За три часа Николай Ефремович отыскал адвоката, покупателя на недвижимость Бражника и договорился о свидании с арестованным, которого нашел в самом плачевном состоянии, подавленного. Но, выслушав предложения мэра, Геннадий Павлович, безобразно брызжа слюной, раскричался:

– Вы и меня хотите разорить, как Рощина? Боже мой, я вам уже должен шесть тысяч! Плюс теперь еще около семнадцати тысяч должен выложить Рощину. Знакомым три штуки баксов надо отдать, плюс... Сколько еще прокурору придется дать на лапу, чтоб не клеил мне липовое дело? Сколько?

– Не знаю, – честно ответил адвокат. – Какой у него будет аппетит.

– Денег после продажи предприятий хватит, чтобы расплатиться со всеми, – уговаривал Сабельников. – Покупатель есть, он сегодня дает деньги авансом – ровно половину! Ты пока пишешь расписки. Мы, конечно, можем привезти сюда нотариуса и всех, кого нужно, но время поджимает. Наш мент Степа тоже советует дать Рощину деньги, он проследит за курьером и выудит Рощина из подполья. Уж мы этой мертвечине... Поэтому такая спешка. Через день-два прекратят дело, тебя выпустят. И все. За это время, возможно, уже Рощин придет на твое место, на нары, вместе со своей бандой, и деньги нам вернут.

– Я свободен, и я нищ, – с театральным пафосом горько произнес Бражник. Затем вскинул голову, набираясь мужества, и выдавил из себя с превеликим трудом: – Я согласен, грабьте.

Бражник не представлял, что тюрьма – это так мерзко, по-скотски отвратительно, унизительно. Нет, лучше нищета, чем сидеть в тюрьме, а светит-то... страшно выговорить. Написав расписки, он подумал, что все же кое-чему научился. Выйдет отсюда, закопает Рощина и тогда начнет новую жизнь, возьмется снова делать бизнес. Перспектива успокоила. Шатаясь, Бражник побрел в камеру, лег на нары и возрадовался, что скоро выйдет отсюда. За свободу можно все отдать.

А господин мэр поспешил к прокурору лично. Разговаривал тонко, намеками. Увидев благосклонность собеседника, моргнул: мол, выйдем. Когда вышли за пределы прокуратуры, без обиняков спросил:

– Сколько стоит прекращение дела на Бражника?

– М-м-м... Ну, порядка десяти штук. Для наркодельца это не деньги.

– Бражник к наркотикам не имеет отношения – ручаюсь. Ему их подсунули.

Прокурор, естественно, не поверил. Да и зачем ему верить, когда красивая сумма светит? Сабельников подумал, что, в конце концов, это не его деньги, чего их жалеть? Договорились о доставке. Адвокат получит их от покупателя предприятий Бражника, доставит следователю, который отдаст начальнику отделения милиции, а тот прокурору. Да! Отблагодарить надо всех участников операции. Итого выйдет штук пятнадцать, не больше. Долларов, естественно.

Николай Ефремович все же поторговался – привычка у него такая, не любит отдавать денежки. Сошлись на тринадцати штуках. Но Бражнику Сабельников решил сказать, что на дело ушло пятнадцать. Две он возьмет себе. Заработал – как-никак посредник.

– Хорошая будет наркодельцу наука, – упрямо и назидательно сказал прокурор, прощаясь, – впредь не будет грязными делами заниматься.

Предприятия Бражника потянули на сорок пять штук долларов. А говорил – тяжелое положение! «Впрочем, плавает он мелко, это ж не капитал, а так», – думал Николай Ефремович, ухмыляясь. Он подсчитал, сколько придется отдать, – сорок одну тысячу. Недурно, решил, Гена еще и при деньгах останется! Четыре штуки баксов в остатке – нормально для такой передряги. Ну налоги, конечно, уплатит за сделку. Как же без налогов? Все равно хорошо.

Воодушевленный собственным благородством, Николай Ефремович поехал к покупателю и получил деньги на взнос Рощину и на благодарность прокурору. Адвокат принял от мэра деньги для прокурора.

Время уже поджимало. Мэр поспешил домой за своей долей и прежде опустошил добрую половину бутылки виски. Затем достал деньги из сейфа, едва не разрыдавшись при этом – до того жаль было с ними расставаться, – и рванул на набережную в сопровождении помощников, о которых порой забывал даже в их присутствии.

Его уже ждали. Уж каким образом добыли остальные нужную сумму – одному черту известно. Но добыли. Особенно страдала Зиночка, занимавшая доллары по знакомым, на этот раз не рискнув просить у мужа. Погода совсем испортилась, дул ветер, гнал черные тучи, от которых было сумеречно.

Николай Ефремович вышел из машины, скорым шагом добрался до скамейки, где в рядок сидели четыре человека, тоже сел. Отдышался. Взглянул на часы – осталось сорок минут. Он бросил в сумку свои и Бражника деньги, отдал ее рядом сидящему, это был Хрусталев. Тот тоже бросил в сумку сверток, передал Туркиной. Та, проделав то же, отдала ее Ежову, который долго не решался кинуть деньги, но кинул. Последним бросил сверток Фоменко.

– Кто пойдет? – спросил он.

Добровольцев не нашлось. Тогда Сабельников волевым решением приказал Хрусталеву взять сумку и топать поближе к воде, как требовал Рощин. Матвей Фомич молча, без возражений, взял сумку и побрел, волоча ноги, как бредут на эшафот. Вскоре Хрусталев с согнутой спиной растворился в сумерках. Сабельников приказал:

– За мной.

Они крались следом за Хрусталевым, прячась за кустами и деревьями, за парапетом, огибая световые пятна фонарей, приседая и выпрямляясь, где это возможно, перебежками и медленно, вынув пистолеты, не сговариваясь.

А Матвей Фомич достиг берега, спустился к воде и прохаживался вдоль ее кромки, ожидая, что сейчас выскочат черти и русалки из пучины и утащат его. Он патологически боялся внешнего вида нечисти, патологически боялся болезненно умирать, посему дрожал всем телом. Внезапно изменившаяся погода тоже, по его мнению, указывала на присутствие нечистой силы. Строй фонарей освещал только набережную, а у воды света совсем не было. Так бродил он минут пятнадцать, то в одну сторону, то в другую.

Неожиданно заметил, как навстречу бежит парочка, состоящая из особей женского и мужского рода. Матвей Фомич вспомнил, что парочка из мужских особей отобрала деньги у Медведкина. Он поднял сумку к груди и прижал крепко-крепко. Парочка приближалась быстро, а он все крепче прижимал сумку с деньгами, замедлял шаги, пока вовсе не остановился. Но парочка, мурлыча песенку, пронеслась мимо, как два вихря, обежав Матвея Фомича с двух сторон и не сделав поползновений на сумку. Он вздохнул с облегчением, глядя им вслед, опустил сумку и продолжил хождение у самой воды.

Интересно ему стало, сколько еще времени до встречи с Рощиным? Поднял руку, покрутился вокруг своей оси, поворачивая часы к свету фонарей на набережной и напрягая зрение. Так он оказался спиной к воде. Вдруг кто-то схватил сумку. Матвей Фомич вздрогнул всем телом и обернулся. Так вот как Рощин решил забрать деньги! К берегу неслышно причалила лодка, подошла она со спины Хрусталева, с нее и протянулась рука к сумке. Матвей Фомич увидел человека, хоть и незнакомца, но не чудище из пучины. Он потянул сумку на себя: мол, не дам. Но тут из глубины лодки...

– Отдай. И уходи, – тихо сказал появившийся Рощин.

Присутствие Рощина теперь подействовало на Матвея Фомича магически, он подчинился ему беспрекословно. Закивав согласно, протянул сумку. Через секунду лодка отчалила – незнакомец оттолкнул ее от берега веслом. А Хрусталев стоял еще некоторое время с протянутыми к Рощину руками, постепенно осознавая, что его пока оставили в живых. Когда же полностью осмыслил, что покойник вреда ему не причинил, закричал победно и побежал в исступленном счастье по берегу, размахивая руками. В эту пору счастья в мозгу Хрусталева всплыли два слова, сказанные Рощиным в момент отплытия. Тогда они не дошли до его сознания и забылись. А сейчас, когда он вспомнил эти два слова, крик счастья перешел в крик ужаса. А ноги все бежали, очевидно, пытались убежать от страшных слов.

Четверо следопытов услышали вопли и ринулись на помощь Хрусталеву – спасать свои кровные. Матвей Фомич улепетывал, словно не видел бегущих к нему людей. Однако было же темно, разве поймешь, кто на тебя несется? Ежов настиг его первым, повалил прямо на мокрый песок. Хрусталев и лежа не угомонился – делал ногами движения, похожие на бег, кричал что-то попеременно то с ужасом, то ликуя.

Зиночка выдала резюме:

– Этот идиот совсем свихнулся. Дай ему по роже – очнется.

Ежов воспользовался советом, отхлестал по щекам бесноватого Хрусталева. В это время подбежали Сабельников и Фоменко, обоих одолевала отдышка. Матвей Фомич вдруг замер, прислушиваясь к пощечинам, потом повернулся на бок, тоскливо и тихонько завыл, корчась, как от боли. Степа вынырнул из темноты, напугав неожиданным появлением тех, кто пока еще не свихнулся. Да уж, пуганая ворона куста боится. Опер наклонился к несчастному.

– Все, он чокнулся, – раздраженно констатировала Зина.

– Где деньги? – заорал Сабельников. Обыскав песок, бросился к Хрусталеву, тряс его за грудки, спрашивая: – Где деньги? Он забрал? Забрал? Отвечай! Нам нужно знать.

– Видимо, деньги забрали, – предположил Степа.

– Но кто? Рощин или нас опять обокрали? – допытывался мэр.

Сверкнула молния. Раскаты грома немного привели в чувство Хрусталева, он словно очнулся, посмотрев на всех, улыбнулся:

– Мементо мори, господа.

И свернулся калачиком на песке, закрывая голову руками.

– Все ясно, – проговорил мэр, поднимаясь на ноги. – Рощин забрал деньги. Это его слова: мементо мори. Но как он сделал это? Мы же следили за Матвеем. К нему никто не приближался, кроме какой-то парочки прыгунков.

– Так, теперь, я думаю, вы можете отдохнуть от потрясений, – сказал Степа, – а мы приложим все силы, чтобы отыскать Рощина.

– Погодите, – развернулся к нему Сабельников, и вид его был свиреп. – Вы говорили, что будете следить, как Рощин заберет деньги. Говорили, что схватите его. Теперь, когда преступники утащили еще сто тысяч, вы говорите, что приложите силы?!

– Я следил за парой молодых людей, наверное, как и вы. – В оправданиях Степы звучала нотка раздражения. – Я не предполагал, что сумку с деньгами заберут другим способом. Он, этот ваш Рощин, мне кажется, действительно призрак.

– Тогда ищите призрака! Ищите и доставьте мне его! – взревел Сабельников.

Выручил дождь – зашуршал по воде, забился на прибрежном песке. Хрусталева подхватили Степа и Ежов как самые молодые, поволокли безвольное тело к автомобилям у набережной. Матвей Фомич не в состоянии был вести машину, тогда Степа сел за руль и повез несчастного домой. За ними, не выдавая себя, ехали Толик и Яна.