Глава 18
— Где вы были? — строго спросил Дубовиков.
— В общем, не так уж и далеко, — вздохнула Светлова.
— Хороша — ничего не скажешь! Уехала, и телефон отключен. Ни ответа, ни привета. Я тут, можно сказать, рискую жизнью, добывая для вас информацию. А вы…
— А я в мирной тишине размышляла о сокровенном…
— Правда в мирной? — с подозрением в голосе уточнил капитан.
— Правда.
— А телефон зачем отключила?
— Ну, о сокровенном ведь размышляла — так чтоб не мешали. И чтобы не вводить в соблазн сестер.
— Кого?
— Ну, об этом потом, — снова вздохнула Светлова. — В двух словах и не расскажешь… А у вас-то что стряслось?
— Стряслось! — мрачно буркнул капитан. — Могли вообще меня больше живым не увидеть.
«Обоюдно!» — подумала Аня. Но не стала отвлекать своими рассказами капитана, явно готовившегося выложить что-то сенсационное.
По ее наблюдениям, если мужчина героически рисковал жизнью, то ему непременно надо было об этом рассказать, а если это вдруг случалось с женщиной, то она отчего-то могла и промолчать.
— В общем… Не знаю, чем это сможет вам помочь, — намеренно безразличным тоном начал капитан. — Задержали мы тут одного хмыря. Угонял машины! На запчасти. Среди хлама в его сарае нашли номера той «девятки», что угнали из Катова.
— «Девятка» — с улицы Маяковского, дом четырнадцать?!
— Угу…
— А где этого хмыря задержали?
— Вот это, думаю, вам действительно будет интересно…
— Так где? Не томите, капитан.
— Под Тверью.
— Ого!
— Однако он клянется, что в Катове этом вашем никогда не был.
— А машину он откуда угнал?
— Он клянется, что не угонял.
— Здорово! И что ж тогда?
— А просто: увидел новенькую «девятку» сел и поехал.
— В самом деле, просто.
— Да уж… Другим почему-то так не везет.
— А где он ее «увидел и сел»?
— Говорит, что недалеко от Ленинградки. И твердит, что никакого резона ему нет угон этот на себя брать. Ведь он, мол, не угонял, а только подобрал.
Клянется!
— Да знаем мы цену этим клятвам!
— Ну, тут тоже не все так просто — от других-то угонов он не отказывается. Казалось бы, какая разница: одним больше, одним меньше?
— Вот как?
— В самом деле, зачем человеку брать на себя лишнее? Ведь есть разница: намеренно, обдуманно угнать от дома чужую машину или подобрать брошенную…
— А труп?
— Какой труп?! Никакого трупа хмырь, разумеется, и в глаза не видел.
Клянется, что ничего о Селиверстове не знает и не слышал.
— Ну, это понятно, что он так артачится, — заметила Светлова. — Естественно, что он отказывается от этого трупа. Кому хочется с «мокрым» делом связываться?
— Светлова, а вы, что же, думаете, что труп Селиверстова в той «девятке» был?
— Ага… А как он еще мог из Катова в тверской лес попасть?
* * *
Вот именно, как?
Светлова принялась старательно изучать карту. Да, действительно, если выезжать из Катова на Ленинградку, где хмырь подобрал машину, по нормальным дорогам — получается далеко и долго… Много занимает времени.
Нет, карта не поможет… Светлова вздохнула и села в машину.
Кружила Анна до посинения вокруг этого Катова…
Нашла в итоге такие дорожки, про которые знали, наверное, только местные. С риском угробить собственную машину нашла.
«У Погребижской-то „Гелендваген“, внедорожник, — думала Анна расстроенно, тревожно прислушиваясь, как грохочет что-то в недрах ее автомобиля. — На внедорожнике-то тут запросто проедешь».
На «Гелендвагене» разъезжает, кстати сказать, Лидия Евгеньевна, в то время как сама Погребижская, как раб на галерах, сидит дома и работает.
Секретарь хорошо водит машину — это Светлова видела.
Может, вполне может быть, что эти буераки и вот такие закоулки и проулки, на которых Светлова сейчас гробит свою машину, Лидии Евгеньевне хорошо известны.
Что, если все было так?..
Допустим, кое-кто знал, что через три дома у соседей без присмотра стоит «девятка».
Любопытно ведь, правда, каким манером машину из Катова угнали?
«Девятку» оставили буквально на пятнадцать минут… Каждый вечер сын хозяйки дома номер четырнадцать по улице Маяковского после работы приезжал за ребенком, который весь день находился у бабушки. Во двор хозяин «девятки» не заезжал, оставлял машину на дороге иногда и закрывать забывал — и заходил ненадолго в дом к матери.
Именно соседям должно было быть отлично известно это обстоятельство.
Минут пятнадцать всего и стояла эта «девятка» без присмотра в тот вечер. Но для смышленого человека хватило… На улице уже ведь темновато…
А кроме главного въезда на роскошный сосновый участок Погребижской — где ворота и гараж — есть еще с другой, задней стороны калитка… Калитка как раз выходит на эту улицу Маяковского.
Если все делать уверенно и быстро… И знать заранее обстоятельства, в которых будешь действовать… Например, подойти в темноте к этой оставленной ненадолго «девятке»… Сдать назад… Остановиться через три дома у этой калитки… Мешок с трупом, скажем, уже приготовлен — его к калитке подтащили заранее. Причем эта часть участка ведущему наблюдения орнитологу Алексею Комарову не видна.
Погрузили — и быстро отвезли! В сторонку от дома… Подальше, но не слишком далеко — так чтобы отсутствие Лидии Евгеньевны в доме осталось незамеченным. Вернуться же она могла на попутке… или даже пешком.
Итак… Погрузила труп и отъехала. Если тем маршрутом по закоулкам и кочкам, по бездорожью, где плутала Аня — не так уж и далеко получается от дачи Погребижской, — до того места, где, по словам хмыря, он обнаружил брошенную «девятку». В общем, могла… Могла достопочтенная Лидия Евгеньевна уложиться минут в сорок.
Вот откуда и эта иллюзия, что никто никуда не отлучался. Конечно, если везти труп под Тверь — пять часов туда и обратно — не успеешь…
А сорок минут могла Лидия Евгеньевна выкроить.
И дальше — везение… Появляется около «девятки» хмырь! А почему, собственно, везение? Тут и расчет: Лидия эта нисколько не сомневалась, что новенькую машину тут же подберут. Может, специально такую и выбрала.
Везение, что Максим оказался так далеко. Тут преступнице и, правда, повезло — пойди догадайся, как так вышло…
А хмырь, очевидно, ездил, как обычно, промышлять в Москву. Увидел новенькую «девятку» — сел и поехал. А труп в багажнике обнаружил уже дома.
Испугался. Отвез его в лес. Сам он живет под Тверью. Понятно, что и лес тверской. Таково был последнее путешествие Максима Селиверстова.
Так Максим там, под елкой, и оказался.
Вот Анна с капитаном и нашли объяснение тому, как при стопроцентном алиби — никуда не отлучались! — в доме Погребижской избавились от трупа.
* * *
Со страшным ревом — все-таки где-то она повредила глушитель — Светлова наконец добралась до дома.
И что теперь?
Еще недавно, до посещения монастыря, Светлова сочла бы это завершением расследования.
Доказать, что Лидия Евгеньевна шантажирует писательницу и потому с испуга, боясь разоблачения, убила журналиста, теперь вполне возможно.
Конечно, хмырь отпирается… Но таким людям, как друзья капитана Дубовикова, не впервой заставлять людей сознаваться.
Они запротоколируют признание хмыря в том, что он обнаружил «девятку» с трупом в багажнике. А Светлова добавит к этому — вероятный маршрут, по которому эта «девятка» ехала от дачи Погребижской. Маршрут, вычисленный путем проб и ошибок и на пару тысяч налетела — загубленного глушителя.
И все. Можно выкладывать эти карты на стол перед гражданкой Лидией Евгеньевной Зотовой и освобождать из лап шантажистки классика детской литературы.
Совсем недавно Светлова так бы и сделала. А теперь… Аня вздохнула.
Иногда не узнать что-то — означает пойти по ложному пути. Но иногда узнаешь что-то важное, но не вовремя — вот игра случая! — и, в итоге, можно завернуть не туда.
По счастью, Светлова этого избежала.
Если бы она не разминулась тогда — речь шла о сутках, не более! — с Дубовиковым, которого хмырь привязал к дереву, то…
То Анна, скорее всего, удовольствовалась бы именно таким мотивом убийства журналиста Селиверстова: шантаж и страх разоблачения.
И вряд ли бы поехала в монастырь в поисках Ефимии.
Ведь Анина версия, которую так безжалостно критиковал прежде капитан, выходит, оказалась в итоге вроде бы верной… Подтвердилась! И, скорее всего, довольная таким поворотом событий Анна вряд ли бы придала значение какой-то женщине в темном платке, мелькнувшей в тот злополучный вечер на пороге дома Погребижской. В конце концов, посетители, и кроме Селиверстова, в этом доме все-таки бывали.
Но то было тогда…
А теперь кое-что смущало Светлову.
Собственно, какая была цель? Доказать, что Лидия Евгеньевна, опасаясь разоблачения, убила Селиверстова. И освободить из пут шантажа Погребижскую.
Так?
Однако теперь, после посещения монастыря, у Светловой, уже не было уверенности, что Мария Иннокентьевна Погребижская так уж обрадуется своему освобождению.
Конечно, по инерции, Светлова еще разрабатывала версию секретаря-шантажистки, особенно стараясь в свете тех данных о хмыре, которые сообщил ей Дубовиков.
Но мысли Светловой все более и более устремлялись к самой Погребижской.
Правда, то, что Анна узнала в монастыре от Валентины Петровны, не слишком все проясняло, наоборот, скорее запутывало. Но Светлова ясно ощущала, что довольно странные показания послушницы, побывавшей на даче в Катове, ломают ее прежнюю версию. Да так ломают, что Светлова даже гипотетически придумать теперь не может какого бы то ни было приемлемого объяснения тому, что все-таки случилось в доме Погребижской. Только чувствует, что истинная тайна, по-видимому, не идет ни в какое сравнение с тем довольно простым объяснением, — шантаж и страх разоблачения! — которое для этого преступления придумала она, Светлова.
Конечно, объяснение это вроде бы так удачно теперь, после поимки хмыря, подтверждается. Но, увы… Более Светлову оно не устраивает.
За что только теперь зацепиться?
Одна фраза, которую в разговоре с ней обронила послушница Ефимия, особенно не давала Светловой покоя. «Эта женщина испугала меня», — вот что дословно сказала Ефимия.
В конце концов, что-то на уровне интуиции заставило Светлову снова позвонить внуку погибшего доктора Милованова.
* * *
— А это вы… Ну как расследование? Светловой повезло, что она нашла Алекса Милованова по домашнему телефону, а не по мобильному, и он никуда не бежал, не торопился. И можно было поговорить спокойно.
— Расследование подвигается, — вздохнула Аня. — Но опять нужна ваша помощь.
— Ну, что ж… Я попробую.
— Алекс, судя по всему, вы хорошо знали своего деда, — заметила Аня. — А вы случайно не в курсе, как доктор Милованов общался со своими пациентами? Я имею в виду тех, кого он лечил не официально… Были ведь такие люди?
— Ну, были, конечно. Были люди, которых дед лечил у себя в клинике постоянно, знал их по многу лет… И иногда они, со временем, становились его личными пациентами. И хотя с частной практикой в прежние времена было непросто… Вы, наверное, еще помните?
— Припоминаю…
— Но, в общем, как-то так, на приватной основе, на личных договоренностях все-таки устраивались… Конечно, особенно не афишируя эти отношения.
— И Мария Иннокентьевна Погребижская относилась к таким пациентам?
— Во всяком случае, я часто слышал это имя. Она ведь человек известный.
Уже в детстве, когда мне читали книжки вслух, я знал, что их написала «дедушкина больная».
— А как-то все это фиксировалось?
— То есть?
— Ведь доктор Милованов, как вы говорили, был очень аккуратным, очень точным человеком?
— Даже можно сказать, педантичным человеком.
— Ну, я имею в виду, что обычно в поликлинике у больного есть медицинская карта, а в ней все данные о больном, о том, какое проводилось лечение… Диагнозы…
— Ну, да… Конечно, дедушка вел такие записи. У него была картотека, насколько я знаю… Все необходимые данные о пациентах. Все, как полагается.
— Интересно… — Светлова даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть удачу. — И что же стало с эти записями?
Алекс Милованов задумался.
— Вообще-то, все бумаги находились в его кабинете, здесь, в его квартире. Квартира досталась нам с сестрой после дедушкиной смерти. Так решили родители.
— Понятно…
— Они такие у нас, знаете, продвинутые… западного склада… Считают, что после совершеннолетия дети должны жить самостоятельно и отдельно. Вот мы с Нюшей и переехали.
— Вот как?
— Но как раз кабинет дедушкин заняла моя сестра Нюша. Честно говоря, я не знаю, что она сделала с вещами, которые там были…
* * *
Нюша Милованова работала продавцом в магазине «Ультра». И надо сказать, что в магазине «Ультра» все было ультра. И сама Нюша была ультра…
Светлова с безысходностью во взоре смотрела на Нюшу с ее прической «только что с постели» и пирсингом — колечком в носу… И представляла, как такая внучка занимала дедушкину «территорию».
Что она сделала первым делом? Можно даже и не гадать — первым делом девушка в стиле «ультра» выбросила всякий ненужный хлам, принадлежащий старику.
— Ой, ну что вы! — разуверила ее украшенная колечком Нюша.
— Нет?
— Нет, конечно… Вот представьте: у дедушки в комнате на книжной полке стояла вазочка… Ну, ужас, а не предмет… Дедушке этот горшочек какой-то дипломат с Кипра, его пациент, когда-то подарил. Мама еще всегда смеялись: ну и дипломат — нашел, что подарить! И правда, посмотреть-то не на что.
— И что же?
— А я вот не поленилась: отвезла его, этот горшочек, на Волхонку, в музей… Представляете, в очереди там сидела!
— Да что вы!
— А там, между прочим, в этой очереди, одни старушки с узелками… И что вы думаете? Женщина-эксперт как глянула на этот дедушкин горшочек, так просто расцвела. Оказывается, этот горшочек датируется «железным веком», а у них на Волхонке с «железным веком», ну просто беда — почти вообще таких экспонатов нет.
— Вот те раз…
— Эта женщина-эксперт мне даже все рассказала… Как народ в этом «железном веке» жил, как трудился… У них в жилище, оказывается, вдоль стен были полки, а на них как раз и стояли такие вот горшочки. Ну, а в них хранилось масло, вино, зерно… Интересно, правда?
— Правда, — согласилась Светлова.
— Ну, а еще интереснее то, что музей мне за этот горшочек невзрачный три тысячи долларов заплатил. А вы спрашиваете, не выбросила ли я дедушкины бумаги?! Что же я, дура — их выбрасывать? Как же я буду выбрасывать, если я не знаю, что это? Согласны?
— Согласна, — радостно поддержала разумную Нюшу Светлова.
— Вот вы, например, заплатите мне сейчас за доступ к дедушкиному архиву, как хранителю, долларов пятьдесят… Ну, полагается же хранителю?
— Думаю, да…
— И вот уже, считай, мои старания начинают окупаться. Правда?
Ну, и Нюша, ну, и поколение пепси! Светлова восхищенно смотрела на свою собеседницу:
— Нюша… Вы хотите сказать, что все записи, которые вел доктор Милованов, в целости и сохранности?
Внучка Милованова улыбнулась загадочной улыбкой Джоконды, что в данном контексте, видимо, означало: «Гоните бабки — и сами убедитесь!»
Картонные коробки, битком набитые бумагами доктора Милованова, были извлечены из кладовки, и Светлова засела за изучение.
Времени это потребовало уйму. Хорошо хоть, что в записях доктора, благодаря его педантичности, ясно прослеживалась система, а то Светлова провозилась бы и дольше.
Но, то, что Анна в итоге обнаружила, очень сильно ее озадачило.
Получалось, что стоило копаться в пыли и разбирать докторские закорючки — почерк у старика был не очень… Настоящий докторский почерк — таким только рецепты писать и диагнозы — ничего не поймешь!
В общем, это было настоящее открытие. Судя по записям доктора, Погребижская неизлечимо больна.
Во всяком случае, именно это следовало из диагноза Милованова.
И Светловой даже показалось, что кое-что она теперь поняла. Еще далеко не все, но уже кое-что.
