Глава 17
Когда вышли все сроки, а машина с Мишей и Валентиной так и не вернулась, Смоленская решительно заявила:
– Все! Времени ждать у нас больше нет. Если мы сейчас не сделаем это, другой такой возможности может и не представиться… Валентина – человек взрослый, самостоятельный, возможно, она узнала нечто такое, что поможет нам впоследствии, хотя не исключено, что ее задержали… Тогда тем более нам нельзя медлить. Иван, возьмите на всякий случай пару лопат, и поедем. Пока еще светло…
Изольда, которая выкурила к этому времени почти полпачки сигарет, тоже кивнула в знак согласия.
– Хорошо, выходим. Документы все при мне… Кто знает, может, нам повезет и мы хотя бы узнаем, КТО ТАМ… Вот только Володю Желткова я не предупредила, не успела… Но даже если он сегодня не дежурит, я позвоню ему домой и уговорю его приехать на работу.
Иван, выслушав их, вышел из дома, вывел из гаража старенькую белую «Ниву», бросил за сиденье две лопаты, фонарь, моток веревки, инструменты и большой холщовый мешок.
– Поехали, – проронил он со вздохом. – Ну, бабоньки, у вас и работка…
На кладбище приехали в семь часов вечера. Изольда со свойственной ей решимостью сразу же позвонила в дверь дома, в котором жил со своей семьей кладбищенский сторож. Еще в машине она объяснила, что проще и легче договориться именно со сторожем, чем встречаться с кладбищенским начальством, тряся перед их носом бумагами – разрешением на вскрытие могилы… Сторож, он и есть сторож, с него взятки гладки. Ему можно будет даже заплатить за молчание. В случае же, если могила окажется фиктивной, тем более никому и ничего за это не будет, больше того – никто ничего и не узнает! Что касается вопроса, стоит ли показывать сторожу документы, то и это можно будет сделать для солидности, но только мельком, чтобы он так ничего и не понял.
…Дверь открылась, и на пороге появился невысокий коренастый мужичок с красным лицом и хитрыми заплывшими глазками.
Изольда сухо и коротко изложила ему суть просьбы: посодействовать во вскрытии могилы. Сунула ему под нос документы и, не дожидаясь ответа, направилась к машине, словно и мысли допустить не могла, что ей будет отказано.
И действительно, сторож почти побежал вслед за ней и, на ходу бормоча что-то про лопаты и рабочих, сказал ей, что их можно будет прихватить с другой стороны кладбища, где они жгут костер и пекут картошку.
Так, спустя несколько минут группа из шести человек: Иван, Изольда, Катя, сторож и два землекопа – уже стояла возле могилы Елены Пунш. Рабочие, два хмурых парня, которых оторвали от вечерней трапезы, состоящей из печеной картошки, луковицы и самогона, без труда открыли калитку оградки, сняли и вынесли на дорогу памятник и, взяв в руки по лопате, принялись копать.
Изольда со Смоленской отошли в сторону.
– Послушай, ну куда могла деться Валентина? – Изольда достала очередную сигарету и закурила. – Что это за девчонка такая?..
– Она могла встретить какого-нибудь приятеля… Она тоже живой человек, и у нее, кроме твоих проблем, есть еще и свои…
– Варнава! Я поняла, он мог вернуться! И как же это я сразу не догадалась!
При воспоминании о Варнаве она занервничала еще больше.
– Знаешь, Катя, я рассказала тебе про него, про Валентину, и ты сделала вид, что поняла меня, ведь так? Но я-то чувствую, что ты тоже в душе презираешь меня… Да, согласна, я поступила дурно, но я ведь женщина, хотя никто, ну просто никто не хочет этого замечать… Все видят во мне лишь машину! А он мне говорил такие слова, так меня обнимал… И еще – я знала, что это всего на одну ночь… Мне казалось, что все закончится раньше, что Валентина ничего не увидит и не услышит… Я свинья, конечно, я свинья…
Она заплакала.
– Не узнаю тебя, Изольда, но и завидую по-хорошему. Ко мне в постель что-то никто не рвется. Даже Миша Левин, с которым мы провели целую ночь вдвоем, беседуя о деле, никак не отреагировал на мое присутствие. А ведь он бабник…
Иван позвал их. И от его зова у Изольды подкосились ноги. Ей стало страшно.
– Ты говоришь, что не узнаешь меня, – прошептала она, клацая зубами, когда они с Катей подходили к вскрытой могиле, – да я и сама себя не узнаю…
– Успокойся… Неприятная процедура, конечно, но что поделаешь? Надо же когда-то добраться до истины, даже если для этого приходится вскрывать могилу…
Было еще достаточно светло, но Иван все же посветил вниз фонарем, и Изольда увидела крышку гроба.
– Ну вот и гроб, пожалуйста… Значит, могила все-таки не фиктивная, – тихо произнесла Смоленская, чтобы ее не услышали рабочие со сторожем. И добавила уже громко: – Копайте дальше, ребята…
Через некоторое время с помощью веревок и одного из рабочих, спустившегося в могилу, чтобы обвить гроб петлей, прах Елены Пунш был поднят наверх. Рабочих и сторожа попросили отойти в сторону, после чего Иван собственноручно отодрал крышку гроба, снял ее и отпрянул…
– Ничего не понимаю, – Смоленская, натянув на правую руку резиновую перчатку, потрогала нечто бесформенное, уложенное в несколько рядов вдоль гроба и напоминающее рыбьи кости, припорошенные чем-то коричневым, мерзким… – Что это? А это?
Она выудила из-под костей две истлевшие бурые книжицы и, присев, аккуратно разложила их на земле.
– Ребята, вы что-нибудь понимаете?
Но Изольда уже ничего не понимала – она отбежала за куст: ее рвало.
– Иван, – нервничая, крикнула Смоленская, – давайте сюда ваш мешок, сложим все это и отвезем вашему Желткову, может, он что скажет…
Странное содержимое гроба было аккуратно переложено в мешок, книги же, непонятно каким образом туда попавшие, Смоленская упаковала в полиэтиленовые пакеты и сама вместе с мешком донесла до машины.
Иван еще оставался некоторое время возле могилы, чтобы проследить за тем, как будет опущен на место уже пустой гроб. Рабочие должны были вновь засыпать его землей, установить на нем памятник, словом, решено было тщательнейшим образом замаскировать свое неожиданное вмешательство в кладбищенскую спокойную жизнь, чтобы проснувшийся наутро сторож, увидев могилу, подумал, что все это ему приснилось, что никто не приезжал вечером с какими-то документами на вскрытие и что никакого гроба он не видел…
Иван, взяв с рабочих слово помалкивать о случившемся, щедро с ними расплатился и, пожелав им спокойной ночи, вывел ослабевшую Изольду с кладбища.
– Это нервы, – сказал он, помогая ей сесть в машину, где уже ждала их, пристроившись рядом со своими находками, Смоленская.
В машине Иван дал Изольде фляжку со спиртом, после пары глотков которого она немного пришла в себя.
– Я хочу взглянуть на эти книги, – потребовала она, и Екатерина протянула ей одну из книг. – Жалко, что я без перчаток, а то бы непременно полистала…
Жесткая обложка довольно большой и толстой книги еще хранила на себе следы красно-черного рисунка, но, лишь приглядевшись пристальнее, Изольде удалось рассмотреть женский силуэт и даже несколько букв названия.
– Смотрите, последнее слово «платье»… – Понимая, что она рискует порвать полуистлевшую книгу, Изольда в нетерпении прямо через прозрачную пленку пакета попыталась раскрыть и заглянуть внутрь фолианта и была поражена, когда увидела рисунок, похожий на выкройку. – Что это, книга с выкройками? Кому же это в голову пришло похоронить книгу?
– Не книгу, а книги! – поправила ее Смоленская, пытавшаяся на заднем сиденье разглядеть еще один томик. – А у меня здесь ничего не видно, от сырости вся покрылась плесенью, да и обложка мягкая… Но я думаю, что эти книги оказались там не случайно… А рыбьи кости… Я заметила среди них и косточки побольше, похожие на кошачьи…
– Катя! Меня сейчас снова вырвет!..
– Все, молчу-молчу. Иван, ты везешь нас в морг?
– Я везу не вас, а ваши мешки, – мрачно откликнулся Иван, – вы еще слишком молоды для морга… Изольда, а ты точно уверена, что тебя там не схватят и что твой Желтков не выдаст тебя с потрохами?
– Как же он может меня выдать, если даже не знает, что я к нему еду… Главное, чтобы он оказался на месте. Если же нет, то придется останавливаться возле телефона-автомата и звонить ему домой… Что-то я вся дрожу…
– А ты не дрожи, я пойду первая и поговорю с ним. Вот только не уверена, что он сможет нам помочь – кости-то не человеческие; а что, если и он не сумеет определить, кого похоронили в этом гробу… Брр… Ну и в историю я с вами вляпалась. Думала, что увижу прах женщины, а здесь – черт-те что!
Машина остановилась в двух шагах от центральных ворот клинического городка, где и находился морг…
Смоленская скрылась за дверью печального заведения и появилась спустя пару минут довольная, с выставленным вперед большим пальцем правой руки, что означало: порядок!
– Пошли, Изольда, твой Желтков там и ждет тебя. Ты бы видела, как он обрадовался, услышав, что ты здесь… А ты, Иван, подожди нас в машине, хорошо? Если что, посигналишь… Хотя… тогда будет уже поздно, разве что нам с Изольдой придется раздеться и лечь на столы, притворившись трупами…
– Ну и юмор у вас, Екатерина Ивановна, – покачал головой Иван и перекрестил их, благословляя: – С богом!
В прохладном коридоре их встретил Желтков. Увидев Изольду, он обнял ее:
– Я ждал тебя, знал, что ты так просто не сдашься…
– Они приходили по мою душу? – спросила Изольда.
– Нет, не приходили, но звонили и предупреждали, что как только объявишься, чтобы немедленно сообщил, ведь у тебя на руках разрешение на эксгумацию трупа, так? И где же ваш труп?
Они уже вошли в просторный, залитый бледным светом зал, и Смоленская, подняв мешок, спросила:
– Куда ВСЕ ЭТО выложить?
Даже циничный Желтков удивился тому, каким обыденным тоном это было произнесено.
– А вы ничего… того… москвичи… крутые… Вот сюда вываливайте… А тут что, расчлененное тело?
– Это дракон какой-то, который и съел тело…
С этими словами Смоленская вывалила из мешка его содержимое и отошла, предоставив Володе самому хорошенько все рассмотреть.
И уже через минуту услышала захлебывающийся голос Желткова:
– Ну все! Конечно! Я так и думал! Но никому не говорил, потому что все посчитали бы меня за идиота! А ведь это же он, он, и я знал, догадывался, каким образом был убит Блюмер! Вот это да! Да вы себе даже представить не можете, что это за находка! Где вы его нашли?
– В гробу, – у Изольды даже волосы на голове зашевелились. – Но кто это, о ком ты говоришь?
– А это, внутри у него, видите кто? Нет? Вот здесь фрагменты шерсти, серой шерсти… Да уж, кто бы мог подумать… – Желтков в сильнейшем волнении принялся зачем-то растирать свои уши.
– Катя, по-моему, Желтков спятил, – пожала плечами Изольда. – Жаль, что мы спирт оставили в машине… Я чувствую, что мы сейчас услышим нечто жуткое…
– Спирт? Да бог с ним! – очнулся радостный и возбужденный Желтков, теперь уже энергично потирая руки и весь трясясь от предвкушения чего-то приятного. – У меня водочка есть, вы как, не побрезгуете?
– Если ты не перегнал ее из какого-нибудь жмурика, то не побрезгуем, – ответила Изольда и снова почувствовала прилив тошноты.
* * *
В стеклянной конторке служебного входа сильно пахло клюквой и пирожками с мясом – это устроил себе праздник живота мой вахтер Кузьмич, который, увидев меня, широко улыбнулся, показывая гнилые зубы и взглядом приглашая меня последовать его примеру и попробовать клюквенной настойки, две бутылки которой стояли прямо на столе, на виду у всех.
Странно, но никого в холле я так ни разу и не увидела, словно все вымерли. И лишь лошадки, славные чистенькие лошадки, били копытами землю и фыркали, напоминая этими звуками и крепким запахом навоза, что я пока еще находилась именно в цирке, а не в сумасшедшем доме.
Пора было возвращаться в лес, к Ивану, Изольде и Смоленской, чтобы рассказать им все, что мне стало известно за этот безумный, богатый на события и впечатления день.
Но перед тем, как вернуться к моему дому, где меня наверняка поджидала машина с водителем по имени Миша, я все же рискнула взять такси и доехать до адвокатской конторы, в которой трудился Константин Галицкий – на сегодняшний день доверенное лицо Варнавы.
Понимая, что уже поздно и ни один уважающий себя адвокат не станет так долго засиживаться на работе, когда у него есть возможность провести вечер в более комфортной обстановке, я тем не менее надеялась на чудо. И, как выяснилось, не зря.
Уборщица, встретив меня на лестнице, сначала довольно грубо заметила мне, что уже поздно и никого нет, но, когда я спросила ее, не оставили ли Галицкий или Мещанинов записку для Хлудневой, она, встрепенувшись, что-то промычала и исчезла в одном из кабинетов. Вернулась она с конвертом и, попросив предъявить какой-нибудь документ, удостоверяющий личность, довольно долго изучала фотографию на моем паспорте, и только после этого вручила конверт мне. На конверте зелеными чернилами было выведено: «Хлудневым – Валентине или Изольде».
Я тут же, забыв о присутствии постороннего человека, вскрыла конверт, но была страшно разочарована, когда обнаружила, что он пуст.
– Что, пустой?
У меня в ушах зашумело, и тело стало наливаться теплым воском слабости… Прямо как там, где я стояла у могильной плиты, под которой находилась молодая женщина в синем платье…
– Здесь не было другой девушки, которая бы спрашивала про Мещанинова?.. – спросила я уборщицу, смотрящую на меня с искренним сочувствием.
– Была одна, но покрутила конверт и ушла, сказала, что это не для нее…
Сердце мое забилось – да, это была она, Пунш, которая снова опередила меня, встала на моем пути и теперь, возможно, с моей помощью хотела выйти на Варнаву или же, наоборот, с его помощью выйти на меня, чтобы вновь заставить меня проводить ее туда, откуда не возвращаются…
С разорванным конвертом в руках я устало опустилась на предложенный мне стул. Где-то внутри меня клокотали и возмущение, и страх, и готовые разорвать мою грудь рыдания. Я не понимала, зачем я здесь и как могло такое случиться, что я вообще влипла в эту историю. Неужели все дело в Варнаве, в том утробном и животном чувстве, зародившемся в моем теле в день, когда я впервые увидела на перроне вокзала красивого мужчину и, потеряв всякий стыд, отдалась ему чуть ли не в первую встречу?! Да пропади пропадом такая любовь, такая страсть и тот огненный чай с лимоном, вместе с которым я выпила отраву, именуемую желанием!.. И не это ли желание погубило многих женщин, сошедших с ума от любви по серым ли, голубым или черным глазам и этому мужскому запаху, заставлявшему их забыть все, даже долг, честь и покой?
– Вы не знаете домашний телефон Галицкого?
Уборщица, отжав тряпку, встала, выпрямилась во весь свой небольшой рост, вытерла рукавом струящийся по лицу пот и кивнула:
– Знаю, конечно… – И назвала мне заветные шесть цифр.
Я до сих пор спрашиваю себя, а что было бы, если бы я в тот вечер не позвонила Галицкому и не задала ему вопрос… А впрочем, не с моей подачи, так с другой все бы сложилось так, как и должно было сложиться…
Я набрала номер, и почти сразу же там, где-то далеко, взяли трубку и мужской голос бодро произнес:
– Слушаю.
– Господин Галицкий?
– Он самый, – расплылся Константин в невидимой, но осязаемой улыбке.
– Это племянница Изольды Павловны Хлудневой, Валентина.
– Да, Валентина, я слушаю тебя.
– Я здесь, в вашей конторе… Варнава ничего для меня не оставлял?
– Да я же сам оставил вам письмо, в котором по его просьбе сообщил его нынешний адрес. Разве Наталия Владимировна, наша уборщица, ничего тебе не передала?
– Передала, но конверт пуст…
Возникла пауза, в течение которой Галицкий, наверное, соображал, кто бы это мог и при каких обстоятельствах вскрыть конверт.
– Ну да бог с ним, конвертом, я этот адрес и так на память помню, записывай: улица Пушкина, дом тридцать пять «а», квартира шестнадцать. Вопросов тебе лишних задавать не стану, кроме одного: как твоя тетя? С ней все в порядке?
– Мне трудно ответить.
– И правильно. Не отвечай. Но обязательно передай ей при встрече, что я всегда к ее услугам, пусть только позовет. Если нужны деньги, транспорт, сотовый – все в ее распоряжении. Какая-то скотина еще дорого заплатит ей за все это…
– Спасибо, – ответила я растроганно и вдруг подумала о том, что, в сущности, не знаю людей и что этой «скотиной» мог быть кто угодно, даже тот же Галицкий. Ведь как часто бывает, что человек, которому больше всех доверяешь, и оказывается предателем…
Я вышла из конторы с тяжелым чувством, что вмешалась не в свое дело. Да и зачем мне адрес Варнавы, если я не собиралась продолжать наши отношения. К тому же теперь, при встрече, придется ему объяснять свое бегство…
Тем не менее я остановила такси и попросила отвезти меня на улицу Пушкина.
И уже стоя перед дверью, я вдруг поняла, что не смогу позвонить, не смогу позволить Варнаве второй раз поработить меня и превратить в секс-машину.
Я прикоснулась рукой к двери и слегка надавила на нее. Она бесшумно открылась, демонстрируя мне красновато-мутные очертания какой-то мебели… Из глубины квартиры доносился громкий голос, ЕЕ голос…
Это была ловушка, и я в нее попалась. Галицкий! Это он втравил меня в очередную неприятность, сообщив адрес…
Теперь они ругались: Варнава и Пунш. Я отчетливо слышала их голоса.
– Да если бы я только знала, кто она… А ты, ты – полное ничтожество! Все мужчины сделаны из одного теста, которое на глазах разваливается. Вы порочны, эгоистичны и глупы! И мне ничего не стоило обвести тебя вокруг пальца. Ну что ты так на меня смотришь, хочешь ударить? Ударь! Ты сам во всем виноват, я же предлагала тебе войти в долю, все объяснила, как маленькому, на пальцах, а ты что? Испугался? Надо было просто немного нам помочь, а там… хоть трава не расти… Деньги – это свобода, и не мне тебе это объяснять. Но ты сам, по своей глупости, все потерял. Я и не ожидала, что ты настолько…
– Прекрати, нас могут услышать… – Это был уже ЕГО голос, но в нем не было той прежней уверенности и той приятной бархатистости, которая так возбуждала меня и заставляла мою кровь быстрее струиться по жилам. Это был голос надломленного труса, загнанного в угол слабака, потерявшегося перед звериным оскалом этой хищницы.
Я приблизилась к двери, из-за которой доносились голоса, и стоило мне слегка приоткрыть ее, как я увидела всю сцену полностью, со всеми декорациями и потрясающей воображение драматургией…
Варнава сидел за столом, обхватив руками голову, и раскачивался, словно ему было невыносимо больно. Елена Пунш, одетая в голубое платье с черным кантом, стояла напротив него, опершись руками о край стола, как бы нависая над Варнавой, и говорила ему прямо в уши, словно вколачивала…
– Все правильно, ты тогда ничего не знал и мог только догадываться, что именно мы тебе предлагаем, но тем не менее ты никогда не спрашивал, откуда у меня столько денег… Тебе было все равно, каким образом я их зарабатываю. А ведь ты видел, кто мне их приносил, ты видел этого красивого парня, цыгана, который буквально пожирал меня глазами. Но ты всегда молчал и ни о чем меня не спрашивал, а ведь мы жили вместе, ели и спали, любили друг друга. Как же ты мог закрывать глаза на вопиющее несоответствие нашего образа жизни с нашими доходами?! Ты угощал меня скромной выпивкой и второсортными сигаретами, и тебе было наплевать, на какие деньги я покупаю себе белье или туфли! Из тех продуктов, что ты привозил, я бы не смогла приготовить даже суп, между тем как тебя каждый вечер ждал изысканный ужин, приготовленный моими руками… И ты снова делал вид, что не замечаешь, что в доме появились мясо, свежее масло, грибы, икра…
– Но я думал, что денег, которые я давал тебе, хватает, уж во всяком случае, на еду…
– Неправда, ты все лжешь! Этих денег едва бы хватило на туалетную бумагу или шампунь! Мне не хотелось с тобой говорить на эту тему, чтобы не опошлять наши отношения, к тому же я имела глупость мысленно оправдывать твою жадность, называя ее экономностью, хозяйственностью и прочими синонимами, которые, по правде говоря, не имели ничего общего с истинным положением вещей. Но я любила тебя, и мне хотелось, чтобы мы жили весело. К тому же у меня действительно всегда были деньги, которыми я от души делилась с тобой… Но почему, почему ты не схватил за грудки цыгана и не спросил, кто он такой и с какой стати приносит мне такие суммы?! А что, если бы я занималась проституцией, ты бы и в этом случае молчал?.. – Она сорвалась на крик.
– Я думал, что, возможно, ты дочь Лопатина… того самого Лопатина, который сгорел в своей машине, помнишь?.. Он был авторитетом, я знал многих людей, плативших ему дань, кроме того, я сам присутствовал на его похоронах и слышал, как его друзья обещали над его гробом позаботиться о его близких…
– Лопатина? Бог с тобой! У него никого не было, а если кто и был, так он сам, можешь не беспокоиться, обеспечил их всех на несколько поколений вперед… Дань!.. Нужна ему была эта дань, когда у него в Греции целые предприятия, недвижимость, счета… Лопатин – светлая голова. И я завидую тому, как он погиб. Взорвался, а это же один миг…
– Лена, пока еще не поздно, уезжай! Я не знаю, кто тебе дал этот адрес и зачем ты пришла сюда, но то, что ты рассказала мне, ужасно. Как ты могла убить стольких людей? За что?
– Ты идиот, Варнава! Ты ничего не понимаешь и до сих пор еще не уразумел, для чего мы живем. Я не хочу здесь жить, ты понимаешь? Но для того, чтобы выбраться из этой навозной кучи, мне необходимы деньги, много денег… Я еще молода, у меня много сил, а потому всю оставшуюся жизнь я проживу достойно и чисто… И мне плевать на остальных… плебеев без фантазии и ума.
– Чисто?.. Ты сказала, что проживешь достойно и чисто, я не ослышался?
– Да, мы бы забрали и тебя, ты стал бы моим мужем, и у нас были бы дети, но ты сам отказался от своего счастья.
– Ты надеялась, что я соглашусь войти в вашу семью, чтобы убивать ни в чем не повинных людей только за то, что у них есть деньги?
– Да что ты знаешь об этих людях? Взять, к примеру, Мисропяна… Он и все его дружки занимались наркотиками, убивали, по сути, тоже ни в чем не повинных, как ты говоришь, людей – молодняк, подростков! Причем работали в таком масштабе, что тебе и не снилось! И Шахназаров, и Князев, и даже его сестра Васильева, которая коллекционировала бриллианты, были убийцами! Самыми настоящими! А Мухамедьяров, Аскеров?! Это я еще не добралась до Соса, у которого тоже рыльце в пушку, а точнее, не в пушку, а в кокаине!
– Это ты отрезала уши тем двум мужчинам, трупы которых нашли… – Варнава вдруг замотал головой и закрыл ладонями уши. – Господи, да о чем я вообще с тобой говорю?! Ты же убийца! Ведь это о тебе я слышал вчера от одного человека, это ты жила у Полетаевой! Уши… человеческие окровавленные уши в саду, на столе, которые выдали вас… Хоть вы и отгородились высоким бетонным забором…
– Разве можно отгородиться от этих тварей? Но я не знала, дружок, что ты водишь дружбу с таким отребьем, как Машка…
У Варнавы был крайне растерянный вид, но больше всего меня поразило то, что он столько знает о Пунш. Кто такая Полетаева и Маша и каким образом ему стали известны такие подробности про уши?!
– Варнава, ты лопух, и тебе все равно не хватит ума во всем разобраться, а потому в последний раз предлагаю тебе поехать со мной, с нами…
– С кем это, с вами?
– С моей семьей. Ты не должен больше встречаться с Изольдой и Валентиной, это может плохо кончиться и для меня, и для тебя. Если я не успею уехать и меня схватят, прежде чем я разыщу кейс с деньгами, я потяну за собой и тебя, выдам за сообщника.
– Да ты спятила! Я сегодня же найду Изольду и все расскажу ей…
– Не смей при мне произносить это имя! – Пунш, вдруг повернувшись ко мне, как если бы увидела меня, побледнела и замотала головой. – Не смей, слышишь? Да и навряд ли ты теперь ее увидишь. Твоей Изольде – конец.
– Что ты с ней сделала? – Варнава был совсем бледным. – Отвечай, гадина…
– Подбросила ее зажигалочку куда следует, и теперь ей придется попотеть, чтобы доказать свою непричастность к убийствам в Сочи…
– У тебя не в порядке с головой…
– Ты мне нужен, Варнава. Я пришла сюда, чтобы забрать тебя с собой. Поедем, я сумею быстро оформить все документы, и уже завтра к вечеру мы вылетим в Москву, а оттуда – за границу. Если откажешься ты, я заберу с собой Валентину, она вполне заслуживает хорошей жизни… Но я виновата перед ней, ох как сильно виновата… Боюсь, что после нашей встречи у нее повредился рассудок…
– И что ты с ней сделала?
– Это было в Адлере… Я привезла ее на кладбище и инсценировала кое-что, не для слабонервных… Ревность спутала все мои планы… Я и не собиралась ничего такого с ней делать, а могилу приготовила на случай, если у меня не будет алиби и появится свидетель, которого нельзя будет убрать, но показаниям которого – после поездки на кладбище – невозможно будет поверить. Неужели ты еще не понял, что речь идет о Машке? Ее пьянство и распутный образ жизни были мне на руку, но она была чрезмерно болтлива, а потому я собиралась испугать ее…
– Но при чем же здесь Валентина?
– Просто я злилась на нее из-за тебя, у меня в голове не укладывалось, что ты изменяешь мне с ней… Вот я и захотела ее испугать. Я же не знала, что она тебе была нужна только из-за Изольды…
Мне стало жарко от этих слов.
– Ты все понимаешь неправильно! Когда я познакомился с Валентиной, я ничего не знал об Изольде…
– Ну хотя бы мне ты не ври! – огрызнулась Пунш. – Я же свой человек, мне можно говорить все! Поедем со мной, у меня есть деньги и драгоценности, они в Сочи, у нас дома, спрятаны в надежном месте. Это и золото Мисропяна, вернее, лишь часть того, что у него якобы украли… и которым он прикрывался, как фиговым листком, торгуя наркотиками. Там и бриллианты Васильевой… Ее, наверное, все жалеют, считают жертвой маньяка… Да она умерла в считанные минуты! А те, которым она с братцем скармливали наркотики, разве не умерли? Ведь первую дозу малышне дают бесплатно: нате попробуйте, ребятки! И когда уже начинают продавать за денежки, то дают разбавленную дозу, постепенно увеличивая и увеличивая ее, а уж потом дают дозу, которая оказывается роковой для ослабленного организма.
– Ну хорошо, это-то мне еще понятно, но зачем тебе было бросать меня, сбегать, а потом устраивать представление на Воскресенском кладбище? И чья это вообще могила?
– Неважно. Считай, что моя. – Она хрипло рассмеялась. – Ну что ты так на меня смотришь? Скажи спасибо, что я не загримировалась под покойницу, как это сделала для твоей дорогой Валентины…
– А цыган? Что общего у тебя было с цыганом?
– Это был наш человек, он помогал нам, с его помощью мы связывались друг с другом, но в основном с ним работали Катя с Розой, бывшие артистки цирка, лилипуточки, «маленькие», как мы их называли, которые сначала выполняли отвлекающую функцию и обеспечивали иллюзию присутствия на местах преступлений лилипутов…
– Ничего не понимаю, какие еще лилипуты?!
– Там, где совершалось преступление, обязательно видели Катю с Розой, – проговорила она устало, – а их двойники в это самое время гастролировали где-то поблизости… Да тебе не надо этого знать… Потом маленьких саксофонисток убил твой дружок Савелий, когда его ребята нагрянули в Свиной тупик, чтобы перехватить привезенный Катей и Розой кейс с деньгами, и перестреляли всех, кто там был… В том числе и цыгана… Но кейс с деньгами они так и не получили… Он как в воду канул. Хотя я кое-кого подозреваю… Но прежде мне надо проверить.
У меня создавалось впечатление, что она уже разговаривает с собой, и даже не столько разговаривает, как ЗАГОВАРИВАЕТСЯ. Она в это время даже не смотрела на Варнаву, а, отвернувшись к окну, бормотала себе под нос, как бы упорядочивая собственные мысли.
И вдруг, словно очнувшись, резко обернулась и обняла Варнаву, прижавшись щекой к его груди:
– Так ты поедешь со мной? Ты сможешь забыть сейчас все, что я тебе наговорила, и снова полюбить меня, как тогда, когда ты ничего обо мне не знал?..
– Тебя убить мало! – Варнава отшвырнул ее от себя и решительным шагом направился к выходу. Я понимала, что в любую секунду он распахнет дверь и ударит ею меня, но оторваться от щели, открывавшей мне глаза не только на происходящее в этой комнате, но и на Пунш, не могла. Кроме того, я понимала, что она так просто его не отпустит, что если не схватит за руку, то непременно скажет ему что-то оскорбительное или ударит.
И я оказалась права. Пунш кошкой вцепилась в Варнаву, схватила его цепкими пальцами за волосы и с силой прижала к себе:
– Ах ты, мерзавец! Хочешь от меня уйти? От меня? И это после того, как я столько времени содержала тебя, ублажала, кормила, ласкала?.. Неужели ты думаешь, что у меня дрогнет рука покончить с такой тварью, как ты?! Да ты покойник, Варнава! Ты слышишь меня?! Покойник!
– А ты и мне отрежь уши, как делала это своим жертвам… Идиотка! Больная!
Она, тяжело дыша, отступила, и мне было видно, как раздуваются в ненависти ее ноздри, как дрожат ее пальцы, так же по-кошачьи растопыренные и согнутые, направленные острыми кроваво-красными коготками в лицо Варнаве.
– Это я-то идиотка? Я – больная? Да ты просто не можешь смириться с тем, что тебя одурачила такая вот «больная», как я… – Постепенно дыхание ее пришло в норму, и внешне она как будто начала успокаиваться. – Я не стану тебе отрезать уши по той простой причине, что лично ты не причинил мне боли, разве что когда связался с Изольдой. Я коллекционирую уши лишь тех мужчин, которые по отношению к женщине ведут себя по-скотски, которым доставляет удовольствие унижать нас. Ты, слава богу, не из их числа. Больше того, я, пожалуй, возвращу тебе деньги, которые выручила от продажи твоей недвижимости… Забери их назад… они не нужны мне без тебя… Но знай, что в остальном ты такой же, как все они, такой же слюнтяй и размазня, и ты никогда, слышишь, никогда не сможешь понять людей такого масштаба и размаха, как я…
– Ты мне вернешь мои деньги? Неужели ты думаешь, что я поверю тебе? Лучше бы уж молчала… – усмехнулся Варнава, и от этой усмешки и оттого, каким неестественно-пренебрежительным тоном все это было сказано, меня бросило в дрожь от стыда за него. Ведь он так примитивно провоцировал ее, а значит, где-то в его душе зародилась надежда, что она на самом деле вернет ему украденное.
– Ты сможешь сам в этом убедиться уже сегодня, если придешь вот по этому адресу… Деньги находятся там, я приготовила их для тебя, мой дорогой…
У Пунш были железные нервы, теперь она говорила с Варнавой совершенно спокойным голосом.
Склонившись над столом, она что-то написала, после чего протянула ему клочок бумаги. Мне едва удалось добежать до кухни и забиться там в угол. Пунш пулей вылетела из комнаты и хлопнула входной дверью… Еще какое-то время я слышала цокот ее каблучков по лестнице, после чего все стихло, и я вышла из своего укрытия…
