Глава 9
Сон почти сразу сморил меня, замелькав перед глазами обрывочными видениями.
Лица знакомых и незнакомых мне людей закружились в нескончаемом хороводе, корчась в жутких гримасах и насмехаясь надо мной. Я пыталась пробиться сквозь длинный ряд этих физиономий, но они всюду преследовали меня, заставляя обливаться холодным потом и стискивать зубы, чтобы не завизжать от страха.
«Оставьте меня в покое! — хотелось мне крикнуть, но язык словно прилип к небу. — Что вам всем от меня нужно?!»
"Узнай нас! — раздался жуткий, леденящий душу шепот со всех сторон. — Узнай нас!
Узнай нас!"
Я дико закричала и проснулась.
Голова разламывалась от боли, шея и спина затекли от неудобной позы, в которой мне пришлось провести остаток ночи, но все это было ничто в сравнении с кошмаром, привидевшимся мне.
— Что-то частенько тебе стали сниться сны, подруга… — печально выдохнула я и, кряхтя, поднялась. — Может, уже схожу с ума?
Вот и разговаривать сама с собой начала все чаще…
Мой печальный монолог был прерван неожиданной трелью телефонного звонка. Бросив быстрый взгляд на часы, которые показывали половину седьмого утра, я недовольно поморщилась и сняла телефонную трубку.
— Алло…
— Анюта, прости, что поднял тебя в такую рань, — затараторил Мишка. — У меня на то есть объективные причины.
— Чего еще?
— Я уезжаю, — торжественно изрек он и замолк.
— Куда, если не секрет? — не без ехидства спросила я. — Если у тебя приступ амнезии после обильных вчерашних возлияний, то спешу тебе напомнить, что у нас с тобой назначена встреча на сегодня в пятнадцать ноль-ноль.
И ты должен был выполнить кое-что…
— Я уже все сделал!
— То есть… Ты хочешь сказать…
— Да, милая, да! — ликовал Мишка. — Результаты моих наблюдений изложены на бумаге с приложенными к ним вещественными доказательствами, запечатаны в конверт и собственноручно опущены мною в почтовый ящик…
— Идиот! — против воли вырвалось у меня. — Ты что, завезти не мог?
— Я одной ногой на подножке вагона. Мне катастрофически не хватает времени, — принялся он оправдываться. — Я тебе все объясню, когда вернусь.
— И когда это должно случиться?
— Думаю, дня через два, жди меня к обеду.
И еще, Анюта… — Мишка немного помялся. — Возможно, когда я вернусь, все станет ясно…
— Ты хочешь сказать… — ахнула я.
— Да! Я на пути к разгадке, — он протяжно вздохнул. — Ты прости меня, Ань, что все так сумбурно, но не хочу пока никого клеймить…
— Ну, намекнуть-то хотя бы можешь? — взмолилась я.
— Какая ты нетерпеливая, — хмыкнул Мишка. — Подожди до моего приезда. Все, мой поезд, я побежал…
Мишка дал отбой, а я дала волю праведному гневу. Нет, ну каков стервец! Нужные мне бумаги он, видите ли, отправил по почте! Это, дай бог, дня через два мне их получить. Я принялась ворчать, пиная попадающиеся мне под ноги предметы, но в глубине души не могла не согласиться, что, несмотря на запойную душу, Мишка имел светлую голову и достаточно деятельную натуру…
Отказавшись от бесполезного занятия — вымещать злобу на мебели, я уселась за письменный стол и пододвинула к себе свои записи. На манер Мишкиных, они были испещрены прямоугольниками, кружками и стрелками, поочередно соединяющими все вместе. Я долго вглядывалась в их беспорядочное на первый взгляд хитросплетение и, немного подумав, добавила еще один прямоугольник.
Расположила я его в самом верхнем углу, попутно вписав туда новое имя, которое до сих пор у меня нигде не фигурировало. Пару дней назад даже предположить подобное мне показалось бы безумством, но сейчас я думала иначе.
* * *
Почтовый ящик пустовал второй день.
Чертыхаясь себе под нос и на чем свет стоит ругая непутевого Мишку, я изо всех сил шарахнула дверью и поплелась к письменному столу. Заваленный исписанными вдоль и поперек бумагами, он поистине стал моим единственным пристанищем в эти тяжелые два дня ожиданий.
И до чего я только не додумалась в эти долгие сорок восемь часов! Говорю сорок восемь, потому что почти не сомкнула глаз за эти двое суток. И если поначалу у меня было всего две версии и два подозреваемых по этому делу, то сейчас их круг значительно расширился, обозначившись числом пальцев на одной руке.
— Так можно и себя начать подозревать, — кисло протянула я и отхлебнула из чашки давно остывший кофе. — Пора с этим заканчивать…
Пододвинув к себе телефон, я в который раз попыталась дозвониться до Семена Алексеевича, но вновь, как и прежде, его секретарь Нина пропела:
— Он еще не вернулся, Анна Михайловна, перезвоните, пожалуйста!
— Хорошо, — буркнула я, стараясь сохранять вежливость, и со злостью опустила трубку на рычаг.
Телефон жалобно звякнул и, словно вымещая на мне свои обиды, тут же пронзительно заверещал.
— Да?
— Анна, привет! — не совсем трезвым голосом пропела Лизка.
— Привет, чего тебе?
— Да так, — неопределенно ответила она. — Сижу дома, дай, думаю, позвоню.
,У тебя дверь за сегодняшнее утро раз сорок хлопнула. Что, гости?
— Любопытство тебя погубит, — хмуро предрекла я ей. — Ты мне лучше скажи, почта была вчера или сегодня?
— Нет и не будет, — протяжно зевнула она. — Верка-почтальонша в запое. Я за газетами сама вчера заходила. А что?
— Ничего… — Я немного помолчала и осторожно спросила:
— А кто там сегодня работает?
— На почте-то? — Лизка ухмыльнулась и с пониманием в голосе произнесла:
— Она, она там. Тебе туда рыпаться бесполезно, да и мне она не отдаст. Так что жди, пока Верка просохнет.
— Черт! — рявкнула я и швырнула многострадальную трубку на место.
Откуда Михаилу было знать, что контролером-кассиром в местном отделении связи работала бывшая теща моего Тимура — Люська.
Одному богу известно, сколько за эти два года мне пришлось выдержать заморочек с моей корреспонденцией! Я, конечно же, могла бы прекратить это безобразие. Однажды, не выдержав, я взяла под руку нашего участкового Виталика и пошла туда с намерением пресечь беззаконие, но дальше ступенек зайти не смогла: прямо против входа на деревянной скамеечке сидела маленькая девочка и с милой улыбкой смотрела на меня глазами моего мужа…
— Я не пойду! — уперлась я тогда. — Пусть делает что хочет!
— Но, Анна Михайловна! — удивился Виталик. — Вы же сами хотели!
— Не могу, — едва не плача пробормотала я и показала ему взглядом на ребенка. — Это его дочь…
С того памятного дня я перевела все свои подписные издания себе на работу. Письма от родителей со временем тоже стали приходить только туда.
Но Михаилу об этих моих проблемах было неведомо…
Чтобы хоть как-то отвлечься от невеселых размышлений, я вытащила из кладовки пылесос и принялась за уборку. Занятие было для меня не из приятных, но как и все, за что бралась, я и эту неблагодарную работу старалась делать на совесть.
Через пару часов результатом моих трудов была навощенная до блеска мебель и вычищенные от малейших признаков пыли ковры.
Даже огромный фикус в кадке у окна, предмет моего постоянного недовольства, не был обойден вниманием и теперь глянцево поблескивал мясистыми зелеными листьями.
— Кажется, все… — рассеянно осматриваясь, пробормотала я. — Пора бы этому мерзавцу уже и объявиться. Скоро четыре…
И почти в ту же секунду в дверь раздался звонок.
— Ура! — вполголоса гикнула я и ринулась в прихожую.
Но на пороге, облокотившись обнаженной рукой о притолоку, стояла Елизавета.
— Тебе чего? — не совсем дружелюбно воззрилась я на нее.
— Поехали, — лаконично скомандовала она.
— Куда? 1Ы в своем уме? — опешила я от неожиданности.
— Нет, Анна, ты даешь! — фыркнула Лизка и прошмыгнула мимо меня в квартиру. — Тебе нужно на почту или мне? Вот я и говорю — поехали!
— Ты же сама сказала, что Люська тебе не отдаст мою корреспонденцию, а во-вторых, у меня машина опять на станции техобслуживания.
— Попытка не пытка: у меня перед сменой пара часов свободных есть. Пошли пешком, хочу уважить хорошего человека.
— Да? — с подозрением уставилась я на нее. — А что потребуешь взамен?
— Пару долларов, — фыркнула она оскорбленно. — Не волнуйся — ничего. Только если тебе так уж нужно, поторопись.
Но как бы мы с ней ни торопились, на одной из колдобин едва не поломав каблуки, почта уже закрылась.
— Кто же знал, что они сегодня до четырех, — подергала себя за мочку уха Лизка. — А что, такое важное письмо?
— Достаточно важное!..
Мы прошли с ней в ближайший сквер и, купив по мороженому, уселись в тени огромных лип. Легкий ветерок сыпал нам на голову желтую пыльцу, обдавая духмяным ароматом цветения. Детвора носилась по асфальтированным дорожкам, оглашая окрестности веселым гомоном.
— Хорошо-то как, — мечтательно выдохнула Лизка, вытянув ноги. — Вечно бы так сидела…
— Кто же тебе мешает? — рассеянно отозвалась я. — Сиди себе и сиди. Какие у тебя заботы?
— Да так… Крутишься, вертишься, а жизнь проходит как-то мимо… — Елизавета протяжно вздохнула. — Годы идут, а того единственного и неповторимого все нет.
— У тебя каждый второй неповторимый, — фыркнула я, припоминая ее многочисленных поклонников. — Пора бы уже и сделать свой выбор.
— Э-э-эх, Анна! Сколько тебе лет? Неужели ты до сих пор не поняла: не мы их выбираем, а они нас! — Она в сердцах швырнула обертку от мороженого в урну. — Вот и сейчас! Сидим с тобой рядом, никто не знает — кто из нас кто, а вон тот красавчик именно с тебя глаз не сводит, а не с меня! Ну скажи, чем я хуже? Моложе тебя лет на семь, одета стильнее раза в два…
— И глупее раза в четыре, — ехидно парировала я. — А это ох как в глаза бросается.
— Да ну тебя! — обиделась Лизка, потом, глядя вперед, мечтательно пробормотала:
— Ань, а хорош черт! Я бы за ним и в огонь, и в воду! Да посмотри ты!..
Я проследила за ее взглядом и едва не задохнулась от неожиданности: прямо против нас, на противоположной стороне аллеи, стоял Алейников и не сводил с меня горящих глаз.
Заметив мое внимание, он кивнул в знак приветствия и легкой походкой двинулся в нашу сторону.
Встречи этой я и жаждала, и страшилась одновременно. Множество вопросов, возникающих в процессе моих многочасовых размышлений за эти два дня, требовали ответов, и получить я их могла только от него.
— Добрый день, — улыбнулся Алейников, подойдя к нам вплотную. — Отдыхаем?
— Добрый день, — лучезарно заулыбалась Елизавета, выставив пышную грудь вперед. — Погода замечательная, вы не находите?
Алейников кивнул, соглашаясь, и продолжал парализовать меня взглядом. Понимая, что от меня ждут какого-никакого, но приветствия, я кивком молча поздоровалась и предложила ему присесть.
— А мы, представляете, рванули с Анной на почту, а она уже закрылась…
Лизка принялась заливаться соловьем, непонятно для чего рассказывая ему во всех подробностях о наших с ней злоключениях. Не преминула она упомянуть и о Люське, за что получила от меня приличный тумак в левый бок. Но это ее не остановило. Елизавета продолжала трещать, напрочь лишая нас возможности вставить хотя бы слово. Как из рога изобилия, она сыпала нашими дворовыми историями, среди которых эпизодически проскочила и смерть молодого юноши.
Было ли тому виной нервное напряжение или, быть может, игра света, но мне на мгновение показалось, что при упоминании об этом происшествии в глазах Алейникова что-то промелькнуло. Это было похоже на мимолетную тень, на легкую рябь, подернувшую безмятежную гладь озера. Но это «что-то» меня насторожило, и я совершенно не к месту брякнула:
— А что вы здесь делаете?
Алейников поначалу опешил и, старательно пряча смущение, ответил:
— Если честно, то я искал встречи с вами.
От такого откровения даже Лизка примолкла. Пытливо переводя взгляд с меня на Алейникова, она принялась ждать дальнейшего развития событий, не забывая игриво подергивать ногой.
— Зачем? — только и нашлась я что спросить.
Тимур Альбертович выразительно посмотрел в сторону Елизаветы и многозначительно кашлянул. Лизка сделала вид, что ничего не понимает, и продолжила сидеть на том же самом месте, все так же призывно покачивая ножкой.
— Лиза, — в замешательстве начала я. — Ты извини… Нам нужно поговорить… Мы увидимся с тобой. Спасибо за помощь.
Она возмущенно фыркнула, полоснула по мне обиженным взглядом и, не простившись, быстро пошла к выходу из сквера. Проводив ее глазами, я повернулась и с плохо скрываемым холодком в голосе спросила:
— Так что? Вы, наконец-то, решили пролить свет на некоторые темные места в нашей с вами истории? Или случилось что-то из ряда вон выходящее?..
— Удивительное дело, — печально качнул головой Алейников. — Всякий раз, едва только я начинаю общаться с вами, у меня возникает идиотское чувство вины перед вами.
— Это вполне объяснимо! — перебила я его.
— В том-то все и дело, милая Анна Михайловна, что нет. В том-то все и дело… Н-даа… — Он опустил голову и несколько минут разглядывал носки своих ботинок. — Понимаете, тут такое дело… Мне нужно об очень многом поговорить с вами, многое рассказать…
— Нельзя ли немного поконкретнее? — начала я терять терпение, слушая его бессвязный лепет.
— Не могу вот так сразу, — обреченно выдохнул он. — Это очень долгий разговор.
— Ничего, я не тороплюсь, — успокоила я его, стараясь скрыть начинающее закипать раздражение. — В конце концов я в отпуске.
— Может быть, поедем ко мне? — неожиданно предложил он и впервые за последние пять минут поднял на меня глаза. — Я не могу говорить о таких серьезных вещах так вот — на бегу, в этом неуютном сквере.
Я с удивлением заозиралась, не понимая, что могло ему показаться здесь таким уж неуютным. Мы с Лизкой буквально недавно восторгались этим сквериком, находя его достаточно чистеньким и на редкость ухоженным…
— Так что — едем? — повторил свой вопрос Алейников, отрывая меня от размышлений. — Или вы боитесь?
Боюсь ли я его?! Ответить на этот вопрос мне было сложно даже самой себе. Человек, сидящий напротив, не внушал мне ужаса как такового; более того, с некоторых пор я усиленно боролась с симпатией к нему, начинающей зарождаться в моей душе. Но его такт, умение владеть собой в критических ситуациях, наконец, участие, которое он пытался проявить по отношению ко мне, еще не являлось достаточным поводом для того, чтобы перестать считать его подозреваемым.
Я внимательно посмотрела прямо в глаза Алейникову, пытаясь проникнуть за темную .завесу их непроницаемости, но ничего, кроме сильной усталости, в них не обнаружила.
Вопросы, которыми были исписаны листы бумаги на моем письменном столе, мгновенно всплыли в памяти и завихрились у меня в голове, подталкивая к решительным действиям.
— Хорошо, едем, — поднялась я со скамейки. — Но сначала мне нужно попасть в одно место. Думаю, вас не затруднит?
— Нас не затруднит, — с легкой улыбкой ответил Алейников и, взяв меня под руку, повел по тротуару.
«Что я делаю? — родилось запоздалое опасение и принялось щекотать меня острыми коготками под ложечкой. — Ведь он может быть опасен? Что мне делать?.. Но иначе мы так и будем топтаться на одном месте, не узнав никогда правды…»
Видимо, ему передалось мое смятение, потому что он вдруг остановился и, с легким прищуром посмотрев на меня, тихо произнес:
— Не надо меня бояться. Для вас я не опасен. Может быть, из всех людей, что вас окружали и окружают, я единственный, кто не желает вам зла.
* * *
К Мишкиному дому мы подъехали где-то через полчаса.
За это время я успела побывать дома, переодеться и убедиться, что мой необязательный друг так и не появлялся. Как не появилось до сих пор и его послание в почтовом ящике. Хотя на успех этого дела я почти не рассчитывала.
Зная немного Люськину сущность, я была почти уверена, что конверт давно уничтожен.
Калитка была открыта и жалобно попискивала ржавыми петлями.
— Здесь? — спросил Алейников и с удивлением огляделся. — Такие трущобы…
— Да, район, скажем, не фешенебельный, но… Идемте!
Мы прошли по тропинке и, не встретив никакого препятствия в лице бдительной дворняги, уснувшей в собачьей конуре, поднялись по ступенькам.
Дверь не была заперта. Я осторожно ее приоткрыла и, едва сунув нос внутрь, тихонько позвала:
— Миша… Ты здесь?
Ответом нам была тишина. Лишь псина сонно повела мордой, лениво тявкнула для порядка и снова прикрылась лапами.
— Мишка! Ты где?! — повысила я голос и переступила порог.
Та картина, которая предстала нашим глазам, едва мы зашли в единственную комнату хлипкой избушки, на удивление напоминала мне все предыдущие мои посещения. Но к чести обитателя этого жилища сказать, на этот раз он до дивана добрался.
— Сволочь! — скрипнула я зубами и, игнорируя изумленный взгляд Алейникова, присовокупила:
— Чертова сволочь! Я его жду, а он опять!..
Что «опять», я уточнять не стала, а, швырнув сумку на стол, решительными шагами подошла к дивану.
— Просыпайся немедленно! — громогласно потребовала я, уперев руки в бока. — Просыпайся!..
Но моему другу было совершенно наплевать на мой гнев и на все то, что его вызвало.
С головой укрывшись одеялом, он спал…
— Это надо же так нализаться?! — продолжала я возмущаться. — Не хватило даже сил разуться!..
Пара грязных кроссовок выглядывала из-под сомнительной свежести пододеяльника, причем шнурок на одном из них все же был развязан.
Я тяжело вздохнула и еще раз смерила взглядом съежившуюся фигуру этого оболтуса.
Ну что мне было с ним делать? Попытаться разбудить его сейчас одним из самых действенных способов значило вновь навлечь на свою голову неприятности в виде пьяной беседы о роли женщины в мировых катаклизмах. Почему-то не хотелось мне этого делать в присутствии Алейникова. Поэтому, немного подумав, я решила оставить все как есть.
Склонившись над Мишкой, я совсем уже было собралась снять с него кроссовки, когда взгляд мой внезапно остановился на злополучном шнурке: весь его замахрившийся кончик, бывший когда-то белым, был вымазан чем-то бурым.
— Подойдите сюда, — отчего-то шепотом позвала я Алейникова. — Как вы думаете, что это?
Алейников подошел, немного постоял за моей спиной и отчетливо произнес:
— Я думаю, это кровь…
Все дальнейшее смешалось для меня в обрывочных видениях, превзошедших все мои ночные кошмары.
Вот Алейников протягивает руку и сдергивает одеяло с Мишкиной головы, но почему-то вместо лица на подушке страшное кровавое месиво. Тимур Альбертович едва успевает подхватить меня, потому что ноги вдруг отказываются меня слушаться, и тащит в машину. Глядя на все происходящее с удивительным оцепенением, я безропотно подчиняюсь его сильным рукам и, привалившись к спинке сиденья, терпеливо жду — что же последует дальше.
А дальше Алейников гладит меня дрожащей рукой по голове и куда-то убегает. Вскоре тесную улочку этого забытого богом местечка наводняют машины и люди в штатском. Они ходят из угла в угол по тесному, вытоптанному дворику, спотыкаясь о дворняжку, которая смотрит на всех со страшной мольбой в умных собачьих глазах. Но они не замечают этого, они делают то, что призваны делать. Один из мужчин, наверное, самый старший по званию, останавливается с Алейниковым и начинает о чем-то с ним беседовать, время от времени бросая взгляды в мою сторону. Но заставить себя встать, подойти к ним и попытаться узнать хоть что-нибудь я не могу. Как не могу ничего чувствовать. Все чувства вместе со словами завязли где-то на уровне груди, сдавив ее тугим огненным обручем. Ледяной холод сковал руки и ноги, не позволяя им двигаться.
И лишь когда из дома вынесли на носилках Михаила, укрытого с головой тем же самым , одеялом, я очнулась…
Дернув ручку двери и едва не вывалившись наружу, я выбралась из машины и медленно пошла. Миновала застывших от удивления Алейникова и оперативника и вошла во двор.
Собака тут же подбежала ко мне и уткнулась влажным носом в мои колени. Жалобно поскуливая, она подняла морду и уставилась на меня, словно требуя ответа.
— Я ничего не знаю, — едва слышно прошептала я. — Ничего…
Она улеглась на землю, положила морду на вытянутые лапы и в немой тоске закрыла глаза.
И тут нервы мои не выдержали. Я опустилась на землю рядом с ней, обхватила ее за шею и заплакала.
