Кто сказал, что понедельник день тяжелый? О, тот человек не дожил до пятницы. Нет, пятница хуже понедельника во сто крат. Степа с утра носился, как крылатая ракета. Перво-наперво смотался на металлургический завод и выдрал у начальства благодарственное письмо родному УВД за избавление от бомжей. На территории завода они больше не появлялись, даже у мусорных баков их не было зафиксировано. «Да куда они вообще подевались?» – озадачился Степа, потому что и в городе резко упало количество бомжей. Письмо с благодарностью будет готово во второй половине дня, это доказательство Куликовскому, что задание выполнено. Пока Степа не спешил к нему с отчетом, а то отберет Толика и машину. Затем помчался к Волгиной, та, придумав артистам казнь, позвонила в администрацию театра, дескать, хочу увидеть труппу в полном сборе.

– Сейчас никак невозможно! – говорила администраторша. Степа слышал ее неповторимый тягучий голос, склонившись к Оксане и подставив ухо к трубке.

– Я не поняла, – надменно произнесла Волгина. – Это вы мне? Вы мне говорите «невозможно»? Вы там, в театре, спятили?

– Извините, – спохватилась администраторша. – Но поймите, у нас аншлаг. Вечером спектакль, все актеры репетируют. У нас давно не было аншлагов. Вчера и сегодня в кассе обвал! Вы не можете лишить актеров радости встречи со зрителем. (Степа захихикал.) И что мы скажем зрителям, если не будем готовы к вечеру? Пожалуйста...

Оксана прикрыла рукой трубку:

– Как считаешь, Степа, не лишать их радости встречи?

– Да хрен с ними, пусть встречаются со своими зрителями, – торопливо зашептал Степа. – Нам тоже нужно время подготовиться. Скажи ей, что мы хотим на спектакль, попроси контрамарку.

– Хорошо, – сказала Оксана в трубку. – А какой сегодня спектакль?

– «Самоубийца» Эрдмана.

– Что вы говорите! – и подмигнула Степе. – Интригующее название.

– У нас и спектакль лучше, чем в Москве, – гордо заявила администраторша. – Так отзывается зритель.

– Всяк кулик свое болото хвалит, – рассмеялся Степа и прикрыл рот ладонью, ведь почти в трубку сказал.

– Уговорили, – сдалась Оксана, будто администраторша уже полчаса умоляла ее посмотреть местный шедевр. – Тогда забронируйте нам места...

– Мне два бесплатных билета, – и Степа в дополнение показал два пальца. – Я не собираюсь платить за глубокий сон на их спектакле.

– Нам три контрамарки, – сообщила Оксана в трубку.

– Но... аншлаг... все билеты проданы...

– Вы хотите, чтобы я прикрыла спектакль? Не хотите? Тогда три места. И точка. Предупредите ваших актеров, что мы побеседуем с ними после спектакля.

Не дожидаясь ответных слов администраторши, Оксана положила трубку.

– Здорово ты ее приложила, – похвалил Степа. – А я когда разговаривал с ней, думал, разобьюсь об этот броненосец.

– Степа, всякому броненосцу можно нанести пробоину, угадай только слабое место. А зачем тебе еще один билет?

– Янку возьму. Узнает, что я ходил в театр с другой, уйдет к папе с мамой.

– Ага! Вот я и выяснила твое слабое место. Так, треп завершаем, едем к Петровичу, захватим на обыск.

Обыск в квартире Ушаковых занял четыре часа, помогали два оперативника, которых дали в помощь Оксане. Затем Степа и Оксана помчались к Гурьевой домой, встретились с ее дочерью. После навестили Эру Лукьяновну, она была в плачевном состоянии, еле говорила. Поехали к Анне Лозовской, а два опера получили задание исследовать костюмы погибших. Затем Степа рванул на завод и забрал готовое письмо с благодарностью глубокоуважаемой милиции, с подписями и печатью. Полетел к Куликовскому, по дороге позвонил Косте:

– Карауль Янку, скажи, что мы идем в театр, пусть ждет меня у входа.

Путь лежал мимо рынка. Внутри давно не хватало места, посему на тротуарах вдоль ограждения рынка торговцы установили ларьки, лотки, а то и обычные столы с различной мелочовкой. Есть и такие, кто постелил клеенку прямо на асфальт, а на ней разложил товар. Среди многообразия продавцов и покупателей Степа все же заметил дикий начес под шерстяным платком, алые губы и вульгарное лицо. Ошибки быть не могло. Притормозил Толика, выскочил. Элла под огромным зонтом, с которого стекала вода, так как дождь лил со вчерашнего дня, не переставая, торговала пирожками и сосисками.

– Эллочка! – раскинул в стороны руки Степа, словно встретил родственную душу. – Давно искал тебя! Как я рад, что нашел! Вот уж правда: тесен мир.

– Я вас не знаю! – напряглась та и заорала: – Пирожки! Домашние пирожки! Горячие сосиски! Свежайшие сосиски, только что с конвейера! Обалденно горячие!

Степа скрестил на груди руки, стоял с интригующей улыбкой, не подумав укрыться от дождя. Конечно, она узнала его, потому нарочито игнорировала, просто в упор не видела. Степа не собирался уходить, Элла искоса бросала пугливые взгляды на него, не выдержала молчаливой атаки:

– Тебе че? Сосиска с булкой стоит десять рублей, пирожок с картошкой...

– Мне тебя, Эллочка, – многообещающе произнес он.

– Я не продаюсь, – с нервной кокетливостью сказала она и хихикнула, тоже нервно.

– Отойдем, – кивнул он в сторону. У Эллы забегали глаза, густо обведенные синей тушью, и не было ни малейшего желания покидать рабочее место. – Элла, я ж по-хорошему. Нет, если хочешь, могу арестовать, наручники надеть...

– За что?! – обмерла она и попросила соседку, торгующую рядом прессой, приглядеть за товаром. Отошли. – Че такое? Че пристал?

– Грабить нехорошо, Элла, – осуждающе покачал головой Степа с серьезнейшей миной. – За это срок полагается.

– Да кого я ограбила? Ты че несешь?

– А мента ограбить – двойное преступление, значит, двойное наказание, – назидательно говорил Степа, пропустив возмущение мимо ушей. – Вы у Кости стянули три с половиной штуки. Групповуха, Элла. Обещаю тебе за каждую штуку годик в женской колонии. Итого...

– Я?! Я стащила?!! – на Эллу сильно подействовало обещание Степы. – Ты с ума сошел? Я ничего не тащила...

– Да не бойся, колония будет общего режима, не строгого. Ты ж не злостная воровка, начинающая. Посидишь три с половиной годика... ну, так и быть, полгодика убавим, итого...

Элла принялась реветь. Вот женщины, чуть что – слезы. Степа сжалился:

– Ладно, забирать тебя не буду. Пока не буду. Не хочешь загудеть? Тогда, Элла, слушай внимательно. Бабки Косте надо вернуть...

– Мне? – залилась слезами она. – Где я их возьму? Я не брала.

– Не реви, менты слезам не верят. И я, и Костя тебя запомнили, этого хватит. Греби к парням, которые тогда у Кости пили, и требуй возврата бабок. Пусть придумывают легенду, что одолжил он им деньги. Не вернут... ты ж не пойдешь одна в колонию?

– Еще чего! Конечно, не пойду.

– Значит, договорились, Эллочка.

Степа запрыгнул в машину к Толику.

Куликовский, выпятив губу, читал благодарственное письмо, словно его написали лично для него и похвалы адресованы ему одному. В общем, довольная физиономия Семена Сергеевича раскраснелась от похвал. Когда же Степа положил перед ним отчет, физиономия Куликовского раскраснелась еще больше, но уже от потрясения.

– Что это? – указал он глазами на исписанный лист. – Что за цифры?

– Расходы на бензин.

– Ты за бомжами ездил во Владивосток?! – прорычал он.

– Нет, – ответил Степа с простецкой улыбкой. – По городу. Доставал бомжей из нор и культурно просил, чтоб подыскали другой приют, а завод покинули. Они все как один вошли в положение и обещали больше не проживать на территории завода. Задание я выполнил. В переселении бомжей участвовал Луценко.

– Свободен, – грозно прозвучал приказ.

Уже за дверью Степа услышал мат-перемат. Но это же случилось за дверью. Он поспешил к Оксане.