Глава 14

Известие о том, что журналист Валентин Баглюк, автор статьи «Трупы на свалке», находится вне пределов досягаемости, огорчило Парыгина. Значит, этот вариант раскручивания ситуации для добывания денег придется оставить. У Евгения Ильича был и запасной вариант, но прибегать к нему очень не хотелось. Опасно. Более того, если эту карту все-таки разыграть, то придется навсегда распроститься с будущими заказами. На карьере наемного убийцы надо будет ставить большой жирный крест, если вообще удастся живым выбраться. Но делать нечего, Лолита уже в панике, и необходимо срочно доставать деньги и отдавать долги брата.

Он долго и тщательно инструктировал Анну, как и что нужно делать. Девушка была далеко не глупа, и долго обманывать ее Парыгину не удалось, хотя он очень старался и выбирал такие выражения, которые позволили бы завуалировать неприглядную правду.

– Я случайно узнал о том, что некий человек хотел заказать убийство, – говорил он своей невесте. – Сначала я не придал этому значения, а потом прочитал в газете, что тот человек, которого хотели убить, погиб, и понял, что заказ состоялся. Поскольку я знаю, кто заказывал это преступление, я хочу взять с него плату за молчание. По-моему, это справедливо. Как ты считаешь?

– Справедливо, – соглашалась Анна.

Она соглашалась со всем, что говорил ей Евгений, смотрела на него влюбленными глазами и ловила каждое слово. Он был для нее божеством, настоящим мужчиной, смелым, решительным, умным и в то же время заботливым и ласковым. Для него она готова была сделать все. Для него и для себя, разумеется, потому что понимала: чем быстрее он найдет деньги, тем быстрее она станет его женой. А стать женой хотелось больше всего на свете.

– Ты должна назвать ему фамилию: Нурбагандов. Запомнила?

– Запомнила. Нурбандов.

– Не Нурбандов, а Нурбагандов. Нур-ба-ган-дов, – терпеливо произнес Парыгин по слогам. – Скажешь ему, что ты знаешь про заказ на Нурбагандова. Более того, ты знаешь, кому был сделан этот заказ. И хочешь получить гонорар за то, чтобы твоя осведомленность не распространилась дальше тебя.

– И сколько стоит моя осведомленность?

– Сорок тысяч долларов. Столько, сколько Лолита должна отдать кредиторам.

– А себе ты разве не хочешь что-нибудь оставить? Столько бьешься, стараешься, и все задарма? – удивилась Анна.

– Мне не нужны деньги, – резко ответил Парыгин. – Во всяком случае, ТАКИЕ деньги. Мы с тобой будем жить на другие доходы, на честные. А в эту грязь я лезу только ради Лолы и племянника.

– Значит, ради меня ты бы не пошел на это?

– Анечка, если бы тебе нужны были деньги, я бы их достал. И больше мы к этому не возвращаемся, хорошо?

– Хорошо, – покорно кивнула она. – Я должна сказать, что знаю, кому этот человек заказал убийство. Но если это правда, то почему я требую деньги у него, а не у того, кто убил? Он же может меня об этом спросить.

– И спросит, – подтвердил Парыгин. – Обязательно спросит. И ты ему скажешь, что у убийцы ты тоже требовала денег. И получила. Теперь его очередь.

– Как это? – испугалась она. – А вдруг он захочет проверить? И потребует, чтобы я назвала ему имя убийцы, иначе он мне не поверит.

– Назови. Имени его я, правда, не знаю, настоящих имен профессиональных наемных убийц вообще никто не знает, но зато знаю псевдоним, под которым он известен своим заказчикам. Зотов.

– Зотов? – переспросила Анна. – Надо же, как просто. Даже не верится.

– Во что тебе не верится?

– В то, что наемный убийца может иметь такой обыкновенный псевдоним. Я думала, у них клички какие-нибудь устрашающие, например, Бешеный, или Зверь, или Горбун. А тут Зотов. Просто Зотов.

– В таких делах чем проще – тем лучше. Если ты скажешь ему, что Зотов тебе уже заплатил, этого будет достаточно. Тот, кому ты будешь звонить, тоже не знает его настоящего имени.

– А вдруг он позвонит этому Зотову и спросит? А тот ему скажет, что никто у него никаких денег не требовал. И что тогда?

– Не беспокойся, этого не случится.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

Она помолчала некоторое время, потом вышла из комнаты на кухню. До Парыгина донесся шум воды, текущей из крана, и треск зажигалки. Анна ставила на огонь чайник.

– Чай будем пить? – громко крикнул он.

Анна не ответила. Парыгин вышел следом за ней на кухню и увидел, что она стоит у окна спиной к двери и смотрит на голые ветки деревьев.

– Что ты, Анечка? – ласково спросил он. – Загрустила?

– Я думаю, – ответила она, не оборачиваясь.

– О чем? Или о ком?

– О тебе.

– И что же ты обо мне думаешь?

– Я думаю, что Зотов – это ты.

Она по-прежнему стояла спиной к нему, и Парыгин не видел выражения ее лица. Он мгновенно похолодел, но уже в следующую секунду принял решение. Ну и пусть знает. Никуда она от него не денется. За эти несколько дней он научился чувствовать Анну и был уверен, что ее эта новость не оттолкнет. И не потому, что она цинична и безнравственна, а потому, что вцепилась в него и хочет замуж. Такая за кого угодно пойдет, лишь бы выглядеть не хуже других, устроенной, благополучной, семейной и любимой. А если он в ней ошибся, что ж… Никто не знает, куда она делась, с кем и где живет. В один прекрасный день ушла из дома на работу и больше не пришла, позвонила и сказала, что с ней все в порядке, никто ее не ищет. Никто из ее знакомых Парыгина не видел. Жаль девку, что и говорить, но она ему чужая, а Лолиту и мальчика он обязан защитить в память о брате.

Он медленно подошел к Анне, взял за локоть, усадил на табуретку, встал рядом с ней. Осторожно погладил по волосам и, нагнувшись, легонько поцеловал в губы.

– Ты слишком хороша для того, чтобы я тебя обманывал. Да, ты права, Зотов – это я. Тебя это напугало?

– Нет, не очень. Я чего-то подобного и ожидала. Пользуясь твоими же словами, ты слишком хорош, чтобы оказаться обыкновенным инженером. Так и вышло. Ты убил этого Нурбагандова?

– Нет, Анечка, я его не убивал, в этом весь фокус и состоит. Ладно, я сейчас расскажу тебе все как есть, а ты уж сама делай выводы. Я действительно рядовой инженер на автозаводе, у меня огромный стаж работы и прекрасная репутация. Именно поэтому ко мне и обратился некий человек, которому ты должна звонить. Для выполнения заказных убийств далеко не всегда используются профессионалы. Ты этого не знала? Очень часто гораздо удобнее и дешевле нанять такого вот человека с незапятнанной репутацией, на которого никогда в жизни не падет и тени подозрения. Понимаешь?

Анна молча кивнула, не поднимая глаз. Парыгин забеспокоился. Неужели она опять впадает в депрессию? Впрочем, ничего удивительного, узнать такое о человеке, за которого замуж собралась… Надо срочно что-то предпринимать, надо выводить ее из ступора, зря, что ли, он все это время старался, из кожи вон лез, чтобы она оставалась довольной и веселой. В постель ее укладывал по три раза в день, подарки делал, комплименты говорил. Вроде она даже расцветать начала, прямо похорошела, и вот опять снова-здорово.

– Мне нужны были деньги для Лолы, и я согласился. Я знаю, Анечка, откуда в этом деле ноги растут. Вероятно, кредиторы брата отлично знали, что, кроме меня, помочь Лолите некому, и понимали, что я ради этих денег в лепешку расшибусь и на все пойду. Вот они и подсказали заказчику, что можно недорого и без риска использовать меня. В общем, я согласился. Мне назвали фамилию человека, и я начал готовиться. А спустя два дня мне сообщили, что в моих услугах не нуждаются. Отказались, одним словом. Я подумал, что отпала нужда ликвидировать этого Нурбагандова. Может, они помирились, или договорились, и еще что-нибудь в этом же роде. А недавно случайно узнал из газеты, что Нурбагандова все-таки убили. И понял, что они нашли другого исполнителя, более дешевого. А может быть, решили не экономить и нанять кого-нибудь опытного, настоящего заказника-профессионала. Вот и все. Так что я не убийца. Собирался – да, что греха таить, было дело. Но все-таки не убил. Бог спас, отвел от беды.

Анна подняла голову, посмотрела на него, и губы ее слегка дрогнули в робкой улыбке. У Парыгина отлегло от сердца. Все в порядке, она поверила в его ложь, она не будет его бояться. И не побежит в ментовку его сдавать.

– А план мой состоит вот в чем. Тот человек, которому ты будешь звонить, прекрасно знает, что я никого не убивал, поэтому очень удивится, когда ты ему скажешь, что потребовала у меня денег и я заплатил. За что же я платил, если ни в чем не виноват?

– А в самом деле, за что ты платил, если не убивал?

Парыгину понравился ее голос, он был живым и звучным, совсем не таким, каким она разговаривала с ним в тот первый вечер. Стало быть, она снова в порядке, он вовремя ухватил опасный момент и не дал ей погрузиться в апатию и тоску.

– Я платил за то, чтобы ты молчала о том, что знаешь. Если милиция узнает, что я соглашался выполнить заказ, ничего хорошего не будет, можешь мне поверить. Это называется приготовление к умышленному убийству, и за это тоже можно срок получить. Хоть и маленький по сравнению со сроком за реально совершенное убийство, но отбывать его все равно не хочется. Знаешь, Анюта, терять свободу не хочет никто. И мало кто думает о том, что маленький срок – это не страшно. Очень часто человек, спасаясь от маленького срока, делает от страха огромные глупости и совершает новые преступления, за которые срок уже полагается действительно большой. Вот и наш с тобой Зотов от страха заплатил. Потому что ты очень опасная особа, от тебя лучше откупиться, чем объяснять, что никого на самом деле не убивал.

– Почему я опасная? С чего ты взял?

Парыгин легко рассмеялся, снова нагнулся и поцеловал Анну. Поцелуй был не очень долгим, но очень многообещающим.

– Я еще не придумал. Но к тому моменту, когда тот человек вступит со мной в контакт и спросит про тебя, я обязательно придумаю что-нибудь душераздирающее и убедительное. И объясню ему, что лучше заплатить. Себе дороже выйдет с тобой в игры играть. И он поймет, что если уж я, ни в чем не виновный, решил платить, то ему, по самые уши замазанному, тоже придется это сделать. Он заплатит, мы отдадим деньги Лолите, а дальше будет все так, как я тебе обещал. Мы зарегистрируем брак и поедем на две недели в Шри-Ланку, в марте там двадцать пять градусов тепла. Ты увидишь океан.

– А дельфины там есть? – как-то очень по-детски спросила она, подняв на него огромные глаза.

На какой-то момент Парыгин дрогнул. Боже мой, она же совсем еще ребенок, а он втягивает ее в эти грязные мужские игры. Даже смешно: такая высоченная, мускулистая – и детские мечты о дельфинах. Волна нежности затопила его.

– Есть, – сказал он, расстегивая пуговицы на ее рубашке. – Там есть дельфины. И прекрасные тропические растения, которые одурманивающе пахнут по ночам. И вежливые официанты, которые разносят холодные напитки прямо на пляже. И мы будем там любить друг друга с утра до ночи.

Она снова улыбнулась, на этот раз открыто и призывно.

– Ты предлагаешь начать прямо сейчас?

– Я уже начал. Разве ты еще не поняла? – Он потянул ее за руку. – Пойдем. Пойдем, девочка моя, я покажу тебе, как буду любить тебя на берегу океана.

Давно уже Парыгин не был так противен сам себе, как в этот момент.

Она перестала замечать, как бежит время. Ей казалось, что боль заполнила все пространство внутри ее и убила все чувства, которые позволяют человеку ориентироваться и не потеряться в окружающем мире. Она не испытывала ни усталости, ни голода, ни привычного зимнего озноба, она не могла вспомнить, когда в последний раз пила кофе и ела ли сегодня, она подолгу тупо смотрела на циферблат часов, пытаясь сообразить, который час. Нечеловеческим усилием воли Настя заставляла себя работать, плохо понимая, что и зачем делает, и надеялась при этом только на выработавшиеся годами навыки, не позволяющие ей делать очевидные глупости.

Параллельно с восстановлением событий последних дней жизни Дмитрия Вавилова выяснялись и сведения об Аликади Нурбагандове. Доценко попытался выяснить в банке «Русская тройка», почему новый сотрудник проработал всего четыре дня и уволился, и не стоит ли за этой поспешностью какой-то криминал. Нет, заверили его в банке, никакого криминала за Нурбагандовым не было, его рекомендовал на работу человек, во всех отношениях надежный и достойный, но буквально дня через два после того, как Алик приступил к выполнению своих обязанностей, в Дагестане, откуда он родом, случилось огромное несчастье, террористы взорвали жилой многоквартирный дом, в котором как раз жили его родные. Алик пришел к исполнительному директору и написал заявление об уходе, сказав, что ему очень жаль оставлять такую интересную, престижную и высокооплачиваемую работу, но он обязан позаботиться о членах своей семьи, поэтому должен немедленно ехать в Дагестан и помогать им устраиваться, искать временный кров и строить новое жилье. Его аргументы показались всем уважительными и правдивыми, о взрыве в дагестанском городе на берегу Каспийского моря в те дни говорили все средства массовой информации, и Алику посочувствовали и пожелали счастливого пути. Вопрос, кто же рекомендовал его на работу в банк, остался временно открытым, поскольку рекомендация была сделана устно по телефону лично исполнительному директору, который в данный момент находится на Кипре в связи с проработкой вопроса об открытии там представительства «Тройки» и в течение ближайших двух месяцев в Москву не вернется. Разумеется, вежливый и обаятельный Доценко получил в «Тройке» номер телефона, по которому можно связаться с отсутствующим директором, более того, ему даже разрешили позвонить за счет банка, но разговор с банкиром его разочаровал.

– Да, что-то припоминаю, – живо откликнулся директор, – если я взял его на работу, значит, кто-то мне называл его имя, иначе и быть не может. Но я совершенно не помню, кто это был.

– Ну хотя бы приблизительно, – просительно сказал Доценко. – Хоть из какой сферы был человек, из какого ведомства.

– Нет, не помню. Я ежедневно общаюсь с таким количеством людей, в том числе и незнакомых, что не могу позволить себе держать в голове каждое имя, иначе я просто сойду с ума, – засмеялся директор.

Почему-то в этот момент Доценко, глядя через оконное стекло на грязную слякотную улицу, по которой идут люди в темных одинаковых пальто и куртках, мысленно представил себе этого довольного жизнью исполнительного директора сидящим в открытом кафе на залитой солнцем улице, обрамленной пальмами с ярко-зелеными толстыми сочными листьями. Мимо него идут туристы в белых шортах и ярких майках, проезжают сверкающие автомобили, которые можно не мыть каждый божий день, потому что на средиземноморском курорте сухие и чистые дороги. Михаил совершенно не представлял себе, какая стоит на Кипре погода в начале февраля, но картинка ему привиделась именно эта. Он не испытывал ни малейшей зависти к исполнительному директору «Русской тройки». Только, может быть, досаду, потому что оборвалась еще одна ниточка.

Проводя проверку личности Нурбагандова, Доценко посылал запрос в Дагестан, откуда был родом погибший и где, судя по всему, должна была находиться его семья. Ответ его удивил до крайности. Собственно говоря, и ответа-то никакого не было. Что в переводе на язык оперативно-розыскной деятельности означало: по Нурбагандову справок не даем. Сам по себе факт такого ответа удивительным, конечно, не был, любой оперативник сталкивался с подобной ситуацией сотни раз, но каждый знал: ему обязательно позвонят и спросят, почему и с какой целью он этим человеком интересуется. Капитан добросовестно прождал несколько дней, но ему никто не позвонил. И это уже было странным.

Пока он честно выжидал звонка от человека, по инициативе которого о Нурбагандове «справок не давали», пришли ответы и на запросы о веселой троице хулиганов, побивших немножко посуды и официантов в ресторане. Один из них уже год как плотно сидел за наркотики, второй принадлежал к какой-то второсортной преступной группировке и был застрелен во время крутой разборки. А насчет третьего пришел ответ: не значится. И в тот же день Михаилу позвонили.

– Я хотел бы встретиться с вами по поводу Гаджиева, – произнес приятный мужской голос. – Если, конечно, вам это интересно.

– Конечно, интересно, – немедленно откликнулся Доценко.

Ну, здесь-то, по крайней мере, ситуация привычная. Гаджиев Мурад Магомедович был тем самым «хулиганом», который первым кинулся извиняться перед администрацией ресторана и предлагать деньги в возмещение причиненного ущерба. И вообще, если судить по материалам архивного уголовного дела, из всех троих он производил самое приличное впечатление. Судя по всему, Гаджиев в тот раз работал, выполнял чье-то задание, но не справился с ситуацией, в результате чего все трое оказались в милиции, и ему пришлось брать инициативу на себя и делать все для того, чтобы дело прекратили. Что ж, ему это удалось.

Доценко встретился с человеком, который ему позвонил, и вернулся на Петровку, чтобы поделиться с Каменской.

– Гаджиев был агентом этого парня, – рассказывал он. – Парень, кстати сказать, нормальный, без выкрутасов. Его фамилия Чупров. Однажды Чупрову сообщили, что пришел запрос на человека, у которого есть подходы к какому-то конкретному ресторану. А поскольку у Чупрова был Гаджиев, завсегдатай этого самого ресторана, Чупров, парень, как я уже сказал, нормальный и добросовестный, отзвонил по указанному номеру телефона. Вот таким образом он и познакомился с Дмитрием Вавиловым. Вавилов в то время разрабатывал группу, связанную с наркотиками, и ему для проведения комбинации нужен был человек из этого ресторана. Человека он получил, но, естественно, настоящего имени его не знал. Чупров своих людей берег, как и полагается. Но то ли сам Вавилов был неопытным, то ли сбой какой-то случился, только комбинация оказалась выстроена крайне неудачно. Возникла драка, и парочка разрабатываемых вместе с агентом Чупрова оказалась в милиции. А там им всем пришлось предъявлять документы. Гаджиев после этой истории устроил Чупрову форменную истерику, кричал, что не нанимался работать со всякими идиотами, он шкурой своей рискует, и так далее. Чупров еле-еле его успокоил и дал честное слово, что постарается не дергать его в течение хотя бы нескольких месяцев, чтобы история в ресторане забылась. А в мае прошлого года Гаджиев исчез и с этого же времени находится в розыске.

– Понятно, – протянула Настя. – Вот почему Вавилову нужно было залезть в архивное дело. Ему нужна была настоящая фамилия того человека, которого ему дал тогда Чупров.

– Зачем ему эта фамилия? Вы думаете, он хотел снова тряхнуть стариной и провести какую-нибудь комбинацию?

– Нет, Миша, ничего такого он не хотел. Смотрите: на работу в банк приходит Аликади Нурбагандов, и начальник службы безопасности начинает маяться неизвестно какими тревожными мыслями. Причем мается он так, что это замечают буквально все окружающие. Спустя четыре дня Нурбагандов по вполне уважительной и правдоподобной причине увольняется из банка якобы для того, чтобы ехать на родину, в Дагестан. Однако никуда не уезжает, остается в Москве и спустя очень короткое время погибает. После его гибели Вавилов вдруг ни с того ни с сего начинает предпринимать попытки к тому, чтобы узнать фамилию чужого агента, которого ему когда-то «одолжили» для проведения одной комбинации. Что это еще за фокусы? Мало того, что он этого чужого агента в свое время чуть не спалил своими неумелыми действиями, так он еще и фамилию хочет выяснить. Зачем, а?

Михаил ждал, когда она продолжит, но Настя замолчала и уставилась в стену над головой Доценко ничего не видящими глазами. Лицо ее было осунувшимся, щеки запали, и под скулами обозначились синеватые тени. Карандаш, который она все время вертела в пальцах, замер, и Мише показалось, что она вдруг окаменела, ослепла и оглохла.

– Анастасия Павловна, – осторожно позвал он.

Настя вздрогнула, выронила карандаш, и он с легким стуком упал на деревянную поверхность стола.

– А?.. Да… простите, Мишенька. На чем я остановилась?

– На том, что Вавилов зачем-то пытался разыскать чужого агента.

– Да, верно. Короче, все ясно. Он узнал в новом сотруднике банка человека, которого ему когда-то дали для проведения комбинации, и пытался понять, как же это может быть. Сначала он просто видел, что лицо знакомое, и пытался вспомнить, где и когда с ним встречался. Потом, может быть, уже после известия о гибели Нурбагандова, сообразил, что это человек Чупрова, и заподозрил неладное. Но чтобы никого не обижать понапрасну, решил сначала выяснить фамилию того, кто ему помогал в девяносто пятом, ведь похожих людей очень много, вы это знаете, Миша. А вдруг обознался? Тем более это было очень даже вероятно, ведь Вавилов с человеком Чупрова встречался всего один раз, когда инструктировал его и давал задание, то есть лицо помнит не в деталях. А новый сотрудник банка и агент Чупрова являются лицами кавказской национальности, иными словами, могут бросаться в глаза типичными этническими признаками внешности, и за этими признаками уже не видны детали, отличающие одного человека от другого. Черные волосы, густые брови, крупный нос, изогнутая верхняя губа – на Кавказе так выглядит каждый десятый, а нашему славянскому глазу кажется, что это один и тот же человек. Одним словом, Вавилов прекрасно все это понимает, боится обознаться, не хочет понапрасну людей обижать и поэтому просит своего приятеля Филипыча посмотреть в архивном деле фамилии задержанных. Филипыч сходил в архив и доложил Вавилову фамилии. И имени Нурбагандова там не было. Какой Вавилов должен был сделать из этого вывод?

– Что он обознался, – ответил Доценко.

– Миша, вы рассуждаете, как неработающий пенсионер, – укоризненно сказала Настя. – Поставьте себя на место начальника службы безопасности крупного банка.

– Тогда я бы заподозрил, что Гаджиев под другим именем пытается втереться в банковскую структуру.

– И как бы вам это понравилось?

– Совсем не понравилось бы, – признался Михаил. – Я бы сначала подумал, что Гаджиев совершил преступление, скрывается от правосудия и купил себе за бешеные деньги новые документы. И мне как начальнику службы безопасности это понравиться никак не может, потому что банк солидный и приличный и уголовникам в нем не место.

– Хорошо, – согласилась Настя. – А потом что пришло бы вам в голову?

– Что, если Гаджиев никакого преступления не совершал и в бегах не находится, то почему у него фамилия другая? Потому что он продолжает работать на правоохранительные органы, может быть, теперь уже на налоговую полицию или на ФСБ, и его заслали в наш банк намеренно. Безопасности банка как таковой это, конечно, не угрожает, если иметь в виду легальную сторону вопроса. А насчет нелегальной пусть у дирекции голова болит. Я обязан проверить личность сотрудника и доложить руководству, а там уж без меня пусть решают, что с ним делать. Кстати, Анастасия Павловна, Нурбагандова принимали на работу, когда Вавилов был болен. И принимали без усиленной проверки, просто посмотрели документы, которые он представил, провели профессиональное тестирование, убедились в том, что бухгалтерский учет он знает прекрасно, компьютерными системами владеет, и назначили на должность.

– Таким образом, перед Вавиловым стояли три варианта: либо Гаджиев-Нурбагандов – скрывающийся от милиции преступник, либо он – засланный казачок, либо Вавилов банально обознался и Нурбагандов – это именно Нурбагандов, а никакой не Гаджиев. Вероятно, Вавилов предпринимает какие-то усилия, чтобы это прояснить и хоть что-нибудь проверить. Он скорее всего просил своего дружка Филипыча сделать запрос на Гаджиева, точно так же, как это сделали вы, Миша. Надо спросить у Чупрова, не было ли такого, ведь если Филиппов делал запрос, Чупрову должны были немедленно сообщить об этом.

– А потом Вавилова убивают, – добавил Доценко. – Вероятно, кому-то очень не понравились его попытки прояснить ситуацию. Анастасия Павловна, мы, кажется, опять куда-то влезли.

– Да, влезли, – подтвердила Настя каким-то бесцветным голосом.

Она очень хорошо понимала, куда именно они влезли. Именно об этом предупреждал ее покойный Денисов. Но сейчас ей все казалось ненужным и неинтересным, потому что боль, поселившаяся в ее душе, вытесняла все остальные мысли.

– Идите, Мишенька, – негромко сказала она, – у вас много других дел, занимайтесь ими. А я пока подумаю.

– Анастасия Павловна…

– Идите, Миша, – повторила она уже тверже. – Не обижайтесь на меня. Мне нужно побыть одной.

Она видела, что Доценко действительно обижен. Что ж, на его месте она тоже обижалась бы и недоумевала, потому что теперь должна была начаться самая работа, а она проявляет к этой работе полное безразличие.

– Мы с вами должны раскрыть семь убийств, и то, что вам удалось установить, говорит только о том, что, по крайней мере, Нурбагандова совершенно точно убил не маньяк. Вот об этом мы с вами и должны помнить. А кто убил Вавилова – не наша забота, этим занимается РУОП, – добавила она, чувствуя непреодолимое отвращение к себе самой.

– Хорошо, – ровным голосом ответил Михаил и вышел из кабинета.

«Обиделся, – как-то отстраненно подумала Настя. – И правильно сделал. Я выполняю последнюю просьбу Денисова… Можно подумать, Денисов для меня самый главный человек на свете. Чего я так упираюсь? Надо бы рассказать Мише все, что знаю про эту государственную программу. Ведь очевидно же, что Нурбагандов действовал в рамках этой программы, поэтому и получил новые документы и новую биографию. Совершенно случайно он попал в ту структуру, где его узнали. Невероятное попадание, но это случается. Поэтому он был обречен. Его аккуратно, под благовидным предлогом, убрали из «Тройки» и почти сразу же убили, чтобы не мелькал перед глазами. А потом убрали Вавилова, который его узнал и начал проверять. Эдуард Петрович был прав, между двумя убийствами есть связь. А те, кто убирал Нурбагандова-Гаджиева, далеко не дураки, они убили его таким способом, при котором вероятность того, что что-то выплывет наружу, была минимальной. Когда речь идет о жертве маньяка, никому не придет в голову глубоко копаться в прошлом убитого, потому что это прошлое никакого значения не имеет. Жертвы маньяков всегда случайны, они не связаны с преступником личными отношениями… Папа. Господи, как больно! Папа. Ну почему? Почему? Почему это должно было случиться именно со мной? Я не могу думать ни о чем, кроме этого. И не могу никому об этом рассказать. Даже Лешке, которому обычно можно рассказывать все».

Она представила себе, как вернется вечером в пустую квартиру и останется один на один со своей болью. Сколько дней она уже живет так? Один, два, неделю? Ей кажется, что другая жизнь, та, прошлая, была когда-то очень давно, и в той прошлой жизни у нее было все, что нужно, чтобы быть счастливой, а она все чем-то была недовольна, находила какие-то глупые поводы для переживаний и расстройств. Разве она могла представить себе, что может быть ТАКАЯ боль и ТАКАЯ жизнь? Если бы могла, то, наверное, чувствовала бы себя абсолютно счастливой и благодарила судьбу за каждый день, прожитый без этой чудовищной боли, которая пронзает все тело и от которой темнеет в глазах.

Вот теперь надо как-то собираться с силами и куда-то идти… Куда идти? Ах да, домой, конечно, уже половина девятого. Сколько же она так просидела, уставясь неподвижными глазами в трещину на штукатурке? Час, два, три? Кажется, недавно здесь был Миша, она разговаривала с ним… Потом она ходила к Мельнику и отчитывалась о работе, проделанной за день. Что она ему говорила? Даже припомнить не может. Хорошо, что, кроме дела о семи задушенных, у нее есть и другие дела, которыми надо заниматься, по ним и отчитывалась. А про душителя Мельник пока не спрашивает, потому что Лазареву объявили в розыск, и, пока ее не найдут, Барин ничего спрашивать не будет.

Настя с трудом заставила себя подняться из-за стола и убрать в сейф бумаги. Она уже застегнула куртку и потянулась к выключателю, чтобы погасить свет, но внезапно вернулась к столу, сняла телефонную трубку, набрала номер.

– Иван Алексеевич, пригласите меня сегодня поужинать с вами, – сказала она, не испытывая ни смущения, ни неловкости, хотя в другое время даже под страхом смерти не смогла бы напроситься в гости к генералу Заточному.

– Приезжайте, – коротко ответил генерал. – Адрес помните, или вас у метро встретить?

– Помню, сама дойду.

Она положила трубку, погасила свет, заперла дверь и медленно пошла по длинному коридору здания на Петровке, 38, плохо понимая, зачем только что звонила генералу и чего ждет от встречи с ним.

Генерал открыл ей дверь в спортивном костюме. Он был сухощавым и подтянутым и всегда выглядел намного моложе, чем был на самом деле. Возраст выдавали только поредевшие волосы и морщины, зато желтые тигриные глаза умели превращаться в расплавленное золото, когда Ивану Алексеевичу хотелось быть обаятельным и расположить собеседника к себе. Генерал помог Насте раздеться и указал жестом на кухню.

– Прошу извинить, заранее не готовился к вашему визиту, поэтому ужин совсем скромный.

– Ничего, я не голодна. Мне бы только сесть где-нибудь в уголке, – пробормотала Настя.

Заточный уселся напротив гостьи за стол и внимательно посмотрел на нее.

– Вы плохо выглядите, – заметил он. – Не болеете?

– Нет.

– Вам надо снова начать гулять со мной по выходным. Вы совсем разленились, Анастасия, это не дело.

– Иван Алексеевич, ну почему все так заботятся о моем физическом здоровье! Мама мне каждый день на мозги капает, чтобы я правильно питалась, вы требуете, чтобы я гуляла и дышала воздухом.

Она не сумела сдержаться, и слова прозвучали раздраженно и нервно, но генерал, судя по всему, не обиделся.

– А что вы видите в этом неправильного? – насмешливо спросил он.

– Да нет, все правильно, только почему-то никто не проявляет заботы о том, чтобы у человека на душе было спокойно, все больше о желудке беспокоятся. Не обращайте внимания, Иван Алексеевич, это я просто так ворчу, от плохого настроения. А где Максим?

– Уехал с друзьями в дом отдыха, на лыжах кататься.

– А учеба? – удивилась она.

– Какая учеба, Настенька? Он уже студент, у них каникулы до десятого февраля.

– Ох, простите, – она виновато улыбнулась, – я забыла, все никак не привыкну к тому, что он уже не школьник.

Заточный поставил на стол хлеб, бутылку с кетчупом, тарелку с квашеной капустой.

– Сейчас картофель сварится, потерпите еще чуть-чуть. Кстати, почему вы не идете домой? Где ваш муж?

– В Америке. В прекрасной далекой Америке, вожделенной для девяноста процентов наших соотечественников.

– Что за сарказм? – удивился генерал. – Вы что-то имеете против Америки?

– Ничего. Ровным счетом ничего. Но и «за» тоже ничего нет. Поэтому я просто не понимаю, что там хорошего и почему все так туда стремятся. Меня, например, туда калачом не заманишь. Тоска зеленая. И все чужие вокруг.

– Анастасия, я вас не узнаю сегодня. Вы сами на себя не похожи. Что с вами? Я, в общем-то, догадываюсь, что вы пришли ко мне не потому, что голодны, а дома у вас нет еды. Вас что-то гнетет, вы хотите что-то обсудить со мной, так что же вас удерживает? Говорите. Вы ведь для этого пришли, а не для того, чтобы съесть в моем скучном обществе отварную картошку с квашеной капустой, правда?

– Правда. Я действительно хочу поговорить с вами, но у меня язык не поворачивается.

– А вы не бойтесь. Тем более и картошка уже сварилась, сейчас начнем есть, и дело легче пойдет.

Он ловко слил воду в раковину, подсушил картофель и выложил его на большое плоское блюдо.

– Накладывайте себе сами, капустку берите, это мы с Максимом заквашивали, она в этот раз замечательно получилась. Может, вы выпить хотите?

– Нет, спасибо.

Настя положила себе на тарелку две дымящиеся картофелины и начала машинально разминать их вилкой, уставившись на едва заметное пятнышко на зеленовато-голубой клеенке, которой был покрыт кухонный стол. Есть ей не хотелось, но приличия требовали, чтобы она хотя бы сделала вид, что ужинает вместе с хозяином.

– Иван Алексеевич, помнится мне, вы как-то говорили, что если я надумаю сменить место работы, то могу рассчитывать на вашу службу, – наконец начала она, собравшись с духом.

– Говорил. Могу и сейчас повторить. А что, у нас с вами есть повод вернуться к этому разговору?

– Есть. Возьмите меня к себе. Пожалуйста, – добавила она вдруг жалобно и тихо заплакала.

Заточный молча встал и вышел из кухни. Настя поняла, что он не терпит женских слез, и постаралась успокоиться, кляня себя в душе за слабость и несдержанность. Но попытки перестать плакать привели лишь к тому, что слезы потекли еще сильнее, а горло свело судорогой. Она подошла к раковине, включила холодную воду и выпила залпом целый стакан, потом плеснула из пригоршни себе в лицо. Постепенно горло разжалось, слезы перестали катиться по лицу. Она вытерлась кухонным полотенцем, снова села за стол и закурила. И почти сразу же появился Заточный. Вероятно, уловив запах дыма, он понял, что гостья уже не рыдает.

– Вы успокоились? – сухо спросил он. – Мы можем продолжать разговор?

– Извините, Иван Алексеевич, я постараюсь держать себя в руках.

– Буду очень признателен. Так что у вас произошло? Гордеев ушел, пришел новый начальник, и вы с ним успели поссориться?

– Мы не ссорились… Хотя можно и так сказать. Во всяком случае, увольнением он мне уже пригрозил. Но в одном вы правы, я действительно не могу и не хочу с ним работать. И я очень хорошо помню, как вы сказали мне: если вы, Анастасия, надумаете менять место работы, дайте мне слово, что о моей службе вы подумаете в первую очередь. Я тогда дала вам слово и вот хочу его сдержать.

– Значит, дело только в этом? – усмехнулся генерал. – Вы вовсе не хотите у меня работать, вы просто пытаетесь быть честной и сдержать данное когда-то слово? Похвально. Я ценю вашу обязательность. Только почему все это надо было сопровождать слезами?

– Простите. Наверное, я устала, да и грипп перенесла на ногах, нервы не выдерживают напряжения. Кажется, я напрасно пришла к вам. Извините за беспокойство.

Она сделала попытку встать, но Заточный быстрым движением усадил ее обратно.

– Не играйте со мной в игры пятнадцатилетних подростков, Анастасия. Ах, мне так плохо, я пришла, ты меня не понял, я хочу побыть одна, мне лучше уйти, не удерживай меня, я хочу умереть. Это только в юности выглядит многозначительно и очень якобы по-взрослому, все подростки проходят через синдром Чайльд Гарольда, а в вашем возрасте это уже больше смахивает на бабскую истеричность. И поскольку я знаю вас достаточно хорошо, чтобы поверить в то, что вы можете превратиться в истеричку, мне приходится делать вывод о том, что вы пытаетесь что-то скрыть от меня. Я вовсе не претендую на то, чтобы стать поверенным ваших сердечных тайн, они мне не нужны и неинтересны. Но если вы пришли ко мне, стало быть, вы хотели о чем-то поговорить, а теперь вдруг передумали. Согласитесь, я не был бы старым сыщиком, если бы пропустил такую более чем странную ситуацию мимо себя. Мы с вами, если вы не забыли, уже проходили через тяжелую эпопею взаимного недоверия и подозрительности, но зато потом, когда все осталось позади, у нас с вами больше нет поводов не доверять друг другу. Так что вас удерживает от разговора?

Настя подавленно молчала. Она полностью признавала правоту генерала, но в то же время никак не ожидала, что он станет разговаривать с ней в таком тоне. Они были знакомы почти два года, и ни разу за все это время Иван Алексеевич не был с ней так сух, холоден и резок. Чем она провинилась перед ним? Неужели только тем, что расплакалась? Дура, зачем она пришла к нему! Надеялась на доверительный душевный разговор, на моральную поддержку, а что вышло? Только хуже. Ну почему она такая нескладная, ну почему у нее все идет наперекосяк!

– Не надо смотреть на меня глазами больной собаки, не надейтесь вызвать у меня жалость, – продолжал Заточный. – И прошу не обижаться на меня за резкость, я – мужчина, и могу быть вам только другом. Не пытайтесь сделать из меня подружку. Я не гожусь на роль наперсницы и не стану выпытывать у вас причину ваших страданий, чтобы потом вместе с вами ее долго и нудно жевать, поливая соплями и слезами. Или вы честно рассказываете мне, что довело вас до состояния, близкого к нервному срыву, или вы уходите, а я остаюсь с убеждением, что вы мне не доверяете, стало быть, на нашей дружбе можно ставить крест. Выбирайте.

Ей показалось, что она участвует в какой-то чудовищной пьесе, сюжет которой не имеет ничего общего с ее, Насти Каменской, настоящей жизнью. Почему она сидит в этой чужой квартире, в квартире совершенно чужого ей человека, крупного руководителя из министерства? Зачем она пришла сюда? Чего хотела, чего ждала? На что надеялась? На то, что генерал Заточный начнет вытирать ей слезы, утешать и успокаивать? Он только что ясно дал ей понять, что этого не будет. Но ведь она на это и не рассчитывала. Она очень надеялась на то, что разговор с отчимом позволит ей обрести трезвый взгляд на ситуацию, и так и получилось, по крайней мере полтора часа, проведенных в пути от дома родителей до своей квартиры, она была почти спокойной, и принятое решение уйти из отдела уже не казалось ей ужасным, трусливым и постыдным. Но потом случилось то, что случилось, и все сказанное Леонидом Петровичем мгновенно потеряло всю ценность, вескость и убедительность. Грош цена советам и суждениям, если они исходят от человека, замешанного… У нее не хватило душевных сил даже мысленно закончить фразу. И без того все понятно. Она шла к Заточному, чтобы снова посоветоваться: уходить или не уходить. А он встретил ее в штыки, словно ушат ледяной воды на нее вылил. Почему? Что она такого сделала?

Внезапно ее охватила яростная решимость. Ну и пусть, пусть она сейчас поссорится с генералом. Да, она дорожила этой дружбой, более того, был момент, месяца за два до свадьбы с Лешкой, когда она почти влюбилась в Ивана Алексеевича, да, этот человек ей небезразличен, он много раз помогал ей, но сейчас ей так больно и плохо, что все остальное по сравнению с этой болью кажется мелким и несерьезным. И даже разрушить дружбу с Заточным ей сейчас не страшно. Что он ей сказал? Что у нее есть только два пути, и предложил ей выбирать? Ладно, пусть так.

– А если я предложу вам самому выбрать? – сказала она, вскидывая голову. – Не хочу навязывать вам свое решение. Вы сами что предпочитаете, чтобы я рассказывала или чтобы ушла? Выбор за вами, товарищ генерал.

Заточный рассмеялся, и его желтые тигриные глаза вмиг осветили все вокруг, растопив лед и согрев Настю своим теплом, как два маленьких солнышка.

– Ну наконец-то! Наконец-то я вижу ту Анастасию, которую я знаю и люблю. А я уж было решил, что больше никогда вас не увижу, что вы переродились и стали скучной, плаксивой неуверенной в себе девицей. Но нет, вы снова вместо жалкой улыбки показываете хищный оскал. Это радует. Итак, я жду ваш рассказ.

Настя тоже улыбнулась в ответ, ей стало на мгновение легко и радостно, даже оглушающая боль, казалось, притупилась.

– Да нечего особенно рассказывать, Иван Алексеевич. Я хочу уйти из отдела, мне действительно не сработаться с новым начальником. Но меня грызет чувство стыда. Надеюсь, вам не надо объяснять, в связи с чем. Вот, собственно, и все.

– Ну, вы меня удивляете, Анастасия, – развел руками Заточный. – Я ничуть не склонен преувеличивать степень собственного влияния на вас. Проще говоря, я отдаю себе отчет, что я – далеко не главный и не первый советчик и друг в вашей жизни. С мужем понятно, вы сами сказали, что он в отъезде, но у вас же есть муж матери. Вы всегда так отзывались о нем! Почему же вы не пришли со своими сомнениями к нему? Тоже стыдитесь?

– Да, – соврала она и почувствовала, что краснеет. – То есть нет. Тут другое. Я говорила с ним.

– Да? И что он вам посоветовал?

– Сказал, что я вполне могу уходить, ничего постыдного в этом нет. Даже прикидывал, куда бы мне перейти.

– И что вас не устроило в его советах? Почему вы пришли ко мне?

– Боюсь, что Леня не вполне объективен. Как любой отец. Он хочет, чтобы мне было лучше.

– Понятно. Сколько времени вы работаете с новым начальником?

– Месяц. Второй пошел.

– И уже готовы поднять лапки кверху? Не похоже на вас.

– Сама знаю. Потому и стыдно.

– Хорошо, хорошо, не буду, раз сами все понимаете. Я бы хотел, чтобы вы работали у меня, это само собой. Но у меня сейчас нет ни одной вакансии.

– Значит, не судьба, – вздохнула она.

Радостное ощущение, вспыхнувшее в ней вместе с солнечной улыбкой генерала, потухло, и боль снова заполнила все ее существо.

– Буду уходить к кому-нибудь другому. А хотелось к вам. Жаль.

– Не торопитесь, – остановил ее Заточный. – Вы же не ребенок, Анастасия, неужели вы не потерпите два-три месяца? Где-то в апреле – мае у меня появится вакансия, один сотрудник уйдет на пенсию, и я вас с удовольствием возьму. Ну как?

– Нет, – она отрицательно покачала головой, – мне столько не вытерпеть. Я с ума сойду. Для меня каждое утро – это пытка, потому что нужно заставить себя идти на работу, к Мельнику. Я измучилась, Иван Алексеевич, я больше не могу. Сейчас я готова уйти куда угодно, хоть в посудомойки, только чтобы никогда не встречаться с Мельником.

– Если вам хоть сколько-нибудь интересно мое мнение, – жестко произнес генерал, – то имейте в виду: я вас не одобряю. Вы занимаетесь серьезной тяжелой работой, для которой нужно иметь крутой характер. Если вы сейчас проявите слабость и быстро сдадитесь, ваши акции сильно упадут в моих глазах. И я еще очень подумаю, брать ли вас к себе. И могу вас заверить, точно так же будут думать и другие начальники, к которым вы станете проситься на работу. Если они, конечно, хорошие и толковые руководители. А если они так не подумают, это будет означать, что они плохие начальники и работу своего подразделения организуют плохо, набирают лишь бы кого, только бы дырки заткнуть. Вы сами-то захотите у такого работать?

– Иван Алексеевич, я умом признаю вашу правоту, но ничего не могу с собой поделать. Классический случай, когда ум с сердцем не в ладу.

– Плохо. Вы – оперативный работник, вы не имеете права на эмоциональный раздрызг. Я уж не говорю о том, что вы не имеете права ни на слабость, ни на трусость. И не смейте мне говорить о том, что вы женщина. Вас никто на аркане в уголовный розыск не тянул, вы пришли сами и должны были понимать, во что ввязываетесь. Короче, Анастасия, если вам нужен мой совет по поводу «уходить – не уходить», то я считаю, что вы должны остаться. Если же совет вам не нужен и ваше решение твердо, то единственное, что я могу вам предложить, это подождать, пока у меня освободится вакансия. Это около трех месяцев. И если позволите, совет я вам все-таки дам: потерпите, убедитесь в том, что ваше решение правильно, и не уходите никуда, кроме моей службы, дождитесь, пока у меня появится место для вас.

– Спасибо, – пробормотала Настя и потянулась за стоящей на полу сумкой.

Все ясно, все сказано. Пора уходить. Ноги и руки плохо слушались ее, как и все последние дни, она с трудом двигалась, плохо видела пол у себя под ногами и все время боялась споткнуться. Генерал не стал больше удерживать ее, вышел следом за ней в прихожую и подал куртку. Но прежде чем открыть дверь, остановился.

– Вы прислушаетесь к моему совету? Подождете, пока я смогу взять вас к себе?

Она молча пожала плечами. Как она могла что-нибудь обещать ему, когда не знала, что принесет ей завтрашний день?

– Меня такой ответ не устраивает, – настойчиво сказал Заточный. – Я хочу услышать более вразумительный ответ. Три месяца, Анастасия, только три месяца, но зато вы будете работать у начальника, с которым у вас не будет проблем. Если вы поторопитесь, вы рискуете попасть к такому же Мельнику, от которого столь поспешно сбегаете.

– Я не хочу вас обманывать, Иван Алексеевич, я ничего не могу вам обещать. Я просто не знаю.

– Чего вы не знаете?

– Ничего. Ничего я не знаю! Ничего!

Она пулей выскочила из квартиры генерала, с трудом сдерживая вновь подступившие слезы. Заточный жил на одиннадцатом этаже, но Настя не стала ждать лифта, а побрела вниз по темной лестнице, держась за перила, всхлипывая и свободной рукой отирая слезы с лица. Ей было очень больно и очень плохо.