Глава 6
Я сидела в глубоком кресле в квартире убитой Таннер и слушала.
– Да он это, он! Я уверена, что он стрелял в Татьяну Оттобальдовну.
Я посмотрела на говорившую и не могла сдержаться, чтобы не поморщиться. Честно говоря, еще недавно пенсионное воинство едва не довело меня до СИЗО. А тут снова – дама далеко даже не бальзаковского возраста.
Это может и поднадоесть! Особенно – такая особа.
Особа в самом деле еще та. Она начиналась с мерзкого парика, продолжалась длинным лошадиным лицом с обвислой нижней губой, противно подрагивающей. Из щек торчал длинный нос. Далее следовала бледная, как у вареной курицы, шея, перевитая веревочными сухожилиями, и внушительный корпус с раздавленными мужскими ручищами, которыми, верно, с большим успехом можно было пахать или пилить, чем, скажем, варить обед или вышивать гладью.
Это была Римма Маратовна Ищеева.
Ее взгляд метал громы и молнии при каждом упоминании имени Алексея Ельцова, нижняя губа танцевала, как призер по гопаку на передаче «А ну-ка, парни!», а красные пальцы сжимались в кулаки и разжимались. На руках с подвернутыми рукавами угрожающе поигрывали горные массивы бицепсов и трицепсов, удивительных у такой старой женщины.
– Римма Маратовна, – сказала я, – вы не волнуйтесь так. Но если вы будете давать волю эмоциям, то не сможете мне помочь. А я стараюсь найти убийцу и аргументированно доказать его вину… или остановиться на том, что Таннер действительно была убита Ельцовым. Да, главный подозреваемый – Алексей Ельцов. Но подозреваемый – это еще не значит виновный. Так что я хотела бы задать вам несколько вопросов. Не могли бы вы мне показать, в какой именно комнате вы обнаружили Татьяну Оттобальдовну, и вспомнить, в котором часу это было.
– А я хорошо помню, в котором часу. В двадцать три двадцать пять, – отчеканила Римма Маратовна.
– Вы так точно помните время?
– А я еще сериал смотрела, «Скорую помощь». Там какую-то толстую негритоску… операцию ей делали, аппендицит вырезали, в общем. Я всегда ужинаю под этот сериал. Вот как он кончился, так я пошла пожелать Татьяне спокойной ночи и нашла ее уже холодеющей.
Я подумала, что не всякий сможет ужинать, когда на экране удаляют аппендицит. А Римма Маратовна продолжала:
– Пойдемте, покажу, что ж. Трудно мне ходить, правда. Вы-то молодая, я тоже ка-ада-то… да-а.
И она, не без труда поднявшись из кресла, направилась к широкой деревянной лестнице, ведущей на второй уровень громадной таннеровской квартиры.
– Вот тута!
Мы вошли. Домоправительница обвела рукой большую комнату, полутемную, с тяжелыми бордовыми портьерами на окнах, с немногочисленной, но весьма дорогой итальянской мебелью, а потом показала пальцем:
– Вот здесь она лежала.
– Где? Точнее, пожалуйста.
– Вот там, у черного кожаного кресла. Наверно, она в нем сидела, а потом встала, и тут же в нее выстрелили.
Римма Маратовна произнесла это сурово, при каждом слове втыкая в меня пристальный испытывающий взгляд – все глубже и основательнее. Я делала вид, что не замечаю его, и принялась рассматривать место убийства.
Впрочем, на ковре и на кресле не оставалось никаких следов: все давно было вычищено, вылизано, подмалевано. Метода мистера Холмса с определением преступника по одному осмотру места злодеяния тут бы не прошла.
– А где бильярдная? – наконец спросила я.
– А? Что?
Я припомнила, что Римма Маратовна несколько глуховата.
– Где у вас комната, где стоит стол, на котором в вечер убийства Алексей Ельцов и Татьяна Оттобальдовна играли в бильярд? – громко и отчетливо произнесла я. Но, не дождавшись внятного ответа, добавила: – Стол с зеленым сукном должен быть. Как в рекламе, где «качество не моей мануфактуры». С лузами. Это такие отверстия с сетками. В них шарики с номерами падают, а перед этим они по столу катаются.
– Ну что вы мне, как дуре… поняла, поняла.
– Так где же?
– Щас покажу. Тут, на втором уровне, пять комнат: вот эта, где лежала Татьяна Оттобальдовна, потом еще библиотека, потом эта ваша комната с шариками и еще две спальни. И еще ванная с туалетом.
– А внизу что?
– Как? – Она приложила ладонь к уху.
Я почти прокричала:
– Внизу, на первом уровне, сколько комнат?
– И там пять. И еще кухня. Ее Татьяна за комнату не считала, хотя кухня та больше обычной квартиры однокомнатной, где я раньше жила.
– Да-да. Элитное жилье, что ж вы хотите. А где спите вы, Римма Маратовна?
Та снова отреагировала на мой вполне невинный вопрос взглядом, исполненным сурового, неодобрительного непонимания, почти недоброжелательства.
– Я где? Я известно где – в своей спальне. Спальня у меня своя, вот так. А что?
– Да разве я какие-нибудь претензии предъявляю? Я просто спросила, где она находится, ваша спальня? На первом уровне или на втором?
– Тама. Внизу. Да около кухни. Чтобы далеко не ходить. Я же стряпаю.
– Около кухни? А в тот момент, когда Алексей Ельцов был у Татьяны Оттобальдовны, где вы были?
– Да у себя и была. Я рано спать ложусь, – после некоторого раздумья пояснила Римма Маратовна и свирепо шмыгнула длинным ноздреватым носом. – Здоровье, знаете. Не то уже здоровье, милочка. Конечно, с нашей экологией… э-эх! Если нет какого сериала, то я засыпаю уже часов в десять.
– Вы же говорили, что ужинаете в одиннадцатом часу.
– И такое бывает. А что ж? Я никому не должна, чтобы ужинать в одно и то же время. А в тот день я, верно, задремала, хотя телевизор, да… был включен.
– Значит, вы хотели пожелать хозяйке спокойной ночи?
Она зыркнула на меня еще свирепее:
– Знаете что, девушка. Вы, наверно, девушка, хотите выгородить этого Ельцова, раз Валька-дура, его мать, вас наняла. И ваш этот, Шульгин, тоже хочет его выгородить. Много небось заплатили вам, а? – И, не дожидаясь моего ответа, она продолжала: – Только помяните мое слово – он, этот Ельцов, и убил. Ведь все деньги ему завещаны. Завещание на него, что же еще надо? Ему, да. Она ему и денег давала, и прыгала вокруг него на задних лапках. А он и рад стараться. Вот она и получила, Танька-то. Не надо было с молодым в постель ложиться.
– Что, простите?
– А что есть, то я и сказала.
– Вы думаете, что они были…
– Да любовники они были, я уверена! Ведь этот Леша такой же лживый и двурушный тип, как мамаша его, Валька жирная. Она и в молодости была такая… брехливая и ненастоящая. Еще когда мы в одном общежитии с ней жили, она у нас еду воровала. Танька-то не верила, а я Вальку досконально изучила.
Я кивнула и спросила:
– Когда он пришел, ему открывали дверь вы? Или у него ключи есть?
– Этого еще не хватало! Ключи ему! Связку хренов ему в жопу, а не ключи! – перешла на совсем уж непарламентские выражения старуха.
– Значит, открыли вы?
– А я уже говорила, – упрямо заявила старуха. – Милиционер и следователь меня уже спрашивали. А теперь вот вы, который раз. Одно и то же, одно и то же, а толку никакого.
– Однако…
– Да ладно уж, скажу. Я ему открывала. Я ему все высказала. Я ему сказала строго, по всей правде: «Околачиваешься тут! Наследство близкое ноздри свербит?»
– А Ельцов что?
– Да разве он мне ответит? (Я мысленно с ней согласилась: не ответит. Уж больно грозна старуха.) Припустился бегом к Татьяне наверх. Я его в тот день больше и не видела. Эта квартира – она ведь как аэродром. Можно целый день бродить, да так и не встретить никого ни разу.
Я согласно кивнула.
– Прекрасно. Если вы его в тот день больше не видели, то и не знаете, когда он уходил.
– А что мне его видеть? – Римма Маратовна осклабилась, показывая белоснежную вставную челюсть. – Что тут больно знать-то, милочка? Я и так все давно знаю. А что? Уходил, Татьяну Оттобальдовну пристрелил, да и умотал к своей этой… потаскухе.
«Решительно все не любят Ксению», – подумала я. Впрочем, надо уточнить.
– Но, быть может, помимо Алексея был еще кто-то? Время позднее, да мало ли что? У вас ведь проблемы со слухом, так что могли и не…
– Да, плохо слышу. И нечего в дверь названивать.
– Но каким образом тогда?..
– А вот сейчас покажу! – перебила меня Римма Маратовна. – Сейчас, сейчас. Бим! Биммм!
При этих басовых раскатах я было подумала, что домоправительница в силу почтенного возраста и перенесенного потрясения несколько повредилась в уме.
Но я ошибалась.
В гостиную вбежал жирный французский бульдог, перекатывающийся на кривых коротких лапах, и рыкнул, подбегая к Римме Маратовне. Я вообще не люблю собак, начиная с нашего пса Счастливчика, состоящего из одних кожных складок, зубищ и неуемного аппетита. Но на фоне появившейся скотины наш Счастливчик казался просто идеалом собаки – друга человека.
Тварь воткнулась носом в толстую ногу домоправительницы, фыркая и тяжело дыша. Такое впечатление, что псина пробежала несколько миль, а не преодолела несколько метров по роскошной квартире. При этом она порыкивала и шумно дышала. Впрочем, обитатели этой квартиры вообще издают крайне неприятные звуки.
– Вот, это Бим, – отрекомендовала бульдога домоправительница. – Наш пес, он охраняет дом на случай чего…
Бим свирепо посмотрел на меня и повалился на ковер. Мне немедленно захотелось покинуть эту квартиру.
Римма Маратовна проговорила:
– Он всегда лает, когда кто-то приходит или даже по телефону. Вообще не любит шума. («Только сам его производит», – подумала я.) Днем он спит, а ночью ходит по дому. Все подряд жрет, скотина. И ежели бы после ухода Ельцова пожаловал еще кто-то, тем более незнакомый, Бим поднял бы шум, а то и мог бы в ногу вцепиться гостю.
– Ну и что?
– А на Ельцова Бим не залаял бы. Вот так!
– Белый Бим Черное ухо, – мрачно сказала я.
– Што?
– Ничего, Римма Маратовна. Я просто спрашиваю, почему он не лает, по вашему утверждению, на Ельцова?
– Потому что знает его хорошо. Это ведь Ельцов подарил Бима Татьяне Оттобальдовне. Бим сначала жил у Ельцова, а потом только – у нас. Вот так. Я подозреваю, что наверняка с умыслом подарил. Какую-то выгоду от этого Бима ждал. А я Бима перевоспитала.
Договорив это, Римма Маратовна осуждающе уставилась на меня. В ее глазах ясно читалось: ну сколько можно донимать пожилую женщину всякими глупыми вопросами?
Откровенно говоря, я не знала, как вести беседу дальше. Инквизиторский вид Риммы Маратовны путал все мысли. Было сильное желание позвонить боссу и посоветоваться, но я не стала. Поэтому я спросила первое, что пришло в голову под этим все более давящим суровым взглядом почтенной домомучительницы:
– Скажите, Римма Маратовна, а вот фамилия Куценко вам незнакома?
– Это кто такой? Нет, не знаю.
Ее лицо искривилось. Я вздрогнула и подумала, что мне удалось определить главное: гражданка Ищеева говорит неправду. Говорит неправду совершенно определенно, как врал у себя в кабинете покойный Георгий Станиславыч, когда плел мне про Ельцова. «Не знаю такого», – сказала Ищеева. А я, между прочим, вовсе не упоминала, кто это Куценко – мужчина или женщина.
Тем более что мне уже известно о степени родства между этой суровой дамой и убитым несколько часов назад Куценко.
Почему она скрывает?
– Это директор женского помывочного комплекса номер тридцать, – быстро проговорила я, снова воздерживаясь от прямого указания на пол Куценко, зато голосом подчеркивая, что комплекс женский. – Римма Маратовна, там…
Я хотела сообщить о смерти Георгия Куценко и посмотреть, какое впечатление это произведет на старуху и не пробьет ли это брешь в ее железной обороне. Кроме того, я хотела упомянуть о поездке Татьяны Оттобальдовны Таннер на работу к Куценко. Начинания были похвальными, но я не успела развить свою мысль.
Римма Маратовна прянула на меня всем своим внушительным корпусом и проговорила:
– Я уже все сказала! Мне некогда, извольте уходить!
Я еще барахталась:
– Вы не знаете? А почему вы решили, что Куценко – он, а не она? Ведь эта фамилия не определяет пола.
– Что? Что вы такое несете, милочка? Сколько можно гнусить! И так всем честным людям ясно, что Татьяну Оттобальдовну убил Лешка Ельцов, и убил из-за денег, как последняя продажная тварь! Что вам еще от меня надо, а?
– Вы, между прочим, Римма Маратовна, прописаны в этой квартире, – еще пыталась защищаться я. А потом все-таки решила уколоть злобную домработницу через толстую кожу побольнее: – И, по всей видимости, квартира вам останется. Ее стоимость, спешу вам сообщить, около миллиона долларов. Представляете? Это составляет доход обычной российской пенсионерки за несколько веков. Так что формально вы тоже имеете приличный мотив…
Старуха взрезала воздух своим могучим телом.
– Во-о-он от-сю-да!!! – неистово заорала она, и моим первым побуждением было выхватить свою верную «беретту» и наставить на это «доброе» лицо. – Воннн, я сказала, жалкая ищейка… уродина! Вынюхиваешь? Выслеживаешь? Би-и-им, взять ее-о-о!! – взвизгнула она, и неописуемая гримаса ярости исказила сухие черты длинного лица состарившейся лошади-тяжеловоза. – Взять эту шалашовку, Би-и-и-иимм!
Бим буквально подлетел в воздух, подчиняясь приказу своей хозяйки, и припустил ко мне. Я успела откинуть его ногой, отчего собаку отбросило к стене, и тут же едва успела уклониться от брошенного в меня кувшина, запущенного уже Риммой Маратовной.
Ищеева, кажется, мгновенно и совершенно потеряла контроль над собой, ее трясло от ярости.
Увидев, что меня даже не зацепило, а собака воет у стены с переломанными ребрами, домоправительница заревела, как идущий на взлет авиалайнер «Ту-144», и я тут же слетела вниз по лестнице. Я вылетела в прихожую и рывком распахнула дверь. Мне повезло: я успела выскочить из квартиры раньше, чем меня настиг очередной метательный снаряд, на этот раз тяжеленный цветочный горшок с таким количеством земли, что ее хватило бы, чтобы похоронить меня прямо там, на лестничной клетке.
Но, слава богу, весь удар приняла на себя дверь, содрогнувшаяся под мощным таранным воздействием.
«Ненормальная! – лихорадочно промелькнуло в голове. – Опять мне попалась немного сдвинутая представительница старшего поколения. Конечно, проблема отцов и детей – дело важное, актуальное и болезненное, но зачем же горшками кидаться?»
Но ведь, в самом деле, не драться же с ней, не пускать в ход все свое умение!
Я вышла на лестничную клетку, тяжело оперлась на подоконник и, стараясь отдышаться, глянула в окно. Было очень душно. Московское лето давило не хуже взгляда Риммы Маратовны.
Надо позвонить Родиону.
Я расстегнула сумочку и потянула оттуда сотовый. При этом я опустила взгляд на подоконник и только тут увидела… окурок. Но это был не обычный окурок, не какой-нибудь там «Петр I» или «Честерфилд». Это был жадно «додерганный» почти до самого конца окурок «Житана». Культового парижского «Житана».
Я едва не выронила мобильник от внезапно накатившей мысли. Да! Это был совершенно такой же окурок, какой бросил в пепельницу Куценко. Сегодня, в своем кабинете! Точно так же жадно докуренный до самого «не могу». Окурок… сколько раз в моей практике окурки выступали в качестве важной улики, ценного указания на какое-либо обстоятельство!
Я выбежала из подъезда и укрылась от начавшегося дождя в салоне машины. Там было душно, солнце нагрело машину до чудовищного состояния, а еще на днях у меня полетел кондиционер, на починку которого упорно не выкраивалось времени. Голова кружилась от избытка впечатлений, и мне нужно было перевести дух.
* * *
Было о чем поразмыслить.
Некоторая вздорность обвинений против Алексея Ельцова казалась мне бесспорной с самого начала расследования. А в свете новых фактов, оглушающих своей очевидностью, вырисовывались куда более явные кандидатуры убийцы. К примеру, та же Римма Маратовна.
Никогда не забуду, с какими глазами она кинулась на меня. И вспышка эта произошла после того, как я начала спрашивать о Куценко, от знакомства, а уж тем более от родства с которым она упорно открещивалась. А финальный всплеск эмоций и вовсе имел место после моей, признаюсь, неосторожной и провокационной фразы в отношении наследования квартиры.
Миллион долларов в недвижимости, что еще нужно для мотива убийства, а?
Что ж, Римма Маратовна Ищеева, как человек вспыльчивый, мизантропичный и неуравновешенный, вполне могла оказаться убийцей Таннер. По крайней мере на эту роль подходит больше Леши Ельцова, оказавшегося козлом отпущения.
Да, быть может. Оформленная на наследование Ищеевой квартира, нервная болезнь, ненависть к Алексею Ельцову и болезненные подозрения в отношении Таннер, которая, по истовым уверениям домоправительницы, сожительствовала с Ельцовым, – все эти ниточки вполне могли завязаться в узел, затянувшийся на шее Татьяны Оттобальдовны.
А почему нет, простите? На юридическом языке это называется «убийство в состоянии аффекта». Ищеева вполне подходит под эту статью, по крайней мере гипотетически.
Правда, для убийства применено не вяжущееся с фигурой Ищеевой оружие – пистолет, – но ведь если бы Таннер умерла от отравления или, скажем, от удара бельемешалки, то первое подозрение пало бы именно на озлобленную и полуглухую старуху.
А так – она отделалась допросом и теперь спокойно сидит в громадной квартире, которая непонятно зачем переходит к ней, женщине преклонного возраста.
Я постучала пальцами по рулю. Ход расследования напоминал мне бестолковую погоню даже не за двумя, а за энным количеством зайцев, причем некоторые зайцы играли в красивую надменность и предпочитали не замечать погони, как Ксения Кристалинская, другие кидались на преследователя с кулаками и подручными средствами, как Ищеева, а еще одна разновидность зайцев так и вовсе помирала на бегу, и в самый неподходящий момент к тому же. Как Куценко, Георгий Станиславович, друг Ельцова.
Кстати, о Куценко. Вокруг него теперь было еще больше неясностей, чем в отношении его тетушки Риммы Маратовны. Куценко явно что-то знал об убийстве Таннер. Шальная версия зашевелилась в моей голове: а что, если Куценко был соучастником убийства, застрелил Таннер, а потом Римма Маратовна явилась в женскую баню и пристрелила племянника, проявив при этом великолепную беговую и стрелковую подготовку?
Я даже засмеялась, хотя смех гулко и болезненно отдался в голове. Нет, конечно, это ерунда. Но тем не менее и Ищеева, и особенно Куценко крепко завязаны в этом деле. Быть может, независимо друг от друга, но все же… Все же.
Во всяком случае, никто не станет идти на колоссальный риск, убивая человека среди бела дня, просто так, без веских на то причин. Не станет. Значит, причины есть, и мое дело – найти их.
Ну что ж, Ищеева Римма Маратовна… Учтем. Ничего, в скором времени я смогу подтвердить или опровергнуть свои подозрения, если злобную домохозяйку угораздит ляпнуть что-либо в пределах той гостиной, где убили Татьяну Оттобальдовну, или прихожей, через которую я бодро выскочила, ретируясь из злополучной квартиры. Потому как в данных местах я установила два «жучка». Так, на всякий случай. Теперь новая информация пойдет прямо на ноутбук Родиона Потаповича.
Итак. На сегодня с меня хватит. Пора бы немного привести себя в порядок, отлежаться, принять ванну, пустить в ход кремы и косметические маски. Нельзя же, в самом деле, молодой женщине ходить с лицом, размалеванным невзгодами во все цвета радуги.
Через полчаса я доехала до офиса. Босса не оказалось. Мобильный его лежал на столе; Шульгин всегда оставлял его дома, если не хотел, чтобы его беспокоили, – и соответственно давал понять это самым действенным методом. Валентина, покачивая на руках воющего Тапика, сказала, что Родион уехал около часа назад и скоро быть не обещал.
Ну и ладно. Я поднялась на второй этаж, в свою комнату и, наскоро перекусив и подмалевав боевые раны, рухнула спать без ванны. Обычно я ложусь часа в два ночи, а тут получилось около восьми вечера. Что ж, незабываемые впечатления иной раз тяжелее разгрузки мешков с мукой.
Несмотря на свинцовую усталость и тяжесть во всем теле, я долго не могла заснуть. Гулко стучала, пульсировала в висках боль. Я долго ворочалась, жара обволакивала тело, в ушах чудилось противное пищание комаров, хотя их отродясь не было в моей комнате.
Я сама не заметила, как заснула. Мне снились калейдоскопически сменяющие друг друга картинки, я задыхалась, я никак не могла разобраться в том, где я нахожусь, заснула ли я или этот кошмар снится наяву. Я будто бы открыла глаза и увидела, что в мои зрачки втыкается темный мрачный взгляд стоящего в углу человека. Изящные контуры фигуры ясно указывали на то, что это женщина. Она шагнула и словно вознеслась надо мной, мелькнули, разлетаясь, темные волосы и зажглись холодно и терпко глаза, бархатные глаза! Мне стало больно, я хотела отмахнуться, отвести от себя беду, я попыталась поднять руки, мокрые, с липнущей к ним тонкой простыней, но никак не могла!
Сон, ведь это только сон! Но женское лицо трогает презрительная гримаса, шевельнулись алые губы, и на том месте, где только что было бледное лицо, вздулся тугой язык пламени.
Меня затрясло, лицо женщины стремительно приблизилось и больно ударило меня лбом в переносицу.
Ксения Кристалинская? Здесь, в моей комнате? Но как же… про-кля-тая!..
…Я открыла глаза. Лоб мучительно ныл, в бедре тупо стучала боль. Я лежала на полу рядом со своей кроватью, с которой только что упала.
Я оделась и спустилась вниз, в кабинет босса. Он оказался там. Лицо Родиона было серым от усталости, но он чему-то растерянно улыбался. При моем появлении он кивнул на циферблат часов и сказал:
– Раненько ты сегодня. Половина пятого утра. Не спалось?
– Не спалось, – ответила я.
