— Вот чертов балабол, — зло сказала Аня, выходя из калитки, возле которой спал Штык. — Наверняка ведь что-то знает, а темнит. Боится, что ли? Или… или сам в деле, а, Маша?

— Да едва ли, — рассеянно откликнулась я. — Хотя, с другой стороны, все может быть… Меня настораживает другое. Если босс в самом деле вел расследование по этим «черным археологам», то это должно быть нечто чрезвычайно серьезное, ведь он сам факт расследования от меня скрывал!

— А что, такого раньше не было, чтобы скрывал?

— Ты знаешь, было. Каналы добычи информации скрывал, методы своей работы скрывал. Да мало ли!.. Но сам факт того, что он ведет расследование, причем ведет достаточно долго, а я не знаю, — такого еще не было. Значит, есть причины. Да и когда уезжал он, какой-то странный был.

— Ну, с этой позиции к Родиону сложно примериться, — сказала Аня. — Странным он был всегда. Еще когда мы с ним в институт вместе поступили, а ведь с тех пор практически двадцать лет прошло.

— Тебе виднее.

— А вот тебе, Маша, должно быть виднее насчет всего остального, — заметила Кудрявцева. — Вот что. Нужно договориться насчет дальнейшего. Знаешь, мне нужно в Киев. Наверное, со мной все наши уедут.

— Да, я понимаю.

Она отвернулась и пробормотала:

— Но после похорон Коли я обязательно приеду сюда. Не хочу быть уныло-скорбной вдовой. Так-то я вернее закисну, а вот если смогу помочь тебе разгрести всю эту муть, грязь и кровь… тогда, наверное, мне станет легче. Если… если тебе нужны деньги для расследования, я дам сколько нужно. Ты не стесняйся, у меня есть. Все-таки я… я как бы нанимаю тебя, так что должна платить.

— Вот уж глупости! — сказала я. — Родиона похитили, меня саму чуть не убили, а я буду брать деньги с тебя. С тебя!..

Я едва не сказала «с тебя» в третий раз, чуть не прибавив к этому убийственное: «…которая потеряла мужа». Слава богу, вовремя осеклась. Аня взглянула на меня странным отсутствующим взглядом, но о деньгах больше не заговаривала.

Мы поехали в лагерь.

Вечером того же дня Анна Кудрявцева и все ее товарищи по «археологической» компании улетели в Киев. Я осталась одна. Надо было с чего-то начинать. А перед этим крепко подумать. Уже было около девяти вечера, когда я вышла из квартиры, той самой, естественно. Я побрела по успокаивающемуся Нарецку. Над городом заходило солнце. Оно купалось в багровых отблесках на окнах, слоисто вдавливалось в редкую щетину леса где-то на горизонте. Контрастные закатные полосы легли под ноги. В воздухе пахло умиротворением, похожим на первые проблески сна.

Одиночество было полным и завораживающим.

Проходящий мимо юноша загляделся на меня, а потом вдруг зажмурился и прикрыл глаза рукой. Словно и без того яркое, хоть и вечернее солнце пустило протуберанец, достигший в виде шаловливого солнечного зайчика глаз этого молодого человека. Зайчик побежал по мостовой у моих ног и исчез. Потом опять появился, на мгновение отразившись в огромных отполированных окнах кафе на противоположной стороне проспекта, по которому я брела. Небось какой-то ребенок играется зеркальцем и пускает зайчики, как, помнится, и я сама любила это делать за пятнадцать или двадцать лет до того, как стала Пантерой. В том детском доме, откуда забрал меня Акира.

Или же это мои напряженные нервы зафиксировали эти всполохи, как гипотетический признак угрозы. После разговора с Егерем, после перебора возможных фигурантов дела, в котором одно имя звучало грознее и зловещее другого — Злов, вор в законе Ключ, «археологическая» мафия, — после всего этого я не могла не находиться в подогретом состоянии. К тому же никак не покидала тревога не столько за себя, сколько за Аню… за всех. Родион, Коля — кто следующий?

Я пробежала взглядом по ряду домов с моей стороны проспекта. Перешла на другую и снова глянула. Инстинкты зверя, вставшего на тропу охоты, заиграли во мне, разбуженные сигналом тревоги на уровне подсознания. Мысли казались гулкими, словно помещенными в пустое металлическое ведро.

…Тусклая стена домов нависла над практически пустой, несмотря на не такой уж и поздний час, улицей, и ни одного лучика света не исходило от молчаливых серых громад.

Все-таки этот Нарецк довольно угрюмый город, несмотря на то, что расположен в таком гостеприимном, уютном и климатически привлекательном регионе. Окна, окна… Освещенные заходящим солнцем, стекла окон определенно не могли дать такой яркий отсвет, тем более такой малой площади. Что-то вроде зеркальца или…

И тут я увидела это «или». В окне между третьем и четвертым этажами — в подъездном окне — я увидела маленькую темную фигуру человека. Стекла в раме не было, и сполох слетал с чего-то продолговатого в руках этого человека.

Человек скорчился, отчего казался уж очень маленьким, почти ребенком. Но тем не менее этот «ребенок» мог пустить в меня смерть. Я резко рванулась в сторону, но, опережая это мое движение, сверкнула… нет, не вспышка выстрела, а — пока, к счастью, только мысль: это же оптический прицел!

Ох, как вовремя, как по-кошачьи выстелившись в длиннейшем прыжке, я рванулась за высокий старый тополь, растущий у проезжей части! Я подхватила чутким ухом мгновенно растаявший в воздухе негромкий хлопок, и шикарная тонированная витрина магазина, обнаружив в самом центре своем огромную дыру с витиевато разбежавшимися от нее, как паутина от паука, трещинами, расползлась по ним и грудой осколков рухнула к моим ногам. Негромко щелкнуло, словно треснула скорлупа ореха — и потом еще раз… еще один орех?!

Вторая пуля высекла искру из бордюра, а третья разорвала на боку блузку. Выступила кровь. Я мельком оглядела повреждение и убедилась, что судьба на этот раз меня хранила: отделалась легкой ссадиной.

Больше не стреляли.

Ну ничего, погоди, тушканчик в норке — или какой ты там зверь. Я сама — Пантера, я должна его достать, непременно должна… от этого зависит слишком много! Перед глазами, заливая мысленный горизонт багровым, вдруг всплыло жалобно кривящееся лицо Ани Кудрявцевой. Да! Я стремительно перебежала улицу и нырнула в арку, над которой на третьем этаже и располагалось то самое роковое окно.

Вот он, этот подъезд, другого быть не могло. Тут оказался кодовый замок. Это так кстати, дорогая Машенька! Ну хорошо. Разберемся не спеша, как сказал бы босс.

Ждать у двери смысла не имело: уйдет через другой выход, мало ли их можно обнаружить опытному человеку. Но и действовать методом тыка, открывая дверь, не годилось. Слишком долго можно угадывать искомую комбинацию цифр. Хорошо, что здесь оказались белые кнопочки последовательного кода, то есть кнопочки нажимаются одна за другой, а не коричневые — единовременного, когда кнопочки нажимаются одновременно.

Стараясь унять яростно пульсирующую в голове кровь, я наклонилась к коду. Так, оказывается, все предельно просто. Вот они, три грязные кнопочки. 2, 5, 9 — между семью чистенькими и незапачканными, которые не входили в код.

Дверь отворилась, и я, толкнув ее, стремительно влетела в подъезд, на ходу вынимая из сумочки пистолет и снимая его с предохранителя.

Прямо передо мной в дурно пахнущей луже мочи валялся пьяный мужик бомжеватого вида. Судя по жутчайшему перегару из ротовой полости, он не то чтобы не сумел прицелиться в меня, но и хотя бы определить, с какой стороны ружья наличествует дуло, а с какой — приклад. Я перешагнула через руину жалкого алкогольного отребья эпохи и побежала дальше. К счастью, в доме не было лифта, и потому разминуться с моим обидчиком было невозможно. Разве что он вылезет через форточку и пройдет по стене, как Весельчак У в культовом детском фильме «Гостья из будущего». Или откроет какую-то другую квартиру и войдет в нее, что, в принципе, было еще менее вероятно.

Между третьим и четвертым этажами валялся еще один субъект, пахнущий еще более дурно. Валялся у того самого окна, из которого в меня стреляли. Какой-то заповедник бомжей — и это, можно сказать, в самом центре города. Как они только сюда попадают, эти местные представители подъездного бомонда?

Второй бомж, кстати, был почище первого. Если господин на первом этаже был одет в обноски нищего инженера восьмидесятых годов, то этот фрукт, очевидно, был облачен в обноски господина с первого этажа. Зябко сжав дохленькие плечи, он приник небритой щекой и подбородком к полу, и с угла его рта, пузырясь, текла жидкая слюна. Вокруг него, в зловонном воздухе, не освежаемом даже порывами ветра из незастекленного окна, едва ли не зримо плыло густое алкогольно-напалмное марево перегара. Разило так, что заслезились глаза, и подумала, что как бы не поплыла тушь.

— Чудесно, — произнесла я вслух. Д ведь я полагала, что хуже московских бомжей только парижские клошары. Оказывается, нет — в Нарецке выращены свои кадры. Столица прирастает провинцией!

Впрочем, нужно было принять меры предосторожности. Мне из моей детективной практики были известны случаи, когда киллеры переодевались в бомжей и нищих и прекрасно их изображали во всех подробностях. Был даже случай, когда потенциальная жертва подала такому «бомжу» милостыню — и тут же дождалась благодарности: пули в лоб.

Я опустилась на корточки и, превозмогая отвращение, хлопнула бомжа кончиками пальцев по щеке. Он не реагировал. Тогда я довольно чувствительно ткнула его дулом пистолета в лоб.

Тут «фрукт» подал признаки жизни:

— Ы-ыв-в… хр-р-р… ета?

И тут, как говорится в одной довольно известной остроте, произошло открытие века. То бишь правое веко чудесного бомжа дрогнуло и медленно поползло вверх, открывая мутную полоску глазного яблока, и на меня выпялился бессмысленный, мутный глаз, в котором неизвестно чего было больше: первородного ужаса перед чудовищной жизнью, задернутой пологом алкогольно-сердечной недостаточности, или же желания осмыслить, кто его побеспокоил?

Теперь я была уверена, что это не тот, кто мне нужен: нельзя имитировать такой взгляд.

Я поднялась на следующий этаж и, вынув пистолет, стала осматривать подъезд, хотя что-то внутри подсказывало мне, что это бесполезно. Но поразмыслить стоило. Тот, кто стрелял в меня, никуда не мог деться из подъезда. Все окна давно не открывались, тем более что вылезти из них было невозможно. Прыгать? На асфальт? Нет, вряд ли. Остается один, самый печальный вариант: киллер открыл какую-нибудь квартиру отмычкой и зашел в нее.

И теперь отсиживается. Отмычкой ли? Может, у него и ключи имеются. Запросто.

Вызывать ментов нет смысла, подумала я. Не найдут. К тому времени, как они приедут, он уже скроется. Если уже не скрылся. Впрочем, даже если бы я его задержала… я недавно задержала одного такого, рискуя жизнью, а его потом преспокойно отпустили под подписку. Даже положенных семидесяти двух часов не выдержали. Или у них на Украине другой срок?..

Я вздохнула и, не убирая пистолета, пошла обратно на лестницу. И между третьим и четвертым этажами — да, возле того самого окна — увидела замечательную картину. Бомж уже не лежал на полу. Он болтался, как говорится, между небом и землей, а опорой ему была могучая рука дорогого стража правопорядка. Вероятно, вызвал кто-то из жильцов подъезда.

Ну вот, в кои-то веки не успела вспомнить, а он тут как тут, драгоценный наш.

Здоровенный сержант тряс синемора, как котенка, и истово, неторопливо приговаривал на чистом, без малейшего украинского акцента русском языке:

— Я тебе, синяя гнида, кажется, уже вкладывал для ума, чтобы ты сюда ласты не наворачивал. Говорил? Говорил, бляха-муха?

— Г-гово-рил… — пробулькало поименованное синей гнидой существо.

— А что же меня не слушал, недомерок? Ну, теперь всех твоих бацилл поджарят на хер. А ну, пшол!!

— Товарищ старший сержант, — произнесла я, — производите профилактическую чистку? Давно пора. А то весь воздух, сволочи, отравили.

Сержант поднял на меня глаза.

— Добрый день, — сказал он. — Вы тут живете, да? Что-то я вас раньше не видел. Я тут всех знаю, участковый давал документацию на…

Да я недавно переехала, — зло сказала я, чувствуя яростный подъем вдохновенного вранья. Где же ты раньше был, дорогой, если знаешь этот подъезд так хорошо? И я продолжала: — Раньше жила в девятиэтажке, так там на седьмом этаже самогон продавали. Тоже весь подъезд этой синей гвардией был забит. А теперь вот — здесь.

— Понятно, — сказал милицейский чин. — То-то я смотрю, что вы на него кричите. Другие жильцы жалеют. Хотя сами в свое время подавали заявления на выселение его отсюда.

Пошли, ты, уродец!

— В-в-в… да чаво ты, м-ментяра! Я тут живвв… вот что!

— Не дури, синий! — сказал мент и легонько пристукнул его дубинкой-«демократизатором» по шее, а потом снова повернулся ко мне:

— У вас есть какие-то жалобы?

— С чего вы так решили?

— Вы так ко мне обратились…

— Да нет у меня никаких жалоб, — отозвалась я. — Ну, разве что только меня из окна этого подъезда чуть не застрелил киллер, предпочитающий оставаться инкогнито. В самом деле, в их киллерской среде огласка — это признак дурного тона.

Мент наершился и проговорил:

— Умничаете, гражданка? Развелось вас, умников, дубинкой не отмашешься! — Его круглое лицо покраснело, а губы искривились так, что родинка в углу рта скрылась в массивной складке кожи.

Я не стала вступать с ним в препирательство, а молча покинула подъезд. Впрочем, я прибегла к ряду предосторожностей: никто не гарантировал меня от того, что попытка покушения не повторится. Лишь очутившись в уютной квартире, ключи от которой дала мне Аня Кудрявцева, я несколько перевела дух.

Собственно говоря, и в этих четырех стенах я не чувствовала себя в безопасности. Несмотря на то, что дверь была тщательно заперта, все шторы спущены, а из осветительных приборов включена лишь чрезвычайно уютная лампа под теплого оттенка абажуром, все равно — подспудно тлела какая-то смутная, толкающая изнутри угроза.

Было о чем подумать.

Какие-то меры я могла предпринимать только с завтрашнего утра, а сейчас мне совершенно не хотелось спать, и сжирало меня то самое назойливо-мучительное чувство, что поселилось у меня в крови еще в Москве: жажда деятельности, никчемной, неуместной деятельности, когда можно было бы и отдохнуть. Импульсы разбегались, как тараканы, здравые мысли тонули в нагромождении домыслов, недомолвок, подозрений, предчувствий. Хотелось вскочить и что-нибудь разбить, разнести. Черт-те что! Нет, этому пора как-то положить конец. Главное, пока что не совсем понятно, где эти концы искать. Нет, есть определенно имя. Его нужно отрабатывать. Злов. Что мы имеем на Злова? То, что он сам по себе асоциальный тип. Такими вообще-то земля полнится — что украинская, что великорусская. Далее: в офисе его фирмы убит Коля Кудрявцев, и там же устроена кровавая разборка, в которой я волей или неволей приняла весьма активное участие. Бандитам во главе с неким Гочей, вероятно, «шестеркой» Злова или даже Козлова, во что бы то ни стало требовалось забрать тело Коли Кудрявцева. Зачем? К чему такие жертвы, чтобы убрать труп, который кто-то до них заботливо забыл в шкафу? Непонятно.

Что еще в папку «Злов»? Слова Егеря, оказавшегося попутчиком Семой Моисеенко? Так слова остаются словами, пустым ветром, пока они не подкреплены доказательствами. Нет, Сема Моисеенко очень убедительно развивал темы «черной археологии», я готова даже признать, что он куда более солидный и серьезный человек, чем мне показалось в поезде, следовавшем до Нарецка. Однако же Сема вкладывал в свои суждения столько предумышленного субъективизма, что в них в самом деле нетрудно было усомниться.

Но все-таки Злов. Тем более что Аня упоминала об этом «полуоднофамильце» — Козлове, с которым видели босса за день до его исчезновения. И с неким Уваровым, обнаруженным в пруду с простреленной головой. Добавить сюда же Колю Кудрявцева плюс четверых убитых в «Суффиксе», сюда же — сегодняшнее покушение на меня, и получится куда как прилично! И никуда от этого не денешься. Дело-то обещает быть очень кровавым.

И никто не поручится за то, что дальше будет лучше.

Почему-то вспомнился сегодняшний мент с родинкой в углу рта. Я ударила кулаками подушку, как будто видела перед собой чье-то ненавистное лицо, и заснула.