Дмитрий. Июль, 1999
Первое, что увидел Дмитрий, войдя в маленький вестибюль Центра крови, была эта фотография. Она висела сбоку от входа, но все-таки сразу обращала на себя внимание. В углу ее перечеркивала черная лента с пышным бантом, а под фотографией стоял накрытый черным столик с огромным букетом цветов.
– Ой, какая молоденькая, бедняжка, да симпатичненькая! – вздохнул кто-то за спиной Дмитрия, и тот невольно кивнул, глядя в улыбающееся лицо, смотревшее с портрета.
Да, она и в жизни-то была хорошенькая, а на портрете смотрелась просто красавицей – без этой своей ненатуральной улыбки и смешных кокетливых гримасок. Дмитрий сразу узнал вертлявенькую медсестру, которая строила из себя недотрогу и одновременно отчаянно кокетничала с ним. Это она рассказала ему про Лёлин аборт – Надежда Васильевна Егорова, судя по надписи, неполных двадцати пяти лет. Это ее, Надежду Васильевну Егорову, намеревался отыскать сегодня Дмитрий, чтобы снова задать вопрос: как так получилось, что Лёлины анализы все же оказались в областном Центре крови? А теперь вот…
Сомнения заронила Алена Разумихина. Дмитрий до сих пор оставался в квартире друга, потому что Алена с детьми практически все лето жила у матери в Толоконцеве, лишь изредка наведываясь в город. Она считала, что присутствие педантичного, любящего порядок Дмитрия благотворно влияет и на мужа, и на обстановку в квартире, куда хозяйка в кои-то веки может зайти после долгого отсутствия вполне спокойно, не испытывая неодолимого желания сразу хвататься за тряпки и швабры, попутно устраивая супругу разнос. Алена приехала с деревенскими гостинцами «мужикам» как раз вчера вечером, когда Дмитрий, Разумихин и привлеченный для мозговой атаки Андрей сидели на кухне и обсуждали сложившуюся ситуацию.
Дмитрий только что пытался дозвониться до Кузнецова и выяснить насчет багажника у «Нивы» Мордюкова, а также внешности убитого. Гроб был закрыт, но, насколько Дмитрий мог вспомнить портрет, вроде бы покойный и впрямь был плотным, широколицым. Именно такого человека описывала бесценная Герасимовна! Но участковый не зря так настаивал, чтобы Дмитрий позвонил именно завтра. Он, очевидно, прекрасно знал, чем закончится сегодняшний вечер. В самом деле, невозможно уйти трезвым с деревенских поминок, да и зачем? Короче, Кузнецов оттянулся на полную катушку, и на все просьбы разбудить его для срочного, жизненно важного разговора Дмитрий получал один ответ от какой-то женщины, должно быть, жены участкового, бывшей тоже под немалым хмельком:
– Да у него сейчас хоть табельное оружие отнимай – и то сопротивляться не будет!
Впрочем, и без разговора с Кузнецовым просматривалась очевидная связь событий. Болтушки в похоронной процессии упоминали о каком-то кавказце, будто бы купившем у Мордюкова всю малину оптом и уехавшем с Мытного рынка вместе с ним. Шла речь и о словесном портрете. Вот бы сравнить тот портрет с воспоминаниями Герасимовны! Однако она уверяла, будто не запомнила кавказца. Но можно было бы повыяснять, не видели ли возле Мытного рынка черную «дурынду». И вообще, что надо делать первым делом – это искать через ГИБДД черный «Дюранго». Вряд ли таких автомобилей окажется в Нижнем в избытке.
– Слушай, – сказал Разумихин, – что, на том пьянчуге из Доскина свет клином сошелся? По-моему, нужно элементарно в милицию заявлять. Пропал, мол, человек, так, мол, и так, располагаю такой-то и такой-то информацией…
Дмитрий отвел глаза. Наверное, Юра прав. Но разговор с Кузнецовым произвел на него слишком уж сильное впечатление. Стоило вспомнить его «смелые» предположения насчет Лёлиной участи – и снова судороги скручивали сердце.
– Ее мама уже подала заявление, – сказал он неохотно. – Как я понял, там не пришли в восторг: мало ли, куда могла податься взрослая, самостоятельная девица. Собственно, Мордюков – если именно его видела соседка – мог куда-то в другое место подвезти Лёлю. Кавказец… ну, тут вообще одни сплошные домыслы. А браслет – и того проще: меня обмануло внешнее сходство.
Все, что он говорил, было правильно и логично, однако себе можно было не врать: совсем по другой причине не хотел идти в милицию. Его там первым делом спросят: а вы кто такой, кем приходитесь исчезнувшей гражданке Нечаевой? И что? Сразу признаваться, что я, Д. В. Майоров, виновник всех ее бед и несчастий, или врать: жених, мол, будущий супруг, имею все законные основания… Самое смешное, что правдивыми будут оба ответа.
– Ребята, можно сказать? – подала голос Алена, которая все это время тихо и ненавязчиво крошила салатик в углу кухни, рядом с мойкой, так что ее присутствие было забыто даже родным мужем. Идеальная женщина! – По-моему, ты не там ищешь, Дима, – сказала, дождавшись одобрительного кивка Разумихина. – И все доводы, которые тебе предъявили бы в милиции, совершенно правильные. Мне, например, этот ее поход в Центр крови кажется самой серьезной зацепкой. Понимаешь, – она чуть заметно усмехнулась, – тысячи женщин делают аборты. И могу сказать со всей ответственностью: отнюдь не все затем посещают Центр крови! Ты, наверное, решил, что это такая обязаловка после аборта? Совсем нет, уверяю тебя. Туда вызывают, только если в анализе обнаружена какая-то патология по крови. У одной моей знакомой именно так нашли лимфолейкоз – у Кати Сергеевой, ты ее знаешь, – оглянулась и посмотрела на мужа.
Разумихин кивнул.
– Но я говорил с медсестрой, – пробормотал Дмитрий. – Я просил узнать у того врача, к которому вызывали Лёлю… она вернулась и сказала про аборт.
– Ну да, – кивнула Алена, – а у тебя сразу стали белые глаза, и ты помчался прочь, не помня себя от злости! Естественно.
Разумихин, который хотел что-то сказать, явно подавился словом. Андрей закашлялся.
– Да нет, серьезно, – сказала Алена, глядя на Дмитрия с тем же обычным, сестринским выражением, к которому он уже привык, однако сейчас что-то изменилось. И вдруг он понял: теперь это была старшая сестра. Старшая! И не больно довольная младшим братишкой. – Ты всерьез считаешь, что в любви всегда один целует, а другой подставляет щеку? И как бы право снисходительно подставлять – или не подставлять! – предоставлено только тебе? Не много же ты узнаешь в жизни радости, если останешься при этом убеждении!
У Дмитрия загорелось лицо. С чего он взял, что Алена к нему хорошо относится? Да она его терпеть, похоже, не может! Пожалуй, зажился он у Разумихиных, пора сваливать…
– Только попробуй обидеться, – безжалостно сказала Алена, глядя на него в упор своими карими глазами, которые вдруг и впрямь зажглись странноватым золотистым блеском. А он-то не верил Разумихину! – Только попробуй сейчас сорваться с места и, собрав манатки, с белыми от ярости глазами… По-моему, лимит твоих обид на женщин уже исчерпан. А как ты думаешь? Ведь если девочка и впрямь лежит сейчас в больнице с диагнозом рак крови, а помощи ни у кого не просит, это о чем говорит?
– Алена, да ты что? – обрел дар речи Разумихин, не менее Дмитрия потрясенный внезапным преображением «идеальной женщины». – Она ведь и родителям ни словом не обмолвилась, чего ты на Димку так наезжаешь?
– Насколько мне известно, у нее опасно болен отец? – сухо спросила Алена, брякая на стол изрядную миску салата и швыряя всем троим тарелки. – Вот вам и ответ, почему не призналась родителям. Единственному человеку она могла сказать об этом – тебе, Дима. И если не сказала… Короче, хочешь совет? Поезжай с утра пораньше в этот Центр крови и поговори с врачом, который вызывал Лёлю. Фамилию помнишь? Вот и хорошо. И постарайся не встречаться с той дурочкой-медсестричкой.
Однако встретиться все же пришлось…
Оглядываясь на траурную фотографию, он тихонько спросил у гардеробщицы, где найти 43-й кабинет, а потом поднялся на лифте на пятый этаж. Переждал очередь из двух мрачных молодых людей, каждый из которых, впрочем, появлялся из кабинета значительно повеселевшим, и когда раздалось: «Следующий!» – вошел, с порога протянув врачу смятую, чудом сохранившуюся в кармане джинсов Лёлину повестку.
В глазах красивенькой докторши, на кармане которой была пришпилена визитка с фотографией и надписью «Смиринская Ирина Игоревна», вспыхнули смешинки:
– Это вы, что ли, Нечаева О. В.? Но в прошлый раз вы выглядели совершенно иначе!
– Вы ее помните? – насторожился Дмитрий.
– Да, а в чем дело?
– Мне нужно знать, зачем ее вызывали на прием.
Она поджала губы.
Ох, как эти бабы любят цену себе набивать – просто сил нет смотреть!
– А вы, собственно, кто? Посторонним никаких справок.
Дмитрий опустил глаза:
– Брат.
– Серьезно? Родной?
– Нет…
– Тогда извините. Мы тут откровенничаем только с самыми близкими людьми. Спросите лучше у самой Нечаевой. Удивляюсь, вообще-то, почему она вам сама не рассказала. Обычно женщины любят рассказывать всем друзьям, родственникам и знакомым о своих волшебных превращениях.
Он вытаращил глаза:
– Не понял… Вы про аборт, что ли? Чего тут волшебного?
Смиринская вздохнула:
– А, ну ясно. Вы не брат. Совсем наоборот, правда?
Он молча кивнул. И тут же раскаялся в своей честности:
– Тогда у вас нет шансов. Поговорите с Нечаевой. Судя по тому, что она избавилась от ребенка… Впрочем, извините, это не мое дело.
Бог ты мой! Неужели и правду говорят, будто все женщины – сестры?! Вроде бы ненавидят, ненавидят друг друга, но стоит кому-то из них ополчиться против злого зверя по кличке Мужчина, как остальные мигом смыкают с ней ряды! Или дело в аборте, который Лёля сделала, обидевшись на Дмитрия? Почему, интересно, все обвиняют в этом только его? Да не существует женщины, которая не испытала бы сего «удовольствия»! И они бы на стенки полезли, заимей мы вдруг законы католической Италии. И в то же время воспринимают это как величайшую трагедию. Женская логика!
– О господи! – вздохнула вдруг Смиринская. – Да вы садитесь, садитесь. Зря так переживаете. Я понимаю: первый ребенок и все такое. Но ваша… жена совершенно правильно поступила, что сделала аборт. У них с плодом был выраженный резус-конфликт. Наверняка роды были бы с патологией, если бы она вообще доносила до срока. У нее же резус-фактор отрицательный, вы знали об этом?
Дмитрий покачал головой.
– Ну, разумеется! – развела руками Смиринская. – Никто же о таких мелочах не думает, вы все уверены, что физиологическая совместимость – это на уровне чувств и удовольствия. А это на уровне крови, между прочим. Кстати, можете успокоиться. У вашей… жены (опять эта едва уловимая заминка! Ну, ехидная же тетка!) нет никакой лейкемии. Она тоже примчалась – вот с такими глазами, но я с большим удовольствием ее успокоила, сообщив, что она с ее показателями идеальный донор. Однако эта болезнь Боткина в детстве… И про болезнь Боткина вы наверняка не знали, да?
– А вот представьте себе, знал! – с нелепой гордостью изрек Дмитрий. – Она мне рассказывала. А донор – это в каком смысле? У нее что, антитела нашли в крови?
Тоненькие брови взлетели на высокий красивый лоб, и несколько мгновений Смиринская смотрела на него, натурально вытаращив глаза.
– Шах королю, – сказала наконец. – И мат. Откуда такая эрудиция? Может, ко мне коллегу занесло под маской, как теперь принято говорить, лоха?
– Нет, – невольно улыбнулся Дмитрий. – Мои медицинские познания исчерпываются умением оказывать первую помощь пострадавшему, да и то… – Он вспомнил Гошу и невольно поморщился. – Просто эти антитела нашли в свое время у моей невестки. Она ужасно гордилась, помнится. Я тогда еще молод был и глуп до крайности, слушал все эти разговоры вполуха, а сейчас вспомнил.
– Что вы говорите? – заинтересовалась докторша. – И их появление тоже было обусловлено беременностью? Это у вас семейное, значит? А вы не помните, после родов процесс образования антител продолжался? А если нет, вызвала ли их к жизни вторая беременность?
– Я не в курсе, извините, – рассеянно ответил Дмитрий. – И вообще, брат погиб, у него остался только один сын…
Слава богу, значит, Лёля хотя бы здорова. Где бы она ни была, она здорова – если только жива!
Физически ощутил, как гнет к земле это «если».
– Извините, я пойду, спасибо вам…
За спиной открылась дверь:
– Ирина Игоревна, вы идете? Там уже начинают.
– Да, Мила, я сейчас, – отозвалась Смиринская, и дверь закрылась. – Мне тоже пора. У нас тут печальное событие – похороны. Умерла сотрудница, совсем молодая еще…
– Да, я видел фото внизу, – сказал Дмитрий, поднимаясь. – Удивительно – я встречал эту девушку четыре дня назад, она совершенно не производила впечатление больной.
– Она и не болела. – Смиринская глянула на него с новым, странным выражением. – Ее… убили. Как раз четыре дня назад. А вы, если не секрет, ее в какое время видели?
– Вот примерно в это же самое. Утром. Я, если честно, уже второй раз прихожу – насчет Лёлиных анализов. Тогда встретил в вестибюле эту Надю Егорову, поговорил с ней – она и пообещала разузнать, что и как. Однако про донорство ни слова не сказала. Только про аборт. Я от нее, собственно, об этом и узнал.
– Странно, – задумчиво проговорила Смиринская, вновь опускаясь на стул. – Это странно. В самом деле, припоминаю – Надюшка заглянула сюда, и разговор действительно зашел о Нечаевой. Я еще тогда удивилась, что пропали некоторые карты, в том числе вашей жены. – На сей раз пауза почему-то отсутствовала. – И она как-то так повернула беседу… вроде как проверяя мою профессиональную память… что я сама ей все рассказала. Нет, про антитела вроде бы речи не шло, – бормотала Смиринская задумчиво, – про страхи Нечаевой насчет возможной болезни, про аборт – да, но про антитела я не говорила. Ну, понятно, она вас просто расстраивать не захотела, вот и промолчала про лейкемию.
– Пожалуй, да, – кивнул Дмитрий, вспоминая, что в конце разговора та хорошенькая девушка смотрела на него совсем иначе, чем в начале, вроде бы и впрямь сочувственно.
– В принципе Надюшка была совсем неплохая девочка, царство ей небесное. – Смиринская изящно и как-то очень естественно перекрестилась. – Немножечко растяпа, как они все, молодые, но в допустимых пределах. Я даже просила, чтобы мне ее дали в помощь на приемы. Представляете, моя бывшая помощница умудрилась куда-то заховать с десяток карт потенциальных доноров. В том числе – Нечаевой О. В. Но теперь с нее уже ничего не спросишь: ее семья эмигрировала в Израиль. Что характерно, такое у меня в прошлом году уже происходило. Ну, тогда хоть сразу выяснилось, что виновата медсестра. Была у нас такая Юля Королева. – Смиринская усмехнулась. – Ну история же с ней вышла – вы не поверите!
Похоже, подумал Дмитрий, Ирина Игоревна уже забыла о похоронах «неплохой девочки». Напомнить? Неудобно. Все-таки она ему была очень полезной. Надо ее дослушать – хотя бы из вежливости. А Надю-то Егорову убили, значит… Как это Алена угадала: не все медсестра ему рассказала! Из лучших побуждений, но – не все. И ее убили – за что? Почему? Странное совпадение – Лёля пропала через некоторое время после посещения Центра крови. Надя Егорова, которая тоже работала в Центре крови, – погибла.
– …То есть Юлины анализы тоже попали к нам совершенно случайно, обычным путем, из женской консультации, – достиг его слуха оживленный говорок Смиринской, и Дмитрий встряхнулся, изображая всецелое внимание. – Все так и ахнули, потому что про аборт никто не знал – Юля предъявила больничный по поводу ОРЗ. Ну и ладно, ее, собственно, дело, взрослая девица. А что не замужем и сделала аборт – так кто на это теперь смотрит? И у Юли тоже обнаружили эти антитела. Разумеется, мы предложили ей донорство, никто и не сомневался в ее согласии, а она вдруг отказалась, да в такую позу встала! Нет, вы только вообразите: каждый день работать с донорами, убеждать их в необходимости и благородстве этого дела, а как до самой дошло – так и в кусты. Мы тут все просто рухнули. Но этим дело не кончилось: Юля просто украла свою карту, чтобы тема донорства не возникала. И еще имела наглость уверять, будто она тут ни при чем, карта якобы пропала сама по себе. Происки врагов!
За окном ударили литавры.
Смиринская вскочила, побледнев, и Дмитрий тоже почувствовал, как кровь отхлынула от лица.
– Ой, простите! – Она вылетела из кабинета. – Всего доброго, извините! – Побеждала к лифту и успела вскочить в него в последнюю секунду перед тем, как закрылись двери.
– Ну вот, – проворчала дородная женщина, сидевшая на стуле под дверью. – Упорхнула! А прием как же?
– У них похороны, – объяснил Дмитрий. – Сотрудница погибла.
– Да я не глухая, – кивнула женщина: сквозь раскрытое окно доносилась тягостная мелодия похоронного марша. – Только зачем время людям назначать, если знаешь, что в это время похороны будут? Помчалась, все бросила, даже кабинет не заперла – входи не хочу!
– Да кому тут что нужно? – хмыкнул парень с бородкой, сидевший с другой стороны двери. – Подумаешь, тайны!
– Мало ли что? – округлила глаза женщина. – А если у кого-то СПИД? Это же врачебная тайна! А кто-нибудь узнает и будет того человека шантажировать! Да и вообще!
Дмитрий оглянулся на приоткрытую дверь 43-го кабинета и, прижав ее плотнее к косяку, приставил свободный стул. А потом пошел к лестнице, сопровождаемый подхихикиванием бородача.
Спускался он медленно, пытаясь привести в порядок сумятицу мыслей, родившихся после разговора со Смиринской. Вышел на крыльцо, вгляделся в толпу, собравшуюся возле скромного катафалка.
«Вторые похороны, – подумал угрюмо. – Вторые похороны подряд!»
Огляделся, пытаясь разыскать Смиринскую, но не смог и обернулся к гардеробщице, которая стояла на крыльце, придерживая дверь и одним глазом кося в вестибюль: не крадет ли кто из посетителей, воспользовавшись моментом, казенные тапочки с завязками?
– Скажите, пожалуйста, как бы мне Юлю Королеву повидать?
Она выпустила из рук дверь, которая с грохотом ударилась о косяк, и уставилась на Дмитрия почти со страхом:
– Юлю Королеву? Это медсестру, что ли? Да ты что, милый? С неба упал? Она уж полгода как… – И быстро осенила себя крестным знамением. – Говорили, под лед на Оке провалилась – и следа не нашли!
Итак, это были третьи похороны.
