Глава 13
Но главные сюрпризы этого чудного вечера, плавно перешедшего в ночь, еще ожидали меня впереди.
Во-первых, объявился босс. То есть позвонил. Хотя нет, это было во-вторых. Во-первых было другое.
Когда я пришла домой и, почти не отвечая на вопросы Валентины, по-быстрому перекусила и поднялась в свою комнату, я поняла, что мне сильно не хватает босса. Казалось бы, все уже ясно, Ксения дала понять, кто преступник, кто направляет отстрел свидетелей… но что-то не давало мне покоя. Если даже Алексей убил Таннер, что в принципе я уже допускала, для меня оставалось непонятным другое: кто отдал приказ взорвать машину Ксении? Ведь не может же быть, что Ельцов распорядился об этом из СИЗО? Он же не вор в законе, в конце концов, за него никто «малявы» передавать не станет и в стены отстукивать тоже.
Ладно. Утро вечера мудренее. Я разделась и бросила Ксенин пиджак, которым она меня великодушно снабдила, на стул. Тонкое металлическое позвякивание привлекло мое внимание.
Что это? Мелочь, ключи? Но я-то точно знала, что все деньги и ключи от офиса, а также уйма отмычек лежат у меня в сумочке, и никогда я не перекладываю их в другое место. Проверим.
Я ощупала пиджак и из одного из карманов потянула… Да, в самом деле – это была связка ключей. Я осмотрела их. Этих ключей я никогда не видела.
Ну что же… Я для верности пошарила в сумочке и убедилась, что мои собственные ключи по обыкновению лежат там.
Ну, конечно! Как же такое могло вылететь из головы. Ведь на мне был пиджак Ксении. Конечно же, особо гадать не приходилось: эти ключи от ее квартиры.
Ну, разумеется.
Я набрала номер Ксении и долго ждала, пока кто-то ответит. Тем не менее трубку никто не снял, хотя вряд ли могло случиться, что ее нет дома, ведь она плохо себя чувствовала и была там совсем недавно. Впрочем, мало ли что… Я решила перезвонить еще через десять минут.
Впрочем, результат был тот же: никто не отвечал.
– М-да… – пробормотала я. – Нарочно не придумаешь. Ксения, Ксения…
И вот только после этого позвонил босс. Я даже вздрогнула, услышав в трубке его голос:
– Привет, Мария. Ну, как у тебя дела?
– Сносно. А вы, босс, играете в Джеймса Бонда? Очень занимательная игра, если ко времени.
– Ко времени, – охладил он меня.
– А вы не боитесь, что вас прослушают?
– Не боюсь. Я звоню со спецаппарата, который тотчас же зафиксировал бы факт прослушки и подал сигнал. Пока что сигнала не поступало, следовательно, на линию никто не подключался, она чиста. Вот так. Кстати, что там было на первом заседании суда?
– Очень весело, – сказала я, – очень, очень весело. Кристалинская изменила показания, обвинила Алексея в убийстве Таннер, а потом и на нее саму было оформлено покушение. Меня… чуть не убило. Мне вообще удивительно везет в этом деле с Ельцовым. Уже несколько раз обламываются разнокалиберные шишки.
– Поплакаться на судьбу еще будет время, – остановил меня Родион, – расскажи поподробнее.
– Итак, поподробнее, – сказала я, скрывая раздражение. И рассказала. Мой подробный рассказ изобиловал живописными нюансами и занимательными деталями, от которых Родион Потапович попеременно то иронически хмыкал, то мрачно ронял неизменное «так, значит».
– Значит, мое предположение относительно покушения на Кристалинскую подтвердилось?
– А как же!
– Все это весело, если бы не было так грустно, – сказал босс.
– Но это еще не все. Есть еще и чудесная история со сломанными каблуками и испорченными рукавами. Ксения дала мне свой пиджак и туфли, чтобы я дошла до дома в нормальном виде. Правда, я натерла себе мозоль, потому что ее нога чуть поменьше моей, но, кроме мозоли, обнаружилось и еще кое-что.
– Что же?
– Ключи от квартиры, где что-то лежит.
– Очень интересно, – сказал Родион, выслушав меня до конца. – Значит, сегодня в одиннадцать у тебя свидание с этой Кристалинской, плюс она пообещала устроить тебе встречу с Тумановым?
– Да.
– Чрезвычайно интересно! Тут еще и ключи от квартиры… гм… что ты собираешься делать?
– Прежде всего ждать указаний от вас, босс, – с претензией на иронию ответила я.
– Указаний? А, ну да. Мои указания будут достаточно просты: посещение квартиры Ельцовых примерно около полуночи, то есть с опозданием относительно оговоренного времени на сорок – сорок пять минут. Как говорится, без шума и пыли. Уверяю, что Кристалинская будет блистательно отсутствовать.
– Почему? Почему вы так уверены?
– По-моему, Мария, у тебя нет оснований сетовать на точность моих прогнозов.
– Ну, знаете ли, босс, – проговорила я. – Это как же понимать? Что я буду делать у Кристалинской, если ее нет дома?
– Очень просто. Установишь подслушивающую аппаратуру, произведешь тщательный досмотр квартиры. Да, кстати, не забудь надеть бронежилет, перчатки и хорошо вооружиться, Мария.
– И к чему все это? – после некоторой паузы с недоумением спросила я.
– Просто велика вероятность того, что Кристалинская замешана в убийстве Таннер и даже в ликвидации Георгия Куценко, вот так.
– Что?! – воскликнула я. – Да вы что, босс? То советуете беречь ее, то, когда убийца почти ясен, говорите, что это Ксения… что она тоже может быть причастна! Откуда вы все это берете? Где логика, босс?
– Я твердо знаю, что делаю и что говорю, – сказал он жестко. – Ты думаешь, я разговариваю с тобой по телефону, а не напрямую, тоже из дурацкого каприза?
Да, наверное, он снова окажется прав. Не зря же уехал из Москвы (или утверждает, что уехал), не зря все его прогнозы сбываются. Босс работает. Серьезно работает.
Но почему-то сказала совсем другое:
– Значит, так, босс. Будем подозревать всех подряд? И что же, вы полагаете, что Алексей… что он невиновен, а все, что было сегодня, – это не более чем трюк Ксении, так, что ли?
Босс ответил более чем уклончиво:
– Я допускаю, что Алексей причастен к убийству Таннер, но это чисто номинальный допуск. Все! Действуй, Мария.
– Когда вы появитесь?
– Когда появится возможность. Я работаю, работаю напряженно, так что пока нет возможности всплывать. Счастливо, Мария. Я позвоню, когда это будет целесообразно.
– Ничего не понимаю, – пробормотала я, – какой-то бешеный клубок навертелся вокруг всего этого. Как же… как же быть дальше? Ладно… будем следовать указаниям Родиона. Пока что из этого, правда, ничего хорошего не выходило…
Перед выходом из дома я снова позвонила Ксении. Признаться, мне было нелегко решиться на это, не знаю уж, почему. Честное слово, нажав эти семь кнопочек на телефонном аппарате, я почувствовала себя так, словно втащила на десятый этаж две тяжеленные сумки с продуктами с запасом на месяц. Капли пота выступили на лбу, потекли по вискам.
Тишина. Гудок за гудком уходил в пустоту. Что же, босс опять оказался прав, в который уже раз?
Я даже вздрогнула, когда вдруг голос Ксении произнес:
– Здравствуйте…
– Ксения, привет! – выпалила я. – Мне нужно…
– …к сожалению, сейчас никого нет дома. Перезвоните попозже или оставьте свое сообщение после сигнала.
Я швырнула трубку. Перепутать автоответчик с живой Ксенией – это надо уметь!
Стоп. А может, это просто западня? Впрочем, мои соображения не меняют дела. Если я не выполню распоряжения Родиона и что-то из-за этого случится, то виноватой окажусь я. Ну что же, если он говорит, значит, у него есть на то основания. И ничего иного мне не остается. Все равно своих идей относительно того, что делать дальше, у меня не имелось.
Придется претворять в жизнь идеи босса, отсутствующего по непонятным и не желающим проясняться в моей голове обстоятельствам.
* * *
Это был сумасшедший вечер.
С моей работой я часто готовлюсь встретить опасность. Но давно уже не приходилось готовиться так напряженно, как к этому вечернему походу. После разговора с Родионом я странным образом – чем дальше, тем больше – чувствовала, что все проросшие между нами тогда, несколько часов назад, зерна доверия и даже сочувствия… все это было вымученным. Словно кто-то диктовал ей все обвинения в адрес Алексея – в убийстве Таннер, иных злодействах. Да и Родион Потапович сумел пробудить во мне пригасшие было сомнения и подозрительность.
Я снова не верила Ксении Кристалинской. Так странно – будто стою на краю ромашкового поля с цветком в руке и, обращаясь сама к себе, один за другим выдергиваю лепестки: верю – не верю.
А что в конце?
И этот Ельцов, о котором Ксения сказала, что не сможет жить с убийцей и подлецом… Я снова не верила, что он преступник. Что, если она оговаривала его снова – только на этот раз передо мной, а не перед судом!
Перед тем как войти в квартиру Ельцовых, я надела на руки специальные перчатки, не снижающие остроты осязания (так называемые киллерские). После этого я открыла дверь и замерла на пороге, прислушиваясь. Ничего…
Обычная теплая летняя ночь, стрекотали сверчки, откуда-то сверху доносился запинающийся пьяный голос – какой-то забулдыга препирался со своей благоверной. За какой-то дверью порыкивал кран, и только из квартиры Ксении Кристалинской не доносилось ни звука. Бархатная, глубокая тишина, как глаза странной и «чужой» женщины.
Я глубоко и бесшумно вдохнула и вошла в коридор. Квартира была пуста. Я не стала зажигать света, потому что довольно неплохо видела в темноте. Откровенно говоря, я не знала, что искать. Все, что могло касаться жизни Ксении и Алексея, она мне уже сказала и показала в порыве откровенности. Сейчас мне показалось, что это было очень давно – новая для меня, откровенная Ксения…
Я вошла в комнату, где мы еще недавно беседовали. И тут же увидела то, от чего у меня побежали по коже мурашки.
Неужели босс мог рассчитать, что я найду именно это? Ведь он не посвящен во все детали нашего разговора с Ксенией!
…Короче. Мне повезло (или, напротив, не повезло, к чему я больше склонялась впоследствии). Я увидела черный прямоугольник, матово отсвечивающий в темноте, по поверхности которого шли зеленые фосфоресцирующие крупные буквы: Д-Н-Е-В-Н-И-К.
Как будто нарочно положили, чтобы я на него сразу же наткнулась, а для верности еще светящиеся буквы сверху приляпали! Вроде как Стэплтон мазал морду своей собаки фосфором, чтобы представители семейства Баскервилей получше разглядели свое семейное проклятие!
Дневник, плотный томик в черной обложке, лежал на том самом столике, на котором еще недавно стоял графинчик с водкой – наше лекарство от стресса после взрыва.
Я опустилась на колени и, расположив томик так, чтобы он попал в полосу тусклого лунного света, льющегося из окна, отвернула обложку. На второй странице было написано: «Кристалинская, Ксюша Костиковна. Продолжение дневника – с 9 июня 2002 года».
Очень интересно. Хотя хотелось бы прочесть и более ранние откровения «Ксюши Костиковны» (почему-то не Ксении и не Константиновны – неужто самоирония?).
Я прищурилась и начала читать.
Оказалось достаточным прочесть первую страницу, чтобы вызвать у меня, не самой слабой женщины, реакцию, близкую к столбняку и тихой истерике. К тому же у Ксении оказался неплохой стиль.
«9 июня. На перепутье. Не знаю, как отнесется ко всему этому замыслу Владимир, впрочем, он знает, как с деньгами обращаться, чтобы они липли к рукам, в том числе – и от крови. Он вообще всегда был романтичным парнем.
Зато мой Леша Ельцов, по всей видимости, лишился последних огарков разума, когда понял, что ему в руки, совершенно без каких-то его заслуг и усилий, плывет такая сумма денег. Причем денег абсолютно халявных, которые особенно ценятся у нас на Руси. Наверное, ему не терпится. У него даже круги под глазами отпечатались, как будто он тяговый наркоман или у него не на шутку расшалилась печень.
Но я так не могу! Он забывается, он бредит вслух. Ударил меня по плечу за то, что я, видите ли, сказала, будто он похож на взъерошенную белую мышь. Впрочем, вряд ли – мышь. Мышь – это все-таки животное масштабное, вопреки размерам, вошедшее в фольклор. Достаточно вспомнить ту белую, что в греческом зале.
Скорее он смахивает на мышонка. Маленького, недолеченного. Думает, что его недооценили, кардинально недопоняли. Что он такой «лишний человек» вроде Онегина с Печориным. Дурак.
Мне нужно избавиться от него. Смахнуть, как смахивают пушинку с ресниц, которая раздражает глаз и мешает без досадных слез смотреть вокруг…
Впрочем, с ума не один Леша сходит. Сегодня едва не попала в погром на Манежной. У Грифа, кстати, сожгли машину. Весело, очень весело. Звонила подруга, Гульнара, мы с ней еще в Усть-Каменогорске общались. Сказала, что ее приняли, кажется, за японку и чуть не убили, потому что наша сборная по футболу, кажется, проиграла как раз Японии.
11 июня. Я пока что размышляю над тем, как наиболее точно определить дату операции. Все-таки в оперативных условиях любой штрих, любой взмах имеет значение, особенно если этот штрих, этот взмах обозначается скальпелем.
Мой Леша-мышонок боится, что от него уплывут деньги, запах которых только попал в его ноздри, а на вкус распробовать еще нельзя. По агентурным сведениям, милая Т.О. преодолела климактерический застой в мозгу и решила перекинуть свои старушечьи финансы в пользу этой стервы и шала <неразборчиво> Таннер.
Ну что ж, на ловца и зверь бежит.
Сегодня у меня был разговор с Куценко. Прикидывали то и се, хотя Жора, мне кажется, больше прицеливается, как ему уложить меня в постель. У них с Ельцовым соревнование, что ли, одних и тех же баб клеить?
Хотя что это я поставила себя в один ряд с Таннершей?
Ельцов жаловался, что его подарочный пес Бим подрывает кредит доверия у Т.О. Квартира у нее просто нереальная, а эта тупая тварь, этот Бим, бесчинствует по полной программе: дерет мебель, обои, грызет решительно все подряд. Да еще и гадит, пес такой, в социально значимых местах типа бильярдной и кухни.
Я, конечно, о Биме, а не о… гм.
Ельцов пришел накрученный, трясущийся, башка разбита, причем он побоялся сказать об этом Таннерше. И все потому, что домоправительница Таннер, эта идиотка Римка по прозвищу Деревянное Ухо, зарядила ему чем-то по башке. От души так врезала. Леша, верно, перепугался, что вся его гениальность от этой сковороды, что называется, сублимируется. Заперся в туалете, что-то там долго пыхтел и страдал, а потом объявил, что я тупая сука. Это в ответ на одну мою невинную фразу: «Леша, ну что ты там в туалете рукоблудствуешь, идем, я тебе помогу». Он там стихи писал, я это самое и имела в виду, а не то, что подумал он. Хотя у него стала рожа типичного идейного онаниста.
Он и сейчас, наверное, строчит-дрочит свои эпохальные стишки. Гений нашего времени. Лучше бы футбол посмотрел, честное слово, чем бумагу терзать. А на компьютере не пишет, только играет.
Звонил Владимир.
12 июня. У России – День независимости, а у Леши – день алкогольной зависимости, что, в сущности, очень хорошо сочетается. А вообще он жалкий трясущийся болван. Чем дальше, тем больше становится похож на плюшевую игрушку. Если бы деньги были оформлены на Туманова, то <нрзб> убил… и Римку, глухую суку, на довесок.
А Лешенька снова отличился, кинул в меня сковородой. Попал. Правда, не в меня, а в колонки компа, так что они полетели. Впрочем, он подслеповат, так что с него взять нечего.
Ходила в ночной клуб с Грифом. Он открыл новый клуб, предлагал конкретную работу, ну да я отказалась.
У меня более серьезные планы: готовлю свадьбу с Лешей. Адвокат составляет брачный контракт. Лишь бы эта жирная сучара Валентина Андреевна не напаскудила в своих лучших традициях.
Впрочем, Туманов решит. Чем больше я на него смотрю, тем больше понимаю, что он состоялся. Наконец состоялся. Когда я десять лет назад по малолетству выходила за него замуж, он был сопляк. Шарил руками по телу, говорил глупые слова. Хотя в постели и тогда был мужик настоящий, с огнем, с перцем и приправами острыми, не то что <неразборчиво>. А теперь он дозрел, закрепился, как фотоснимок, теперь его не столкнуть. Впрочем, я не хочу сходиться с ним вот такой – никакой, голозадой, на откуп. У меня тоже будут деньги, и тогда поговорим с Тумановым на равных.
Хотя Вову тоже нужно держать в узде. А то он невесть что о себе подумает. Так что я спустила пар с Куценко. Жора – он тоже ничего, правду говорят, что самые лучшие жеребцы – это не Аполлоны с литыми мускулами, а именно такие, как этот банщик Куценко – маленькие, лысенькие кривоножки. Жалко только, что ручонки потные, а так ничего…
Сегодня пойду к Жоре, уже созвонилась. Впрочем, пошла. Погляжу на него, до чего он там дорешался.
В случае чего всегда есть запасной вариант, люди Володи Туманова…»
Я поднялась с колен и почувствовала, что у меня затекли ноги. Мне было душно. Да-а-а! Какая все-таки мерзавка! Сколько спекшейся злобы и цинизма залегло жирными и грязными пластами на этих аккуратно исписанных листах. Да, вот и новый лепесток ромашки оторван: «верю – не верю». Не верю! Опять ложь, опять мне кажется, что все перевернулось, как в калейдоскопе.
Опять, опять кажется!
И я продолжила чтение дневника. После записи за 12 июня, Дня независимости России, шел большой перерыв – до 19 июня.
Я сглотнула тугой ком в горле и впилась в строчки:
«19 июня. Тем не менее дождь пролился, хотя небо пучилось очень долго, и я думала, что сдохну от жары. От удушья, от немыслимой скуки бытия. Но теперь стронулось, теперь можно заходить на новый виток. Виток называется: Мила Таннер. Тут можно обойтись без мокрухи, без кровавых дождей. По крайней мере Лысенко говорил, что с его помощью и со связями и влиянием Грифа мы эту Милу раскрутим, отборонуем, как сельскохозяйственное угодье, тем бол<неразборчиво>. Глупая манда, прости господи. Наверно, она полагает, что очень крута и предусмотрительна, а на деле ведет себя как капризное дитя. А ведь деньги-то не детские…
Второй день раскалывается голова. Никогда так не болела…
Нет, сейчас уже не девятнадцатое, а двадцатое, потому что почти четыре часа утра. Ельцов превратился в недвижимость, что-то булькал и автоматически смотрел футбол, Бразилия с кем-то, и вырубился – нервы не держат, ноги тоже. Завтра его повяжут, тут никаких сомнений не <зачеркнуто>. А ведь осталось два дня до свадьбы, совершенно верно – два. Это, без сомнения, скоро даст повод Алексею сравнивать себя с каким-нибудь книжным страдальцем. Типа Эдмона Дантеса, который потом поднялся на ноги и стал Монте-Кристо. Впрочем, в наших СИЗО порой опускают так, что никогда не поднимешься выше параши.
Однако же главное событие дня не погасить никакими водками и Бразилиями. Куценко наконец решился прихлопнуть свою старую любовницу. Он даже хотел оприходовать ее в бане, но я настояла, что лучше это сделать дома, тем более Римка Деревянное Ухо – глуха, как пень.
Он сделал…»
Прочитав эти строки, я вздрогнула всем телом и судорожно вздохнула, инстинктивно схватившись за горло.
Я не могла оторвать глаз от строчек.
«Туманов пока что не в курсах. Ничего, его время еще не настало.
Пистолет Куценко не выкинул и не оставил на месте, а, как последний болван и дилетантишка, спрятал в полуразрушенном доме с большими красными буквами «Снос» на стене, что за его гребаной баней. Глупость несусветная. Дом могут снести не сегодня завтра, а он на что-то надеется.
Впрочем, это его личная половая трагедия. Жадность еще никого до добра не доводила.
Я спокойна. Спокойна. Все идет <длинная линия, похожая на прочерк>.
20 июня. Ельцова арестовали прямо на выходе из ювелирного магазина, где мы заказывали обручальные кольца. Мамаша устроила мне бурную истерику, я ее послала далеко-далеко…
Алексей, навер<недописано>.
Все улики против него. Сумасшедшая Ищеева вообще и слышать не хочет, чтобы кто-либо мог убить Таннер, кроме нашего Алеши. Это просто бахчисарайский фонтан злобы какой-то, а не старуха. Мне в какой-то момент жалко стало этого осла, но потом вспомнилось, как мне небо казалось с овчинку и как он зимой выгонял меня в подъезд, думая, что я буду возвращаться и скулить у двери… нет! За все нужно платить. Да и <неразборчиво> не рассчитаюсь. Как будто я в Усть-Каменогорске никогда не видела жизни.
Еще несколько шагов, еще несколько шагов и <далее нарисована смеющаяся женская головка, выполненная умелыми и отточенными штрихами>.
Рассказала обо всем Туманову. Он сделал все, о чем я просила. Перевел на мой счет двадцать пять штукарей. Владимир сказал, что в случае чего Куценко стоит выключить из игры. Удалить. Ну что же, Вова в детстве занимался хоккеем, а потом в юности подрабатывал зубным техником, ему виднее насчет удалений-то.
Мамаша Ельцова наняла адвоката. Самсонова. Продажная сволочь, за баксы удавится и мать родную продаст <зачеркнуто несколько слов> почки отбили, а потом выкинули в окно второго этажа, а в протоколе написали, что адвокат Самсонов выпал при попытке к бегству.
21 июня. Дела ни шатко ни валко. Многое в руках Туманова, о, как я не хотела опять быть у него в долгу, но теперь, видно, придется. Да, кстати: моя несостоявшаяся теща собиралась нанять частного детектива и, кажется, наняла. Новая головная боль…
Оказалось, что там целое агентство. Не только мужик, но есть еще и женщина. Вообще, мне кажется, в этом агентстве «Частный сыск» работают одни активные феминистки и пассивные педерасты. Из числа первых пожаловала ко мне некая Мария. (Я поднесла страницу еще ближе к глазам. Сердце ухало.) Ну что же, она усиленно демонстрировала ум, задавала какие-то раздавленные вопросы общего характера. Показалась мне вообще-то неприятной бабой. Особого ума я в ней не заметила. Хотя, впрочем, холеная и, верно, высокого мнения о себе.
Говорила об этой Марии и ее боссе Шульгине с Грифом, тот сказал, что есть у него кое-какая информация о них и что следует быть настороже. Володя обещал, что в случае чего можно прибегнуть к сильно действующим средствам <неразборчиво>. Туманов имел в виду Вано Каманина, которого у Туманова в узком кругу называют Смоки, то есть Смоктуновский. Изобразит кого угодно. Артист. Конечно, театральное училище, а то, бери выше, как бы не закончил ВГИК.
Да я и сама артистка…»
– Это точно! – пробормотала я, не в силах оторваться от жутковатого описания последних дней.
«22 июня. День нападения фашиков на СССР и самый длинный день в году. Наверное, у Жоры то же ощущение, поскольку он звонил, просил денег. Гриф сказал, что Куценко может спалиться на своей жадности и тупости и других попалить. Он отправил туда бригаду с Каманиным. Впрочем, как оказалось позже, Каманин справился в одиночку, разыграв старушку. «Старушку» чуть не оприходовали, как процентщицу, потому что эта детективша из «Частного сыска» проявила страусиную прыть и едва не поймала Каманина, даром что у него разряд по легкой атлетике.
Да, скоростная дама… Бойцовая курица Маша.
<Ниже, другой ручкой> Как бы снова не добежала до меня.
23 июня. Ну что же, из меня неплохая Кассандра бы вышла. Накаркала! Маня заявилась в полной боевой готовности. Начала задавать умные вопросы, потом сообщила о смерти Куценко. Пришлось опечалиться. Правда, сыскное дело – не женское ремесло. Этой Якимовой пришлось убедиться в этом на собственном опыте. Тумановские ублюдки устроили веселый карнавал во дворе, только я не понимаю, неужели нельзя делать все потише и почище?
Впрочем, есть один плюс: вся троица ублюдков благополучно перекинулась и теперь лежит в морге – и Каладзе, и Смоки, и Олежа Кукин.
Думаю, что Туманов обрадуется.
А Мария, наша самочка библейская, угодила в больничку и там удобно расположилась в реанимационной палате. Наверное, как очнется, если вообще очнется, начнет грешить на меня, будто я на нее навела киллеров. Так это неправда. Она сама навела.
Ельцов оказался слабым на излом. СИЗО – аббревиатура не для него, ему бы какую-нибудь ЖЗЛ или КВН. Прессовка идет серьезная, ментам нужно же закрывать дело, так что они на Лешечку еще пару «глухарей» для комплекта могут повесить. Так что скоро он признается и в убийстве Таннер, и в убийстве принцессы Дианы, и в том, что Иисуса Христа распял тоже он…»
Далее следовало все то, что она рассказывала мне о связях Алексея с бандитами. Только то, что преподносилось мне за чистую монету, тут являлось выдумкой, призванной окончательно утопить Ельцова. Дескать, якшался с бандитами и убийцами – чего, конечно, не было…
У меня кружилась голова от закипающей холодной ярости.
Какой редкий цинизм и какое наглое, преступное бессердечие! Вот уж воистину – «чужая». Как в американском ужастике примерно с тем же названием, где ходило бутафорное инопланетное чучело с кислотной слюной и прожигало все и вся. Ядовитые брызги с пера Ксении вот так же прожгли меня.
Черное страшное чучело. Коварное и беспощадное. Так, верно, выглядела бы душа Ксении Кристалинской, случись ей выпорхнуть из своего временного – прекрасного, чарующего даже меня, женщину, что уж говорить о мужчинах?! – телесного пристанища.
Я не могла читать. Мне нужна была короткая передышка перед новым изнурительным стартом.
* * *
Через несколько минут я снова приступила к чтению. Казалось, даже пробивающаяся в окно полоса лунного света помутнела, когда я читала запись о событиях, касающихся сегодняшнего дня.
«Неплохо. Первый день судебного процесса, и уже с таким закрученным сюжетом. Как в голливудском боевике – «Адвокат дьявола» какой-нибудь.
Сегодня я выступила и держалась неплохо. По крайней мере эффект был просто ошеломляющий, я видела, как мои показания вдребезги перемололи и Ельцова, и Самсонова. Суд вытянул шеи и с готовностью мне поверил. Даже смешно стало, как угодливо и как быстро проглотили ложь, а ведь упорно не хотели верить, когда я настаивала на алиби Алексея. Он умолял меня, спаси, Ксюша, спаси, родная. Если поможешь, никогда не буду тебя бить по морде. По крайней мере – ногами, так и хотелось ему врезать!
Впрочем, что удивляться суду? Им тоже не хочется долго корпеть над материалами дела, им лишь бы побыстрее закрыть кого-нибудь на «пятнашку» этак – и неважно, кого именно.
А после суда я провела блестящую театральную постановку, которая показала, что я ничуть не хуже покойного Смоки играю. Как заиграла эту лихую сыщицу Машу. Ах, Маша, Маша, радость наша…
Хотя она оказалась не такой уж дурой, надо сказать. Хотя бы потому, что я немного переиграла и чуть в самом деле не отключилась. Черт побери, надо срочно делать аборт. Угораздило же меня залететь от этой тли.
Да, о Мане. Она меня теперь жалеет. И, по-моему, не совсем ко мне равнодушна после моей втирки о «розовой» любви, на которую я якобы падка. Мне так кажется, что эта Мария насквозь фригидна, у нее просто из всех щелей прет, что она фригидна и на весь мир озлоблена и возбудиться может, только когда чей-нибудь умелый женский, а не деревянный мужской язычок полижет ей в…»
– Ах ты, скотина!! – прошипела я, захлопывая проклятый дневник. – Нет… тебе придется за все это ответить. Ты, Ксюша, еще не понимаешь, какая ты у нас… гениальная. Я знаю, что делать. Твой дневничок подошьют к уголовному делу, и я так предполагаю, что мало тебе не покажется.
Я аккуратно уложила томик в свою сумочку и направилась в прихожую, с трудом избегая столкновения с мебелью и дверными косяками. Меня качало, как пьяную…
Опоили ложью.
Я уже прошла коридор и собиралась прикрыть за собой входную дверь, как вдруг услышала какой-то подозрительный шум из комнаты, не гостиной, в которой я была, а спальни с балконом, которая едва не стала супружеской опочивальней четы Ельцовых.
Или мне показалось? Никак, после автокатастрофы и выпитой натощак водки в придачу меня стали посещать слуховые галлюцинации? Плюс еще шок от дневника…
И тут звук повторился, еще более отчетливый. Я на цыпочках прокралась по коридору и, встав у двери комнаты, прислонилась к дверной панели ухом. Глухой шорох коснулся слуха, и последние сомнения были отброшены.
В спальне находился человек.
Я выглянула из-за дверного косяка и – увидела. Человек рылся в шкафу, а по полу были разбросаны личные вещи и одежда Ксении и Алексея. Не иначе – домушник. Подобное тянет к подобному, так и квартирного вора тянет обчистить убийцу.
Ну что ж, это несложно проверить. Я вскинула свою «беретту» и вошла в комнату со словами:
– Спа-акойн-а! Что тут делаете? Заглянули на огонек?
Вор что-то глухо пробормотал и отскочил от шкафа к окну. Впрочем, в ту же секунду я определила, что это был не вор, а воровка. Эта дама была облачена в нечто странно бесформенное – подобие юбки, подобие рубахи и напоминающие обувь опорки, помесь босоножек и недоплетенных грязных лаптей. Одним словом – рвань во всех смыслах этого слова. Даже странно, что подобная кикимора промышляет квартирным воровством, а не клянчит в переходе милостыню. По виду – бомжиха из бомжих. Однако прыткая, ничего не скажешь.
Воровка, несмотря на то что верхний свет не был включен, стала прикрываться не очень мытой левой рукой, а правой, на которой красовался пластиковый пакет, чтобы не оставлять отпечатков, отмахивалась от меня, словно от комара.
– Что за дела? – шепотом спросила я. – Воруете понемногу, а?
Ее голос оказался дребезжащим, а произношение – шепелявящим, как у человека, у которого не хватает половины зубов.
– Я это… зашла… на огонек… а вы?..
Я не стала вступать с ней в дальнейшую полемику, предоставив ей полную свободу действий. Пусть Ксению ограбят, она вполне это заслужила. Сама же стремительно вышла из комнаты. Еще не хватало, чтобы меня задержали, если это чучело поднимет шум.
Вслед мне прозвучало глухо:
– А вы как… тоже… на огонек?
Я хлопнула дверью и сбежала вниз по ступенькам, едва не навернувшись через спавшего в подъезде пьяного бомжа. Мелькнула озорная мыль: уж не подельник ли той бабы, что орудует в квартире Кристалинской, и не лежит ли он на стреме?..
Впрочем, мне было не до веселья. А перед глазами, как в былом сне, стояло бледное лицо Ксении, чужое, лживое, со зловещими бархатными глазами.
