Глава 19
Когда я вышла из подъезда, белая машина уже поджидала меня. Миша махнул мне рукой.
– Привет, – сказала я ему, усаживаясь рядом, – ну что? Отвез их в лес?
– Отвез. Но по дороге твоей тете стало плохо, ее вырвало… Она совсем больная. Мне приказано отвезти тебя домой, но я на всякий случай взял для тебя бутерброд и по дороге купил бутылку колы.
Это было очень мило с его стороны.
– Послушай, Миша. Сейчас четверть одиннадцатого, так? У нас в распоряжении всего час, от силы полтора…
Мне необходимо было позвонить Желткову. То, что Изольда со Смоленской велели держать связь через Желткова, было символичным. Желтков – личность в городе известная и уважаемая. И если в такой трудный для себя час Изольда обратилась к нему, значит, его роль в этом деле была не из последних. Кроме того, он был единственным человеком, с которым я могла бы поговорить о причинах, которые привели тетку и Смоленскую к нему в морг (а в том, что они там сегодня были, я нисколько не сомневалась). И хотя у меня не было времени поговорить ни с Изольдой, ни со Смоленской о том, как провели они день и вечер и чем занимались, я была склонна думать, что они были на кладбище.
– Миша, ты не знаешь, куда они сегодня ездили?
– Откуда?! Я же пас тебя. Отвез твои записки и сразу вернулся. Знаю только, что Иван еще с вечера заготовил толстые веревки, фонарь и лопату…
Я все поняла. Оставалось только дозвониться до Желткова.
– Володя? Привет, я тебя не разбудила?
Но голос на другом конце провода был бодрым.
– Нет, слушаю тебя внимательно. Как там у вас?..
– Это не телефонный разговор. Надо встретиться. Мне необходимо с тобой поговорить…
Через четверть часа мы уже подъехали к дому Желткова. Увидев его, я почувствовала прилив чувств – все-таки я в эту ночь была не одна…
– Они поднимали гроб? Что там? Кто там?
– Груда рыбьих костей, – ответил он уклончиво, но по его лицу я видела, что он внутренне ликует, что он доказал, возможно сам себе, нечто такое, о чем боялся раньше сказать вслух.
– Понятно. Не мог бы ты сейчас составить мне компанию и проехать со мной в цирк?
– Там сегодня представление?
– Именно – представление.
– Я с тобой – хоть на край света. Поехали. Этому парню за рулем можно доверять?
– Нет.
– Понял.
В машине, пока Миша вез нас к цирку, я с большим трудом переоделась в желтое платье Пунш. И еще подумала, с каким удовольствием я бы устроила костер из этих роковых платьев!
По дороге мы купили вина и закуски, затем заехали в аптеку, где и приобрели две пары резиновых хирургических перчаток, бактерицидный клей и пять марлевых бинтов.
– Что мне надо делать? – спросил Володя, когда мы вошли в цирк с черного хода и приблизились к вертушке, за которой в стеклянной конторке сидел знакомый мне вахтер.
– Ничего. Просто сопровождай.
Увидев меня, Кузьмич расплылся в улыбке.
– Леночка?
И я поняла, что мне страшно повезло: он снова был пьян и принял меня за Пунш!
– Вы впустите меня? – спросила я кокетливо и поставила на стол пакет с бутылками и закуской.
– Тебя да не впустить?!
Спустя пару минут мы с Володей Желтковым уже стояли возле чемодана Пунш и смотрели на большую зеленую дорожную сумку. Это и была та самая «тяжесть», та самая покупка, о которой говорил со мной Максимов.
– Володя, для начала надень перчатки…
Он надел, после чего я попросила его взять тяжелую сумку, весившую приблизительно пятьдесят килограммов, донести ее до машины и дождаться меня там.
Оставшись одна, я тоже надела резиновые перчатки и осторожно подняла крышку чемодана. Платье, черное бархатное платье, самое красивое, пожалуй, из всей этой странной коллекции, еще лежало сверху и ждало свою хозяйку.
В складки его забился серый кроличий пух, который бросался в глаза и вызывал желание почистить нежный черный бархат… Что я и сделала. Оторвав кусочек бинта, я уложила в него серую пушистую массу, слегка завернула и, взглянув на творение рук своих, осталась им вполне удовлетворена. Сделав около десяти подобных «подушечек», набитых серым пухом, слипшимся от запекшейся крови, я приклеила их с помощью бактерицидного клея внутри платья в такие места, чтобы при одевании их не было заметно, после чего две последние разместила под поролоновыми подплечиками.
С оставшегося пуха содрала клочья окровавленной подсохшей плоти одного из ушастиков и провела ими по горловине платья. Положила его аккуратно в чемодан, и сердце мое сжалось… Да, на свидание к Варнаве она пойдет именно в этом платье. Во-первых, на улице ночь, прохладно, и в летнем открытом платье без рукавов уже не выйдешь. Во-вторых, не в Изольдином же костюме, который меньше всего подходит для обольщения, она явится на встречу к своему любимому. В – третьих, черное платье еще не сыграло своей драматической роли в этой истории, поэтому именно ему пора было появиться на сцене…
Теперь можно было уходить, и как можно скорее.
…Я вернулась в машину за минуту до того, как мы – я, Желтков и Миша – услышали звук торопливых шагов по тротуару.
Да, это была Пунш, которая примчалась сюда на такси, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к встрече с Варнавой.
Она вошла в цирк, а мы помчались на квартиру моей матери. По дороге я заставила Володю забинтовать ботинки. Чтобы не оставить следов, как я ему объяснила.
Дверь я открывала в перчатках. Желтков внес тяжелую сумку в квартиру, и я попросила занести ее в спальню, а самому выйти.
То, что мне предстояло сделать, должно было решить судьбу и мою, и самозванки Пунш. Какая она Пунш, если никакого отношение к цирку не имеет, а лишь расхаживает в ее платьях и убивает и грабит всех подряд?!
Да, как раз в тот момент мне надо было распалить себя, разозлиться по-настоящему на нее, чтобы быстрым движением открыть «молнию» на сумке и буквально вылететь из спальни…
Плотно закрыв за собой дверь спальни, я, путаясь в бинтах, которыми были обмотаны и мои туфли, схватила Желткова за руку и потащила к дверям:
– Быстрее! Уходим!!!
* * *
После того как Желткова отвезли домой, мы с Мишей должны были возвратиться в лесное жилище Ивана. Но на полпути я приказала ему остановить машину и вернуться назад…
Я не могла тогда объяснить, что двигало мной – родственные ли чувства, или страх, что теперь уже по моей вине погибнет человек, но я готова поклясться всем, чем угодно, что мчалась обратно в город с чувством глубокого раскаяния в совершенном; и, конечно же, надеялась, что попаду в мамину квартиру раньше Пунш и успею предотвратить подготовленное со свойственной мне основательностью и фантазией действо. Убийца, если я поняла все правильно, орудовал настолько оригинально и дерзко, наблюдая, как гибнут, корчась в невообразимых муках, жертвы, что мне просто ничего другого не оставалось, как поступить с ним точно таким же образом. Да, безусловно, это было жестоким наказанием, но оно являлось лишь копией способа убийства, придуманного Пунш. «В случае же, если я ошибаюсь, – рассуждала я, – ловушка просто-напросто не сработает, и восстанавливать справедливость будут уже прокурорские работники…»
Мы влетели в город и на огромной скорости промчались мимо всех желтоглазых мигающих светофоров, какие только встретились на нашем пути.
Я молила бога, чтобы она опоздала, чтобы та, что назвалась моей сестрой, осталась жива. Но это я опоздала. Кинулась в подъезд и тут же услышала душераздирающий крик, женский крик, ее крик… Он и поныне стоит у меня в ушах…
Все было кончено. Расчет оказался верным – мы с Желтковым были правы… Я убила свою сестру.
…Едва удерживаясь на ногах, я вернулась в машину, села и закрыла руками лицо. Да, меня не было там, в спальне, куда вскоре после нашего ухода вошла Елена Пунш, но я очень хорошо себе все это представила…
Не услышав голоса Варнавы, которого она наверняка позвала, прежде чем приняться за поиски денег, Пунш, вероятно, бегло осмотрела квартиру, а потом решила зайти в спальню и поискать кейс там, под кроватью… Я вообще не уверена, что ей был нужен в ту минуту Варнава. Деньги! Она пришла сюда только за деньгами!
В чем она была? Она была в черном бархатном платье, сливавшемся цветом с ее темными мыслями.
Мое сознание вновь и вновь прокручивало черно-белое кино – хронику получасовой давности, и изображение дрожало, как если бы пленке было лет пятьдесят… И я ВИДЕЛА, пусть и в таком ирреальном варианте, все, что происходило в тот момент в спальне моей матери.
Вот она открывает дверь, заходит, цокая своими острыми каблучками, в темноту комнаты и еще не видит, что тот, с помощью которого она собиралась убить и меня, и Варнаву, и всех, кто мешал ей в осуществлении собственных планов, уже лежит на полу… Он тяжелый, толстый и длинный. Свет, падающий на поверхность его кожи, раскрашенной самой природой в черно-желтые с зеленоватым отливом тигровые узоры, заставляет мерцать чешую… Под кожей затаились могучие мышцы, уставшие от ожидания… Он голоден, он очень голоден, это непременное условие. И не зрение, а именно обоняние срабатывает первым: крепкий и родной, древний, как мир, запах крови возбуждает его и заставляет вскинуться вверх почти во весь трехметровый рост и броситься на неосторожную, так легкомысленно позволившую себе споткнуться о него жертву…
Гигантский тигровый питон, привлеченный запахом кроличьего пуха и крови, вскинувшись и вцепившись острыми зубами в шею жертвы, мгновенно закручивается вокруг ее тела смертельной спиралью, сдавливает ее и держит, пока не перестанет биться сердце… Кролик ли это, курица ли – срабатывает инстинкт… И задержись я немного возле сумки, таким же страшным мог быть и мой крик…
* * *
Мы вернулись с Мишей в лес, где, войдя в дом Ивана и увидев измученное лицо Смоленской, я отвернулась и спрятала лицо. Мне не хотелось, чтобы она, эта чистая женщина, увидела и поняла по моему удовлетворенному взгляду всю грязь и низменность моих мыслей и чувств: мести, презрения, сладости отмщения и еще целого сонма дьявольских искушений… Равно как раскаяния – этого запоздалого и светлого чувства.
Екатерина Ивановна повела меня на кухню и заставила съесть тарелку горячего супа.
Иван, сидевший на кухне и не спускавший с меня настороженного взгляда, предложил мне выпить бокал вина. Я не отказалась.
– Она никого не убивала… – сказала я, имея в виду Изольду. – А где она? Как себя чувствует?
– Спит, – ответил Иван и тяжело вздохнул. – А где была ты? Где ты сегодня провела весь день?
– Если бы у меня были силы, я бы обязательно все рассказала… Главное, чтобы Изольда не пошла в прокуратуру.
Екатерина Ивановна подогрела мясо, поставила тарелку передо мной и села, подперев ладонями лицо.
– Валентина, мы сегодня были на кладбище… Вырыли гроб Пунш… Извини, что говорю это за столом…
– Да ничего… И что же вы там нашли? Рыбьи кости?
– Нет. Это не рыбьи кости…
– Я знаю. Она убивала с помощью питона.
– И ты знала об этом?
– Откуда? Я поняла это только в тот момент, когда оказалась возле цирка и увидела афишу… Картинка – огромный питон, обвивающий голый торс дрессировщика, – сказала мне о многом…
– Чудовищно! – передернула плечами Смоленская. – Питон! Какая ужасная смерть! Значит, серная кислота – это не средство пытки, а способ маскировки укуса питона?
– Я читала, что его зубы прокалывают кожу на полтора сантиметра. Пунш пришлось вылить немало кислоты, чтобы прожечь кожу убитых на достаточную глубину… А те, кто умер от разрыва сердца, погибли от страха…
– Изольда хочет взять всю вину на себя, она ведет себя неадекватно, я боюсь за нее… Она постоянно твердит о том, что у нее нет алиби, повторяет, что золотую зажигалку она по рассеянности оставила на месте преступления, не знаю, что и думать… Как бы она, бедняжка, не повредилась рассудком.
– Екатерина Ивановна, она вам так и не рассказала, о чем они беседовали с Пунш?
– Нет, а что?
Я посмотрела на Ивана, не зная, можно ли говорить при нем, но поняла, что хуже уже просто быть не может и выбирать союзников не приходится, глубоко вздохнула и рассказала о том, кем для Елены Пунш является Изольда.
Услышав имя мамы Нади, Иван медленно повернул голову и с ужасом взглянул на меня.
– Вам знаком этот человек? – спросила я его, протягивая ему паспорт, тот самый, на имя Полетаева Виктора Николаевича, которым размахивала перед моим носом Пунш и который я забрала незаметно для нее. – Быть может, вы слышали о нем? Он мог бы многое рассказать об Изольде и маме Наде…
– Н-нет… Я не знаю этого человека…
– Конечно, – вздохнула Смоленская, – сколько времени-то прошло! Но если Изольда – мать Пунш, то теперь я могу понять ее чувства и желание выгородить дочь… И в то же время, если честно, не могу… Слишком уж все нереально, странно, невероятно… Ну не может быть, чтобы у такой женщины, как Изольда, родилась такая змея… Боже, до меня только сейчас дошло – какой же это удар для нее! Но для чего было этой самой маме Наде обманывать ее, говорить, что ребенок умер, что она его похоронила? Какой в этом смысл, если Изольда сама бы смогла вырастить дочку?..
Иван встал и отошел к окну. Мы видели лишь его спину и поднимающийся над его головой дым от сигареты. И вдруг он заговорил:
– Мама Надя. Она же Лебедева Надежда Петровна, она же Петрунина Елена Николаевна, она же – Кравцова Татьяна Ивановна… Этот список можно продолжать бесконечно. Вы спрашивали меня, не знаю ли я Полетаева Виктора Николаевича? Так вот, его я не знаю, но о Лебедевой могу рассказать очень многое. Да и вы, Екатерина Ивановна, если сделаете запрос в Москву, получите оттуда досье на эту женщину. Она всегда старалась держаться тихо и незаметно, работала нянечкой в детских садах, уборщицей, посудомойщицей в дешевых столовых…
Приближался новый день, шел третий час ночи, а кошмары еще не закончились. Я машинально придвинула к себе банку с кофе и взглядом попросила Смоленскую плеснуть мне кипятку.
– Так кто же она, эта Полетаева, и откуда вы ее знаете?.. – спросила Смоленская.
– Знаю, что ваша мама Надя в пятнадцать лет убила сожителя и до совершеннолетия находилась в колонии для малолетних преступников. Когда вышла, ее родной брат Юра Лебедев, который работал в цирке, взял ее в труппу, чтобы она там готовила, стирала и убирала. Думаю, что она была знакома с настоящей Пунш, той самой, сценический псевдоним которой присвоила себе НАША Пунш. Видимо, настоящая Елена Пунш была действительно неординарной женщиной и произвела неизгладимое впечатление на Надю, а потом уже и на маленькую девочку, которая тоже успела пообщаться с ней. Вполне вероятно, что, занимаясь мошенничеством, а то и разбоем, мама Надя неожиданно для себя влюбляется в некоего Полетаева Виктора Николаевича. Если судить по фотографии, мужчина он был видный и на него могли положить глаз сразу обе сестры – Изольда и Нелли… Но женился он почему-то на маме Наде…
– А действительно, почему? – спросила я, поражаясь тому, как легко и стройно выводит Иван формулу отношений между моей матерью, теткой, а теперь еще и няней. – Она шантажировала вас?
– Кто? Кого?
– Чем вас шантажировала мама Надя, что вы женились именно на ней, а не на моей тетке Изольде?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь…
– Да все вы понимаете… Чем она запугала вас до такой степени, что вынудила отказаться от Изольды? Ведь это вы – Полетаев? Потому что я хорошо знаю свою тетушку и ее отношение к мужчинам… Она никому не верит, кроме вас. И ведь это она вас воскресила и вылечила, когда вы были уже одной ногой в могиле. Быть может, я и глупая, но ведь это мне она поручала покупать для вас литрами облепиховое масло, килограммами – вату и бинты! Вы и Полетаев и… Лопатин. Да, тот самый Лопатин, который якобы сгорел в собственной машине. Об этом еще писали все газеты!.. И я знала это с самого начала, как только увидела вас. Дело в том, что Изольда, при всей ее внешней суровости, человек эмоциональный. Она любила вас, а потому не смогла скрыть свои чувства и целый месяц рыдала, обливаясь слезами в своей спальне, когда вашей жизни угрожала опасность. А потом, рискуя карьерой, да и жизнью, выходила вас, вылечила. Спрашивается, для кого она могла так стараться, как не для любимого человека, мужчины, который перевернул всю ее жизнь…
– Я тоже знала об этом, – тихо проговорила Смоленская. – Уж слишком много было совпадений по срокам, датам… Я подозревала, что вы живы и что Изольда знала вас раньше, до того, как с вами случилось это несчастье и вы обгорели. Но вы не должны опасаться нас с Валентиной, это было бы глупо…
Лопатин повернулся к нам и внимательно посмотрел сначала на меня, а потом на Смоленскую:
– Выходит, что Пунш – и моя дочь?
– Этого я утверждать не могу, хотя и не исключаю. Но меня интересует, зачем Лебедева забрала девочку себе? – спросила Смоленская и закурила. – Что между вами произошло? Она хотела ей отомстить? Но за что?
– Так я же ушел от нее к Изольде. Она ревновала, знала за мной кое-какие дела и готова была на все, чтобы вернуть меня. Но если бы у меня была только Изольда! Я крутил и с Нелли, твоей матерью, Валентина, потому что мимо такой женщины пройти было невозможно… Я даже не удивлюсь, если и ты тоже моя дочь… Но Нелли – непростая женщина, она и сама никогда не знала, чего хочет от мужчины, и она не любила меня, в отличие от Нади и Изольды. – Он покачал головой: – Вот не знал, что буду рассказывать о своих женщинах в такой компании, в обществе самой Смоленской… Так что причина того, что Надя украла девочку у Изольды, заключается, как я понимаю, в ревности, в той боли, которую ей пришлось испытать, когда она узнала, что у меня с Изольдой роман…
– А почему тетя говорит, что у нее нет алиби? – Мне хотелось узнать все до конца.
– Да потому, что ее алиби – это и мое алиби, а весь май она провела со мной… Так-то вот. Только рассказать она об этом никому не посмела бы. Вот и решила сдаться, глупая…
* * *
Мама приехала лишь спустя полмесяца после описываемых событий.
Мы собрались у нее в квартире за ужином, устроенном ею в честь собственного приезда, втроем, как в старые добрые времена: мама, Изольда и я. Иванов, мой отчим, оставался еще в экспедиции, в Африке, где ждал нас с мамой к концу сентября.
Мама загорела, похудела и выглядела прекрасно. Волосы, рассыпанные блестящими кольцами по смуглым открытым плечам, делали ее моложе. У нее был вид всем довольной, умиротворенной женщины, жизнь которой протекает в полном согласии с ее представлениями о счастье и покое.
Ужин, состоящий из легких холодных закусок и фруктов, без которых в нашем доме не обходилось ни одно застолье, растянулся почти до утра: мы с Изольдой взахлеб рассказывали маме о событиях последних двух месяцев, перебивая друг друга, чтобы не упустить какой – нибудь важной детали.
В рассказе Изольды главную роль почему-то играла Смоленская, расследовавшая со своей группой серию убийств на Черноморском побережье Кавказа, следы которых привели в конечном счете сюда, к нам в С.
Трагические события, происшедшие в Туапсе, Мамедовой Щели, Голубой Даче и Лазаревском, в свете необычности убийств вызвали у мамы лишь ироническую улыбку: казалось, что она не верит нам. Когда же Изольда начала рассказывать ей о питоне или питонах, душивших жертвы преступницы, моя мать вообще расхохоталась. И только после этого Изольда решилась рассказать ей о Полетаеве, напомнить непутевой сестре о Викторе, который в свое время являлся и ее любовником. Но и здесь тетку ждало разочарование – мама не вспомнила никакого Полетаева.
– Кто такой? Почему я его не знаю? – Мама вела себя крайне легкомысленно.
– А маму Надю ты что, тоже не помнишь? Нашу няню, которая однажды взяла и исчезла? Неля, у тебя что, склероз?
– Няня? Да, ее я помню, она помогала мне по хозяйству и присматривала за Валечкой… Ну и что там с вашей няней?
– Она была организатором всех этих убийств, а Елена Пунш – исполнительницей.
– Ничего себе, вот это няню я себе нашла! Да вы все с ума посходили! И чем же закончились ваши расследования? Надеюсь, преступниц схватили и бросили в тюрьму?
Я видела, что легкомыслие моей матери, ее смутная и какая-то блаженная улыбка, отсутствующий взгляд сильно раздражают Изольду. Конечно, только я понимала, насколько серьезная работа была проведена и самой Изольдой, и, конечно, Смоленской, чтобы оправдать тетю, чтобы доказать ее непричастность к этим убийствам. Но мама не должна была вот так, со смехом, выслушивать наши рассказы о том, с какими трудностями нам пришлось столкнуться за все это время, пока ее не было. К тому же нам предстояло рассказать ей о самом главном – о том, как золотая зажигалка Изольды, которую Пунш подкинула на место гибели Ларисы Васильевой, чуть не погубила тетку, и что если бы не приезд в С. следователя Генпрокуратуры, то неизвестно, где бы сейчас ужинала Изольда – дома или в холодной и сырой камере…
Видя, что сестру не пронять разговорами об убийствах, Изольда рассказала о Варнаве, о том, как можно при помощи доверенности обобрать человека до нитки, на что моя мать ответила, что это вполне заурядный случай.
Словом, вела она себя ужасно, и ее вызывающее безразличие в конечном счете вызвало взрыв негодования у Изольды.
– Послушай, что с тобой? Ты стала совершенно равнодушной и смеешься по любому поводу! Мы с твоей дочерью, рискуя жизнью, нашли убийцу, а ты словно не веришь нам!
– Ну и где же эта ваша преступница?
И тут мы замолчали, хотя тщательно готовились к этому вопросу, придумывая разные версии случившегося. Ну не могли же мы, в самом деле, признаться в том, что превратили эту самую квартиру, где мы сейчас так мирно ужинаем, в смертельную ловушку для Пунш, что именно здесь, вон в той спальне, поджидал свою жертву огромный трехметровый питон, принесенный мною из цирка и удавивший Елену Пунш – насмерть… На следующее утро, когда я все рассказала Смоленской и мы с ней приехали сюда, чтобы взглянуть, что стало с Пунш, Екатерина Ивановна, достав пистолет с глушителем, дважды выстрелила в голову питона, неподвижно лежащего уже на полу в гостиной. А бездыханное тело Пунш – синее, обезображенное смертью и помеченное в области шеи чуть заметным овальным укусом страшного пресмыкающегося, привлеченного запахом кролика (шерстью которого было нафаршировано ее черное бархатное платье) и набросившегося на нее, в точности повторившую смертельный маршрут своих жертв, – мы перенесли из спальни в машину и привезли в прокуратуру. Несчастный случай.
Пора было расставлять все точки над «i» и доказывать невиновность Изольды. На это ушла неделя, в течение которой на допрос к следователю вызывались и Варнава, и я, и Юрий Лебедев, подтвердивший, что Лебедева, или Полетаева, действительно была его сестрой и что он похоронил ее, умершую в страшных муках от рака, недавно в Сочи, и приехавшие по просьбе Смоленской Паша Баженов, Виталий Скворцов и Миша Левин.
Кроме того, были вызваны в качестве свидетелей артистки цирка лилипутов Роза и Катя со своим руководителем Максимовым, но беседа с ними ничего не дала: они начисто отрицали преступную связь с Мухиной и Германовой и объясняли свое присутствие на их похоронах исключительно искренним желанием попрощаться с ними как с бывшими артистками цирка, в свое время передавшими им сценические псевдонимы вместе с номерами.
Поскольку Иван Лопатин (он же Полетаев) после всех событий, связанных с присутствием в его доме Смоленской, да и нас с Изольдой, исчез, ударился в бега, алиби моей тете пришлось стряпать с помощью Варнавы. И разве пришла бы нам с Изольдой в голову эта безумная мысль, если бы не одно обстоятельство, перевернувшее все с ног на голову и заставшее нас всех врасплох… Дело в том, что Изольда оказалась беременна от Варнавы и намеревалась рожать.
Смерть своей дочери Елены Пунш (а по документам, которые мы нашли в ее чемодане в цирке, Елены Лебедевой) Изольда пережила довольно спокойно: слишком многое навалилось на ее бедную голову, чтобы так же бурно, как на сам факт того, что у нее есть дочь, отреагировать и на гибель несчастной. Беременность Изольды, видимо, сыграла свою сглаживающую роль в этой трагедии: следовало позаботиться о своем будущем ребенке, а значит, и о себе. Кроме того, довольно ярко проявил чувства и сам виновник этой беременности – Варнава. Он предложил Изольде оформить брак, чем вызвал у всех нас приятное удивление. Хотя лично я такой странный союз объяснила бы исключительно желанием Варнавы соединить свою жизнь с женщиной, явившейся для него полной противоположностью его прежней возлюбленной – Пунш.
…Изольда посмотрела на мою мать и усмехнулась. Конечно, разве интересно этой холеной и цветущей женщине, живущей по своим, только ей известным законам, слушать о каких-то там убийствах. Какое ей дело до директора ювелирного магазина Мисропяна с его охранником, погибших в подвале заброшенной библиотеки, до бизнесмена Шахназарова, зарезанного кухонным ножом, который впоследствии был обнаружен среди вещей Пунш, до Мухамедьярова и Аскерова, погибших на чайной плантации в объятиях двух питонов, которых в двух сумках привезла на своей машине Пунш. Эти сумки были найдены в особняке Надежды Лебедевой в Сочи, куда опергруппа выехала незамедлительно, как только Изольда появилась в прокуратуре и начала давать показания… Помимо сумок, в доме нашлось много чего интересного, в частности, большие толстостенные аквариумы со спящими в них четырьмя тигровыми питонами и их детенышами, маленькими питончиками, лишь недавно вылупившимися из яиц. Нашлось еще несколько платьев Пунш, сшитых уже в Сочи из современного материала твила, телефонные счета, с помощью которых удалось установить, когда отсюда звонили в Москву, в квартиру Князева и Васильевой, и в С. – в квартиру мамы Нади, где время от времени жили и Елена Пунш, и Катя с Розой, не говоря уже о междугородных разговорах с Блюмером и даже цыганом. В Сочи находился своеобразный штаб, мозговым центром которого была мама Надя. Жаль, что их, самых главных преступниц, уже не было в живых, а потому никто не мог нам ответить, какую роль в сделке с Пунш играл Сос и кому он отдал на реализацию свой товар. И только на третий день работы в доме Лебедевой оперативникам повезло: сняв с большого деревянного сундука один из аквариумов, они обнаружили под ним несколько килограммов героина, пятьсот тысяч долларов и драгоценности, часть которых принадлежала Мисропяну, Князеву и Васильевой.
Сочинскими правоохранительными органами была проведена работа, связанная с поисками фермеров, выращивающих кроликов. Эти люди подтвердили, что Лебедевой (Полетаевой) регулярно, один раз в месяц, доставлялись живые кролики.
Смоленская, которой повезло и она успела побеседовать с дрессировщиком удавов, Виктором Рашидовым, выступавшим в С. в одной программе с труппой Максимова, рассказала нам о питонах массу интересного. Что кормят их исключительно живыми кроликами или цыплятами один раз в месяц, что трехметровый питон, удушивший Пунш, был трехлетнего возраста, что он действительно может удавить человека, предварительно вцепившись зубами ему в шею или плечо, если чрезвычайно голоден. Пунш, назначая свидания будущим жертвам, укладывала своих питомцев прямо у порога, чтобы, открыв дверь, несчастные не могли не наступить на рептилию. Питон может даже ПРЫГНУТЬ метра на два и сделать стойку, чтобы вцепиться в жертву зубами, после чего уже молниеносно обвиться своим сильным телом вокруг жертвы… Главное, чтобы на одежде жертвы было хоть немного кроличьего пуха и крови…
Оставалось непонятным одно: желание Лены Лебедевой во всем походить на настоящую Елену Пунш, след которой потерялся, поскольку ее могила хоть и была пятилетней давности, представляла собой странное захоронение, как выразилась Смоленская, «своего прошлого». Двадцатилетний питон, смерть которого наступила (как показали результаты экспертизы) вследствие естественных причин, в частности, возраста (останки кроличьей шерсти, обнаруженные в гробу рядом со скелетом питона, указывали лишь на то, что он перед смертью плотно закусил), какие-то полуистлевшие книги, одна из которых оказалась тем самым пособием по кройке и шитью, откуда Еленой Пунш и были выбраны фасоны платьев…
Как сказала Смоленская, не будь у Пунш такой фантазии, связанной с этими платьями, лилипутами и вообще цирковыми атрибутами, и будь она поумнее и поздоровее, мы бы никогда ее не нашли.
Юра Лебедев, благополучно дождавшийся в гостиничном номере развязки событий, к которым имел, как выяснилось, лишь косвенное отношение, рассказал, что его бывшая жена, Елена Пунш, тоже дрессировала питонов и выступала с ними на арене. В доказательство этого он продемонстрировал сохранившуюся у него афишу с изображением Елены, держащей на плечах двух тигровых питонов, но все это было почти двадцать лет назад и не могло иметь к недавним убийствам никакого отношения.
Лебедев ездил к Желткову в морг, чтобы взглянуть на труп Пунш, признал, что она действительно очень похожа на его жену, но это не Елена, тем более что настоящей Елене Пунш сейчас было бы лет на двадцать больше. Кроме того, он, ничего не зная о практически пустой, фальшивой могиле своей бывшей жены, продолжал утверждать, что она умерла от воспаления легких.
На вопрос следователя, каким образом платья его жены могли попасть в руки незнакомых людей, которые использовали сценический образ настоящей Пунш в своих преступных целях, Юра Лебедев лишь развел руками: «Она забрала их с собой, а уж что с ними стало дальше – кто может знать?..»
…Поэтому теперь, когда Нелли задала Изольде вопрос: «Где же ваша преступница?» – нам было трудно ответить на него без риска вызвать у невозмутимой Нелли очередной взрыв смеха. Кроме того, весь рассказ об убийствах, совершенных как на побережье, так и в С., которые были связаны между собой довольно крепко, сильно припахивал шизофренией. Но кто конкретно был болен этим психическим заболеванием – мама Надя ли, по которой тюрьма начала плакать, когда Пунш еще не появилась на свет, или ее воспитанница, – так и осталось невыясненным.
* * *
– Что это вы замолчали? Я спросила: где же ваша преступница? И нечего на меня сердиться только за то, что я немного иронизирую по этому поводу… Дело в том, что в каждом из нас сидит преступник, и следователь такого ранга, как ты, Изольда, должен быть отличным психологом и очень внимательным человеком, прежде чем начать поиск убийцы… Ведь что для убийцы главное – оставаться непойманным. А для этого ему нужно хотя бы мысленно перевоплотиться в следователя, а следователю – как это ни парадоксально – в убийцу, чтобы попытаться представить себе, как тот будет действовать, чтобы его не поймали. А у тебя, Изольда, довольно скромный жизненный опыт, ты вообще мало знаешь о жизни, о мужчинах, о предательстве, лжи, коварстве, изменах, деньгах и любви, наконец! Но, пожалуйста, не воспринимай это как упрек. Больше того, это даже своего рода комплимент, поскольку я бы рада была оказаться на твоем месте. И тогда у меня было бы меньше морщин…
Мама рассеянно улыбнулась – сказать про морщины беременной женщине с оранжевым от пигментных пятен лицом и выглядевшей лет на десять старше?! Здесь она явно совершила тактическую ошибку, но тут же нашлась и добавила:
– …И мне бы не пришлось тратить столько денег на косметику… Кстати, тебя очень хорошо покрасили, волосы – просто блеск!
– Мама, тетя Изольда беременна… – сказала я, потому что никакой тайны моя тетя из этого делать не собиралась и еще перед маминым возвращением мы договорились, что скажем ей правду.
– Что? Беременна?! Изольда, ты шутишь! Хотя… А я все гадаю, откуда у тебя на лице эти отвратительные оранжевые пятна! Беременна, ну это же надо! И тебе не страшно?
– Мама, прекрати, тетя была у врача, и у нее все нормально. – Мне стало стыдно за столь бесцеремонное поведение собственной родительницы, которой, наверное, и в голову не пришло, что этими словами она лишний раз заставляет волноваться и без того запуганную предстоящими родами Изольду.
– Изольда, а кто же отец ребенка? И когда роды?
– В конце февраля, – ответила я за тетушку.
– Жаль, что мы с Валентиной будем в это время далеко отсюда… Ну да ладно, постараемся приехать, думаю, что Иванов нас отпустит… Как твой английский, доченька?
И мама начала ворковать, как сытая праздная птичка, случайно залетевшая в окно, чтобы, убедившись в нашем убожестве, лишний раз порадоваться своему превосходству над нами и, сверкнув ярким опереньем, снова упорхнуть, улететь туда, где существует совсем другая, теплая и цветущая страна, имя которой СЧАСТЬЕ…
Глядя на обеих сестер, женщин, ближе которых у меня никого нет, я невольно – и уже в который раз! – приняла сторону своей матери. Да, мне хотелось жить именно так, как живет она, и радоваться каждому солнечному погожему дню, каждому распустившемуся цветку…
На фоне праздничного существования моей матери, купающейся в лучах собственной красоты и безмятежности, жизнь Изольды представала в черно-белых тонах, и даже беременность, вместо того чтобы придать ее облику более светлые и жизнеутверждающие краски, сделала его, наоборот, более мрачным. К тому же ее личная жизнь в браке с любвеобильным Варнавой представлялась мне более чем сомнительной в плане надежности и счастья. Мужчина, страстно любивший Пунш, вряд ли будет счастлив с такой правильной и суховатой особой, как моя тетушка.
Варнава, так и не дождавшись от Пунш денег, сначала запил, потом, взяв себя в руки, вернулся ко мне, но я, показав ему фотографии мертвой Пунш, ставшей жертвой питона, убедила его пойти к Изольде и рассказать ей все, в чем незадолго до смерти призналась ему Пунш. «Иначе, – заявила я ему вполне серьезным тоном, – тебя привлекут за соучастие…» Ему ничего не оставалось, как согласиться со мной и, вернувшись к Изольде, попросить у нее помощи. Таким образом и родилось ИХ ОБЩЕЕ МАЙСКОЕ АЛИБИ, так необходимое им обоим.
Понятное дело, что, не будь Изольда Хлуднева следователем прокуратуры, навряд ли поверили бы ей и ее любовнику, но человеческий фактор и здесь сыграл свою роль, в результате чего их оставили в покое. А дело закрыли.
* * *
Вплоть до нашего отъезда в Африку мама почти ни разу не произнесла дома ни слова по-русски – мы общались исключительно на английском. По утрам бегали в парке, вечером совершали длительные велосипедные прогулки по городу, и все это время я была совершенно счастлива. Я смотрела на свою мать и поражалась той энергии, которую она излучала и демонстрировала мне каждую минуту своего пребывания рядом со мной. Мне хотелось не только походить на нее, но и СТАТЬ ЕЮ! Мне нравилось в ней все, начиная от манеры разговаривать и причесываться и кончая ее философией. Мы понимали друг друга без слов и старались во всем найти что-то общее, что способствовало бы нашему сближению.
Конечно, я рассказала ей о Варнаве, о моем неудавшемся романе, призналась и в том, что пережила за недолгие часы безумного общения с Сосом. Мама только пожала плечами: она не понимала, как я могла расстаться с ними, не получив взамен хотя бы несколько тысяч долларов. У нее к мужчинам было чисто потребительское отношение, но в этом вопросе ей не было равных, а мне до нее было ох как далеко… Но я знала, что когда – нибудь и у меня появится мужчина, который тоже сделает для меня что-то большое и важное, что обогатит мою жизнь не только в эмоциональном, но и в материальном отношении.
Я так и не поняла, любила мама мужчин или презирала – настолько сложное отношение было у нее к ним.
Про Иванова она почти не говорила, хотя я слышала, как мама изредка звонит ему поздно ночью, жалуется, что скучает без него.
Изольда стала заходить к нам чаще (я уже месяц жила у мамы) – она располнела, раздобрела и выглядела уже не как прежняя Изольда Павловна Хлуднева – старший следователь прокуратуры, а как женщина, которая наконец-то поняла, в чем заключается женское счастье. Брак с Варнавой был зарегистрирован в конце августа. Варнава переехал к ней, и, к нашему с мамой удивлению, они нормально жили и, судя по всему, ладили.
Конечно, произошли изменения и в их жизни. Варнава съездил в Сочи и продал там недвижимость, а на эти деньги купил земельный участок и построил складские помещения, организовав самую крупную в городе оптовую продуктовую базу. После бурного романа с Пунш, закончившегося для него так позорно, он словно очнулся от летаргического сна и, придя в себя, стал прежним Варнавой Мещаниновым, деятельным молодым человеком, для которого процесс добывания денег был таким же естественным, как процесс дыхания.
Незадолго до нашего отъезда, когда маме позвонил Иванов, из разговора с которым я поняла, что мы завтра летим в Триполи и должны быть в Москве уже в десять вечера, я вдруг почувствовала себя очень плохо; проснулась в три часа ночи и так до утра и не уснула, думая о своем. А в полдень, не сказав матери ни слова, спустилась в подвал нашего дома, где хранились банки с вареньем, мясные и рыбные консервы, запас которых, благодаря моей матери, никогда не истощался, и заперлась там изнутри.
В раннем детстве, когда мы жили еще с мамой Надей, доброй и мягкой женщиной, образ которой у меня связывался с запахом свежевыглаженного белья, пирогов, молочных сладких каш и рыбьего жира и уж никак не с атаманшей, промышлявшей убийствами и разбоем, мы с ней довольно часто спускались в эту подвальную кладовку, чтобы взять баночку-другую или навести здесь порядок. Обычно я стояла в стороне и молча наблюдала, как мама Надя тряпочкой протирает банку за банкой, наводя блеск, как бережно укладывает в сумку продукты, а потом долго и тщательно запирает кладовку на три замка…
Теперь же, оказавшись в этой кладовке, я вдруг поняла, что пришла сюда не за тушенкой или вареньем. Страх липкой и прохладной паутиной обволакивал меня те несколько минут, в течение которых я смотрела на ряды банок с вареньем, пока руки мои сами не потянулись к ним и я не стала составлять их с полки на пол… Я знала, я чувствовала, я видела внутренним зрением, что на этой стене, за этими банками я увижу нечто, ради чего и спустилась сюда…
И я увидела и эту афишу, и эту прелестную девушку в сверкающем зеленом, словно кожа ящерицы, платье с пятнистыми тигровыми черно-желтыми питонами на шее… И узнала ее.
Забыв поставить банки обратно на место, я прихватила одну из них, на случай, если меня спросят, что я делала в подвале, после чего забежала домой, сказала матери, что мне срочно надо в магазин, добежала до первого телефона-автомата и позвонила Изольде.
– Это я, – шептала я в трубку, глотая слезы, когда услышала ее голос. – Скажи мне, ты знала, что это ОНА?
– О чем ты, Валя? – Голос Изольды был испуганным, и я вдруг поняла, что она ничего не знает.
– Послушай, вы со Смоленской сказали, что в гробу, помимо останков питона, было две книжки… Две? Скажи: две?
– Да, две… – ответила она совсем тихо.
– Первая – пособие по кройке и шитью с фасонами тех платьев, так?
– Так…
– И ты молчала… Ты все это время молчала? Ты кому-нибудь сказала, как называется ВТОРАЯ книга?
– Нет… – Я едва слышала ее голос.
– Ведь это же Гессе, «Степной волк», так? Я угадала? Сейчас я к тебе приеду…
Я повесила трубку, вышла на дорогу, остановила первую попавшуюся машину и поехала к тетке.
Она была, к счастью, одна. И даже после нашего телефонного разговора мне еще не верилось, что она понимает, зачем я к ней приехала и что собираюсь выяснить.
– Скажи, чем болела моя мать, пожалуйста, не скрывай, это очень важно…
Изольда, немного растрепанная, в розовом широком халате, сначала обняла меня и повела на кухню, где на столе дымился только что вынутый из духовки пирог.
– Ты ешь, потом поговорим…
Но мне не хотелось есть. Мне было плохо в такой же степени, как еще совсем недавно было хорошо. Мое несчастье грозило вылиться в истерику… Такой подлости или предательства, предчувствие которых начало меня угнетать с того самого момента, когда я впервые узнала из электронного письма Левина о существовании афиши «Елена Пунш и ее ручной зоопарк», я не могла бы вынести…
– Так чем болела моя мать, прежде чем отправиться на поиски мужа или очередного любовника еще тогда, давно, когда меня и в помине не было, а ей самой было лет семнадцать?..
– Она была здоровая как лошадь… Но если ты пришла за правдой, то знай – она пила. Сильно пила. И друзья прозвали ее «Нелли Шнапс».
– И все? Больше тебе нечего мне сказать? Разве тот факт, что в гробу Пунш нашли томик Гессе, настольную книгу твоей непутевой сестры, с которой она не расставалась всю свою жизнь, тебе ни о чем не сказал?
– Ну почему же… сказал, но только я не смогла это увязать с ней… Мама Надя, Полетаев, роды, смерть моего ребенка… Мне сейчас трудно все это вспоминать…
– А ты возьми и прочитай слово «Шнапс» наоборот.
– «Спанш»…
– «Спунш» – «Пунш»… Дальше. Имя «Нелли» – наоборот: «Иллен» – «Елена». Я думаю, таким вот образом, в похмельных муках, и родился этот сценический псевдоним, жизнь и развитие которому ради любви моей драгоценной мамочки дал лилипут Юрий Лебедев… Ведь это он подобрал ее, когда ей было семнадцать и когда она одной ногой стояла в могиле, а точнее – в бутылке… Тебе же Максимов рассказывал, забыла? Лебедев вылечил ее, но не от обычной болезни, не от рака или лейкоза, а от болезни более прозаической, но не менее опасной и смертельной – алкоголизма! Взял ее к себе в труппу, женился на ней для порядка и начал делать из нее звезду…
– Валя, ты соображаешь, что говоришь? Ты думаешь, что Неля и есть настоящая Елена Пунш?
– Да ведь мы все видели эту афишу на стенке в кладовой, где твоя сестра в зеленом платье обнимается с двумя огромными питонами… Это же картинка из моего детства! Ты вспомни, сколько лет она прожила в С., а сколько моталась неизвестно где и с кем!.. Она бросила Лебедева, обокрав его… затем…
Послышался шорох – в дверях возникла моя мать. Она вошла бесшумно и теперь стояла и смотрела на нас своими спокойными красивыми, словно нарисованными глазами. И только легкая улыбка освещала ее тонкое бледное лицо.
– Что же ты замолчала, доченька? – прошептала она, скрывая волнение. – Продолжай… У нас же в запасе целых два дня до отъезда в Триполи…
– В Триполи! – вскричала я. – Ты думаешь, я поверила, что ты готовишь меня к Триполи и что мы будем там снимать фильмы о животных? Что еще оригинального ты выдумала, какие еще способы умерщвления людей пришли в твою больную голову, во что ты собираешься втянуть и меня?.. Английский, камера оператора, Африка – это лишь несколько пунктов твоего очередного плана?..
– А ты не так глупа, как это могло показаться…
– А Юрий Лебедев… Значит, он был твоим мужем? – упорствовала я.
– Забудь об этом. Юра был, может, и хорошим мужем, да только не для меня. К тому же после того, как я его бросила, он грозился убить меня…
– Неправда! Он не такой! – вскричала я. – Он никого не собирался убить, он просто любил тебя, а ты… я поняла, ты придумала всю эту историю со своими похоронами и с могилой на Воскресенском кладбище тогда, когда Юра пригрозил маме Наде, что разоблачит ее… Он знал про вас все, вот ты и испугалась, распустила слух, что умерла… Вы с мамой Надей просто залегли на дно…
Изольда смотрела на мою мать широко раскрытыми глазами и не знала, что сказать. Чудовищность правды лишила ее дара речи.
– Неужели ты думаешь, что мама Надя была способна на что-то, кроме стирки?.. Она была бесталанна и бестолкова на редкость, и единственное, за что я держала ее при себе все эти годы, это ее преданность. Она любила меня, боготворила, она даже подарила мне своего возлюбленного мужа, Полетаева, который обрюхатил и меня, и тебя, Изольда! – Мать повернулась к безмолвно застывшей сестре. – Лена была твоей дочерью и сестрой вот этого ребенка… – Она подошла и потрепала меня по щеке. – Но ты, Валя, росла ленивой и изнеженной, в тебя я вкладывала лишь свою любовь, нежность и деньги, в то время как в Лену я вколачивала свои знания и опыт, полученные мною в цирке… Она оказалась способной ученицей и с малолетства начала дрессировать питонов. Она чуть ли не спала с ними в аквариуме, кормила, разговаривала, любила… Она хотела быть моим продолжением, как эти две малышки саксофонистки, последовавшие по стопам Розы и Кати… Ты, моя девочка, – улыбнулась она мне неестественно-нежно, – думаешь, что мы жили на деньги моих любовников? И ты, Изольда, всегда была того же мнения? Какие же вы близорукие и глупые, мои дорогие… Я воспитывала тебя, Валя, в комфорте и достатке, ты никогда ни в чем не нуждалась, у тебя было все, что ты хотела, и я была счастлива, что нашла способ зарабатывания денег, не зависящий ни от кого… Мы с Юрой Лебедевым достаточно поколесили по стране, чтобы я успела обрасти необходимыми связями и знакомствами, которые впоследствии помогли в моих делах… Лена с шестилетнего возраста лазила в форточки и открывала квартиры, которые мы с Надей чистили… Это было так романтично, опасно и приносило столько острых ощущений, что вам и не снилось… Я уезжала, возвращалась, делая вид, что меня интересуют лишь мужчины, а ты, Иза, ничего не замечала…
– Но ведь и ты не заметила тогда, много лет назад, мою беременность…
– Ее трудно было не заметить, больше того – мы ждали, когда же ты разрешишься от бремени, чтобы забрать ребенка, в чьих жилах текла кровь одного из самых сильных и мужественных мужчин из числа тех, с кем мне довелось встречаться… В Лене текла полетаевская кровь, воровская кровь, и даже твои гены не смогли нейтрализовать ее – Лена с легкостью перешагнула грань, за которой жила и охотилась за эфемерными преступниками ты, Иза, ее мать… Ты заботилась об Иване Лопатине, прекрасно зная, что за розовой маской скрываются дорогие тебе черты твоего единственного и любимого мужчины. Ты скрывала от меня свою страсть, свое горе, когда он, раненый, оказался на твоей даче, ты лечила его, приносила ему еду, кормила с ложечки, согревала своим телом, любила его, но не думала о том, на чьи деньги были куплены для него дорогие лекарства и продукты, даже новые льняные простыни и полотенца! Ты вообще жила, не замечая денег, ты не интересовалась ими, ты презирала их, а я их ЛЮБИЛА! Я и сейчас люблю. И они у меня есть. И плевать я хотела на вас, на несчастных чистоплюек, живущих за мой счет и меня же еще осуждающих!
Она подошла к окну, достала сигарету и закурила. Стройная, красивая женщина, моя мать, которую я любила и боготворила и которая на самом деле была настоящим оборотнем, сейчас как бы предлагала нам с Изольдой сделать выбор: принять ли ее, со всем ее кровавым прошлым, настоящим и будущим, или оттолкнуть, выдать, отдать на растерзание правосудию.
– Так это с твоей подачи МЕНЯ так жестоко подставили? – спросила вдруг Изольда. – Это ты украла мою золотую зажигалку, рюмки с отпечатками моих пальцев, чтобы подбросить… – Она задыхалась от гнева. – Но как же ты могла? Ведь я – твоя родная сестра! Зачем тебе было так подставлять меня? За что?
– Ни за что, – ответила моя мать, не поворачивая головы. – Просто я знала, что ты выкрутишься, но на это понадобится время, так необходимое мне и Лене, чтобы собраться и уехать. У нас был план, и твой арест – лишь одна из деталей этого плана.
– Ты – сумасшедшая! Я всегда говорила тебе, что алкоголь разрушает мозг, и я была права! Ты, безумная, воспитала свою копию, с помощью которой набивала сундуки долларами, зная, что рано или поздно эта девочка, эта Лена, у которой была явно тяжелая форма шизофрении, попадется, причем попадется нелепо, что и ее не минует участь ваших жертв…
– Я хотела и вас увезти отсюда, я бы и увезла, если бы вы поняли меня… А ты, Валя, что же ты молчишь? Разве тебе нечего сказать своей дорогой мамочке?
В ее руке появился пистолет, направленный мне в голову.
– Пойми, Валентина, мне нечего терять. Ты теперь все знаешь, ты, на которую я потратила столько сил и времени и на которую я рассчитывала, предаешь меня и отказываешься ехать со мной в Триполи, а ведь там нас ждут… Нас ждет человек, который заменил мне Полетаева, а тебе, Валя, отца, и только с помощью Иванова мы могли бы получить три миллиона долларов, чтобы обеспечить себя на всю жизнь…
– Иванов… – Я пыталась понять, какую роль моя мать отвела ему, и слабая догадка осенила мое затуманенное душевным хаосом и паникой сознание. – Так вот откуда ветер дует?! И эти сто килограммов героина…
– Эх ты, дурочка, «эти сто килограммов героина…», – гримасничая, передразнила она меня. – Да знала бы ты, какие деньжищи скрываются за граммами, я уж не говорю КИЛОГРАММАМИ этого волшебного, нежного порошка…
– Значит, этот героин, который якобы случайно оказался в аэропорту Адлера, – тоже часть вашего плана, часть работы Иванова, больше-то ведь некому…
– Разумеется, ведь Иванов – не чета нам всем, он птица высокого полета, работает по-крупному и курсирует преимущественно внутри «золотого треугольника», если это вам о чем-нибудь говорит…
Я взглянула на Изольду – ее лицо побелело, а глаза наполнились слезами.
– Что она такое говорит, о каком «золотом треугольнике» идет речь? – схватила я ее за руку и принялась трясти, чтобы привести тетку в чувство. – Я ничего не понимаю…
– «Золотой треугольник», детка, – ласково объяснила мне мать, – это три крупнейшие наркоточки на карте мира: Таиланд, Бирма и Непал… Так вот, последняя партия, которую Иванову удалось переправить в Москву, была из Бирмы; это был первоклассный, доставшийся ему почти даром героин, и Князев провел большую работу, прежде чем он оказался в Адлере, у Пунш… Иванов – талантливый человек, он многое умеет, образован, знает несколько языков, вот только применения своим способностям не мог найти здесь в нашей стране. Сначала был нефтегеофизиком, а когда понял, что все вокруг разваливается, подался в Сирию, где в восьмидесятых проработал три года, хотел устроиться там специалистом на нефтяных разработках, но не успел оформить документы, как познакомился с одним человеком, который и привез его в Бирму. Ты, Валя, может, и не поймешь ничего, но твоя обожаемая тетя все прекрасно поняла… Бирма – своего рода Клондайк, место, где можно как озолотиться в одночасье, так и потерять все, даже жизнь…
– Изольда, это правда? – спросила я, чувствуя, как легкая тошнота волнения подкатывает к горлу: мне все еще не верилось, что моя мама – подружка наркоторговца международного класса, Иванова, мужчины, который за несколько минут нашей нервозной беседы с матерью из тихого и интелигентного человека превратился в величайшего аферюгу, преступника уровня Интерпола.
– У меня в кабинете висит международная наркосхема: мне привезли ее из Парижа, – прошептала дрожащими губами Изольда. – «Золотой треугольник», господи, неужели мне все это не снится?.. Неля, опомнись, что ты такое несешь?..
– Иза, да о чем ты вообще говоришь? Я бы лично на твоем месте молчала в тряпочку… «Важняк», следователь прокуратуры… Вы всегда напоминали мне слепых котят, которые ничего не видят и не замечают вокруг себя…
Она уже не разбирала, где я, ее дочь, а где сестра, – все обобщала, зло, жестко, будто бы хлестала нас по щекам…
– Вы – жалкие и никчемные люди, ничего не понимающие в жизни! – захлебываясь своей правдой, выдавала на-гора моя мать, нисколько не заботясь о последствиях. – Валентина! Вот скажи мне, где были твои органы чувств, когда ты, вернувшись с юга, вошла в мою квартиру?! Ты что, не заметила запаха мыла и духов, не поняла, что автоответчик мог быть включен лишь мной, не поняла, что сообщение, оставленное на мое имя, было произнесено голосом мамы Нади, женщины, которая воспитывала тебя, учила, как держать ложку в руке и чистить по утрам зубы?! А второе сообщение было чистой провокацией, и голос принадлежал Пунш! Я придумала историю о видеосъемках животных в Африке ИЗ ВОЗДУХА! А вы, дурочки, купились… Как же можно быть такими доверчивыми? Я только и могла, что сделать ксерокопии фотографий африканских животных… Да и что это такое вообще – Африка, когда я ни разу не назвала вам ни одного африканского города, не поделилась впечатлениями о самолете, на котором летела, о ее жителях, неграх. Я не рассказывала тебе… ни о чем! Но вернемся к тому, ради чего я все это затеяла… Уши?! Пять лет назад на Черноморском побережье Кавказа произошел ряд разбойных нападений, ограблений, убийств, и в котле с кипящим маслом нашли отрезанные уши убитых… Лена и в этот раз отрезала уши. Мухамедьярову и Аскерову. Как сказала она: за жестокое отношение к ней как к женщине. Отомстила как могла, бросила уши в казан с маслом на пляже, а вы даже не удосужились провести параллель… И после этого ТЫ, Иза, смеешь утверждать, что у меня разрушенные мозги? Ты, которая по уши вляпалась в дерьмо! Да если бы не помощь твоей лучшей подруги Смоленской, ты бы сейчас гнила в тюрьме, сидела бы возле параши и считала минуты между побоями и насилием… и уж давно бы скинула ребенка…
– Это правда, что Полетаев – мой отец? – спросила я, хотя в тот момент мне было уже совершенно безразлично, чья кровь течет в моих жилах, мне просто хотелось умереть.
– Если бы я знала, кто твой отец… – усмехнулась родительница. – Может, и он, мне было как-то все равно…
– Убери пистолет, – спокойно сказала Изольда. – Ты ведь можешь убить ее… И о каких деньгах идет речь?
– А я и убью, если она не скажет мне, где деньги, которые ей дал цыган. Она украла их у нас… Лена мне все рассказала. И я знаю, что деньги у тебя, что цыган, этот близорукий болван, спутал тебя с ней и отдал тебе кейс с деньгами. Где он, отвечай?!
Изольда повернула голову в мою сторону, и я почувствовала на лице ее пронзительный взгляд. Ну конечно, что она могла подумать обо мне, услышав ТАКОЕ от моей матери. Только то, что яблоко от яблони недалеко падает, что и во мне тоже течет если не полетаевская, то уж, безусловно, воровская кровь, которая бурлит и ищет выхода… Кейс с деньгами! Да, разумеется, без этих денег моя мамочка в Триполи не полетит. Без этих денег ей там будет скучно, тем более что все награбленные ею с Лебедевой и Леной драгоценности и деньги из домика в Сочи уже конфискованы…
– Я отдам тебе эти деньги, но с тобой не поеду…
Это говорила не я, а кто-то, кто сидел во мне и дергал марионеточные ниточки, приводя в движение несвойственные мне чувства и мысли, потому что всем своим существом я все равно была с матерью, с этой невозможной Еленой Пунш, которая, даже похоронив свои реликвии – сдохшего от старости питона и две дорогие сердцу, но мешающие жить и лишающие внутренней свободы книжки, – продолжала жить и дышать, дерзко мечтать и творить свои гнусные и грязные дела. Она хотела умереть лишь для своего бывшего мужа и придумала легенду о своей смерти от воспаления легких, чтобы он наконец забыл ее и оставил в покое.
– Валентина, это правда, что их деньги у тебя? – спросила Изольда.
– Да.
– Но почему же ты мне ничего не сказала об этом?
«Я тоже хотела быть богатой…» – такое разве произнесешь вслух?!
– Хватит болтать! – прикрикнула на нас моя мать, продолжая держать пистолет в вытянутой руке. – Где деньги? У меня самолет через два часа.
– Я поеду только вместе с Изольдой, – сказала я твердо.
– Идите к выходу, там меня ждет такси… Если попробуете поднять шум – уложу всех, и тебя, Иза, не пожалею вместе с ребенком в животе… Ты меня еще просто не знаешь…
Я смутно помню, как мы домчались до вокзала; моя мать сопровождала нас с Изольдой вплоть до самой ячейки камеры хранения, где я пристроила деньги Пунш. ИХ ДЕНЬГИ.
И я отдала матери сумку.
– Я улетаю в Москву, оттуда в Триполи. Валя, у тебя есть одна минута на размышление: ты летишь со мной или остаешься здесь, в этом вонючем болоте?
– Ты действительно летишь в Триполи? – занервничала я, потому что слишком уж велико было искушение и так мало времени отводилось мне на раздумья, а ведь я должна была принять решение на всю жизнь. К тому же мне необходимо было сообразить, ТУ ли сумку я извлекла из ячейки. И как мне вообще жить дальше?!
– Да! Вот, смотри, у меня есть два билета! – Она почти кричала, доставая билеты, нервничая и дрожа всем телом.
Мы стояли на центральной площади вокзала, откуда моя мать на такси собралась добираться до аэропорта. Поднявшийся ветер трепал наши волосы и нервы, смешивая понятия и судьбы, взлохмачивая мои представления о жизни, о добре, зле, богатстве, бедности, предательстве, любви…
Сердце мое разрывалось от любви и ненависти к женщине, которая еще пару часов назад являлась моей матерью, а теперь, после того, как из-за денег она была готова прострелить мне голову, могла вызывать лишь животный страх…
– Дай мне один… Если передумаю, то прилечу в Москву утренним рейсом… – прошептала я, с трудом разжав губы.
Она резко кинулась ко мне, обняла, не выпуская из рук сумку с деньгами, в которую еще в камере хранения успела сунуть свою сумочку с документами, после чего, вложив в мою ладонь билет и пробормотав: «В ваших же интересах молчать», – побежала к свободной машине и умчалась в аэропорт…
Мы с Изольдой вернулись к ней домой.
Я хотела, хотела рассказать Изольде про деньги, но так и не решилась. Видимо, кровь матери-преступницы, которая текла во мне, будоража воображение, не могла не сыграть свою генетическую роль, а потому не позволила мне, как истинной дочери Нелли Шнапс, остаться ни с чем: моя мама улетела к черту на рога с фальшивыми деньгами, а я все еще была богата… И будь Изольда погибче, покомпромисснее, все могло бы сложиться иначе…
Она ушла в дальнюю комнату и долго там плакала, не в силах, наверное, понять, как же могло случиться такое, что она просмотрела свою сестру. Кроме того, ей не с кем было поговорить – Варнаве такое не расскажешь, а мне она больше не верила. История с деньгами, которые все это время находились у меня и о которых я молчала с того самого дня, когда убили цыгана, очевидно, потрясла Изольду. В сущности, я предала ее с самого начала.
И все-таки ужинали мы вместе. Пили вино, заливая им свою тоску, и смотрели уже не казавшуюся нам такой смешной, как раньше, комедию с участием Ришара. А потом разговорились…
Я попросила у Изольды томик Гессе с романом про Гарри – степного волка и Гермину – девушку, научившую его танцевать фокстрот и расправляться с утиной ножкой, романом, аромат которого некогда вскружил голову моей матери. Билет до Триполи жег мне ладонь, и мне вдруг показалось, что я услышала ее голос, мамин голос, который продолжал вливать в мои уши сладкий яд откровения:
«Валентина, не пропускай ни одного ароматного цветка, обязательно склонись к нему и понюхай…»
Я захлопнула книгу и посмотрела на часы: у меня еще оставалось немного времени…
* * *
Екатерина Смоленская вышла из клиники, где навещала Карину Мисропян, и с наслаждением закурила. Дела у ее подопечной шли на поправку, физически она довольно быстро восстанавливалась, и теперь Карину куда больше заботили финансовые проблемы, которыми занимался ее адвокат в Туапсе, и, разумеется, желание вернуть себе сына. Переговоры с сестрами Мисропяна уже начались, и теперь оставалось только ждать…
Сентябрьское солнце, медленно закатываясь за серый туманный горизонт, погрузило Москву в розовый и теплый сироп сумерек; шелестела листва деревьев, из окна жилого дома доносились молодые веселые голоса, которые, наслаиваясь на старую джазовую мелодию, выводимую на саксофоне уличным музыкантом – скромно одетым рыжеволосым парнем в синей живописной шляпе, – придавали всему вечеру особое, приподнятое настроение. Хотелось любви, ласки, нежности…
Екатерина села в машину и медленно покатила по Цветному бульвару, вдыхая сладковатый запах влажной после дождя травы, листьев и сигареты.
Звук сотового телефона вернул ее в реальность – это был Миша Левин. Их роман длился уже целую неделю, и Смоленская, услышав его голос, затрепетала, почувствовала, как щеки ее запылали, а руки так и вовсе чуть не соскользнули с руля.
– Это ты? Ты же сказал, что позвонишь только завтра… – Она от волнения не знала, что и говорить. – Миша… Что случилось?
– Катя, помнишь, ты сказала мне, что Валентина, племянница твоей Изольды, вчера вылетела вслед за своей матерью в Триполи… Что твоя подруга переживала, звонила, просила тебя остановить ее, но ты не успела, самолет уже вылетел…
– Конечно, помню, Миша… О чем ты? – Слушая его голос, она сейчас меньше всего думала о Валентине. – Изольду жалко, конечно, но у Валентины своя жизнь… Не думаю, что мы должны вмешиваться…
– Ты только не переживай, ведь это же не имеет к тебе прямого отношения… Просто самолет, который совершал рейс из Москвы в Триполи, взорвался вчера в воздухе над местечком… сейчас я тебе прочитаю… у меня тут газета… Вот: «над местечком Сус в Тунисе и упал в Средиземное море»… Такие дела… Катя, ты слышишь меня? Катя? Где ты, я сейчас приеду к тебе…