сейчас заметил и уж больше не забыл.

И еще Вячеслав Егорович подумал, что не зря, выходит, Володька Булатников так нахваливал своего помощника Сауляка. Умеет парень работать, что и говорить. И как ему удалось раздобыть документы без шума и пыли? Черт его знает. Жаль, что Булатникова больше нет. Раньше, бывало, с любым вопросом обратись – поможет, для него невозможного не было, только деньги плати. Если б можно было Павла себе на службу поставить! Но Соломатин понимал, что ему это не удастся. Не дается Павел в руки, ускользает, даже лица своего не показывает. Только по телефону звонит, а деньги за работу через тайник получил.

…С Булатниковым Соломатин жил в одном доме. Они одновременно въехали в новые квартиры, когда дом только-только построили и заселяли руководящими работниками и партийными деятелями, поэтому ничего удивительного не было в том, что большой начальник из КГБ и функционер из горкома партии оказались соседями по лестничной площадке. Они быстро сдружились на почве обмена инструментами для врезки новых замков, забивания дюбелей и крепления светильников. Ходили друг к другу в гости и поодиночке, и с супругами, одно время сын Соломатина даже очень нежно ухаживал за дочерью комитетчика, и друзья-соседи, посмеиваясь, обсуждали перспективы породниться.

А потом Вячеславу Егоровичу не повезло. При выборе очередной подруги сердца и тела он допустил непростительную промашку. Дамочка оказалась зубастой и цепкой и вопрос о разводе партийного любовника поставила более чем категорически. При этом изображала страстную любовь, абсолютную невозможность жить отдельно от любимого и стойкое намерение добровольно уйти из этого мира в случае невозможности воссоединиться с единственным мужчиной в своей жизни. И ненавязчиво так, но весьма прозрачно намекала, что в предсмертной записке, которая обязательно попадет в руки компетентных органов, расскажет о том, почему не хочет больше жить. Перспектива Соломатина не обрадовала. Что так, что эдак выходило: о его супружеской неверности станет известно всем. То есть с партийной карьерой придется распроститься.

Приняв как-то вечером водочки изрядную порцию, Вячеслав Егорович поделился своей бедой с задушевным другом-соседушкой. Дескать, всю жизнь он с женщинами был предельно аккуратен, а теперь вот лопухнулся. На что Владимир Васильевич хмыкнул, пожевал губами и сказал, что безвыходных положений не бывает, и ежели партийный деятель Соломатин готов посодействовать Московскому управлению КГБ в деле исключения из рядов КПСС некоторых товарищей, то он, Булатников, поможет ему в решении дамской проблемы.

Через некоторое время дама вдруг перестала звонить Вячеславу Егоровичу, а на его звонки напряженным и виноватым голоском отвечала, что осознала свою неправоту и больше не будет ничего от него требовать. И вообще им, наверное, лучше расстаться, дабы не рушить прочную советскую семью. Что ж, Соломатин был с этим полностью согласен. Действительно, лучше.

Но его мучило любопытство. Вячеславу Егоровичу страшно хотелось узнать, каким образом Булатникову удалось сделать все так быстро и совершенно безболезненно. Он приставал к соседу с расспросами, но тот только хитро улыбался и отмалчивался.

Однажды Соломатин, возвращаясь с супругой из театра, увидел в двух кварталах от дома своего соседа, который, стоя возле незнакомой машины, разговаривал с высоким худым мужчиной. Булатников заметил его, но виду не подал и разговор не прервал. На другой день, зайдя к Владимиру Васильевичу и выпив с ним по случаю очередного государственного праздника – Дня пограничника, Соломатин заметил:

– Интересно, у таких страхолюдных мужиков, как твой давешний знакомец, тоже с бабами все нормально? На него ж смотреть без содрогания нельзя.

– Это ты брось, – строго сказал Булатников. – Он – моя правая рука. Судьба у парня – не позавидуешь, но не сломался, стойко все вынес. Теперь снова со мной работает, правда, уже нелегально. Между прочим, это именно ему ты обязан счастливым избавлением от своей красавицы.

Тут уж Соломатин не выдержал, клещами вцепился в соседа, мол, расскажи, как дело было, а то умру от любопытства прямо здесь, на этом самом стуле. То ли выпито было многовато, то ли задели Булатникова пренебрежительные слова о его ближайшем помощнике, но он поведал, что молодой женщине были предъявлены фотографии, на которых дама с упоением занималась любовью с совершенно посторонним мужчиной. В смысле, не с Соломатиным. И фотографии эти сильно подрывали выдвигаемый ею тезис о неземной любви, всепоглощающей страсти и полной невозможности жить без своего единственного мужчины Вячеслава Егоровича. Таким образом, навязчивая особа была лишена основного своего козыря: возможности давления на совесть Соломатина и его лучшие чувства.

– Вот сучка! – в сердцах воскликнул Вячеслав Егорович. – А я-то поверил, что она действительно любит только меня, купился на это, как дурак, жалел ее, думал, что жизнь ей испортил.

– Ну-ну, – попытался остудить его гнев Булатников. – Не надо так. Дело сделано, и это главное. Не ругай ее.

Соломатин тогда больше ничего не спросил, но, будучи человеком весьма неглупым и сметливым, догадался, что женщина все-таки была ему верна, а фотографии – какой-то хитрый фокус, который проделал худой некрасивый помощник Булатникова по имени Павел.

С годами дружба между соседями крепла, Булатников делался все менее сдержанным, особенно под влиянием выпитого, и Соломатин сумел уяснить, что Павел Сауляк может очень многое и по поручениям Булатникова проворачивает просто фантастические дела. Правда, какого именно характера были эти поручения, Булатников все-таки не рассказывал, язык за зубами держал, но Павла очень нахваливал.

Когда генерал-лейтенант погиб, первым, о ком подумал Соломатин, был именно Павел. Такой помощник был ему самому позарез нужен. Вячеслав Егорович воспользовался связями и отыскал координаты Сауляка, однако еще до того, как подъехал к нему со своим предложением, Павла арестовали за особо злостное хулиганство, а вскорости и посадили. Но Соломатин был терпелив. Он умел ждать и твердо верил в свою звезду.

Антон Андреевич Минаев жирной чертой зачеркнул последнюю, самую верхнюю фамилию в своем списке. Некоторое время задумчиво смотрел на листок бумаги, который лежал перед ним на столе, потом решительно разорвал его на мелкие клочки и сжег в пепельнице. Первая часть операции «Стелла» была завершена. Плохо только, что Павел куда-то исчез…