Все-таки Президент создал две комиссии по разработке вариантов выхода из чеченского кризиса, и Вячеслав Егорович Соломатин порадовался своей предусмотрительности: работа над поисками «личного решения Президента» была начата загодя. Сауляк обещал сделать все возможное. Сам Соломатин так и не встретился с ним, Павел избегал показываться на глаза, но по телефону сказал:

– Мне понятны ваша озабоченность и ваши мотивы. Я мало разбираюсь в политике, тем более после того, как два года был фактически оторван от всего. Но я – сторонник стабильности и человек привычек. Меня устраивает нынешний президент, я не гонюсь за сменой политического курса и не жажду социальных перемен. Поэтому я готов вам помочь ради того, чтобы все осталось как есть.

Соломатин остался удовлетворен обещанием и не стал разъяснять Сауляку свои истинные мотивы и показывать настоящую глубину своей озабоченности.

Трагедия Вячеслава Егоровича была в том, что, являясь по своему статусу чем-то вроде дворника, он имел душу холопа и честолюбие серого кардинала. Когда-то, много лет назад, комсомольский вожак-старшеклассник во время субботника подошел к ребятам из шестого класса, добросовестно драившим стекла в школьном коридоре, окинул придирчивым взглядом фронт работ и скривился:

– Ну и работнички! Как будто не для себя моете, а для чужого дяди. Вам же жить в этом здании, учиться в нем, вам самим должно быть приятно, когда стекла чистые и прозрачные. А вы? Только грязь разводите. Вон посмотрите, как у мальчика чистенько получается. Он по-настоящему старается, по-пионерски, а вы ленитесь. Лучше бы с него пример брали.

Слава Соломатин зарделся. Его всегда дразнили маменькиным сынком, потому что отца у них не было, мама работала на двух работах, а сестренка была совсем еще крохой, и Славик постоянно то ходил в магазины, то отводил сестру в садик или забирал ее оттуда, то мыл полы и окна в квартире. Он ужасно стеснялся этого, и когда ребята звали его поиграть в футбол или сбегать в кино, отказывался, ссылаясь на то, что «мама не разрешила». На самом деле мама всегда была на работе, но Славик не мог заставить себя произнести:

– Я не могу идти, мне нужно почистить картошку, прокрутить мясо через мясорубку, а потом сестру из садика забрать.

Пусть лучше ребята думают, что у него мама такая строгая. Из-за этого и прилепился к нему ярлык «маменькиного сынка». И вдруг его похвалили, да не тихонько, когда никто не слышит, а публично, во всеуслышанье, похвалили как раз за те навыки, которых он так стеснялся. Славик ловил на себе осторожные взгляды одноклассников и продолжал с утроенным рвением тереть стекла, а внутри у него все пело и радостно плясало. Первой не выдержала девочка, которая нравилась ему со второго класса, но с которой он даже за одну парту сесть боялся: она была отличницей и дочерью директора машиностроительного завода.

– Слава, а покажи, пожалуйста, как ты делаешь, – вежливо попросила она. – Я мою, мою, а у меня все равно разводы остаются.

– Возьми газету, – шепотом поделился он своим домашним секретом. – Газетой лучше всего протирать, когда основную грязь уже смоешь. Вот смотри, берешь лист, комкаешь посильнее и трешь. Никаких разводов не будет.

– А где ты взял газету? – спросила девочка, тоже переходя на шепот.

– Из дома принес. Нас же еще вчера предупредили, что наш участок – окна на втором этаже.

– А ты со мной не поделишься?

Разумеется, он поделился с ней не только знаниями, но и принесенными из дома старыми газетами.

А в понедельник на утренней линейке подводили итоги субботника, и тот самый комсомолец из десятого класса вспомнил Славика Соломатина и громко, при всей школе, привел в пример его старательность и добросовестность. Он был таким красивым, этот комсомольский вожак! Высоченный, плечистый, высоко поднятые разлетающиеся к вискам брови, густые прямые волосы, откинутые со лба назад. Славик смотрел на него влюбленными глазами, понимая, что вовек не расплатится с комсомольцем за то, что тот для него сделал, сам того не подозревая. Его больше не дразнили маменькиным сынком. Его совершенно неожиданно выбрали в совет отряда. Его похвалили на родительском собрании. Мамы на этом собрании, правда, не было, она, как всегда, была на работе, но были соседи по дому и двору, дети которых учились в одном классе со Славиком. Через два дня после родительского собрания мама утром, готовя ему завтрак, вдруг сказала:

– Спасибо тебе, сынок.

– За что? – удивился Славик, подумав, что, кажется, еще ничего с утра натворить не успел.

– Мне тетя Люба с пятого этажа сказала, что тебя на собрании очень хвалили, всем ребятам в пример ставили. Знаешь, как мне приятно было? Ведь когда тебя хвалят, это и мне похвала и награда. Значит, правильно тебя воспитываю, значит, ты у меня растешь хорошим человеком, добрым, достойным. И я могу тобой гордиться.

– Правда? – не поверил Славик. – Ты правда мной гордишься? – Конечно, сынок. Теперь держи марку, не подведи семью.

Им гордится мама. Его признали одноклассники. Славик был на вершине счастья. А уж когда к этому добавилась дружба с той самой девочкой, которая ему давно нравилась, Славик Соломатин сказал себе: «Если за него нужно будет отдать жизнь – я это сделаю. Потому что это самый лучший человек на свете». Под «ним», естественно, подразумевался комсомолец-десятиклассник, который в мгновение ока стал для двенадцатилетнего Славика светом в окошке, идеалом, лидером. Вот именно, Лидером. И именно с большой буквы.

Спустя два года Славик встретил свое божество в райкоме комсомола. Тогда весь его класс вызвали для собеседования, прежде чем позволить им надеть комсомольские значки. Божество Славика узнало и даже соизволило по этому поводу пошутить:

– Вот тут я вижу среди вас паренька, который умеет не только над книжками сидеть, но и руками работать. Помню, я советовал вам всем брать с него пример. Ну-ка признавайтесь честно, кто научился мыть стекла так же хорошо, как он?

Все поняли, что инструктор шутит, и подобострастно заулыбались. Однако уже через неделю после приема в комсомол Славика пригласили и предложили ему возглавить бюро ВЛКСМ в его школе.

– Тебя знают в райкоме, – сказали ему тоном, не терпящим возражений, – и тебе будет легче решать вопросы.

Он и не думал отказываться. С характеристикой, в которой будет написано, что он руководил комсомольской организацией школы, ему будет открыт путь в любой вуз. И армия не страшна. Мама сможет гордиться тем, что ее сын – студент. А он подыщет себе какую-нибудь работу, которую можно будет делать в свободное от института время, чтобы поддерживать семейный бюджет. Сестренка уже большая, в школу пошла, ей теперь то форму нужно покупать каждый год, потому что растет быстро, то ранец, то тетрадки и ручки, то носочки и бантики. Да и у него самого уже усы начинают расти. Еще два года, пока он в школе учится, они как-нибудь протянут, а когда он закончит школу, с деньгами совсем плохо станет. В школьной форме не походишь, нужно будет все покупать. И сестренка станет старше… Одним словом, в армию Славику идти будет нельзя, а потому нужно сделать все, чтобы поступить в институт. И на своей комсомольской работе Соломатин землю рыл вплоть до выпускных экзаменов.

Иногда он встречался в райкоме с Лидером, но в разговоры с ним не вступал. Лидер пробегал мимо, отмахивая стремительные шаги своими длинными мускулистыми ногами спортсмена, и лишь слегка кивал Славику на ходу. Но ему и этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.

Накануне выпускных экзаменов Соломатина вызвали в райком. Он ничуть не обеспокоился, ибо полагал, что окончание учебы в школе автоматически прерывает его деятельность в школьном бюро ВЛКСМ, и его попросят отчитаться о проделанной работе и передать документы тому, кто будет его преемником на этом посту. Однако речь зашла вовсе не об этом.

– Какие у тебя планы? – спросил его знакомый инструктор райкома. – Что собираешься делать после школы? Работать, наверное, пойдешь?

– Хочу попробовать в институт, – смущенно признался Слава.

– Да? – явно оживился инструктор. – А в какой?

– В автодорожный.

– В автодорожный? – разочарованно протянул комсомольский работник. – А почему именно туда? Кто-то посоветовал?

– Нет, я сам выбрал. Мне это интересно.

– Послушай, Соломатин, – голос инструктора стал вкрадчивым и многозначительным. – Мы все знаем тебя как человека ответственного, с развитым чувством долга. Ты всегда протягиваешь руку помощи товарищам, ведь верно?

Слава пожал плечами, не совсем понимая, к чему дело клонится. Инструктор, путаясь в словах, чтобы не сказать лишнего и в то же время донести суть, объяснил, что Лидер уходит на повышение, в горком комсомола, где ему поручено наладить комсомольскую работу в вузах города. И теперь Лидеру нужны в каждом вузе такие люди, на которых он может положиться. Люди, которые станут костяком обновленных комсомольских организаций институтов и высших училищ. В автодорожном институте такие люди есть. А вот в строительном… Поэтому было бы очень желательно, чтобы комсомолец Вячеслав Соломатин стал студентом строительного института, а не автодорожного. В конце концов, велика ли разница? Все равно технический вуз. А помощь их общему комсомольскому делу огромная.

«Я нужен ему! – радостно пело сердце семнадцатилетнего Соломатина. – Я нужен ему и его делу. Он позвал меня, и я должен сделать все, что он от меня ждет. Он на меня надеется. Он на меня полагается. Он мне доверяет. И я не подведу своего Лидера!»

Откуда было ему знать, что Лидер даже не помнит его имени. Он действительно уходил на повышение в горком и действительно курировал теперь городские высшие учебные заведения и нуждался в единомышленниках, которые будут поднимать и активизировать там комсомольскую работу. Но собирать эту команду единомышленников он поручил своему прихвостню, ибо сам был занят более важными делами. Прихвостень, не раздумывая особо долго, кинулся в райком, где до этого работал Лидер, и стал собирать сведения о людях. Ему назвали Славу Соломатина: дисциплинирован, исполнителен, организован, спокоен, выдержан. А главное – Лидер знает его лично, сколько раз видели, как они здоровались.

Слава успешно сдал экзамены в строительный. Тут же из горкома комсомола поступил звоночек с рекомендацией: у вас там на первом курсе есть студент, Соломатин Вячеслав, очень было бы желательно сделать его сразу же комсоргом курса и ввести в бюро ВЛКСМ института. Звонок из горкома расценивался как закон, и Слава сразу же включился в работу в соответствии с указаниями, которые давал Лидер, собирая в огромном конференц-зале всех активистов городских вузов.

Вся дальнейшая жизнь Вячеслава Егоровича Соломатина проходила по той же самой схеме. Лидер двигался вперед и вверх, и каждый раз ему нужна была команда преданных и надежных, на которых можно положиться. Но далеко не каждый мог двигаться следом за Лидером. Тот менял должности и области, в которых руководил, и те, кого он привел с собой, заняв предыдущую должность, не хотели менять сферу деятельности и место жительства, следуя за Лидером, получившим новое назначение. Не все, конечно, отказывались, некоторые соглашались идти дальше и начинать все сначала. Но после двух-трех переездов или перемен работы останавливались. И только Соломатин следовал за своим лидером как привязанный. Еще с момента поступления в институт о нем знали: он из команды Лидера. Естественно, при новом перемещении прихвостень, правда, уже совсем другой, снова нашел Соломатина. И потом его тоже всегда находили, потому что знали: он пришел с командой Лидера на ТУ должность, потом на ЭТУ, стало быть, это человек Лидера.

А Лидер по-прежнему не помнил его фамилию и даже перестал узнавать в лицо. Приказы о назначении людей на должности готовили прихвостни-помощники, и Лидер, полностью доверяя им, ставил свою подпись не глядя и не вникая в суть.

Всю свою жизнь Вячеслав Егорович Соломатин посвятил служению своему Лидеру, служению беззаветному и преданному. После сорока пяти лет в нем вдруг проснулось честолюбие. Он с горечью понял, что Лидер не замечает его заслуг, потому что вперед лезут более наглые, более зубастые, а он, Соломатин, всегда считал своим долгом честно делать порученное дело и не кричать на каждом углу о своих достижениях. Он все ждал, что вот-вот Лидер обратит на него внимание и скажет: «Ах, Славка, Славка, всю жизнь мы с тобой рядом прошли, плечом к плечу, и всегда ты был мне надежной опорой. Если бы не ты, я бы ничего не достиг». При условии, разумеется, что услышит эти слова вся страна, а не один только Вячеслав Егорович. Этого было бы достаточно, чтобы Соломатин не считал свою жизнь прожитой зря. Но Лидер почему-то молчал.

Теперь у Вячеслава Егоровича была небольшая должность в Администрации Президента. И он по-прежнему больше всего на свете хотел, чтобы ставший Президентом Лидер его заметил и оценил. Столько жертв принесено, столько обжитых уютных квартир брошено, столько скандалов с женой пережито из-за постоянных переездов или смены мест работы. И все это имеет смысл только в том случае, если под занавес он хотя бы какое-то время побудет человеком, приближенным к Президенту. Человеком, чье имя и лицо будет знать вся страна. Тогда, значит, все было не зря.

Но за время первого срока президентства Соломатин пробиться к своему Лидеру не успел. Ему не хватило совсем немного. И теперь вся надежда была на то, что Президента переизберут на второй срок. А для этого следовало постараться. Вячеслав Егорович всю жизнь все делал для себя сам, не ожидая, когда это сделают для него другие. И потом, он действительно был предан своему Лидеру и готов ради него на все.

После того как впервые Слава Соломатин попал в команду Лидера в качестве студента, ему почти всегда поручались участки, связанные с наукой и образованием. Случайность ли это была или чья-то воля – сказать трудно, но, куда бы ни последовал за своим Лидером Соломатин, ему приходилось заниматься высшими учебными заведениями и научно-исследовательскими учреждениями, либо работая в них на должностях начальника отдела кадров или освобожденного секретаря парторганизации, либо курируя их по линии партийных органов. Поэтому взвешивая свои небогатые возможности оказать Президенту помощь в предвыборной борьбе, Соломатин остановился именно на чеченских проблемах, а не на вопросах экономики. Дело в том, что в столичных научных учреждениях у него были хорошие связи и обширные знакомства. А в том, что делать всю работу будут именно научные учреждения, а не сами комиссии, созданные Президентом, Вячеслав Егорович не сомневался ни одной минуты. Такова была практика еще в застойные времена, такой она осталась и сейчас.

Дальше ему пришлось делать выбор между институтами, которые будут работать на комиссию Президентского совета, и теми, откуда будут черпать гениальные идеи министры во главе с премьером. Члены Президентского совета в большинстве своем люди не служивые – ученые, специалисты, эксперты. Академики и профессора. Демократы и либералы. Борцы за права человека и строители правового государства. Соломатин отдавал себе отчет в том, что управы на них он не найдет.

А вот с министрами дело обстоит по-другому. Вячеслав Егорович, работавший много лет назад в аппарате столичного горкома партии как раз в отделе, который руководил наукой, неплохо знал московские научно-исследовательские учреждения и представлял себе довольно четко, где может вестись работа над интересующими его проблемами. И основная масса этих институтов оказалась по вполне понятным причинам подчиненной министрам-силовикам. Понятное дело, где же в первую очередь изучать чеченскую войну, как не в институтах, работающих на Министерство обороны, МВД, ФСБ и Министерство по чрезвычайным ситуациям.

В этих ведомствах, как бы они ни назывались раньше, влияние партийного контроля всегда было особенно сильным, и найти там знакомых не представляло для Соломатина ни малейшего труда. Сауляк еще из колонии не вышел, еще последние дни досиживал на нарах, а Соломатин уже весь расклад знал. Наиболее перспективными для его целей представлялись ему два института, один из которых был подчинен МВД, другой – Министерству по чрезвычайным ситуациям. В обоих работали специалисты-конфликтологи, а проблемы, подобные чеченскому кризису, разрабатывались в рамках отдельных больших тем, в авторские коллективы которых входили политологи, социологи, юристы, войсковики, экономисты и даже психологи и психиатры. Одним словом, в этих двух институтах проблема изучалась комплексно, широко и тщательно, чего нельзя было сказать о других научных учреждениях, интеллектуальный потенциал которых находился в распоряжении членов правительства.

Далее следовало определить, в каком из двух институтов есть больше шансов на успех. Тут Вячеслав Егорович знал, куда смотреть и из чего делать выводы. Руководители одного из институтов – люди старой закалки, то есть те, кто сформировался в шестидесятые-семидесятые годы, когда царствовали принципы: кто первый доложил – тот расторопнее, кто более приятные новости доложил – тот выбивается в любимчики. Но был и третий принцип, который вообще-то был на самом деле первым: кто доложил – тот и прав.

В другом же институте начальник (именно начальник, а не директор, поскольку оба учреждения подчинялись военизированным ведомствам и их сотрудники носили на плечах погоны), так вот, начальник там был из пожилых, зато заместители у него все были не старше сорока двух – сорока трех лет и в одобрении своего министра и всего правительства в целом совершенно не нуждались. У них была интересная научная работа, ученые степени докторов наук и звания профессоров, двадцать лет выслуги за плечами, что позволяло получать пенсию, и в случае взаимного недовольства, которое могло бы возникнуть между ними и руководством министерства, они с легкостью снимали погоны и начинали, свободно вздохнув, зарабатывать деньги чтением платных лекций и написанием разоблачительных публицистических статей в газетах и журналах. Эти молодые заместители-ученые ни за что не станут вырывать друг у друга итоговый документ, чтобы именно за своей подписью направить в комиссию, которой руководит премьер.

Поэтому Вячеслав Егорович остановил свой пристальный взор на том научном учреждении, где средний возраст руководящего состава был куда выше. Начальник там, правда, успел ухватить зубами докторскую степень, когда начала распространяться практика защиты по докладу и совокупности работ. Нормальную полновесную диссертацию ему бы никогда в жизни не написать, это знали все, поэтому тихо посмеивались, когда начальник вышел на защиту, а когда через неделю после защиты он не таясь стал искать знакомства, чтобы выбить себе звание академика любой академии, все уже ржали в голос и передавали новость друг другу как похабный анекдот. Это было время, когда стали появляться во множестве всякие разные академии, раздававшие звания академиков направо и налево. Звания эти никого ни к чему не обязывали, прибавки к зарплате не давали и ценность научного руководства аспирантами не повышали. Но есть же люди, которым приятно под документом или иным каким письмом поставить короткое «Академик Холуйкин». Ну и пусть себе ставят на доброе здоровье, пусть тешатся. Пользы нет, но и вреда, однако, тоже никакого.

У пожилого начальника-академика было четыре заместителя, то есть на самом деле их было больше, но занимавшихся наукой – четверо, потому как они возглавляли каждый свое подразделение, состоявшее из отделов, лабораторий и секторов и имевшее собственную научную проблематику. Замов по кадрам, по тылу и прочих Соломатин не считал. И на момент первой половины февраля 1996 года ситуация выглядела следующим образом.

Начальник-академик решил догулять солидный кусочек отпуска, оставшийся у него с прошлого года, и уехал в Приморье в ведомственный санаторий. Исполнять обязанности вместо себя он оставил одного из четырех заместителей, руководивших научно-исследовательскими подразделениями. А именно – шестидесятидвухлетнего кандидата наук Прибылова, который уже лет двадцать, как считалось в народе, дописывал докторскую. Когда поступила команда из министерства срочно готовить развернутый аналитический материал с перечислением вариантов выхода из чеченского кризиса, исполняющий обязанности начальника института Прибылов передал поручение руководства другому заместителю начальника, в подчинении которого как раз и находилась группа политологов-конфликтологов, разрабатывающая соответствующую тематику. Этот второй заместитель по фамилии Сергун был чуть моложе, всего пятидесяти семи лет от роду, тоже имел кандидатскую степень тысячелетней давности и упорно распространял слухи о докторской, которую он вот-вот представит к защите, но руководил наукой он уже так давно, что руководить научился просто классно, зато напрочь забыл, что такое наука.

И, как правильно рассудил многоопытный Вячеслав Егорович Соломатин, вопрос на уровне руководства упирался только в одно: кто подпишет итоговый документ. Заместитель начальника института, под чьим непосредственным руководством он подготовлен? Заместитель начальника института, официально исполняющий обязанности начальника? Или сам начальник, которого в Москве нет и в ближайшее время не ожидается, но ведь ради такого дела…

Из своего опыта Соломатин вынес твердое убеждение: чем больше народу вовлечено в конфликт, тем проще манипулировать конфликтующими, не давая им достичь соглашения и компромисса. В этой связи первое, что нужно было сделать, – известить мирно отдыхающего в Приморье начальника о срочном и очень ответственном задании, свалившемся на институт. Разумеется, Вячеслав Егорович не стал делать это лично, зачем же демонстрировать всему миру свою заинтересованность. Но так или иначе, начальник-академик про задание узнал и тут же кинулся звонить Прибылову, исполняющему начальственные обязанности.

– Игорь Николаевич, я сегодня же вылетаю в Москву, – деловым тоном заявил он. – Соберите на завтра, на шестнадцать часов всех заместителей, пригласите… – тут он назвал несколько фамилий главных научных сотрудников. – Создадим рабочую группу по подготовке документа, я сам ее возглавлю.

Прибылов чуть не поперхнулся от ярости. Откуда шеф узнал? А он-то так рассчитывал, пока начальник отдыхает, отправить документ за своей подписью. Конечно, он, Прибылов, не дурак, насчет рабочей группы он тоже сразу допер. Ведь в чем смысл-то? Непосвященный и не поймет с ходу. А смысл в том, что научные работники, хорошо разбирающиеся в проблеме, документ, конечно, напишут, сделают его как конфеточку, подготовят сопроводительное письмо на бланке института, мол, направляю вам аналитический материал по проблеме, с уважением, и.о. начальника Прибылов. И человек, который этот документ получит, что подумает? Правильно. Он подумает: толковые ребята в этом институте работают, молодцы. Вот! Ребята, сукины дети, молодцы, а он, Прибылов? То-то же. Поэтому нужно обязательно создавать рабочую группу и самому ее возглавить. То есть нужно собрать всех руководителей и ведущих ученых института и объявить, дескать, получили мы сложное и ответственное задание от нашего родного министерства, а оно, в свою очередь, от нашего же родного премьера. Посему приказываю (хорошо все-таки, что ведомство военизированное!) создать рабочую группу в составе: я, любимый, а дальше перечислить сотрудников того отдела или сектора, который вышеозначенной проблемой занимается, и еще пару-тройку маститых профессоров туда включить. Технология подготовки документа будет той же самой: научные сотрудники – от младшего до главного – будут сидеть день и ночь и тереть мозги, потом сделают документ и принесут любимому. Любимый прочитает и даже сделает вид, что поправит документ. Поправлять Прибылов умел, впрочем, начальник-академик тоже. Поправка заключалась в том, что на некоторых страницах абзацы менялись местами, слово «такой» менялось в ряде случаев на слово «столь» (например, «такой резкий перелом» превращался в «столь резкий»), а выражение «по сути» заменялось словосочетанием «по существу». Потом документ перепечатают с учетом сделанных поправок, но самое главное даже не это. Самое главное – в сопроводительном письме будет написано: направляю вам аналитический материал, подготовленный рабочей группой под руководством кандидата наук Прибылова. Вот оно, зерно золотое. И большой босс, получивший этот документ, посмотрит на него и скажет: «Умный человек этот Прибылов. И команду толковую собрал, и на работу их сумел мобилизовать, и сам, видно, в проблеме разбирается». Что, собственно, и требовалось доказать. То есть устроить.

Рабочую группу создали, и возглавил ее, разумеется, сам начальник-академик. Прибылов с таким положением вещей смиряться не желал. Он слишком долго сидел в замах и хотел уже наконец хоть немного пожить в начальниках. И Прибылов отправился в министерство к своему знакомому, имеющему доступ в самые «верхние» кабинеты.

Поговорили о посторонних вещах – племянник Прибылова в этом году заканчивал школу и хотел поступать в ведомственный вуз, посему заботливый дядюшка интересовался у своего высокопоставленного знакомого, началось ли уже оформление личных дел абитуриентов и можно ли начинать проходить медкомиссию. Под конец он тяжко вздохнул и покачал головой.

– Ведь завалит наш шеф всю работу, вот ведь что обидно! Такие ребята толковые и грамотные в нашем институте работают, но разве под его руководством может что-нибудь получиться?

– Погоди-ка, – обеспокоился министерский чиновник, – ты о чем?

– Да о начальнике нашем. Понимаешь, он давно чуял, что такое задание могут нам спустить, поэтому быстренько оформил отпуск и уехал подальше. Он же знал, что не справится. Он ничего в этом вообще не понимает, а показать боится. Каждый раз, когда ему документ на отправку приносят, он его неделями держит, а знаешь почему? Потому что ни слова не понимает в том, что написано, и ужасно боится, что там что-нибудь не так. Так вот, он и в Приморье уехал именно сейчас, чтобы документ по Чечне не готовить. И нашелся идиот, который ему сообщил, что задание пришло. Представляешь, каково ему? Он-то рассчитывал, что якобы ничего и знать не будет, а когда вернется, ему доложат, что, мол, было указание, подготовили документ. А ежели в документе что не так, так это без него делали, он не виноват, а с подчиненных взыщет. Удобно, правда? Ну вот, а теперь-то ему что делать? Раз сообщили, уже не прикроешься, что не знал. Сел в самолет, прилетел лично руководить, задание все-таки первостепенной важности для нашей страны, никуда не денешься. Рабочую группу создал под своим руководством. А сам валидол сосет и с ужасом следующего утра ждет. Жалко человека, ведь не хотел он ввязываться в эту работу, честно признается сам себе, что не тянет. И кто, интересно, так его подставил?

– Почему подставил? – возразил чиновник. – Никто твоего начальника не подставлял. Вполне естественно доложить руководителю о том, что его подразделение получило задание. Что ты видишь в этом закулисного?

– Да в том-то и дело, что на время его отпуска начальник – я. Я, понимаешь? И я как руководитель вполне в курсе того, что происходит в моем институте. И я, а не кто-то в министерстве, должен решать, о чем сообщать находящемуся в отпуске начальнику, а о чем – нет. Мы же с ним договорились еще месяц назад, что, как только возникнет вероятность получения такого задания, он тут же оформляет отпуск и уезжает, а документ будет готовить рабочая группа под моим руководством, потому что я в этой проблематике все-таки разбираюсь в отличие от него. Если он будет в Москве, то никто не поймет, почему не он сам возглавляет группу по подготовке такого важного для всей страны документа. А так – никаких вопросов. Ну и зачем его поставили в известность, можешь ты мне объяснить? Его же в угол этим звонком загнали. Он не может после такого сообщения оставаться в санатории, он обязан отреагировать, немедленно приехать и возглавить рабочую группу. Что он и сделал. И кому от этого лучше?

– Не понимаю, чего ты так переполошился, – пожал плечами чиновник. – Если ему по статусу положено группу возглавить – пусть официально возглавляет, а все материалы будешь готовить ты, если ты в этом разбираешься. Все так делают, не вижу проблемы. Всю жизнь имя руководителя стояло только номинально, никогда начальники сами ничего не делали.

– А вот это фиг вам, – спокойно ответил Прибылов. – У меня докторская на выходе, мне внедрения нужны, да и репутация тоже. Если я группу возглавляю, то об этом есть приказ, и этот факт всегда можно подтвердить. А если официально группой руководит шеф, то мне с этого никакой пользы нет. Я, милый мой, уже не в том возрасте, чтобы на дядю пахать. Так что имей в виду, задание наш институт провалит. Опозоримся мы перед всем министерством, а министерство – перед правительством.

– Странно ты рассуждаешь, – заметил чиновник. – Ведь институтом сейчас руководишь ты, ты – исполняющий обязанности начальника. И ты так спокойно говоришь мне, что твой институт не выполнит задание министерства и правительства? Иными словами, что ты плохой начальник и с руководством институтом не справляешься?

– Если начальник я, то и группу должен возглавлять я, – твердо сказал Прибылов. – И в этом случае я лично отвечаю за качество итогового документа и могу тебе гарантировать, что он будет четким и толковым. А если группу возглавляет наш академик, то вы как люди порядочные должны подготовить приказ об отзыве его из отпуска. И тогда документ будет провален не под моим руководством, а под его. Вы поймите, вы же не только его подставляете, но и меня тоже. Вы не даете мне возглавить группу и организовать работу по подготовке документа, и ответственность за неудачу собираетесь возложить на меня же. Милый мой, у вас ничего не треснет от таких роскошных управленческих решений?

– Вообще-то ты прав, – задумчиво протянул чиновник.

На следующий день начальник-академик окольными путями узнал, что в связи с подготовкой документа по чеченскому кризису кто-то в министерстве очень активно интригует против института. Академик начал нервничать, информация приходила к нему разрозненная и противоречивая, а сроки подготовки документа были достаточно сжатыми… По лицу Прибылова он видел, что помощи и поддержки от него не дождется. Вся надежда была на Сергуна, другого заместителя, в подчинении которого работали политологи и конфликтологи, готовящие документ.

Петр Павлович Сергун тоже хотел поучаствовать в дележке пирога. Правда, интерес у него был не такой грубошкурный, как у Прибылова, но все-таки был. Петр Павлович хотел возглавить собственное научное направление и встать во главе группы специалистов, которые будут заниматься только проблемами в рамках этого направления. Никакие другие проблемы не были ему интересны и заниматься ими он не хотел ни за деньги, ни за должности. Он жаждал славы ученого, и слава эта виделась ему только как результат создания и утверждения самостоятельного научного направления, разрабатывающего проблемы социальных конфликтов в полиэтнических социумах. Разумеется, ему тоже очень хотелось, чтобы в сопроводительном письме было написано, что документ подготовлен рабочей группой под руководством кандидата наук Сергуна. Потому что потом, когда он начнет пробивать создание собственной лаборатории или даже института, все будут говорить: это тот самый Сергун, который подготовил документ для Президента; это тот Сергун, который давал консультации по вопросам прекращения войны в Чечне; это те ребята, которые с Сергуном работали, это его школа. Тогда и институт будет свой собственный, и финансирование, и кадры.

Но как сделать, чтобы имя Сергуна попало в сопроводительное письмо, он не знал. И придумать ничего не мог.

В тот день он возвращался домой на метро, на дорогах была гололедица, и он не рискнул утром брать машину. Было уже довольно поздно, четверть одиннадцатого, но, отойдя от здания института несколько метров, он обернулся и поднял глаза на окна пятого этажа – они светились, значит, сотрудники еще работают. Конечно, это было не в диковинку, примерно раз в месяц на них сваливалось из министерства что-нибудь «пожарное», и все работали, не считаясь со временем, потому что у всех на плечах были погоны и всем им можно было сказать: пока работа не будет сделана, домой не уйдете. Они и не уходили, старались, пахали.

Институт находился в центре Москвы, в гуще кривых, плохо замощенных переулков, где то и дело не горели фонари и перспектива попасть в яму и сломать ногу была более чем реальной. От института можно было попасть к трем разным станциям метро, но путь до них был одинаково длинен и неудобен.

Петр Павлович полностью сосредоточился на том, что было у него под ногами, внимательно вглядываясь в тротуар и стараясь не поскользнуться и не споткнуться, поэтому не заметил, откуда взялся этот мужчина. Не то навстречу шел, не то обогнал, не то сбоку появился.

– Петр Павлович? – спросил мужчина густым, хорошо поставленным голосом.

– Да, – машинально ответил Сергун, недоуменно поднимая глаза на незнакомца.

Перед ним стоял высокий хорошо одетый мужчина одного с ним возраста, без головного убора, с густыми седыми волосами и темными яркими глазами.

– Уделите мне, пожалуйста, несколько минут. Я не задержу вас надолго, если вы, конечно, сами этого не захотите.

– Простите, – решительно сказал Сергун, который в служебной обстановке носил форму с погонами полковника. – Сейчас уже поздно, и я спешу. Кроме того, мы незнакомы. Если у вас ко мне дело – разыщите меня на службе.

– Но как же я разыщу вас на службе, – миролюбиво возразил седовласый незнакомец, – если в ваше учреждение меня не пускают без специальных документов. У меня есть только паспорт, а его совершенно недостаточно для того, чтобы проникнуть в вашу обитель. И позвонить вам я не могу, у меня нет вашего телефона.

«Лучше уж его выслушать здесь и уйти, чем оставлять свой телефон и потом не знать, как от него отделаться», – подумал Сергун.

– Хорошо, излагайте ваше дело по дороге к метро, – разрешил он.

– Я прошу прощения, но меня, вероятно, неправильно воспитали, – сухо заметил седовласый. – Я могу разговаривать с человеком только глядя ему в лицо, как и подобает мужчине. А разговаривать с человеком, который смотрит себе под ноги и думает только о том, как бы не поскользнуться и не упасть, я не умею.

Сергун почувствовал неожиданную симпатию к этому человеку, так не похожему на торопливых суетливых просителей, норовящих подсунуть бумажку на подпись на бегу, когда ты спешишь и заведомо не станешь читать то, что подписываешь. Он огляделся и увидел неподалеку детскую площадку со скамеечками. Сегодня фонари горели исправно, на улице было достаточно светло, вовсю ездили машины, и Сергун не усмотрел ничего опасного и предосудительного в том, чтобы посидеть на скамейке несколько минут и выслушать этого человека, прямо-таки излучающего достоинство.

– Давайте присядем, – предложил он, делая жест в сторону детской площадки.

Они подошли к скамейке и сели, Петр Павлович уместил на коленях свой «дипломат» и повернулся к незнакомцу, который с каждой секундой делался ему все более симпатичен, хотя ничего такого особенного не делал и не говорил.

– Я слушаю вас, – сказал Сергун, вернее, хотел сказать, потому что язык вдруг отчего-то стал плохо слушаться его.

Он собрался было удивиться, но передумал. Теплые пальцы седовласого мужчины мягко легли поверх его ладони, и Сергуну стало спокойно и хорошо, будто он уже принял ванну и улегся в постель, закутавшись в теплое пуховое одеяло. И ничего удивительного в этом не было. И совершенно естественно, что именно голос этого мужчины теперь будет указывать, как ему, Петру Павловичу, поступать. Конечно, он будет слушаться, как же иначе.

– Когда вы должны сдать документ руководителю рабочей группы? – спрашивал мужчина.

– Девятнадцатого, в понедельник.

– Когда документ в окончательном виде должен уйти из института министру?

– В среду, двадцать первого.

– Какова степень готовности документа на сегодняшний день?

– Все материалы есть, но разрозненные, нужно написать связный текст из всего этого.

– Сколько времени на это нужно?

– Много.

– Как много?

– Очень много. Но мы умеем делать такую работу быстро, у нас большой опыт.

– Слушайте меня внимательно, Петр Павлович. Вы должны сделать документ еще быстрее, чем вы умеете. Понимаете? Ровно на два дня быстрее, чем вы умеете. И принести его мне. Можете принести на дискете, распечатывать не обязательно. И после этого еще два дня никому материал не показывать и никому не говорить, что он готов. Вы можете это устроить?

– Я не знаю. Это трудно. Их много. Тот, кто будет печатать наш последний вариант, будет знать, что он готов. Никто не поймет, почему я его не докладываю руководству.

– Скажите, что вы его взяли домой и внимательно читаете. Документ очень ответственный, и это не должно их удивить. Вы должны это сделать, Петр Павлович. Вы должны. Вы обязательно это сделаете. Вы дадите мне материал в пятницу, шестнадцатого февраля. Шестнадцатого февраля вы возьмете дискету с готовым текстом и пойдете домой. По дороге я к вам подойду и заберу ее. До шестнадцатого февраля осталось три дня. Эти три дня вы будете находиться в трансе, в который я вас погрузил. Вы будете ходить на работу, выполнять свои обязанности, принимать решения, но при этом помните, что я – это часть вас, часть вашего сознания, и я строго слежу за тем, чтобы вы сделали то, что я вам приказываю. Вы никому не скажете о нашей встрече, но все время будете помнить о том, что должны сделать. И вы будете очень стараться сделать все наилучшим образом и к назначенному сроку. Вы меня поняли?

– Да, – тупо произнес Сергун.

В пятницу, шестнадцатого февраля, по дороге домой Петр Павлович Сергун снова встретил того мужчину с седыми волосами и яркими темными глазами и отдал ему дискету, на которой был записан шестидесятистраничный аналитический материал. На этот раз незнакомец был с большой сумкой, из которой он вытащил портативный компьютер, открыл его, включил и проверил дискету. Сергун принес то, что и должен был принести. Вообще-то Рифиниус не сомневался, ему и в голову не могло прийти, что человек, погруженный им в гипнотический транс, может ослушаться приказа, но проверить на всякий случай все равно следовало. Вдруг у дискеты какая-нибудь хитрая защита и с нее нельзя списывать и даже считывать? Вдруг Сергун перепутал и по ошибке взял со стола не ту дискету? Да мало ли что… Он возьмет дискету, выведет Сергуна из транса, а что потом делать, если обнаружится накладка?

Но все оказалось в порядке.

– Вы никогда не вспомните, как я выгляжу, – говорил Карл Рифиниус, глядя на Сергуна и держа его за руку. – Но вы будете помнить все, что между нами произошло. Вы будете помнить, что отдавали мне дискету с материалом за два дня до того, как представили материал руководству. И вы никогда не будете удивляться и возмущаться, если услышите, как кто-то использует этот материал. Вы будете говорить, что произошло обычное совпадение. Ведь если мысль может прийти в голову одному человеку, то она может посетить и голову другого. Просто кто-то додумался до этого раньше вас, это нормально, в науке это часто случается. Никакого возмущения. Никакого удивления. Никаких комментариев. Я хочу, чтобы вы понимали все, что я делаю, только тогда вы сможете доверять мне. Я мог бы заблокировать вашу память, и вы никогда не вспомнили бы о том, что мы с вами встречались и что вы отдавали мне дискету. Но завтра вы придете на работу и снова будете работать с этим материалом, а через несколько дней вы услышите через средства массовой информации, как кто-то выдает идеи из вашего документа за свои собственные. Конечно же, вы начнете возмущаться, махать кулаками и искать в рядах сотрудников изменника, предателя, одним словом – того, кто допустил утечку информации. А таких людей не окажется. Вы обидите невиновных, настроите против себя своих подчиненных, а в конце концов обязательно выяснится, что это сделали вы сами. И с вами будет покончено и как с ученым, и как с руководителем, и как с офицером. Поэтому вы должны помнить все, что случилось, и не делать глупостей. Если вы будете вести себя правильно, никто ничего не узнает. Если вы ослушаетесь меня, то хуже будет только вам. Потому что моего лица вы не вспомните и никогда меня не узнаете. А в итоге просто окажетесь в психиатрической лечебнице. Вы мне верите?

– Да, – прошелестел голос Сергуна, – я вам верю.

– Вы сделаете так, как я сказал?

– Да, я все сделаю.

– Повторите, что вы должны сделать.

– Я не знаю вас, я не помню, как вы выглядите. Мы никогда не встречались. Я кому-то отдавал дискету, но совершенно не помню, кому и зачем. И я должен об этом молчать.

– Правильно, Петр Павлович. Сейчас я буду выводить вас из транса, идите за мной, медленно, не спешите, я проведу вас, я знаю дорогу, доверьтесь мне…