Глава 6

– И что будем делать дальше? – спросил Юра Коротков, переводя взгляд с Насти на Дюжина.

– Выяснять, откуда у Леры кольцо, – вздохнула Настя.

– Интересное кино! – возмутился он. – А как ты собираешься это делать, хотел бы я знать? Дедушку трогать нельзя, внученьку трогать тоже нельзя, потому что она может рассказать дедушке о наглых вопросах плохих дяденек из милиции.

– Ребята, – вступил в обсуждение Дюжин, – а может, вы переборщили? Лера чудесная девушка, я не верю, что она может быть в курсе уголовных дел своего деда. И потом, у нее такое горе и она так переживает…

– Какое это, интересно, у нее горе? – нахмурилась Настя.

– Сначала родителей убили, потом жениха. Она без слез не может даже говорить об этом.

Коротков хмыкнул, а Настя ехидно рассмеялась, не сдержавшись.

– Паша, ты тоже попался. Родителей ее убили десять лет назад, любой нормальный человек от этой травмы давно уже оправится и перестанет плакать. А что касается убитого жениха, то это вранье чистой воды.

– А что, его не убили? – несказанно удивился капитан. – Неужели наврала? Зачем?

– Убили, убили, – сказал весело Коротков. – Только не жених это был, а просто поклонник, которого изредка, вероятно, допускали до тела. Она даже на похороны не соизволила явиться, а в разговоре с Аськой заявила, что и в качестве поклонника не воспринимала юношу всерьез.

– Зачем же тогда… – недоуменно повторил Дюжин. – И слезы были такие натуральные.

– Паша, эта девочка привыкла всю жизнь спекулировать на своей трагедии. Ах, вы не понимаете, как это ужасно – потерять родителей, да еще от руки собственного деда, да еще теперь с этим противным дедом жить под одной крышей. Ах, никто меня не понимает, такую необыкновенную, никто меня не ценит, такую особенную, куда вам всем до меня, вы же не пережили такого горя, как я. Вот так примерно, – спокойно объяснила Настя. – Лера Немчинова хорошая девочка, с этим никто не спорит, вполне вероятно, она добрая и не подлая, но при всем том она привычная спекулянтка. И она не хочет понимать, что прошло уже десять лет и ее попытки казаться убитой горем просто смешны. Она тщательно культивирует из себя трагическую и непонятую фигуру. А тут еще смерть Барсукова подвернулась, как удачно, можно и на этом поиграть, можно сказать, что погиб жених, и пустить светлую девичью слезу.

Дюжин с осуждением посмотрел на нее.

– Слушай, Каменская, ты потрясающе цинична. Не может быть, чтобы все было так, как ты говоришь. Почему ты во всех людях видишь только плохое? Почему ты сразу начинаешь подозревать их в неискренности?

Настя с интересом глянула на коллегу. Вот уж в ком она не предполагала такой трепетности, так это в Павле, который казался ей простым и незатейливым, как пряник.

– Знаешь, Пашенька, лучше изначально думать о людях плохо и потом радоваться, что они оказались лучше, чем ты думал, нежели сразу доверять им и потом локти кусать, – примирительно произнес Коротков. – Считай это проявлением нашей сыщицкой профессиональной деформации. А на Аську ты напрасно бочку покатил, она не циничная, а рациональная. Значит, так, сердечные мои, пока вы тут копошитесь в сомнениях, я вношу предложение и прошу его не обсуждать.

– Какое? – тут же спросил Дюжин.

Коротков не ответил, а Настя задумчиво сказала:

– Пожалуй, ты прав, Юра. Другого выхода у нас пока все равно нет, коль мы приняли решение проявлять максимальную осторожность в отношении деда Немчинова.

– Какое предложение-то? – нетерпеливо повторил капитан. – Вы о чем говорите?

Коротков театрально развел руками и скорчил клоунскую рожицу.

– О предложении. Я же сказал, что оно вносится, но не обсуждается. Так что вопрос закрыт.

– Ноя…

– Иди, Паша, – негромко сказала Настя, – это уже не наше с тобой дело. Мы преступлений не раскрываем. Мы с тобой теперь бумажные крысы. Юра знает, что делает.

Дюжин ушел, обиженно насупившись. Насте было неловко, ситуация, на ее взгляд, сложилась не очень-то красивая. Когда Павел был нужен – привлекли его к делу, послали выполнять задание, а теперь темнят, отстраняют от обсуждения. Любой бы на его месте обиделся.

– Ну что ты так смотришь? – взорвался Коротков. – Пашеньку твоего обидели? Подумаешь, нежный какой. Да он девушке Лере через пять минут обо всех наших сомнениях расскажет, и что мы будем делать тогда?

– Почему ты думаешь, что расскажет?

– Да потому, что он втюрился в нее по уши, это же невооруженным глазом видно! И она для него теперь свет в окошке и кладезь всех мыслимых и немыслимых добродетелей. Между прочим, он женат?

– Не знаю, – пожала плечами Настя. – Это имеет значение?

– Вполне возможно. Если он влюбился…

– Да с чего ты это взял?!

Коротков пододвинул стул к ее столу, взял Настины руки в свои, поцеловал ее пальцы.

– Дорогая моя, я всегда знал, что обожаю тебя, но никогда не мог понять почему. И вот только теперь наконец понял.

Она смягчилась и тепло улыбнулась ему.

– И почему же?

– Потому что ты – святая. В самом прямом смысле этого слова. Ты в любом человеке всегда видишь в первую очередь личность, ум и характер, а о том, что этот человек имеет еще и половые признаки, ты вспоминаешь, когда выясняется, в какой туалет он ходит, в мужской или женский. Это прекрасное качество, и я тебя за это искренне люблю. Ты не умеешь флиртовать и не понимаешь, когда это делают другие. И именно поэтому ты не умеешь видеть признаки влюбленности, которые человеку опытному просто в глаза бросаются.

– А человек опытный – это, конечно, ты? – поддела его Настя.

– И я в том числе, и подавляющее большинство населения нашей планеты. Дюжин влюбился в Леру Немчинову, и если ты этого не заметила, то просто поверь мне на слово.

– Хорошо, – согласилась она, – поверю. И в ответ на твою небывалую искренность скажу, что флиртовать я умею будь здоров как, а тот факт, что ты об этом так и не узнал до сих пор, свидетельствует только о том, что я умею это очень хорошо скрывать.

– Серьезно?

– Абсолютно. Между прочим, как с моей просьбой?

– Нашел я тебе твоего дяденьку. – Коротков полез в бумажник и достал оттуда квадратный зеленый листочек. – Держи, здесь имя, адрес и телефоны. А что мне за это будет?

– Кофе с венскими булочками, бескорыстный мой. Устроит?

– Более чем.

Вячеслав Олегович Зотов собирался на деловой ужин. Разговор не сулил ничего особо приятного, и Зотов откладывал его вот уже две недели, отказываясь от встречи под разными благовидными предлогами. Он бы и дальше отказывался, если бы не Левченко. Припер его к стенке, и придется теперь форсировать события.

Встречаться ему предстояло с женщиной, и Зотов, добираясь до назначенного места, пытался заранее составить схему разговора и определить, следует ли ему быть очаровательным, сексапильным или, наоборот, строгим и жестким. «Ладно, – подумал он, въезжая на охраняемую стоянку, – приму решение по ходу дела».

Одного взгляда на Ингу оказалось достаточно, чтобы он понял: жесткость и строгость сегодня не пройдут. Дама, с которой Зотову предстояло поужинать, была одета в длинное вечернее платье с глубоким декольте и источала аромат дорогих духов. Она еще не успела сказать ни одного слова, а он уже услышал: ну будь душкой, давай договоримся, ты же понимаешь, что это к обоюдной выгоде. Ну что ж, душкой так душкой, будем договариваться.

Инга протянула ему холеную руку для поцелуя, и Зотов отметил превосходные изумруды, украшающие браслет и перстень. Не бедствует Ингуша, молодец, сама себя сделала. Интересно, как бы жизнь сложилась, если бы Зотов в свое время женился на ней? А ведь все к тому шло…

– Здравствуй, милый, – произнесла она глубоким красивым голосом, за которым угадывалась певица. – Наконец-то мы встретились. Мне даже стало казаться, что ты меня избегаешь.

Он прильнул губами к нежной руке и вдохнул давно знакомый запах ее кожи. Господи, как он ее любил когда-то! И куда, интересно, все девается? Чувства уходят, память уходит, даже желания пропадают. А ведь как мучился, страдал, ночей не спал.

– Ты выглядишь потрясающе, – искренне сказал Зотов. – И если бы я тебя не избегал, дорогая, то наделал бы кучу глупостей и испортил тебе всю карьеру и семейную жизнь. Какой у тебя нынче муж по счету? Четвертый?

– Пятый. – Она рассмеялась чуть хрипловато и элегантно села на стул, придвинутый предупредительным официантом. – Ты не следишь за событиями.

– Хочешь побить рекорд Лиз Тейлор?

– Что ты, куда мне до нее! Мои мужья никогда не будут моложе меня, у меня нет тяги к мальчикам. А ты, насколько мне известно, после второго развода так и не женился?

– Увы, – он шутливо вздохнул, – я даже еще и не развелся. Мы просто разошлись, но развод не оформляли.

– Что так?

– Необходимости нет. Нужно будет – оформим. Я занят, жена все время в разъездах, первое время было трудно собраться вместе и дойти до загса, а теперь уж и привыкли как-то.

– Это не есть правильно, как сказали бы англичане. Юридическая сторона любого вопроса – дело первейшее и наиважнейшее. Который час? – внезапно спросила Инга.

Зотов бросил взгляд на часы, удивляясь вопросу. Может быть, она кого-то еще ждет к ужину? Плохо, что не сказала заранее, значит, не рассчитывает на легкую победу и готовит тяжелую артиллерию.

– Без двадцати восемь. Ты кого-то ждешь?

– Никого. – Инга улыбнулась, демонстрируя отличные зубы. – В восемь здесь начинается то, что они называют живой музыкой. Это будет безвкусно и оглушительно, но позволит поговорить на деликатные темы. А пока расскажи мне о себе.

До восьми они непринужденно болтали, вспоминая общих знакомых и свою молодость. Ровно в восемь часов на подиум вышли музыканты и с деловым видом принялись готовиться, а в две минуты девятого грянула музыка столь оглушительная, что Зотов не слышал не только Ингу, но и самого себя. Народу в ресторане было много, столы стояли довольно близко друг к другу, и разговаривать на деликатные темы, повышая голос, было бы глупо и неосмотрительно. Вячеслав Олегович встал и протянул руку Инге. Они пошли танцевать.

Инга сразу приступила к делу. Положив красивые руки на плечи партнера и почти прижавшись щекой к его щеке, она сказала:

– Слава, мне поручено предложить тебе договор.

– Кем поручено? Кого ты сегодня представляешь? – спросил он, заранее зная ответ.

– Ох, милый, сегодня я представляю многих, как и каждый день. Ты же знаешь, это моя специальность – вести переговоры на деликатные темы от имени людей, которые такие переговоры вести не могут. Ежедневно я работаю на двух-трех доверителей. Но во время нашего с тобой романтического ужина я выступаю от имени Стеллы. Тебе понятно, о чем пойдет речь?

– Эта старая грымза хочет получить молодого мужа? – полуутвердительно спросил Зотов.

– Ты догадлив, милый. С одной небольшой поправкой: она не старая. Ей еще нет пятидесяти, а выглядит она просто роскошно, больше сорока двух никто не дает.

– Какая разница, сколько ей дают, если вся страна знает, сколько ей на самом деле. Поколение тридцатилетних прекрасно помнит, что она пела, когда они еще в колыбели лежали, и это значит, что ей не может быть двадцать пять.

– И не надо, – тихо рассмеялась Инга, прижимаясь к Зотову. – Пусть все знают, что ей пятьдесят, и точно так же все будут знать, что в свои пятьдесят она настолько хороша, умна, красива, сексуальна и талантлива, что в нее без памяти влюбился двадцатипятилетний красавец певец. Это пробудит интерес к ней, она ведь уже почти два года не выступает.

– Да, – согласился Зотов, – Стелла безумно талантливая баба, с этим трудно спорить. Но она всем уже надоела. За тридцать-то лет беспрерывных выступлений…

– Вот именно, милый, – проворковала Инга. – Имидж нужно освежить. И для этого ей необходим молодой муж, существенно моложе ее. Но не просто какой-нибудь юный Ромео, а личность популярная и известная. Стелла не хочет давать повод говорить о том, что молодой проходимец женился на стареющей звезде, чтобы получить ее деньги. Молодой красавец тоже должен быть звездой. Конечно, не такой величины, как сама моя доверительница.

– Почему же? – спросил Зотов, притворяясь наивным.

Схема была ему хорошо знакома, ее использовали, насколько он знал, неоднократно в Голливуде, да и здесь, в Москве, уже было несколько случаев. Отдать Игоря этой ненасытной щуке! Еще два дня назад он резко ответил бы: «Ни за что!» Но то было два дня назад, а сегодня…

– Потому что Стелле нужно иметь резерв для своей деятельности. Зачем ей звезда, которую уже не надо раскручивать?

– Тогда скажи точнее: зачем твоя Стелла певцу, которого не надо раскручивать? Что она может дать ему, если у него и так все есть?

– Умница ты моя, – губы Инги легко коснулись мочки его уха, – как приятно иметь с тобой дело. Ну так что, перейдем к финансовой стороне договора?

Танец закончился, и Зотов проводил даму к столику. Сейчас они немного выпьют, что-нибудь съедят, а потом снова выйдут на площадку перед эстрадой. Нужно обсудить еще массу вопросов.

Веселье было в разгаре. Как обычно, Игорь ввалился в квартиру вместе со всей компанией около десяти вечера, и по громким голосам Лера безошибочно определила, что все они где-то уже выпили, причем выпили прилично. К их приходу она привела квартиру в идеальный порядок, приготовила закуски и напитки и терпеливо ждала, втайне надеясь, что хотя бы на этот раз Игорь пригласит ее поучаствовать в общем веселье. Это означало бы, что он перед друзьями признает ее своей девушкой. Пока что этого ни разу не произошло, но может быть… когда-нибудь…

Она сидела в гостиной, причесанная, с ярким макияжем, в обтягивающих кожаных брючках и вызывающей алой кофточке, и ждала. Но чуда и на этот раз не произошло. Едва переступив порог квартиры, Игорь заорал:

– Лерка, ты тут?

Она пулей вылетела в прихожую и постаралась улыбнуться гостям как можно лучезарнее. Она всегда надеялась на то, что кто-нибудь из молодых людей скажет:

– Какая красавица у тебя, Игорек! Почему ты прячешь от нас такое сокровище?

И Игорь ответит:

– Это моя Лера, знакомьтесь. Лера, принимай гостей, будь хозяйкой.

Но этого все не случалось и не случалось. Лера выбегала навстречу и улыбалась, и Игорь отдавал ей принесенные с собой бутылки, вот и все. Мужчины, оказавшиеся здесь впервые, обычно замечали красивую девушку и окидывали ее оценивающим взглядом, на что Игорь бросал:

– Не пялься, она еще маленькая. По хозяйству мне помогает.

Со второго раза ее переставали замечать. Маленькая так маленькая, взрослых мало, что ли?

– На, держи, – Игорь протянул ей сумку с бутылками, – брось пока в холодильник. Валечка, кошечка моя, раздевайся.

Лера поняла, что Игорь привел свою очередную пассию, и исподлобья бросила быстрый взгляд на соперницу. Красивая, конечно, но разве она, Лера, хуже? И лицо у нее глупое какое-то, и вообще она противная. Ну когда же это кончится? Когда же он образумится и поймет, что лучше Леры нет никого на свете?

Взяв бутылки, она поплелась на кухню. И вдруг почувствовала, как устала. Сначала носилась по магазинам, потом тащилась через весь город с неподъемными сумками, потом вылизывала до стерильного блеска эту огромную бестолковую квартиру. Теперь нужно обслуживать гостей допоздна, а завтра чуть свет подниматься и бежать в институт.

Засунув бутылки в холодильник, она принялась составлять на поднос уже приготовленные тарелки с закусками, но внезапно поставила поднос обратно на стол, села на табуретку и расплакалась.

– Лерка! – раздался голос Игоря. – Подавай!

Она заплакала сильнее. Годами копившиеся обида и горечь, которые Лера не просто терпела, а гнала от себя, старалась не замечать, вдруг выплеснулись слезами, да еще в самый неподходящий момент, когда у Игоря гости.

– Эй! – снова послышался его голос. – Ну в чем дело? Народ проголодался! Давай неси!

Лера торопливо вскочила и кинулась к раковине.

С макияжем придется распроститься. Ну что она за дура такая! Нашла время реветь. Она должна быть очаровательной и любезной, только тогда она имеет право надеяться на благосклонность своего божества. Все эмоции – дома, только дома, там можно плакать, отчаиваться, сердиться, бить посуду. Ее отношениям с дедом это только на пользу пойдет. А здесь она должна держать себя в руках, иначе рискует потерять Игоря навсегда.

– Это еще что?

Она испуганно обернулась и увидела Игоря. За шумом воды она не услышала, как он вошел в кухню.

– Извини, – забормотала Лера виновато, – мне что-то в глаз попало, слезы потекли. Я сейчас, одну минуточку. Сейчас лицо вытру и все принесу.

– Давай побыстрее, неудобно, люди ждут. Накрывай на стол и уматывай, поздно уже.

– Еще только десять часов, – слабо запротестовала она, прекрасно зная, что это бесполезно. Так было всегда: купи, сделай уборку, подай на стол и выметайся, завтра придешь посуду помыть и убрать квартиру после гостей. Он каждый раз отправлял ее домой, ни разу не предложил остаться на ночь. И Лера понимала, что на ночь с ним остается кто-то другой. Точнее, другая.

– Уже поздно, – холодно повторил Игорь, – тебе еще добираться целый час. Молодая девушка не должна в позднее время ходить одна.

Ни разу он не вызвал ей такси, и не потому, что был скупым, а оттого лишь, что это не приходило ему в голову. С какой это стати? Пусть вообще будет довольна, что ей разрешают приезжать. А не нравится поздно возвращаться, так пусть и не приходит сюда, Игорь и без нее обойдется.

Ну уж нет, хватит. Пока она нуждалась в нем, она была покорной и выполняла все его приказы. Теперь же он сам нуждается в ней, и больше она не будет беспрекословно подчиняться.

– Мне бы хотелось остаться и поговорить с тобой, – решительно сказала Лера, отбрасывая со лба прядь густых вьющихся волос.

– О чем говорить-то? Ты достала?..

– Пока нет, но нужно кое-что обсудить.

В глазах Игоря мелькнул недобрый огонек. Кажется, она зря надеялась, ничего у нее не получится. Он не так прост, чтобы можно было обмануть его при помощи такой примитивной приманки.

– Посиди здесь пока, я сам отнесу, – сказал он, решительно взял со стола уставленный тарелками поднос с закусками и вышел.

Вернулся он минут через десять, и Лера сразу поняла, что он успел еще выпить. Глаза его блестели, на лице сияла улыбка.

– Пойдем-ка.

Игорь взял ее за руку и повел в спальню. Спальня у Вильданова была просторной, с огромной кроватью, накрытой красивым покрывалом. Каждый раз, когда Лера делала уборку, она подолгу сидела на этой кровати, гладила покрывало и подушки и мечтала о том, что будет засыпать здесь и просыпаться, будет лежать, прижавшись к плечу своего обожаемого кумира, своего принца из детских снов. Как ни странно, несмотря на то что Игорь спал с ней вот уже год, они ни разу не занимались любовью в спальне. Где угодно – в гостиной, на полу, на кресле, на кожаных диванах, в ванной, в комнате, которую Игорь называл кабинетом, но в которой на самом деле стояли зеркала и кабинетный рояль и в которой он репетировал, даже в кухне. Но никогда в спальне. А ей так этого хотелось! Лере казалось, что любовь на кровати в спальне – это уже почти супружество, во всяком случае, признак и символ чего-то официального и долговечного. Но Игорь, который, по всей видимости, чувствовал, что она думает именно так, секса в спальне избегал…

Заведя девушку в спальню, Игорь плотно притворил дверь и оперся на нее спиной.

– Ну, говори, чего ты там хотела.

Лера торопливо вытащила из кармана листок, который днем дал ей случайный знакомый.

– Возьми, это должно помочь.

– Что это?

Игорь развернул сложенный вчетверо листок из блокнота и недоуменно поглядел на узор из прямых перпендикулярных друг другу линий.

– Что за ерунда? Откуда ты это притащила? От знахарки?

– Ты не понимаешь, – горячо заговорила Лера, – это древнегреческий меандр. Если такой рисунок нанести на стены, он будет защищать от вредного излучения.

– И что из этого?

– Ну как что… – растерялась она. – Все должно быть хорошо. Тебе будет легче петь, неприятностей не будет…

– Да пошла ты! – вспылил он. – Как это не будет неприятностей, когда они уже есть! А ты, вместо того чтобы мне помогать, носишься со всякой дурью. Ты что-нибудь полезное сделала для меня? Ну скажи, сделала? Нет, ничего ты не сделала. Вот и не выступай. Давай вали домой, меня гости ждут.

Лера не ожидала такой вспышки. Почему он так с ней разговаривает? Разве Игорь не видит, не понимает, что она старается изо всех сил? И разве она виновата, что у нее ничего пока не выходит? На глаза снова навернулись слезы, она судорожно сглотнула и сделала глубокий вдох. Игорь не любит, когда она плачет, ему нравится, когда его подружка веселая и беззаботная.

– Игорь, почему ты не хочешь поговорить с дядей Славой? Мне кажется, ты напрасно упрямишься. Дядя Слава умный, у него есть связи, и вообще… Он бы что-нибудь придумал. Мне кажется…

– Кажется ей! – снова вспыхнул Вильданов. – Крестись, когда кажется. Слава и так за каждым моим шагом смотрит, всю жизнь мной руководит, как будто я слепой котенок. Хватит, надоело! Если я буду бегать к нему за советом по каждому поводу, он вообще возомнит о себе черт знает что, тогда я уже в уборную без его разрешения сходить не смогу, поняла? Он только и ждет, чтобы вцепиться мне в глотку и сесть на шею. Ножки свесит и начнет понукать. Ты этого хочешь?

Лера не знала, хочет ли она этого, но ей, по большому счету, было все равно, руководит дядя Слава Зотов Игорем или нет. Для нее важным было только одно: чтобы Игорь был с ней, любил ее и проводил с ней как можно больше времени. Все остальное интересовало девушку постольку поскольку. Она не понимала глупого упрямства Игоря, который наотрез отказывался посоветоваться со своим учителем, с человеком, который, в сущности, заменил ему отца и мать одновременно, приютил, кормил, поил, воспитывал, учил. Лера догадывалась, что Игорь пытается бороться за свою самостоятельность и доказать, что может решать свои проблемы без помощи вездесущего Зотова, но полагала, вполне, впрочем, разумно, что за самостоятельность можно и нужно бороться не в ущерб всему остальному и уж конечно не тогда, когда в угоду самолюбию на карту ставится карьера и репутация.

– Конечно, если ты не хочешь… – тихо сказала она. – Я буду стараться, Игорек, честное слово, но я не знаю как. Я не знаю, что мне делать. Ты же видел, я делала, что могла, Сашку тебе привела, но я же не виновата, что его убили.

– Другого Сашку найди, – раздраженно ответил певец, – или сама давай уж как-нибудь. Старайся, Киска, старайся, помни, что это и в твоих интересах. Если я не буду выступать, тебе папочкины авторские капать не будут, и на что тогда ты станешь жить? На стипендию? Так ты давно уже забыла, как живут на стипендию. Или ты рассчитываешь, что я буду тебя содержать?

– Ну что ты, – испуганно отозвалась девушка, – мне не нужны твои деньги, ты не волнуйся, я не буду тебе обузой.

– Ладно, – Вильданов успокоился и вновь обрел хорошее расположение духа, – я не буду волноваться, но тогда уж волнуйся ты, Киска. Шевелись, делай что-нибудь, потому что пока эта гадость не рассосется, я выступать не смогу, ты поняла? Его надо найти и заткнуть навечно, чтоб пасть не разевал.

Он дежурно поцеловал Леру, но она была счастлива и этим, хотя знала, что, когда уйдет, Игорь будет развлекаться с хорошенькой куколкой Валечкой.

Вагон метро был полупустым, Лера уселась в уголке, прикрыла глаза и снова углубилась в горестные мысли о том, как же помочь Игорю.

Проходя по коридору мимо кабинета Заточного, Настя на мгновение остановилась, нерешительно покосилась на дверную ручку, но все-таки прошла мимо. Однако на обратном пути решилась и зашла.

– Иван Алексеевич, у меня появилась гипотеза, которую я бы хотела проверить в первом приближении.

Генерал коротко взглянул на нее, с явной неохотой отрываясь от документов, над которыми работал.

– В чем проблема?

– Мне нужно еще раз поговорить с вашим сыном.

– Анастасия, вам для этого не нужно мое разрешение. Перестаньте быть маленькой и работайте.

– Так я могу с ним встретиться?

– Разумеется. Вы хотите зайти к нам домой?

– Как скажете.

Иван Алексеевич отложил ручку, которой что-то подчеркивал в бумагах, и рассмеялся.

– Вы неисправимы. Почему вы постоянно спрашиваете моего разрешения? Вы что, не в состоянии принимать решения самостоятельно?

– Вы – начальник, – лаконично ответила она. – Как скажете – так и будет.

– И что, даже если я не прав, вы сделаете, как я скажу? – иронично поинтересовался он.

– Конечно. Вы же начальник, я обязана выполнять ваши приказы.

Заточный встал и прошелся по кабинету, потом подошел к Насте и легонько коснулся ее плеча.

– Сядьте, Анастасия. Между людьми не должно быть недомолвок, если они хотят сохранить уважение друг к другу. Что случилось?

– Ничего. – Она послушно села на стул возле стола для совещаний. – Пока еще ничего. Вот я и не хочу, чтобы случилось. Вы меня просили быть максимально осторожной и деликатной, потому что дело может коснуться вашего сына, поэтому я сочла, что лучше спросить разрешения на беседу с ним.

– Перестраховщица, – усмехнулся генерал. – Впрочем, я знаю вас достаточно давно, чтобы не удивляться этому. Осторожность никогда не помешает и никогда не бывает излишней. Ваша беда в другом. Почему вы никак не повзрослеете, а? Вам уже тридцать семь лет, а вы ведете себя как стажер, который пришел прямо из института и боится показаться глупым. У вас за плечами приличный стаж, через три месяца вы, Бог даст, станете подполковником, о вас по министерству ходят легенды, а вы все еще боитесь сделать что-то не так и вызвать недовольство начальства. Когда это кончится?

Настя вздохнула и посмотрела на свои руки. «Пора маникюр делать, – вдруг совершенно некстати мелькнула мысль, – лак уже облез, хожу как позорище».

– Наверное, никогда, – ответила она. – Характер такой. Вот вы говорите, что про меня легенды ходят, а я не верю. То есть я знаю, что они действительно ходят, и мне их даже пересказывали, но я никак не могу поверить, что это про меня. Не могу поверить, что это про меня говорят, будто и в самом деле я что-то там гениально придумала или фантастически угадала. Это про кого-то другого. Я все время помню, сколько раз ошибалась.

– Вы должны помнить не об этом, а о том, сколько раз вас пытались переманить из отдела Гордеева. Кто будет переманивать сотрудника, от которого мало толку, а? Почему вы считаете других глупее себя?

– Я не считаю, – улыбнулась Настя. – Совсем наоборот, я считаю их умнее. Поэтому и боюсь показаться дурой.

Заточный осуждающе покачал головой, и его солнечная улыбка не могла обмануть Настю. Она ясно видела, что начальник недоволен.

– Вам это не нравится, я понимаю, – удрученно сказала она. – Но я такая, какая есть, и вы прекрасно это знали, когда приглашали меня к себе работать. Жалеете?

– Никогда. Буду вас перевоспитывать.

– Не надо, – взмолилась Настя, – я уже старенькая для педагогических экспериментов.

– Вот видите, вспомнили о возрасте. То вы маленькая, то старенькая. Ладно, скажите лучше, что вы там придумали.

Настя с облегчением перевела дух. Ну вот, воспитательные меры позади, а о деле говорить куда приятнее.

– Понимаете, – начала она, – засылать в наши вузы своих мальчиков и девочек – дело рискованное. Ведь абитуриент, даже если он уже в эти годы сволочь отъявленная, совсем не обязательно останется таким же через четыре года, когда его будут выпускать на практическую работу. Четыре года в юном возрасте – это ужасно много, человек может стать совсем другим. Где гарантия, что за эти четыре года он не переменится? Поэтому, я думаю, если раннее внедрение и имеет место, то лишь в крайне редких случаях. Есть другой путь, более эффективный и верный.

– Какой?

Иван Алексеевич отошел от Насти и снова сел на свое место. Правильно, лирика закончилась, началось дело.

– Нужно вербовать мальчиков примерно курса со второго или старше, выискивать тех, кто падок до легких денег и не особенно расчетлив, и подсаживать на компре. Понимаете?

Заточный погладил длинными сухими пальцами виски, кивнул.

– Продолжайте, я вас слушаю внимательно.

– Идем дальше. Кто может лучше других знать, какие мальчики для этого дела годятся? Кто пользуется у слушателей доверием? Кто может сделать так, что мальчик в учебное время будет заниматься неизвестно чем? Ответ примитивно прост: курсовые офицеры. Я специально выясняла, откуда их берут, и оказалось, что огромное их число – это не милиционеры, а армейские. Сокращенные, оставшиеся без жилья, обиженные на армию, которая отняла у них лучшие годы молодости и взамен ничего не дала. Им катастрофически нужны деньги, потому что пенсия, если она вообще есть, мала, а они еще достаточно молоды, чтобы удовольствоваться сидением на печке. Курсовые офицеры, особенно пришедшие из армии, – это самое слабое звено. Сначала подсаживают их, а потом они в свою очередь вовлекают слушателей. И тогда слушатель, даже если к моменту выпуска из института он опомнится и решит жить честно, уже никуда не денется, на нем соучастие, и не одно, пусть в мелочах, но зато много. Я знаю, как это все проверить на уровне статистики, но, чтобы не тратить попусту время, мне хотелось бы поговорить с вашим сыном, чтобы уточнить гипотезу.

– Вы полагаете, он может об этом знать?

– Не знаю. Но я не собираюсь его об этом спрашивать. Если не знает – так и не знает, а если знает, то мои вопросы поставят его в сложное положение. Товарищей закладывать, знаете ли… Малоприятно.

Заточный помолчал немного, потом снова кивнул.

– Хорошо, Анастасия, приходите к нам сегодня часов в восемь, заодно и поужинаем. У вас все?

– Все.

– Тогда идите. Нет, минутку. – Он поднял руку, словно желая остановить Настю. – Еще один вопрос. Что там с убийством слушателя? У ваших друзей что-нибудь двигается?

Настя отрицательно покачала головой.

– Ничего. Ни с места. Но есть возможность подобраться к деду Немчинову, мы это сейчас отрабатываем.

– Почему так долго? Он в бегах?

– Да что вы, никуда не делся. Но я его боюсь.

– Вот даже как? Отчего же?

– Не знаю. – Настя легко рассмеялась и пошла к двери. – Он мне внушает какой-то священный ужас. Боюсь его спугнуть и Юру Короткова этим страхом заразила.

– И Дюжина тоже, – усмехнулся генерал. – Нехорошо, Анастасия.

– Ай-яй-яй, – протянула она саркастически, – Павел Михайлович уже успел стукнуть? Тоже нехорошо.

– Согласен. Вы можете не спрашивать у меня разрешения, но докладывать все-таки надо. Договорились?

– Извините, – пробормотала Настя и выскользнула из кабинета.

Ну Дюжин, ну гад! Речевое недержание у него, что ли? Конечно, ничего запрещенного Настя не сделала, отправив его познакомиться с Лерой Немчиновой. Это была дружеская просьба, а не приказ, уговаривать Павла не пришлось, он с удовольствием взялся выполнить поручение, ему и самому было любопытно попробовать, как это бывает. А потом вернулся и прямиком отправился к начальству.

Первым побуждением Насти было тут же зайти к Дюжину и высказать ему все, что она думает. Идя по коридору, она уже почти дошла до кабинета, где сидел капитан, и вдруг опомнилась. Зачем? Что она ему скажет? Что он поступил неправильно? А почему, собственно, неправильно? Кто сказал, что он не должен был так делать? Павел поступил так, как считал нужным, то есть с его точки зрения он поступил совершенно правильно, и что по этому поводу думает его наставник Каменская, ровно никакого значения не имеет. У него такой характер, у нее другой, так какой смысл высказывать претензии? У Дюжина не меньше оснований упрекать ее в том, что она сама не доложила Заточному.

Поймав себя на этих мыслях, Настя расхохоталась и почти вприпрыжку помчалась к себе. Нет, поистине мысль о том, что все люди разные, приносит массу веселых минут. Особенно когда самого себя ловишь на привычке мерить других по собственным меркам. Очень полезная мысль. Крайне, можно сказать, плодотворная.

Домой в этот вечер Настя возвращалась поздно, ужин у Заточного затянулся, и теперь ей предстояло пройти несколько сотен метров от автобусной остановки до дома по неосвещенным пустынным дворам. Этого участка пути она всегда боялась, особенно после того, как однажды ее здесь чуть не убили. Можно было бы из метро позвонить Лешке и попросить встретить, но ей не хотелось беспокоить мужа. «Экая я, однако, стала стеснительная», – подумала она с усмешкой.

Весь вечер Настя расспрашивала Максима Заточного о существующих в институте порядках, о том, какую роль выполняют курсовые офицеры и что нужно, чтобы без уважительной причины пропускать занятия. Она не задала парню ни одного каверзного вопроса, отвечая на который ему пришлось бы «закладывать» своих однокурсников или курсовое начальство, но и без того по его свободному рассказу было видно, что он ничего не знает. Это в определенном смысле подтверждало выстроенную ею гипотезу: отличников не трогают, потому что отличники видят перед собой цель и планомерно к ней идут, мало шансов сбить их с пути истинного. Отличник, особенно если он и в школе хорошо учился, хочет чего-то добиться, например, остаться после получения диплома в институте и писать диссертацию, а потом заниматься преподавательской работой. Или, как вариант, получить хорошие знания в области экономики, гражданского и финансового права, потом немножко поработать в милиции, пока призывной возраст не истечет, и покинуть милицейские ряды, чтобы стать юристом в большой фирме, где платят по сравнению с милицией просто миллионы. Или же, как еще один вариант, специализироваться в международном праве и иностранных языках и после выпуска получить престижную работу в Бюро Интерпола или в Управлении международных связей министерства. Причины для отличной учебы могут быть и другими, но в любом случае понятно: слушатель видит цель и идет к ней, и размениваться на глупости вряд ли станет. Быть отличником в вузе далеко не просто, дисциплин много, и они настолько разные, что невозможно получать пятерки по всем предметам, не прилагая никаких усилий и выезжая исключительно на общей сообразительности и эрудиции. Надо много заниматься, порой отказывая себе в таких приятных вещах, как дискотеки, встречи с друзьями и девушками и даже простой отдых. И если человек умеет на протяжении длительного времени себе в этом отказывать, то бессмысленно соваться к нему в попытках толкнуть на глупые поступки, которые его самого потом же и свяжут по рукам и ногам, и все усилия, которые он прилагал, чтобы быть отличником, пойдут насмарку. Пустая трата времени, ничего не выйдет.

А вот троечники – совсем другая песня. Особенно те из них, кто пошел учиться в милицейский вуз не по призванию, а исходя из других соображений. Убежать от армии, например. Некоторым вообще все равно, где учиться, они и учатся там, куда родители сумели пристроить. Немало и таких, кто выбирает вуз поближе к дому, чтобы не тратить время на дорогу с утра пораньше. Обучение бесплатное, стипендия в пять раз выше, чем в гражданском вузе, – поди-ка плохо! И учиться не пять лет надо, а всего четыре. А диплом в итоге выдают такой же, как в университете.

И кто же лучше других знает слушателей? Конечно, курсовой офицер. Он для них и надзиратель, и контролер, и отец родной. Может отпустить с занятий. Может разрешить пропустить утреннее построение. Может не заметить опоздания. А может и не отпустить, не разрешить, не закрыть глаза на проступок, пусть и мельчайший. Все слушатели находятся в зависимости от курсовых. И курсовые этим пользуются, причем некоторые – совершенно беззастенчиво, а про некоторых вообще известно, что без бутылки к нему ни с одним рапортом, ни с одной просьбой не подходи, даже если просьба твоя совсем незначительная, а в рапорте ты просишь отпустить тебя с занятий на один день по причине более чем уважительной.

Слушатели ведь не слепые, они прекрасно видят, что для одних пропуск занятий или иное какое нарушение моментально оборачивается взысканием, а другие нарушают дисциплину и распорядок систематически и долгое время – и ничего не происходит. В некоторых случаях списывают это на влиятельных родителей нерадивого слушака, а в некоторых… Догадываются, что их покрывает курсовой офицер.

Максиму повезло, он на своих курсовых не жаловался, но справедливости ради надо бы заметить, что он и повода им не дает к себе придираться. Отличник по всем предметам, дисциплинированный, подтянутый, вежливый. Поэтому в долгом разговоре с Настей он не дал ей в руки ни одного факта, он о них просто не знал, зато рассказал много такого, что сделало для нее понятным, какую информацию нужно искать, где искать и кого об этом имеет смысл спрашивать. Цель ее беседы с сыном генерала состояла именно в этом.

Заново мысленно прокручивая все только что услышанное, Настя и не заметила, как добрела до своего подъезда.

После темной тихой улицы квартира обрушилась на нее обилием света и водопадом звуков и запахов. Она всегда поражалась способности своего мужа работать при включенном на полную громкость телевизоре, сама Настя не выносила ни малейшего шума и моментально раздражалась, когда над ухом что-нибудь жужжит. Чистяков же невозмутимо сидел спиной к двери и работал на компьютере, одновременно слушая полуночный выпуск новостей по НТВ. Мир мог перевернуться, но новостные программы профессор математики смотрел (или слушал, это уж как придется) все и по всем каналам. Одно время Настя пыталась понять, зачем ему это нужно, но потом бросила сие пустое занятие. О вкусах, в конце концов, не спорят, и информационные потребности у всех людей разные. Вот она же вообще никакие новости не слушает, и ничего. С одной стороны, пока жива и никакой катастрофы не случилось, а с другой – Лешка ведь не пытается понять, почему она не интересуется новостями.

– Леш! – крикнула она во весь голос из прихожей, стараясь перекрыть голос телеведущего. – Можно дверь взломать и вынести всю квартиру вместе с тобой, а ты и не услышишь. Сделай потише, будь добр!

Звук телевизора тут же уменьшился, а через мгновение в прихожую вышел Алексей. Глядя на его усталое лицо и рано поседевшие волосы, Настя вдруг вспомнила слова Заточного: «Вы все еще считаете себя маленькой». Генерал, конечно, почти прав, ей давно пора перестать считать себя молоденьким малоопытным милиционером. Через три года исполнится сорок, а когда исполняется сорок – это уже называется «пятый десяток». Они ровесники с Чистяковым, когда-то за одной партой сидели, а ведь Лешка уже наполовину седой и с недавнего времени носит очки. У него начала развиваться дальнозоркость, а это, как известно, признак возраста.

– Ты ужинал? – спросила она, снимая сапоги.

– Ну я же не ты, – усмехнулся муж. – Это ты у нас не можешь есть, когда находишься дома одна. Но могу и тебя накормить, если хочешь.

– Нет, спасибо, меня покормили. Какие новости?

– Какие могут быть новости у скромных профессоров? Конец года, научные отчеты, все как обычно. Это у вас, борцов с организованной преступностью, каждый день свежие трупы и свежие новости.

– Издеваешься, да? Настя прошла в комнату, уселась на диван и с наслаждением вытянула ноги. Господи, как хорошо дома! Конечно, давно пора сделать в квартире ремонт, хотя бы минимальный, косметический, раньше на это денег не было, теперь Лешка стал хорошо зарабатывать, но руки все равно не доходят. Оба целыми днями работают, в выходные, как правило, тоже. Но все равно маленькая однокомнатная квартирка на окраине Москвы была и есть для Анастасии Каменской самым теплым и радостным местом.

– Леш, – неожиданно спросила она, – как ты думаешь, мы с тобой старые или молодые?

Чистяков снял очки и расхохотался.

– Тебе полезно ходить в гости к генералам, Асенька! В твоей чудесной головке рождаются философские вопросы. С чего вдруг?

– Нет, ты скажи, – упрямо повторила она, – мы с тобой старые или молодые?

– Не провоцируй меня на комплимент. Женщина всегда остается молодой, если таковой себя ощущает. Ты это хочешь услышать?

– Да нет же, Лешик, я хочу объективную оценку. Вот я смотрю на тебя и вижу твою седину, морщинки, вспоминаю, сколько учебников ты написал и сколько твоих учеников защитили диссертации, и понимаю, что ты, наверное, мужчина в зрелом возрасте. Но я же твоя ровесница, всего на полгода моложе тебя, а чувствую себя на службе как первоклашка. Все время боюсь сделать что-то не так, боюсь, что начальство ругать будет, и даже когда уверена, что знаю о чем-то лучше, чем кто бы то ни было, все равно не могу отстаивать свое мнение, потому что они вроде как старше и опытнее. У меня пиетет перед чужим возрастом, стажем и регалиями. Мне и Колобок всегда говорил, что пора становиться большой девочкой, и Иван сегодня повторил это. Они же не могут оба ошибаться, правда? Значит, я действительно веду себя как-то неадекватно, по их представлениям. А мне кажется, что все нормально, что я и в самом деле еще молодой специалист и должна слушаться старших.

– Понятно, – кивнул Алексей. – И какова моя задача в этой ситуации? От меня-то ты чего хочешь?

– Как всегда, – вздохнула она с улыбкой, – я хочу, чтобы ты поставил мне мозги на место. Ты – единственный авторитет для меня, тебя я слушаюсь, как покорная овца, признавая безусловное превосходство твоего могучего интеллекта над моими хилыми женскими мозгами.

– Тогда пойдем пить чай.

Чистяков протянул руку, помогая ей подняться. Настя резко встала, обхватила мужа за шею и прижалась щекой к его плечу.

– Леш, когда я в последний раз говорила, что люблю тебя?

Он ласково погладил ее по спине и по волосам.

– Не помню. Наверное, давно, а может, и никогда. У тебя приступ нежности?

– Угу.

– Очень любопытно. Я со своей математической точностью давно заметил, что особенно нежной ты бываешь после неформальных встреч со своим любимым генералом. И если бы я был патологически ревнив, то сделал бы неутешительный вывод, что ты мне изменяешь и каждый раз после свиданий тобой овладевает комплекс вины.

Настя подняла голову и поцеловала его в щеку.

– А ты ревнив не патологически?

– Нет, в пределах нормы.

– Норма – это сколько? – лукаво поинтересовалась она.

– Норма означает, что мне будет, безусловно, неприятно, если я застану тебя в постели с другим мужчиной. Этот вопиющий факт, наглядно свидетельствующий о твоей неверности, не оставит меня равнодушным. Но до тех пор, пока этого не случилось, у меня нет оснований предполагать, что это может иметь место. Как формулирую, а? Пошли, пошли, чаю хочется.

Алексей заварил свежий чай, и Настя с удовольствием сделала большой глоток горячего ароматного напитка.

– Если ты ревнив в пределах нормы, то я, так и быть, скажу тебе правду. Иван – просто невероятный мужик. Умница редкостная. Улыбка – с ума сойти можно. Умеет быть вкрадчивым, обаятельным и сексуальным. И каждый раз, когда я сталкиваюсь со всем этим джентльменским набором, поданным в одной посуде, я думаю о том, что, если бы в моей жизни не было тебя, я влюбилась бы в Заточного по уши и пронесла бы это светлое чувство через всю свою непутевую жизнь.

– А я, стало быть, тебе мешаю?

– Конечно. – Она рассмеялась. – Ты же за двадцать два года нашего знакомства заставил меня полюбить тебя так прочно, что никакому другому чувству к другому мужчине просто втиснуться некуда. Вся моя душа полностью занята тобой, ни одного свободного уголка не осталось. А если серьезно, то каждый раз, когда я ловлю себя на том, что восхищаюсь Иваном, я начинаю невольно вас сравнивать и тут же понимаю, что ты все равно лучше. Он великолепен, а ты все-таки лучше, понимаешь? И эта мысль так меня радует, я так отчетливо начинаю понимать, какой классный у меня муж и какая я дура, что периодически забываю об этом, что меня охватывает приступ любви к тебе. И никакой это не комплекс вины, а просто бурное проявление задавленных работой эмоций. А я как формулирую?

– Замечательно. Видна моя школа. Еще чаю налить?

– Ни в коем случае. Ты хочешь, чтобы утром я была отечная, как с похмелья?

– Подумаешь, большое дело. Или у тебя утром ответственная встреча? – спросил Чистяков, подливая себе чай.

– Ну, может, и не очень ответственная, но встреча. Надо выглядеть прилично.

– И кто счастливец?

– Какой-то воротила шоу-бизнеса. Ты в современной эстраде разбираешься?

– Не больше, чем ты. Но поскольку телевизор я все-таки смотрю чаще, то кое о чем осведомлен.

– Певца Игоря Вильданова знаешь?

– Конечно. Он один из немногих, кого еще можно слушать в моем возрасте. Не дрыгается, не трясет длинными лохмами, не вопит и не бормочет себе под нос. У него хоть голос есть, в отличие от многих других, и вкус безупречный.

– Вкус? – удивилась Настя. – Это в чем же выражается?

– В репертуаре. Песни у него мелодичные, красивые, и в них, опять-таки в отличие от подавляющего большинства песен, есть нормальные человеческие слова, скомпонованные во вполне приличные рифмы. Ты собираешься его озарить светом своего сыщицкого внимания?

– Да ну ты что! – Настя всплеснула руками. – Зачем он мне? Меня интересует его администратор.

– О, наконец-то управление по организованной преступности добралось до шоу-бизнеса, – удовлетворенно заметил профессор математики, размешивая ложечкой сахар. – Вам что, заняться больше нечем? Лучше бы раскручивали тех, кто пускает в оборот бюджетные средства, вместо того чтобы этими деньгами платить зарплату шахтерам и учителям. Настоящую опасность для государства представляют голодные бунты, а не разбогатевшие администраторы, неужели это не понятно? Ася, я вообще не понимаю, зачем ты сменила работу. В уголовном розыске ты хотя бы точно знала, что и зачем делаешь. Есть труп, и нужно обязательно найти убийцу, кто бы он ни был, потому что лишать людей жизни нельзя никому. В такой постановке мне задача понятна. А вот чем твоя новая контора занимается, не понимаю не только я один. Этого не понимает никто, в том числе и ты сама. Я прав?

– Почти прав. Организованная преступность как таковая на самом деле состоит из множества отдельных действий, которыми с успехом может заниматься и уголовный розыск, и наши коллеги-экономисты, и налоговая полиция, и таможенники. Те, кто занимается борьбой с организованной преступностью, все время вынуждены делить горшки с розыском и другими службами, потому что совершенно непонятно, кто чем должен заниматься. И мы постоянно путаемся друг у друга под ногами и только мешаем. Но это не к ночи будет сказано, Леш, уже спать пора, а проблема сложная и разговор длинный.

– Согласен, – Чистяков залпом допил чай и поставил чашку на блюдце, – выходит, что я прав. А почему «почти»?

– Да потому, что шоу-бизнесом мы не занимаемся. Мне нужен конкретный человек, который много лет назад был вхож в одну семью, он совершенно случайно оказался администратором известного певца, а мог бы быть слесарем или военным.

Алексей, собиравшийся было уже идти в комнату, при ее последних словах снова сел за стол. Он внимательно посмотрел на жену и нахмурился.

– Минуточку, я что-то не понял, что происходит. Ты меня уверяла, что ушла к Заточному, чтобы заниматься своей любимой аналитической работой и в качестве бесплатного приложения к этому удовольствию еще и получить звание подполковника. Работа у тебя бумажная, а не оперативная. Я ничего не путаю?

– Пока ничего. А что тебя смущает?

– Так почему же ты вдруг интересуешься некоей семьей, в которую много лет назад был вхож какой-то там музыкальный деятель?

– Ребятам помогаю, – Настя пожала плечами и улыбнулась. – Самое обычное дело, У них есть труп и есть подозреваемый, но подозреваемый настолько туманный и непонятный, что хорошо бы узнать, каким он был много лет назад, и администратор Вильданова, вполне возможно, сумеет меня на эту тему просветить. Вот и все. Чего ты испугался, Лешик? Я тебе клянусь, не будет никакой стрельбы и вообще ни малейшего риска для жизни.

– Крутишь ты, как всегда, – проворчал Алексей. – Ладно, пошли спать, от тебя все равно правды не добьешься.