Утром Степа позвонил охраннику на завод, мол, как там, не вернулись бомжи на постой? Ответ: нет, не вернулись, объект под наблюдением. Приехал Толик. А почему не попользоваться машиной в оставшиеся дни, которые Кулик отпустил на операцию? И с чистой совестью на машине помчался к Волгиной. Она допрашивала Карину Гурьеву.

Задержание, а точнее, арест действует на людей удручающе. Ночь в СИЗО – и человек превращается в апатичное создание, мечтающее повеситься. Некоторые после нескольких часов в СИЗО мгновенно колются. Карина не кололась, причастность к отравлениям отрицала, однако было видно, что она очень подавлена. Степа по обычаю не стал вмешиваться в допрос, скромно устроился на стуле и наблюдал. Волгина продолжала:

– Ну, допустим. Допустим, вы ни при чем. Тогда объясните, каким образом ваше пальто очутилось на женщине, отправившей бандероли?

Карина, как сомнамбула, качнула головой, дескать, не знаю.

– Вчера пытались отравить Эру Лукьяновну, – сообщила ей Волгина.

– Вы думаете, это сделала я? – спросила Карина с безразличием. – Тогда я умею перемещаться в пространстве.

Волгина словно не услышала колкость, продолжила:

– Директор в тяжелом состоянии, без сознания, но, к счастью, жива. Что с ней будет дальше – никто не берется сказать. В ее кабинете была обнаружена заколка. Вам знаком этот предмет?

Карина перевела взгляд на красивую заколку, которую Волгина положила на стол. Без сомнения, она узнала ее, но лишь опустила голову.

– Вы пытаетесь покрывать Лозовскую, – уличила ее Волгина.

– Вовсе нет, – сказала Карина. – Просто поверить не могу... нелепо.

– Разве нелепо то, что пытались убить директора? И четыре трупа не выглядят нелепостью.

– Я не об этом. Анна... Она девчонка... чтобы убить... К тому же, говоря вашим языком, нужно иметь мотив...

– Совершенно верно, – слегка усмехнулась Волгина. – Мотив нужен. И у вас он есть. Обида на работников театра. Если до конца пользоваться нашим языком, у нас есть улика – ваше пальто. Вы отправили бандероли с разных почтовых отделений. Но немного не рассчитали. Бандероли все получили не в один день, кто раньше, кто позже. Это и спасло многих. Разве не так?

– Не так, – выдавила Карина. – У меня не может быть мотива. Сознаюсь, были моменты, когда... хотелось убить их... Но такие минуты бывают наверняка у каждого человека. И что же? Все становятся убийцами? Я, как и большинство людей, выбрала другой путь – отошла в сторону, занялась делом, которое мне нравится. Но сейчас что бы я вам ни говорила, вы останетесь глухи. Вам приятней осознавать, что нашли отравительницу. Вы не допускаете мысли, что ошиблись. Конечно, лично вам ваша ошибка ничего не стоит, а мне... мне стоит, возможно, жизни. Но вам плевать на меня, у вас голова закружилась от успеха. Я требую, чтобы сделали графологическую экспертизу. Если я отправляла бандероли, значит, я заполняла бланки...

– Хм! – высокомерно хмыкнула Волгина и, достав из стола извещения на получение бандеролей, бросила их на стол. – Вот они. Заполнены печатными буквами. Вы это сделали, чтобы спрятать почерк?

– Больше я вам ничего не скажу, пока не встречусь с адвокатом. Мне остается надеяться, что он проведет собственное расследование, раз не справились профессионалы.

Удар по самолюбию достиг цели: у Волгиной глаза позеленели. Она некоторое время пристально изучала Гурьеву, словно выбирала, какую пытку применить к подозреваемой, потом попросила ее увести. В кабинете воцарилось молчание. О чем думала Оксана – неизвестно, а Степа складывал в уме улики, мотивы и... запутывался все больше. Его самолюбие Гурьева задела тоже.

– Что сидишь на отшибе? – проворчала Оксана. – Подсаживайся.

Он пересел на место Гурьевой, уставился на Волгину, мол, что скажешь? Ничего не сказала, а достала чистые листы бумаги, разложила, поглядывая на Степу исподлобья. И ему нечего было сказать.

– Гурьева умна. – наконец проговорила Оксана, принимаясь чертить на листах окошки. – Запросто могла обработать Лозовскую, та и не знала, что именно сыпала в минеральную водичку директрисы.

– А тебе не кажется, что поверхностные улики предназначены для нас, дураков? – сказал Степа. – Ты не допускаешь, что заколку подбросили? Пальто, заколка... как-то легко все получается.

– Ой, Степан, это в кино умный преступник запутывает следствие, подбрасывая улики. В реальности часто бывает все просто, особенно когда за дело берутся дилетанты.

– И все же, Оксана, давай проанализируем все с самого начала, – предложил Степа. – Стало известно многое, а мы еще не рисовали общую и частные картинки.

– А я что делаю? – хмуро проворчала она. – Видишь, график рисую. Сейчас впишем сюда служителей Мельпомены, мотивы и посмотрим, что получится.

– А, так ты сама сомневаешься? – оживился он.

– Сомнение ведет к распаду личности, так как сомневающийся человек не способен верить в свои силы, следовательно, он становится инертным, нерешительным, серым специалистом. Афоризм мой. Значит, по-твоему, я серость? – на полном серьезе выдала Оксана.

– О! Против женской логики я пас, – поднял вверх руки Степа. – И что же вы, не сомневающаяся мадам, хотите выяснить, рисуя график?

– Если без иронии, я хочу «семь раз отмерить», а потом уж передавать дело в суд. Итак, пишем: Ушаковы. Что нам стало известно?

– Яд брошен во время спектакля, – воодушевленно начал Степа. – В это время на сцене находились помреж Кандыкова, Анна Лозовская, Сюкина и Подсолнух, видевший, как Анна пила из бокала. У Анны был мотив отравить...

– Не торопись, я вписываю. От нее ушел Ушаков, соблазнивший невинное создание, вернулся к жене. Допустим, Анна не пережила позора брошенной женщины, от горя решила отравить обоих. Значит, мотив – ревность и ненависть к Ушаковым. Так и запишем – ревность. К членам художественного совета отношение неизвестное, кроме Юлиана Швеца, которого она боится. Кстати, Юлиану прислали сигаретки, каждая стоимостью с бутылку хорошего пива. Интересно, что спрятано в тех сигаретках.

– У Лозовской на такой подарок бабок не хватит, – заключил Степа.

– У Гурьевой хватит, – напомнила Оксана. – И пальтишко ее. И Гурьеву сильно обидели коллеги. Ладно, оставим их, пойдем далее. Кандыкова...

– Мотива нет. Пока ставь вопрос. Пиши: Подсолнух. Со слов Сюкиной, он подходил к реквизиторскому столу, но мы не знаем, когда точно подходил и что там делал. Опять же со слов Сюкиной, но и Кандыков ее поддержал, Подсолнух хочет занять место руководителя, а поговаривают, чиновники собираются закрыть театр. Чтобы этого не произошло, следует выпихнуть директрису, которую не выпихнуть никакими средствами, разве что отравить кого-нибудь. Избрал Ушаковых, тем самым убил двух зайцев – насолил директрисе и избавился от врагов.

– Роман можно накатать, – выдохнула Волгина, записывая в прямоугольнике основные доводы, и вдруг хихикнула: – Подсолнух получил по почте настойку на лягушках. Ой, не могу... К остальным членам отношение размытое.

– Это у нас сведения размытые, – поправил Степа, – не путай одно с другим. Тип он скользкий, а мне так... ладно, речь не обо мне. Вчера Подсолнух был на сборе труппы и на репетиции, сбежал из больницы.

– Хочешь сказать, он подкинул яд Эпохе?

– Ты записывай факты, потом думать будем. Далее, члены художественного совета получили подарки...

– Стой! – Оксана схватилась за телефон, набрала цифры. – Алло! Мне Петровича, это Волгина. Здравствуйте, Петрович. Что там у нас? Угу. Так... А как ваши крысы поживают?.. Еще раз: какие подохли?.. Бедняги. Спасибо, – и положила трубку. – В коньяке Кандыкова и вине костюмерши дополнительных веществ нет. В конфетках Эры Лукьяновны сильнейший синтетический наркотик, в лаборатории сейчас выясняют формулу. А в сигаретах Швеца героин. Круто. Я бы на эту гниду пожалела денег. Да, а травили Эру Лукьяновну классически – крысиным ядом.

– Значит, троим посланы подарки без отравляющих веществ, – сник Степа. – Что это значит? Случайно забыли положить или специально?

– Вот этого я не знаю, – задумчиво произнесла Оксана. – Еще есть факт. Рубан – член художественного совета – не получила подарка, но при отправке бандеролей женщина в зеленом пальто написала ее обратный адрес. Второй – неизвестный нам человек, но печатные буквы на извещениях написаны одной рукой – отправил бандероли и поставил обратный адрес Лопаткина. Короче, он внес явную путаницу, рационально внес.

– У Лопаткина, – подхватил Степа, выставив указательный палец на Оксану, – была короткая связь с Ушаковой, которая была в списке на сокращение, а он...

– Степа! – подпрыгнула Оксана. – Сокращение! Не понимаешь? Сюкина тоже была в списке на сокращение, и она присутствовала в театре в день смерти Ушаковых. Она имеет зуб на всех членов художественного совета, которые с подачи Эры Лукьяновны предлагают кандидатуры на сокращение! С Кандыковым у нее дружеские отношения, поэтому в его коньяке не обнаружено отравляющих веществ. Наверное, и с костюмершей, получившей чистое вино, отношения нормальные... а послала подарки для отвода глаз!

– А с Башмаковым? Ведь это он предлагал Лопаткину подписать список как члену профкома, значит, заседая на художественном совете, он тоже предложил кандидатуру Сюкиной на сокращение. Так, теперь нам надо взять протокол заседания художественного совета, чтобы точно знать, кто был против сокращения, а кто за него.

– О! – взвыла Оксана и вскочила со стула, затем принялась мерить шагами кабинет. – Это невыносимо. Это... это... глухариный ток! Четыре убийства и черт знает сколько покушений! А мы никак не вычислим отравителя. Да убийца ас из асов!

– Ты не вписала Швеца, – указал пальцем на свободные квадратики Степа. – У господина Швеца есть мотивы, мы с тобой их обсуждали. Вообще, я бы тщательнее изучил двоих – Подсолнуха и Швеца. Оба скользкие типы, оба на все способны.

– И все-таки, Степа, есть женщина. А у Сюкиной веский мотив, она, в отличие от Гурьевой, вхожа в театр. Как раз в тот момент, когда отравили Эру Лукьяновну, трое артистов находились в театре. И пока нам неизвестно, где была Сюкина в это время. Анна Лозовская находилась в театре, это подтвердили вахтерша и Овчаренко. Швец тоже, но исчез загадочным образом, вахтерша не видела, когда он ушел. Похороны сегодня? Поедем и мы. К тому же хочется еще раз взглянуть на «избранных» господ.

– Ну поехали, – с неохотой согласился Степа. – Не люблю траурных церемоний.