Вазнисы жили в этом доме больше тридцати лет. Сначала, сразу после свадьбы Сонечки и Валдиса, молодые жили с родителями Сони, которые тут же начали строить кооператив для любимой дочки и ее мужа. Первый сын, Имант, родился, когда Соня и Валдис еще не отделились от тещи с тестем, но второго, Алоиза, из роддома принесли уже в новую квартиру, большую, четырехкомнатную. Родители у Сонечки были людьми состоятельными и для дочки не скупились.

Когда-то этот дом, наверное, был предметом зависти множества «бесквартирных» москвичей: с улучшенной (по тем временам и стандартам) планировкой, лоджиями, большими квадратными прихожими и встроенными шкафами, которые позволяли не загромождать пространство монстроподобными трехстворчатыми гардеробами. Лучше этого дорогого кооперативного дома были только дома ЦК и Совмина. Но все это было давно, и теперь от былого величия мало что осталось. Дом, судя по всему, не был на капитальном ремонте и впечатление сейчас производил несколько убогое. Хотя Коротков, который жил в крошечной двухкомнатной квартирке с женой, сыном и парализованной тещей и не имел ни малейших перспектив улучшить жилищную ситуацию, был бы счастлив, если бы жил в таком доме, как Вазнисы.

Дверь Короткову открыла моложавая статная женщина с невыразительным лицом и подтянутой фигурой. «Мачеха, – сразу понял Коротков. – Что ж, тем лучше».

– Проходите, – сказала она с сильным акцентом, словно и не прожила в Москве почти двадцать лет. – Это вы нам звонили? Насчет Алины?

– Да. Вы – Инга?

– Инга, – подтвердила женщина, глядя на Короткова в упор немигающими глазами, отчего ему стало не по себе. – Нас уже вызывал следователь. Что вы еще хотите?

– Я хотел бы поговорить с вами о детстве Алины, – соврал Коротков.

Но не объяснять же ей, что он пришел поговорить о ее старшем приемном сыне Иманте. Разговор на Иманта он сам выведет, лишь бы начать. Но начинать нужно с безобидного.

– О ее детстве? Зачем?

– Чтобы понять ее характер. Вот, например, говорят, что у нее не было близкой подруги. Странно, правда? Как так может быть, чтобы у молодой женщины не было задушевной подруги? Другое дело, что на работе могли этого не знать, а вы – ее семья, вы наверняка знаете больше.

Коротков хотел польстить Инге, но вышло как раз наоборот. Глаза женщины гневно вспыхнули.

– Семья? Алина была сама себе семья. Она нас презирала, считала нас недалекими и некультурными. Мы ей были не ровня. Она всегда считала себя выше нас всех.

– Ну почему вы так говорите, – попытался Коротков сгладить неловкость. – Алина всегда очень тепло отзывалась обо всех вас, она вас любила. Напрасно вы…

– Откуда вы знаете? – подозрительно спросила Инга. – Вы что, знали ее?

– Нет, я не был с ней знаком. Но Андрей Львович мне говорил…

– Андрей Львович! – Инга презрительно фыркнула. – Этот развратник! Режиссеришка! Мало чего он вам наговорил. Если бы он был приличным человеком, он бы женился на Алине и не снимал ее в этих отвратительных фильмах, да еще почти голой. Совести у него нет, да и у нее тоже, раз жила с ним и позволяла раздевать себя на глазах у всего народа.

– Послушайте, Инга, ведь Алина умерла, и не просто умерла, а была убита. Неужели вам совсем не жалко ее?

– Жалко? Да, жалко. Может быть. – Она как-то странно посмотрела на Короткова. – Она никогда не была мне родной. Имант – да. Алоиз – да. Они были мне как сыновья, любили меня, уважали, слушались. Советовались. А она всегда была мне чужой. Она так и не приняла меня после смерти матери. Она меня ненавидела.

– Но почему, Инга? Почему вы так считаете? Алина никогда не сказала про вас худого слова.

– Вот! – Она торжествующе подняла палец. – Вот именно. Она вообще не сказала ни одного слова, ни про меня, ни мне самой. Она меня вообще не замечала. Даже когда маленькой была, ни разу не подошла ко мне, чтобы я ей бант завязала или платьице застегнула. Всегда сама мучилась, пыхтела, а не подошла ни разу. Я как-то сама предложила, давай, мол, помогу, она на меня так зыркнула, будто испепелить хотела. Не надо, говорит, спасибо, тетя Инга, я сама. Вежливая была, что и говорить, а внутри – холод. Пустота. Души в ней не было. Чужая она была нам всем.

– Ну хорошо, пусть чужая, – сдался Коротков. – Но ведь и чужого человека жалко, когда он погибает таким молодым. Это же несправедливо, разве нет?

Неожиданно Инга расплакалась. Она плакала так горько, как умеют плакать только дети, опустив голову и закрыв лицо руками. Коротков терпеливо ждал, когда она успокоится.

– Я виновата, теперь я понимаю, что виновата.

Инга отняла руки от опухшего заплаканного лица, было видно, что она совсем не стесняется постороннего человека.

– Я думала – пятерки приносит, не болеет, школу не прогуливает, значит, и ладно. Все в порядке. Меня в дом взяли хозяйство вести, Валдис больше детей не хотел, и так уже трое. Хоть он и женился на мне, но все равно я была как домработница. А когда он на меня закричал, чтобы я не смела Сонины бриллианты трогать, что они принадлежат только Алине, я поняла свое место в этой семье. Соня – да, жена. А я – домработница с пропиской. Меня только Имант в этой семье любил, только он один. Алоиз рано от дома отбился, все дела какие-то у него, деньги начал рано зарабатывать, самостоятельным стал. А Алина… Она меня не замечала. Она никого не замечала. Молчаливая была, замкнутая, никогда ничего не расскажет, не поделится. А мне только-только девятнадцать исполнилось, когда меня сюда привезли и к Валдису в жены пристроили. И сразу – квартира огромная, четыре человека, и всех накормить, обстирать, квартиру в чистоте содержать. Думаете, легко? Я не то чтобы к работе непривычная была, нет, на хуторе в четыре утра вставала, к первой дойке, мы коров держали, поросят. Хозяйство было большое, я работы-то не боялась. Но ведь целый день… Пока все переделаешь – уже и ночь на дворе. А каждому ребенку в душу заглянуть – времени не оставалось. Вот только Имант… Он домашний всегда был, тихий, помогал мне. Алоиз из школы прибежит, покушает, переоденется – и на заработки, машины мыть. Валдис с работы вернется злой, усталый, грязный, помоется, поест – и к телевизору с газеткой усядется, слова от него доброго не услышишь. Алина в своей комнате запрется, уроки делает, даже еды не попросит, если к столу не позовешь. А Имант со мной и на кухне сидел, и в магазины мы вместе ходили, он сумки нес, продуктов-то много нужно: мясо, картошка, капуста – тяжелое все, и со стиркой помогал. Разговаривал со мной. Если бы не он, я бы вообще разговаривать разучилась в этой вашей Москве. А теперь что вышло? Алоиз в Финляндии, процветает, Алина – миллионерша. А Имант ни с чем остался.

Подозрение кольнуло Короткова, когда он, слушая сбивчивые объяснения Инги, оглядывал стены большой уютной комнаты. Стены были оклеены светлыми, холодных тонов, обоями. И прямо напротив Короткова висело единственное украшение – большая семейная фотография, на которой были все пятеро: мрачный хмурый Валдис, Алина с непроницаемо спокойным лицом, обаятельно улыбающийся светловолосый молодой человек, по-видимому, это был Алоиз, и Имант с Ингой. Именно так: все поодиночке, а Имант с Ингой. Даже тогда, когда все они смотрели в объектив, женщина лет тридцати пяти и высокий брюнет лет тридцати или чуть меньше смотрели друг на друга. Нет, глаза их были устремлены вперед, но все равно они смотрели друг на друга. Они были вместе. Они и сейчас вместе?

– А Имант женат? – спросил Коротков и понял ответ еще до того, как услышал.

– Нет. Мы так и живем втроем, – уже совсем спокойно ответила Инга. – Валдис, Имант и я.

Она сказала правду, внешне совершенно обычную, ну, живут себе отец, неженатый сын и мачеха одной семьей, что тут необычного, даже если мачеха всего на шесть лет старше этого неженатого приемного сына. Но она сказала и другую правду. Они действительно живут втроем, но только Валдис этого не знает.

– Скажите, Инга, а Иманту никогда не было обидно, что бриллианты матери достались Алине?

– Не знаю, – сухо обронила Инга. – Он не обсуждал это со мной.

– Подумайте, Инга, вспомните. Ведь вы всегда были близки со старшим сыном. – Коротков умышленно назвал Иманта сыном, чтобы не дать понять ей, что догадался. – Разве он не делится с вами всеми своими проблемами?

– Не знаю, – повторила она еще суше. – Мы это не обсуждали.

– А вы не пытались поговорить с мужем, убедить его, чтобы он изменил свое решение? Ведь это действительно несправедливо: Алине все, а сыновьям ничего.

– Он Алину любил больше. Она была последняя, младшая. Валдис говорил, она на жену его очень похожа. Валдис говорил, мужчинам помогать не надо, на то они и мужчины, чтобы самим всего добиваться. А Алина – девочка, если родители о ней не позаботятся, то кто же?

– Хорошо, так считал Валдис. А вы? Лично вы как считали? Вы были согласны?

Инга опустила глаза и стала разглядывать узор на паласе.

– Никого не касается, как я считаю. Я, во всяком случае, на эти бриллианты не претендовала. Зачем они мне? Как Валдис решил – так и правильно.

Интересное дело! Не далее как полчаса назад она взахлеб говорила о том, что решение мужа было неправильным, несправедливым. Алина – миллионерша, а Имант ни с чем остался. Это же ее слова. Отыгрывает назад, поняв, что сказала лишнее?

– Инга, а где сейчас Имант?

В ее глазах вспыхнул страх, и она не успела его притушить.

– На работе, наверное.

– Когда он вернется?

– В семь, наверное, как обычно. Он не предупреждал, что задержится.

– Вам не кажется странным, что он продолжает как ни в чем не бывало ходить на работу, когда сестра погибла? Ведь послезавтра ее похороны, с этим всегда много хлопот.

– Этим занимается Валдис. У него сегодня выходной. У Иманта на работе строго, отгулы только за свой счет. Мы и так каждую копейку считаем, Валдис на пенсию вышел и продолжает работать, но это же гроши.

– А Алоиз? Он знает о несчастье? Приедет на похороны?

– Не знаю.

– То есть как?

– Он сейчас в Финляндии. Звонить дорого, мы не можем себе позволить. Если только он сам позвонит…

Из квартиры Вазнисов Коротков уходил с камнем на сердце. Эта семья не была похожа ни на одну семью, которую он знал. Жадные? Скупые? Или просто привыкли экономить, потому что никогда не было особого достатка? От Инги он узнал, что пока родственники первой жены Валдиса еще были в Москве, они постоянно подбрасывали деньжат «на детей Сонечки». Скоропалительная повторная женитьба Валдиса оскорбила их чувства, и общаться с Валдисом они перестали, деньги переводили по почте. Но родственники эти уже давно за границей, они уехали еще в восемьдесят втором году. Ну хорошо, бедность бедностью, но должны же быть какие-то человеческие чувства! Не сказать родному брату о том, что трагически погибла его младшая сестра, только лишь потому, что международные звонки стоят дорого? Это не укладывалось в голове. Какие они, эти Вазнисы? Скупые на проявления эмоций? Или просто холодные и бездушные? Во всяком случае, про Алину говорили именно это. И ее мачеха, и ее коллеги по «Сириусу» были единодушны: вежливая и холодная. Внешне доброжелательная, но равнодушная, скрытная и жестокая.

Несомненно, Инге было обидно, что Имант остался ни с чем. Имант – ее единственная отдушина в этом чужом городе, в чужой культуре, в чужой стране. Бесправная домработница, которую лишили возможности родить собственного ребенка, но вынуждали регулярно исполнять супружеский долг, нашла утешение в молодом парне, всего на несколько лет моложе себя. Близкие отношения между мачехой и пасынком, так же, как и между отчимом и падчерицей, не являются редкостью, совсем наоборот. Просто говорить об этом не принято, да и пишут мало. Дело обычное. Мог ли Имант убить собственную сестру ради бриллиантов? Мог. А если Харитонов действительно принес деньги, то, кроме драгоценностей, убийце «обвалилось» еще и шесть с лишним тысяч долларов. А Инга? Могла ли она сделать это ради единственного близкого ей человека? И она могла.

Коротков слишком давно работал в уголовном розыске, чтобы доверять суждениям типа: он не мог этого сделать, он не такой человек. На вопрос «мог или не мог» он всегда отвечал с точки зрения физических кондиций подозреваемого. Толстый человек не мог пролезть в форточку. Человек маленького роста не мог нанести высокому человеку удар по голове сверху, если не стоял при этом на табуретке. Человек не мог совершить наезд, если он даже не знает, как завести машину. Все остальные рассуждения, опирающиеся на оценки характера и психики, он отбрасывал. Юрий хорошо знал, что человек может все. В самом буквальном смысле этого слова. И самые добрые и мягкие могут озвереть. И самые жестокие и агрессивные могут проявить жалость и сентиментальность. Все бывает на этом свете.

А что касается алиби, то Валдис Вазнис в ночь с 15 на 16 сентября, когда была убита его дочь Алина, находился на работе. Выйдя на пенсию, он подрабатывал вахтером «сутки через трое», заступил в шесть вечера в пятницу и сменился в шесть вечера в субботу. Инга и Имант были дома вдвоем. Замечательное алиби, мечта сыщика! Классика детективного жанра, черт его дери.

Из автомата у метро Коротков позвонил Насте.

– Аська, только не убивай меня сразу, я тебе еще двух подозреваемых несу.

– С мотивом?

– И с мотивом, и с возможностями, и без хорошего алиби. Они составляют алиби друг другу, но они оба заинтересованы. Мне возвращаться в контору или заняться Семенцовой?

– Если можешь, приезжай сюда, расскажешь мне все подробно. Потом займешься Семенцовой, а я пока думать буду.

Коротков вышел из телефонной будки и только тут понял, как сильно проголодался. Он огляделся и заметил неподалеку киоск, торгующий горячими сосисками. Взяв три сосиски с сомнительным на вид салатом из помидоров и огурцов, он запил это гастрономическое великолепие бутылкой пепси, сел в машину и поехал на Петровку.