Я стояла неподвижно и раз за разом читала одну и ту же надпись на гранитном памятнике: «НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ КУДРЯВЦЕВ». Дальше годы жизни.

Рядом со мной стояли Аня и Родион.

— Вот такая история, — тихо сказал Шульгин. — Наверно, как это ни печально, ему даже лучше, что он умер именно так и именно тогда. Прости, Аня, за такие слова. Но он сам… сам.

— Я знаю, — отозвалась она, глядя в землю. — Всю эту банду судят?

— Да от структур Злова мало что осталось, — отмахнулся Родион. — Ну, посадят два десятка мелких сошек. Впрочем, урок преподан великолепный. И должны быть результаты. Борис Сергеевич не раз порадуется на том свете, что сам решил свою судьбу.

И в его глазах я впервые увидела что-то похожее на жестокость.

— Ну, я пошла, — сказала Аня.

Я некоторое время смотрела вслед ее удаляющейся фигурке, а потом повернулась к боссу и произнесла:

— Красивый город Киев… Родион Потапович, я так понимаю, что Егерь просто пересказал Злову, что именно у вас есть на него, и сопроводил это доказательствами?

— Да. И обрисовал ему то, какой резонанс и какой приговор Злова ждет. Уж кто-кто, а Егерь в обвинительных приговорах разбирается. И никакие деньги Злову не помогли бы. Мы не позволили бы. Мы — я и он, кого ты называла Семой Моисеенко.

— Так кто же он на самом деле? — спросила я. — Почему Злов сразу застрелился, когда Егерь расстегнул рубаху?

— Потому что он понял: все обвинения получают убийственную силу. Теперь это не пустой звук, потому что человек, проговоривший эти обвинения, подкрепит их своим словом и своим делом. Ты еще не поняла, кто он?

— Ключ, — тихо сказала я.

— Да. А на груди вытатуирована… в общем, не важно. Злов сидел с ним, Злов узнал его. Злов долго надеялся, что он мертв, что он убил его тогда, у «Афганца». Конечно, Ключа сильно контузило. Пять лет назад он не стал бы изображать из себя Сему Моисеенко. Самое забавное, — босс рассмеялся, — что у него в самом деле есть тетушка Рива. Ревекка Соломоновна, сестра отца Ключа, а по матери он украинец. Кстати, ты ее видела?

— Да ну? А я-то думала, что тетушка Рива — это миф, прибаутка. Этакая присказка.

— Вспомни старушку из электрички. Вот это она и была. Она тоже на голову… понятно, в общем. Милая старушка, но, когда на нее находят приступы ксено— и юдо-фобии, готова устраивать еврейские погромы хоть у себя дома. Сложная судьба…

— Понятно, — сказала я и, обратив взгляд к могиле Кудрявцева, сказала:

— Значит, сокровище тут, под нами? Два миллиона долларов? В его могиле?

— Да, — торжественно сказал босс и поднял голову. В этот момент он показался мне даже как-то выше ростом. — Сокровище здесь, он забрал его с собой. И я не пожелаю Коле, чтобы ради него, этого древнего золота, этих древних камней, кто-то осквернил его могилу, как он осквернял чужие. Пошли, Мария. Жарковато, не находишь? Что-то захотелось пить. Пойдем выпьем пива, а?

— Нет, лучше сока. Гранатового.

И мы отправились к кладбищенским воротам — в том же направлении, в каком ушла пять минут назад Аня.