Лёля. Июль, 1999
Лёле стало жарко. Но тьма внизу колыхнулась, сгустилась в подобие маленькой человеческой фигурки.
Тот жуткий мохнатец, которого Лёля заперла в комнате? Нет, это нормальный человек, только маленький.
Ребенок, что ли?
Мысль сначала показалась дикой: здесь, в этом странном, пугающем месте, – ребенок? Откуда бы ему взяться?
Лёля боязливо ступила на порог, замерла, но маленькая ручка вцепилась в пальцы, потянула:
– Скорее, ну! Если дверь открыта слишком долго, на пульт проходит сигнал тревоги. Ты что, хочешь, чтобы тебя сцапали?
Лёля зашевелилась. Дверь закрылась.
В холле было куда темнее, чем на улице, Лёля напряженно всматривалась в светлое пятнышко маленького лица:
– Ты кто?
– А ты?
– Лёля.
Хихиканье:
– Ляля? Какое смешное имя!
Впервые она радостно рассмеялась в ответ – да ведь и правда смешно!
– Нет, не Ляля. И не Люля. Меня зовут Ольга, но мама с папой называют Лёлей. Я уже привыкла.
– Мама с папой? – В тоненьком голоске зазвучал неподдельный интерес. – Ладно врать! Откуда у тебя мама?
– Привет! – растерялась Лёля. – У всех есть мамы. Откуда, по-твоему, мы все взялись? Нас мамы родили.
– Ну, это понятно, – по-взрослому вздернулись и опустились маленькие плечики. – Это все знают. Но ведь потом мамы уходят в рай, ты разве не знала?
Утихший было озноб возобновился с новой силой.
– Как это? – выдавила Лёля. – Почему это – уходят?
– Не знаю, – опять дрогнули плечики. – Так всегда бывает. Папина мама ушла в рай, и доктора, и Асана, и Любкина, и Юлина, и всех, кого я знаю. Почему же, интересно, твоя мама не ушла?
В этой речи звучало смешение несуразной наивности и недетской серьезности. Лёле стало разом и страшно, и стыдно. Она присела на корточки, пытаясь разглядеть ребенка.
Худенькое личико, темные мягкие растрепанные волосы, стриженные в скобку. Большие глаза, в которых играют блики лунного света. Одет ребенок в футболку, шорты, тапочки.
– Ты кто? – спросила Лёля шепотом. – Ты мальчик или девочка?
Ребенок хихикнул:
– Конечно, девочка. Меня Олеся зовут. А папа зовет просто Леся. Мне семь лет, а тебе?
– Двадцать пять.
– О, да ты почти такая же старая, как все! – разочарованно протянула Олеся. – А ты здесь для меня?
– Как это? – настороженно спросила Лёля, выпрямляясь.
– Ну – как? – удивилась Олеся. – Мне же скучно бывает. И папа иногда мне кого-нибудь привозит. Недавно здесь была Юля. – Девочка вздохнула. – Юля была такая хорошая, она научила меня в куклы играть. Я раньше, до Юли, была такая глупая! – Олеся тоненько рассмеялась. – У меня знаешь сколько кукол! Ого! Сто, сто, правда! – горячо выкрикнула она, хотя Лёля и не думала спорить. – Звери всякие, вот такие, – подняла руку над головой, – и куклы-девочки, куклы-тети. Но я раньше думала, что они просто так должны сидеть. Юля меня научила играть, как будто я мама, а куклы – дочки. Но я не люблю играть в маму, потому что придется уходить в рай, а куклы останутся одни. Лучше играть в гости, в школу…
– Ты ходишь в школу?
– Нет. – Девочка тяжело, печально вздохнула. – Мне нельзя. Да и куда? В деревне школа есть, но доктор боится меня отпускать к детям. Ну и вообще… – Она задумчиво поковыряла тапочкой ковер. – Нет, я не люблю учиться. Хотя с Юлей было интересно, я бы, наверное, согласилась, но Юля ушла в деревню… – Олеся опять вздохнула.
Какая-то Юля учила девочку… Так, может, и она, Лёля, привезена сюда для той же цели? Тогда похитители полные идиоты. Нашли кого похищать! Лёля даже в школе ни дня не работала. Ошибка, что ли? Ошибка, которая скоро разъяснится? Но при чем здесь тогда очищение организма? Или учителей для девочки подбирают с учетом чистоты крови, расовой принадлежности? Ну, с этим у Лёли вроде бы все в порядке – если Олеся русская, конечно. Если же нет… Лёля не выдержит отбора.
Эти мысли мгновенно пролетели в голове. Но главным было другое: неведомая Юля ушла в деревню! Значит, отсюда можно уйти! Значит, отсюда отпускают или выгоняют – очевидно, не справившихся? О господи, да ведь у Лёли вечно все валится из рук, это всем известно, у нее накладные через одну с ошибкой выходили, нет на земле дела, с которым она справилась бы, ее надо выгнать прямо сейчас! В деревню, в глушь, в Саратов… в смысле в Нижний Новгород!
Она с трудом сдержала нетерпеливое восклицание. Вряд ли такие вопросы решает девочка. В конце концов, не она завезла сюда Лёлю. Но вот о чем непременно надо спросить…
– Слушай, Олеся, а как ты попала в мою комнату? У тебя что, ключ есть? И где твоя комната? Как бы посмотреть на твоих кукол? Я тоже люблю играть. Мы можем устроить кукольный бал.
– А что такое ключ? – спросила девочка.
Лёля недоумевающе уставилась на нее. Это шутка? Или ребенок правда не в себе?
– Это то, чем ты открыла мою дверь и эту, – пояснила терпеливо. – Такая металлическая штучка… палочка… – Оказывается, самые простые вещи описывать труднее всего.
– Волшебная палочка? – обрадовалась Олеся. – Да, Юля тоже говорила, что здесь все двери открываются как бы по мгновению волшебной палочки.
– По мановению, – машинально поправила Лёля.
Но девочка нетерпеливо отмахнулась:
– Нет, по мгновению, мне так больше нравится! Юля говорила: по мгновению волшебной палочки, будто в заколдованном дворце! А ты догадалась, что к тебе сегодня приходила заколдованная принцесса? И ты убежала, как Людмила, а потом блуждала в заколдованном саду.
Лёля беспомощно смотрела на странного ребенка:
– Это ты, что ли, была заколдованная?
– Ага, – счастливо кивнула Олеся. – Я влезла в шкуру своего медведя. Он раньше был чем-то набит, как все игрушки, но дядя Илюша его выпотрошил, чтобы я могла наряжаться медвежонком. Я так всегда играла, еще когда у дяди Илюши жила. Однажды папа меня искал, искал, а я в шкуре сидела, меня туда Асан спрятал.
Лёля вспомнила, как собиралась шарахнуть неведомого ночного гостя креслом. Это же надо, сколько страхов она натерпелась от невинной детской шалости! А эта девчонка случайно не родная сестричка вождя краснокожих? Похоже на то…
– Ты испугалась! – радостно блестя глазами, воскликнула шалая девчонка. – Вот здорово!
«Ах ты, садистка малолетняя!»
– Если ты испугалась, значит, доктор тоже испугается. И Толик! И староста из деревни! И Любка! Они испугаются и помрут от страха! Все помрут!
В голосе девочки зазвенели истерические нотки. Она нервно стиснула кулачки, и Лёля безотчетно шагнула вперед и, обняв Олесю, крепко прижала к себе.
– Лучше не надо, – шепнула, со смешанным, незнакомым чувством вдыхая теплый детский запах. – Я струсила, потому что женщина, а мужчины покрепче, их так просто не испугаешь, еще и тебе достанется.
А жаль, мелькнула мысль. И еще: хоть один, хоть маленький, но появился у нее союзник в этом пугающем местечке! Олеся тоже ненавидит доктора – за что, интересно знать?
– Достанется? – Девочка, доверчиво прильнувшая было к Лёле, вырвалась и глянула с надменным, недетским выражением: – Мне?! Да меня и пальцем никто не тронет! Я слышала, как Любка говорила Толику, что с удовольствием придушила бы эту девчонку, меня значит, но что у нее и у всех остальных здесь руки коротки. Мой папа им тогда всем головы поотрывает и на помойку выбросит.
Она вдруг зевнула, как звереныш, – сладко, во весь рот, смешно потянулась.
– Ой, ну ладно, я уже спать хочу. Пока!
И, махнув Лёле, двинулась к двери.
– Погоди, – растерянно окликнула Лёля. – А там, наверху, комната… она открыта?
– Ах да, – девочка устало побрела к лестнице. – Ты же без меня туда не попадешь. Пошли.
– Ты можешь дать мне ключ, – снова взялась за свое Лёля, но тут же вспомнила, что девочке незнакомо это слово.
– Нет, дверь открывается сама. Встанешь перед ней, как лист перед травой, скажешь: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом!» А потом еще: «Сезам, откройся!» Дверь на тебя посмотрит и откроется. Это чтоб войти. А выйти можно, если только двери кто-нибудь откроет снаружи.
У девочки заплетались ноги, голос был совсем сонный. И бормотание тоже напоминало бред полуспящего человека. Так что Лёля не поверила своим глазам, когда Олеся встала перед дверью в конце второго этажа, откинула со лба челку и с серьезным, требовательным выражением уставилась на эту самую дверь.
Она не произнесла ни слова. Прошло секунд десять, показавшихся взволнованной Лёле необычайно длинными, а потом послышался тихий щелчок и дверь приоткрылась.
В комнате, к Лёлиному изумлению, горел свет.
– Ты знаешь, где выключатель? – недоверчиво спросила она.
Но в ответ получила стандартный вопрос:
– А что это такое?
– Когда ты пришла, здесь было темно, – издалека начала Лёля. – А сейчас…
– Ты любишь спать в темноте? – перебила Олеся. – И не боишься? Ну, как хочешь.
Она прижала растопыренную ладонь к стене рядом с дверью, свет погас, а затем снова щелкнул замок.
– Олеся… – почему-то шепотом позвала Лёля, но ответом была тишина. Девочка исчезла, не сказав на прощанье ни слова.
Лёля долго шарила по стене, однако свет так и не зажегся. То ли нажимала не на те места, то ли здесь крылась какая-то хитрость, и освещение, как и дверные замки, подчинялось только определенным людям. А что, вполне возможно. Замок с телекамерой реагирует только на определенные изображения. Конечно, двери открываются лишь перед обитателями замка.
Интересно, кто эта девочка? Чья-то дочь… Определенно не Асана и не доктора, и не какой-то Любки, довольно неприятной особы, судя по всему. Тогда чья? У чьей дочери может быть сто кукол, чьей дочери все дозволено, а дотронутся до нее хоть пальцем – всем головы поотрывают? Ответ может быть только один: Олеся – дочь Хозяина. Итак, Лёля невзначай познакомилась с принцессой… Ну что ж, если ее и впрямь доставили сюда развлекать или учить это странное создание, то задача вряд ли будет сложной или неприятной. Девочка вроде бы довольно милая…
Вот именно – вроде бы! Лёля пока ничего о ней не знает, кроме того, что Олеся наполовину сирота. Должна быть какая-то причина, чтобы гувернанток для милой, одинокой, не по годам разумной девочки подбирали на проезжей дороге. Да любая согласится пожить и поработать в таком роскошном домике! Причем Хозяин явно щедро платит за обучение единственного ребенка. Или нет? Или он жмот американский – в смысле новорусский жмот? И он похищает учительниц, заставляет их вкалывать задарма, а потом выгоняет вон – предположительно в деревню, – не заплатив ни копейки? И что они делают в этой загадочной деревне? Их что, как во времена оны, насильно выдают замуж за крестьян? Или вообще продают в рабство, как похищенных в Чечне? Асан ведь кавказец!
Лёля обхватила руками плечи: ее начал бить озноб. Ну, напридумывала себе страхов, попыталась урезонить себя. Надо, как минимум, снять мокрое, тогда и дрожь уймется.
Она кое-как нашла гардероб, покидала туда одежду, потом методом многократного тыка нашарила кровать и легла, сжавшись в комок, безуспешно пытаясь согреться. Как-то вдруг, внезапно, пугающе, встала перед ней неприукрашенная истина: что впереди – неведомо, но подарков от судьбы ждать не стоит. Она одна, совершенно одна, в этом жутком дворце, и помощи ждать не от кого. Да и позвать-то на помощь некого!
«Мамочка!» – жалобно подумала Лёля. Господи, но что сможет мама? Искать пропавшую дочь с милицией? Да к тому времени, как органы правосудия хотя бы поймут, что человек исчез бесследно, Лёлины косточки небось уже успеют побелеть под ветром! Один человек есть на свете, который мог бы ее найти… если бы захотел. Он бы почувствовал, что Лёле плохо, он бы…
Нет. Прошли те времена!
Лёля где-то читала: рыбы и киты изъясняются между собой ультра– и инфразвуками. Когда-то призывы китов перелетали целые океаны, но теперь им мешают шумы, издаваемые современными подлодками, теплоходами, танкерами… Вот и Дмитрий не услышит ее душевного крика, зова на помощь. И дело тут совсем не в шумах!
И вдруг Лёле такой мелкой, глупой, ничтожной показалась причина их ссоры… Какая-то соломинка сломала спину верблюда, вот уж воистину! И сколько всего рухнуло из-за этой соломинки. Нет, все-таки надо было найти Дмитрия наутро, рассказать о ребенке. Он бы раскаялся, одумался и заставил одуматься Лёлю. Он бы не позволил ей сделать аборт, возможно, сейчас они были бы уже женаты, и она бы не попалась так доверчиво в ловушку, расставленную Мордюковым. Но теперь… Теперь у нее нет никакой надежды на помощь извне. Разве только… разве только проговорится Мордюков.
И, уткнувшись в подушку, Лёля тихо, безнадежно заплакала, молясь, чтобы господь заставил заговорить этого негодяя, который предал ее, продал…
Она не знала, что молит небеса воистину о чуде: чтобы они заставили заговорить мертвеца!
