Глава 8
Приглашенный слесарь, чертыхаясь и матерясь, часа три вставлял новые замки, купленные и привезенные Савченко, которому уже несколько раз звонили по мобильнику из прокуратуры. «Ты, Марго, не бросай его, – он имел в виду Лютова, как тень бродившего по квартире и пытавшегося напиться (Марго спрятала все бутылки с виски и водкой, которые только нашлись в доме), – проследи, чтобы глупостей не натворил. А мне надо ехать – начальство вызывает… Срочная работа».
Вечером того же дня Савченко узнал, что несколько человек в Москве видели Астрова. Он появился из небытия, постаревший, уставший и похожий на голодного волка. Появился, чтобы снова исчезнуть. И теперь уже навсегда.
Позвонив и сообщив об этом, Саша Савченко объяснил, что у него работы по горло, что он едет сейчас на важное задание, связанное с убийством Дины Январевой. «Я не знаю, когда вернусь, переночуй у Лютова. И прости меня за пощечину…» И тут же, словно посчитав свою миссию, связанную с приношением извинения Марго, выполненной, а стало быть, и почувствовав себя прощенным, как ни в чем не бывало добавил: «Ума не приложу, как Астров вычислил, где находится Маша (он по-прежнему называл ее Машей). Думаю, что он все же проследил за ней или послал кого-нибудь из своих друзей. Могу допустить даже, что Монастырский или кто другой из его окружения пас ее, следил за ней и по номерам машины Лютова выяснил, кто и куда ее увез… И если Астрова в Москве не было физически, это еще не говорит о том, что здесь не было его глаз и ушей… Эта паутина слишком липкая, чтобы из нее можно было вот так запросто вырваться…»
Марго, выслушав его, положила трубку с тяжелым сердцем. Она чувствовала, что после всего того, что они наговорили друг другу, и после того, как Савченко посмел поднять на нее руку, она вряд ли сможет простить его. Чем он лучше Вадима, который тоже имел обыкновение бить ее по лицу?
Марго целую ночь не спала. Сначала она успокаивала Лютова, который никак не мог прийти в себя после того, как исчезла Маша, отпаивала его валерьянкой и бромом. А после того, как он все-таки уснул, принялась изучать бумаги, обнаруженные на квартире Инги. Собирая воедино все, что она узнала в последнее время об Астровых, она поняла, что была права, когда предположила в Маше Марину Мерцалову. И постепенно картина «убийства» или «неубийства» Астровых выстроилась в более-менее стройный сюжет.
Итак. Астровы покидают Россию и живут, предположим, в Испании. Раз в году, скорее всего в теплое, летнее время, они приезжают к себе на родину, в Синенькие, чтобы повидать Ингу и Марину. Те привозят им какие-то документы, рассказывают новости, передают, возможно, наличные деньги, получают инструкции. Маленькие заводы и фабрики, магазины, парикмахерские, рестораны и казино – все, умело раскрученное Астровым до его отъезда за границу, работает и приносит прибыль. Все, кто ему помогает в Москве, в России, имеют свою долю. И только Инга Новак недовольна. Скорее всего, Астровы пообещали взять ее с собой и не взяли. Оставили, чтобы она охраняла их интересы здесь, в Москве. У нее были крепкие связи, раз она являлась родной сестрой Валентины. Задумав убийство с целью завладеть имуществом Астровых, Инга вместе с Мариной Мерцаловой, как и раньше, встречается в точно назначенный срок в Синеньких с прибывшими из-за границы Астровыми. Точнее, с одной Астровой, своей сестрой Валентиной. Сам Андрей либо вообще не приехал, либо задержался по каким-то причинам. И это должно было сыграть на руку Инге: ведь убивать мужа и жену сразу – дело трудное, хлопотное, куда проще – по очереди, заманив сначала одну жертву в какой-нибудь сарай, потом – другую… Так оно и вышло. Сначала Инга убивает Валентину. Причем на глазах Марины. Наверно, Марина ей зачем-то нужна. (Это единственное уязвимое место, понять смысл его мне не представляется возможным. Ты глупая, Марго.) Затем Инга ждет приезда самого Астрова. Возможно, они были когда-то любовниками, и Инга решает отомстить Астрову и за то, что он не взял ее с собой в Испанию, и за то, что он предпочел ей Марину. Это так и останется невыясненным. Ждет Астрова, а он все не едет да не едет. Задерживается. Между тем труп убитой ею Валентины начинает потихоньку разлагаться где-нибудь в погребе, в сарае… Что делать? Ей становится страшно: а что, если Астров не приедет? И тогда она решается раздобыть труп мужчины приблизительно такого же возраста, что и Астров. Она уже знает, что в Москве найдутся люди, которые за большие деньги «опознают» в мертвой голове незнакомца голову Андрея Астрова. Поможет и тот факт, что голова женщины – от Валентины. Страшный план, чудовищный. И Инга находит труп. Покупает его в местном морге. Это тоже не проблема, тем более в провинции, где процветают нищета и продажность. Заполучив мужской труп, она отсекает ему голову. Все, вот оно, первое доказательство – мертвый Астров. Отсекает, точнее, отрубает топором вторую голову – мертвая Валентина. Теперь она, Инга Новак, – единственная наследница. Потому что Астров наверняка большую часть своего состояния отписал своей жене (часть мог завещать и Инге с Мариной), а жена – своему мужу и сестре. В любом случае выходило, что Инге, если обнаружат тела или головы Астровых, перепадает баснословное богатство. Но поскольку Марина была для Инги тоже своего рода единственным близким человеком, посвященным во все дела, и с ее помощью Инге было бы проще удержать в своих руках бразды правления империей Астровых, поэтому-то она и оставила ее в живых.( Неубедительно, Марго. Ведь Марина в этом случае является единственным свидетелем преступления. Логичнее было бы избавиться от нее, чем каждый день видеть перед собой ее лицо…)
Все в тех же злополучных Синеньких Инга, завернув в плед головы, готовится к поездке в Москву. Марина между тем потихоньку сходит с ума, рисует какие-то кошмары… А Астров все не едет. Инга зарывает тела, головы укладывает в купленные где-нибудь в воинской части, и тоже за немалые деньги, термосы, заливает их спиртом и готова везти в Москву. Астрова все нет. И тут Астров дает ей знать, что вообще не приедет. Что заболел или очень занят в своей Испании. Теперь планы Инги меняются. Она уже не сможет распоряжаться состоянием Астровых так, как планировала раньше. Теперь ей остается, прибыв в Москву и объявившись наследницей, как можно скорее все продать, то есть превратить в деньги. Для этого ей тоже понадобится помощь Марины. Но теперь она будет жить в постоянном страхе за свою жизнь. Скоро и Астров узнает О СВОЕЙ СМЕРТИ. Он будет искать убийцу и первым делом встретится с Ингой… Но разве он заподозрит в ней убийцу сестры? Возможно, приехав в Москву с опозданием, которого с избытком хватило на то, чтобы он лишился и своей жены, и состояния, он и встретился с Ингой. И она, рыдая у него на плече, поклялась помочь ему отыскать убийцу Валентины… Об этом теперь ни Марго, никто не узнает. Пользуясь отсутствием Астрова, который может нагрянуть в любое время, Инга зачем-то покупает квартиру на Рождественке, оформляя ее прямо на себя, словно ничего не опасаясь…
И здесь Марго забуксовала. Так прошла ночь. И лишь под утро она догадалась еще раз взглянуть на рисунки Маши-Марины, которые спокойно лежали в спальне, в большой папке. Несколько картонок с потускневшими, осыпавшимися пастельными натюрмортами. А я-то, дура, собиралась искать ее рисунки возле Большого театра и на Арбате. Вот же они, родимые, и даже с автографом…
У Марго едва не помутилось в голове, когда она увидела замысловатые вензеля, которыми подписывалась Маша. Когда же из папки выпало затесавшееся между картонками «извещение на оплату международной телефонной связи» с кодом, узнать по которому страну или даже город было делом пяти минут, Марго охватил трепет. Мгновенно ею были получены ответы на все мучившие ее вопросы.
– Лютов! – закричала она. – Лютов! Вставай! Собирайся, если ты хочешь ее увидеть… Надо срочно звонить в аэропорт!
* * *
– Как вы думаете, сколько времени ему понадобилось, чтобы привести в чувство Машу, побриться, помыться и одеться? – нервничала Марго, боясь, что ее предположения явились результатом ее бессонной ночи и разыгравшейся фантазии. – Думаю, что с паспортами у таких людей, как он, нет проблем… Уверена, что он воспользуется паспортом Валентины… У них по нескольку паспортов, как пить дать… Или же он заранее подготовил ей паспорт…
Разговор происходил в международном аэропорту Шереметьево. Марго, вычислившая, каким рейсом и куда могут отправиться Астров с Машей, дозвонилась до Савченко и упросила его срочно забрать их с Лютовым из дома и отвезти в аэропорт. Теперь все трое, стараясь вести себя тихо и не привлекать к себе внимания, стояли в стороне и наблюдали за проходящими мимо них пассажирами.
– Да не дергайся ты, стой спокойно и смотри… – Лютов, устремив взгляд на пассажиров, цветным потоком плывущих по направлению к прозрачным дверям, за которыми скользила широкая резиновой лента с багажом, искал Машу. Он знал, понимал благодаря Марго, сумевшей разгадать тайну Маши, что потерял ее навсегда. Что тот, другой, уже чисто выбритый, в приличном костюме и надушенный дорогим одеколоном, с мозгами, устроенными принципиально иначе, чем у него, Лютова, никогда не отдаст ее ему. Что приложит все силы к тому, чтобы избавить ее от душевной болезни. Он вернет ее к жизни, и она, вместо того чтобы рисовать «страшилки» с мертвыми головами, научится видеть солнце и все приличествующие его сиянию оттенки…
И вот они появились. Вошли в сверкающий металлом и стеклом зал спокойно, как обычные, никуда не опаздывающие пассажиры. Налегке. Если не считать черного чемодана с хромированной ручкой, какие бывают у детских колясок, который он, этот невероятный человек, толкал перед собой. Взгляд его был печален и спокоен. На него было больно смотреть. Но он выполнил свою миссию. Он вернулся за той, единственной, что составляла теперь смысл его существования. И пусть он потерял большую часть своего капитала, потерял жену, которую он любил, у него оставалась эта хрупкая девочка, ниточка, связывающая его с жизнью.
На ней были серое платье и розовые туфли, при виде которых у Марго защемило сердце. Разве могла она, разглядывая вещи, принадлежащие женщине-убийце, представить себе, чьи стройные белые ножки украсят эти казавшиеся ей еще совсем недавно зловещими ядовито-розовые туфли.
Личико Маши было осунувшимся, сонным. Волосы, аккуратно забранные и сколотые на затылке, блестели при свете ламп. Щеки были явно нарумянены, губы подкрашены. Марго повернула голову и увидела слезы в глазах Лютова, провожающего свою любовь в другой мир.
Она, его возлюбленная, между тем шла бок о бок с величайшим преступником, каким являлся Андрей Астров, и была, судя по всему, спокойна. Она знала его много лет, верила ему и чувствовала на уровне инстинкта, что только с ним, с этим сгустком силы, воли и энергии, она обретет покой.
Савченко, стоящий рядом с Марго и едва сдерживающийся, чтобы не броситься за этой парочкой вдогонку, лишь стиснул ее за локоть и что-то пробормотал. И тут случилось непредвиденное: Лютов, потерявший контроль над собой, бросился к ним, уже подходящим к прозрачным дверям.
– Инга! – окликнул он ее так громко и отчаянно, что все, кто стоял поблизости, сразу же повернулись на его голос. – Инга!
Все произошло так неожиданно, что Марго не поняла, как Инга оказалась в его объятиях. Они прощались, и Астров, покрасневший и взмокший от напряжения, лишь усилием воли заставлявший себя сохранять спокойствие, только качнулся в их сторону, не более. Он понимал, что происходит на его глазах.
Он был из касты неприкасаемых и знал это. Его не остановят, не схватят за руку, как других, менее увязших в грязи, потому что за все им заплачено сверх всякой меры. А потому ему незачем суетиться, пусть себе птенчики попрощаются по-человечески…
И Савченко, прекрасно понимавшему это и страдающему от бессилия перед такими «неприкасаемыми», ничего не оставалось, как лишь наблюдать за тем, как Астров покидает страну. Он по неписаным законам не имел права вмешиваться в ход событий.
Марго утерла слезы. Все было кончено. Инга Новак улетала со своим зятем Андреем Астровым в Берлин. Тело настоящей убийцы Валентины Астровой – Марины Мерцаловой, бывшей любовницы Астрова, было предано земле в Узунове. Все бреши были заполнены, пора было Марго браться за ум и начинать новую жизнь.
И если бы не имя «Инга», нацарапанное на картонках Маши, и не извещение на оплату международного звонка в Берлин, ни Марго, никто бы так никогда и не узнал, кто же убил Астрову и кто застрелил тех, кто принимал участие в опознании.
Она ошиблась, когда приняла Машу за Мерцалову вместо того, чтобы понять, что перед ней родная сестра Валентины – Инга.
Но если Валентину убила Мерцалова, то остальных, выходит, застрелил Астров? Что же получается, он купил злосчастный список тех, кто принимал участие в опознании? Ему хотелось и дальше числиться погибшим? Да уж, за собственную смерть, оказывается, тоже надо платить.
Получалось, что Марина Мерцалова, брошенная Астровым, хладнокровно расправилась со своей основной соперницей, Валентиной, и теперь становилось понятным, почему убийца не убрала своего главного свидетеля: ведь это на Ингу, как на единственную наследницу, постепенно переводилась вся недвижимость Астровых. (Другое дело, что после этого следовало переоформление на Мерцалову, вот почему Савченко никак не мог раздобыть необходимые доказательства того, что часть имущества уже находится в движении – документы, как это и предполагалось, были в работе, а потому еще не зарегистрированы в регистрационной палате.) Больше того, для устрашения и без того напуганной и находящейся в депрессии Инги, на глазах которой и было совершено убийство ее сестры, Марина заставила ее присматривать за квартирой, заполненной мертвыми головами и их портретами… Не знала только Инга, что, поливая цветы в горшках, она приглядывала еще и за хранящимися в аквариуме деньгами и драгоценностями, спрятанными в декоративных «камнях», которые оставил там, не сказав никому ни слова, Андрей Астров. Словно знал, что рано или поздно они ему понадобятся… А голову своей жены он скорее всего похоронил где-нибудь в парке, неподалеку от гостиницы, в которой жил все то время, что искал Марину. Если бы он только знал, что ее нет в живых, то не было бы убийств Чудакова, Январевой и Монастырского…
Инга, оторвавшись от Лютова, бросилась к Андрею и подхватила его под руку. Она сделала свой выбор.
Мгновение спустя Марго, глядя вслед высокому господину, что-то говорившему на ухо девушке в сером платье и розовых туфлях, подумала о том, как мало значит для него и вообще для таких, как он, человеческая жизнь. Как легко он убивал: молодую портниху Дину, доктора, который в свое время лечил его, своего друга Монастырского… И только когда Инга вдруг остановилась, резко обернулась и на лице ее промелькнула дерзкая улыбка, Марго вдруг почувствовала слабость в ногах. Как если бы она увидела настоящую, замершую в стойке змею…
А что, если?.. Инга? Она тряхнула головой, прогоняя наваждение.
– Да, кстати, – сказал Савченко уже в машине, одной рукой обнимая Марго и делая вид, что они не ссорились и что не было никакой пощечины. (Лютов, развалившись на заднем сиденье, пил прямо из горлышка французский коньяк, купленный в аэропортовском ресторане), – забыл вам сказать… Я наводил справки об этой Мерцаловой. Она на самом деле лечилась у Чудакова, у нее было больное сердце. И на море она поехала по его рекомендации. Вы удивитесь, когда узнаете, что ни этого самого доктора Чудакова, ни Дину Январеву с Монастырским Астров не убивал… Эта теплая компания проходила совершенно по другому делу: они и еще пять человек занимались наркотиками. И отстрел начался не с них, а с других… Эта троица совершенно случайно оказалась в моем списке. Так что Астров не такой уж и кровожадный… Но ему, надо сказать, повезло – чужими руками избавился от свидетелей своей прошлой жизни…
– Дина и наркотики? – Марго сразу же вспомнила карлицу, огромную хрустальную люстру над длинным столом, гроб, выстланный гофрированным шелком, восковое личико Дины, и до нее донеслись сказанные детским, но сильным голосом слова: «…Место на Ваганьковском тоже недешевое. Заказав у меня платье, вы внесете свою долю…»
– А ты думала, у нее какая клиентура?.. Вот тебе и портниха!
– А вы в-виде-ли? – вдруг спросил Лютов, который словно и не слышал Савченко; он говорил уже с трудом, язык не слушался его. – Вы вид-дели ее, когда она… когда она по-повернулась? Ее взгляд? Мне показалось, что она смеется над нами… Надо мной…
– Ты мнительный, Лютов. Порадовался бы лучше за Марго. Теперь она будет спать спокойно… Выбросила из окна убийцу… И поделом! Собаке – собачья смерть…
Марго усмехнулась. Смертельная тоска навалилась на нее, когда она представила себе всю свою жизнь как серую ленту, уходящую в неизвестность.
– Останови машину… – сухо попросила она и, ничего не объясняя, вышла прямо в дождь. – И не ходите за мной, вы, оба…
Она шла, ничего не видя перед собой. Слезы смешивались с дождем, заливавшим ей лицо и струями стекавшим за воротник. Грохот неотвратимо падающей с неба воды по жестяным козырькам каких-то строений, мимо которых она брела, не обращая внимание на призывы, доносящиеся из машины, движущейся вдоль тротуара, – ее просили вернуться обратно, – показался ей стуком колес поезда. И вдруг в какое-то мгновение она услышала голос… Голос, который она не забудет теперь никогда… Тогда тоже стучали колеса, стоял страшный грохот, звенели на столике стаканы… И можно было сделать вид, что ничего не слышишь: ни стонов, ни сдавленного и короткого вскрика… Ей стоило тогда просто достать таблетки и принести воды. Но она этого не сделала. Как ничего не сделали для того, чтобы остановить Астрова, ни Лютов, ни Савченко… Выпустили зверя на свободу.
Она прибавила шагу и свернула в темный проулок. Забежала в какой-то подъезд, пропахший кошачьей мочой и квашеной капустой… Закрыла ладонями уши и зажмурила глаза. Как же ей хотелось умереть…
Частный санаторий под Шварцвальдом.
Медицинская сестра Вера, русского происхождения, приставленная к пациентке, значившейся под фамилией Келлер, заглянув в палату, чтобы взять плетеный поднос с посудой после завтрака, собиралась уже выйти, как внимание ее привлекла небольшая книжица в синем переплете, выглядывающая из-под подушки. Это был блокнот с записями на русском языке. «Ба, да это же дневник».
Она быстро подошла к окну – фрау Келлер прогуливалась по лужайке, играя с рыжей и веселой таксой доктора Ранка; ее белое платье, ярко освещенное утренними лучами солнца, делало ее похожей на персонаж ее же собственных пастелей, которыми были увешаны все стены палаты. Доктор Ранк считал, что его пациентка поправляется: черно-сине-бордовые тона пастельных работ фрау Келлер постепенно изменились на желто-зелено-оранжевые, что свидетельствовало о ее скором психическом выздоровлении… Хотя у Веры на этот счет имелось свое мнение.
Любопытство взяло верх, и Вера, взяв дневник к себе на колени, уютно устроилась на стуле возле подоконника, подставив белые шершавые листы горячему солнечному лучу. Она открыла на первой попавшейся странице, и аккуратные русские буковки так и заплясали перед ее взором…
«После небольшого путешествия, которое А. предпринял для того, чтобы дать возможность мне посмотреть Европу, он устроил меня в небольшой частный санаторий под Шварцвальдом – подлечить нервы. Мне кажется, что я начинаю выздоравливать, мне уже лучше, и кошмары постепенно отступают… И все это благодаря заботам А., он делает для меня все возможное. Но я чувствую, что смогу успокоиться лишь тогда, когда точно буду знать, где Марина М., нашел ли ее А.».
«Я тоскую по Лютову. Недавно взяла слово с А., что он не посмеет и пальцем тронуть его. Мне кажется, что А. летал не в Лондон, а в Москву и виделся там с Лютовым. Но это скорее всего лишь мои фантазии, просто я скучаю… хотя и понимаю, что мы никогда с ним не увидимся. А. сказал, что Марины нет в живых, что ему это точно известно. Но я не поверила ему, думаю, он сказал это для того, чтобы успокоить меня».
«Иногда, просыпаясь в светлой, залитой солнечным светом комнате, мне кажется, что я не в санатории, где за дверью сидит чистенькая и улыбчивая сестричка по имени Ирма или Вера (она новенькая, ее приняли недавно и приставили ко мне, потому что она русская), а в Синеньких… Там тоже было много солнца и голубые занавески… Я закрываю глаза и представляю себе, что вот сейчас дверь откроется и войдет Валентина с миской, полной вареников с вишней. Она сядет рядом на постели, погладит меня по руке или по голове. Она всегда с нежностью гладила меня, словно жалела, что я сделана не из такого же крепкого материала, как она. Она берегла меня, считала, что у меня дар божий. Ведь это она мне купила первые краски, первые пастели, дорогие книги по живописи, мольберт… Она не знает, как я переживала за нее, когда она решилась выйти замуж за А., детдомовского бандита, от которого плакала вся Самара. Но они дружили с самого детства, и Валентина любила его. Так уж ей на роду было написано – жить с ним, терпеть его, любить…
Когда Валя вышла замуж, А., уже тогда начавший заниматься своими темными и прибыльными делами (думаю, что это были все-таки нарк.), не поленившись, отвез меня, свою свояченицу, в Москву, чтобы показать известным художникам. У одного из них, Бориса Осиповича, я потом в течение двух лет брала уроки рисования и живописи. К тому времени мы трое – Андрей с Валентиной и я – совсем перебрались в Москву, поселились в Люблине, в том самом старом доме, который потом сгорел. Но несколько раз в году наезжали в Синенькие, устраивали там настоящие гульбища с шашлыком и песнями до утра, радовались тому, что дома, у себя. В Синеньких Андрей был одним, в Москве – другим. В Синеньких Андрей принадлежал лишь Валентине, да совсем немного – мне, в Москве же мы его почти не видели. Ждали порой сутками его возвращения, переживали, понимая, что с каждым днем Андрей все крепче и крепче увязает в московскую, «широкую» жизнь, обрастая не только связями, но и кровавыми путами. Прошло время, и наша жизнь сильно переменилась: мы переехали в большую квартиру на Тверской, где у Валентины появилась домашняя работница Марина Мерцалова и где мы все вместе помогали Андрею встречать нужных гостей. Толстый свитер грубой вязки и джинсы он сменил на шикарные костюмы, по утрам к нему приходил парикмахер, а на письменном столе в его кабинете стояло уже три телефона… Валентина же почти не изменилась, оставалась для него всего лишь женой, преданной, любящей, которая, мало что смысля в делах мужа, помогала ему во всем, заботилась и никогда ни во что не вмешивалась. Даже с его связью с Мариной смирилась – понимала, что не в силах уже что-либо изменить. У нее, простой деревенской девчонки, вышедшей замуж за детдомовца, теперь было все, о чем только можно было мечтать. «Она родилась без амбиций и самолюбия, такой же и умрет», – любила повторять Марина. Она очень быстро освоилась в нашем доме и сумела за каких-нибудь полгода сменить передник домработницы на норковую шубку любовницы. И хотя А. купил ей квартиру в другом районе, Марина почти всегда была рядом с ним, с нами и сильно потрепала в свое время нервы и Валентине, и мне. Ведь для нас с Валей она всегда оставалась чужой.
Когда сгорел дом в Люблине и нам было предложено переехать в новый дом по соседству, А. позаботился о том, чтобы через стенку, для удобства, поселилась и Марина. К тому времени она сменила статус любовницы А. на право называться его правой рукой. Она уже не жила с ним, спала с кем хотела, но по приказу А., по его звонку срывалась днем ли, ночью и мчалась устраивать дела куда угодно – за границу ли, в провинциальную глушь. А., чувствуя свою вину перед Валентиной за довольно продолжительный роман с Мариной, в минуты откровенности говорил нам с Валей о том, что если возникнет у него когда-нибудь необходимость уехать из России, то с собой он возьмет только Валентину. И что Марина даже знать не будет, где они…
Эти разговоры возникли не на пустом месте – к тому времени он уже успел провернуть аферу с крупным кредитом в несколько миллионов долларов, открыв несуществующий автозавод. Но деньги, поделившись с компаньонами, вложил не в производство автомобилей, а в недвижимость, причем не только в Москве (особняк на Петровском бульваре – одно из его последних приобретений, которым он даже не успел воспользоваться, как и его бывший хозяин – чеченец Талипов, потративший колоссальные деньги на ремонт и вынужденный продать его, чтобы расплатиться с долгами), но и в Европе. Предполагалось, что я останусь в Москве, и через меня А. будет продолжать руководить своей империей. Даже Монастырский, которому А. безгранично доверял и с которым они вместе проработали много лет, не знал бы, где они скрываются. А то, что вскоре им предстояло исчезнуть, становилось все более очевидным… Вопрос о том, почему А. не собирался брать с собой меня, даже не обсуждался. «Она не должна отвечать за поступки других людей, даже тех, кого любит, она свободна, и ей незачем от кого-либо прятаться. Пусть живет в Москве, Синеньких, Риме, Париже, где угодно, но не оглядываясь и не вздрагивая от страха… У нее впереди – вся жизнь! Она станет художницей и устроит сама свою жизнь. Что же касается нас, то пусть все думают, что нас уже нет в живых». Это были его слова.
Понятное дело, что сразу же возникал и другой вопрос: что будет с Мариной? А. все продумал и на этот счет. «Марина будет работать в паре с Монастырским. У них это хорошо получается».
И они уехали. Неожиданно для многих, но только не для меня. Так случилось, что, потеряв из виду сестру и не имея возможности больше видеться с ней, я заболела. У меня началось нервное расстройство, в результате которого я и оказалась в больнице. Там-то меня и нашел Марк, привез к «себе» и стал заботиться, как о дочери. Марк… Он был родом из Синеньких, он любил А., Валентину и меня, он был другом нашего отца, который рано умер. Когда Синенькие начали разваливаться, А. сам привез в Москву Марка и устроил его к себе сторожем. Подкармливал его и верил ему… И если бы не он, не знаю, что бы со мной было…»
«Марина… Я хорошо помню ее бледное лицо с рысьими умными глазами и розовым носом. И я отдала бы свою правую руку, руку, которой я держу карандаш, на отсечение, чтобы только точно знать, что не увижу ее больше никогда… В последнее время от нее постоянно пахло спиртным, как от ватки, которую оставила Вера после того, как сделала мне укол… Ватка пахнет пьяной Мариной. А. перестал ей доверять еще тогда, когда она запила… А ведь ей нельзя было пить, и она прекрасно об этом знала. При А. она еще пыталась держаться, то после их отъезда напивалась до бесчувствия. Бедный Монастырский с ней измучился… Правда, потом взяла себя в руки и стала рьяно заботиться о своем здоровье…»
«Я знала, что, как только ей станет известно об исчезновении А., она станет искать в первую очередь меня. Она бы выпытала у меня все, я это чувствовала, а потому пряталась от нее, пока ее не остановил Виталий Монастырский. Его, в отличие от Марины, которая все еще имела виды на А. и хотела бы занять место Валентины, как раз устраивало то, что А. не было рядом и что теперь-то наконец у него появится возможность работать самому. Он сказал Марине (весь этот разговор он передал мне позже в личной беседе) в довольно резкой форме, ничего не объясняя и полагаясь, однако, на ее ум и интуицию, что теперь у нее появился новый хозяин. И что он, Монастырский, заменит ей во всем А. И добавил, что выхода у нее нет, придется подчиниться. Что скрепя сердце ей и пришлось сделать. Когда же я поправилась, мне неожиданно позвонила Валя и сказала, чтобы мы с Мариной немедленно выезжали в Синенькие. И я поняла, что увижу ее, мою сестру… Конечно, А., возвращаясь по подложным паспортам в Россию, рисковал так не из-за ностальгии, я понимала это, им двигали другие, более мощные рычаги – дела… Но все равно, я была рада безмерно, что увижу их. И хотя я Марине ничего не объясняла, кроме того, что нам надо срочно выезжать, она и сама все поняла. Некоторые дела требовали его, А., личной подписи и не могли уже ждать. Надо было запускать какие-то производства, открывать новые, совместные фирмы, все то, во что я никогда не вникала и всячески ограждалась от этого, как и Валя…
Думаю, что именно та наша первая поездка и открыла глаза Марине на мою сущность. Она поняла, что представляет собой свояченица А. – инфантильная и летающая в облаках девица, которая может грохнуться в обморок от простого хлопка…
Это в дальнейшем и сыграло свою роль. Будь у меня другой характер, Марине бы и в голову не пришло покуситься на мое наследство…»
«Первая встреча А-вых (по документам граждан Германии, супругов К.) с нами, мной и Мариной, в Синеньких, куда они приехали на один день, была бурной. Но если я от счастья, что вижу свою сестру живой и здоровой, просто разрыдалась у нее на груди, то Марина откровенно соблазняла Астрова, на что-то еще надеясь… Но он явно разочаровал ее. Объяснил, что у них мало времени, что дел много, надо обо всем успеть поговорить, подписать привезенные мною от Монастырского документы. Часов пять А. с Мариной занимались бумагами, пока мы с Валентиной готовили все к пикнику и говорили – наговориться не могли. Валентина звала меня с собой, хотя и понимала, что нарушает договоренность с мужем, который, по ее же словам, строго-настрого запретил ей вести со мной такие разговоры. «Мы не со всеми поделились, Валя, я же тебе говорил. Ты хочешь, чтобы ее жизнь превратилась в ад, в котором живем мы? Ты хочешь, чтобы и она вскакивала по ночам, как ты, когда тебе снятся кошмары, и чтобы в каждом незнакомом человек она видела фээсбэшника или бандита? Ты хочешь такой судьбы своей сестре?»
Затем был пикник, но невеселый, кусок в горло не лез… Потом я проплакала всю ночь, лежа в обнимку с сестрой и не зная, когда мы еще встретимся, а Марина, наверняка кусая подушку от злости, что ее чары не возымели действия на очерствевшего и постаревшего Астрова… Вероятно, тогда уже она начала подумывать о том, как бы ему отомстить… Хотя за что? Видимо, А. что-то обещал ей в самом начале их отношений. Но разве теперь он в этом признается? План… Свой план она вынашивала не один год, пока не решилась предъявить свету доказательства реальной смерти А. Боже, как же я ее боюсь…»
«Сегодня утром, когда я открыла глаза, я увидела голубые занавески. Стоит мне немного приподняться на подушке, как я вижу зеленую лужайку, холмы и несколько белых строений… Это Шварцвальд. Это Германия. Да, А. делает все, чтобы я забыла все то, что произошло тогда в Синеньких, но у меня пока ничего не получается… Я снова рисовала окровавленных кур, безголовых, страшных, сине-красных… И тот порожек, на котором сидит маленькая худенькая женщина с распущенными волосами. Это я. Как тогда. Как там…
Если бы А. не полетел в Лондон со своим новым проектом, вряд ли Мерцалова смогла бы осуществить свой план и убить сразу двоих – Валентину и А. …»
Здесь Вера непроизвольно прикрыла страницу ладонью. Ей стало страшно. Прочитанные ею вот так запросто, легкомысленно, дневниковые записи делали ее чуть ли не свидетельницей готовящихся (или уже свершившихся?) преступлений. А ведь она открыла этот дневник, надеясь прочесть там нечто совершенно другое, что обычно пишут в таких вот блокнотах: скажем, подробности интимной жизни той же фрау Келлер… Она даже подумала, что любая медсестра, окажись в подобной ситуации, поступила бы точно так же, то есть раскрыла дневник… Или нет? Но тут пальцы сами перевернули страницу, а глаза на всякий случай полоснули по сияющему прямоугольнику окна: девушка в белом платье продолжала играть с рыжей толстой таксой…
«Это судьба, что он не приехал», – говорила Марина в полумраке сарая, куда привела меня насильно за руку. На деревянном полу я увидела труп моей дорогой сестры Валентины. С простреленным виском. Под головой темнело пятно запекшейся крови. Марина, убив ее в спальне, спящую, приволокла сюда, чтобы потом (но об этом я еще тогда и подумать не могла!) отделить голову… «Сиди здесь и никуда не уходи. Ты никогда не видела такой игрушки? На, подержи…»
Она сунула мне в правую руку пистолет, от которого еще пахло порохом, припечатав его к моей ладони, к моим влажным от испарины пальцам… Я тогда не сразу поняла, что вместе с пистолетом она сунула мне в сердце нож, нож ответственности и страха, который она будет поворачивать еще долго, причиняя мне боль… Отпечатки моих пальцев на пистолете – вот что ей надо было. «Вот и хорошо, – сказала она, блестя глазами. – Теперь попробуй докажи, что это не ты ее убила… Ты – единственная наследница. Спустя несколько месяцев, если, конечно, нам никто не помешает, начнешь все переоформлять на себя… А уж потом только – на меня. И не удивляйся, если на свете появится на одну Ингу Новак больше… Мне может понадобиться твоя фамилия, чтобы какое-то время пожить спокойно… А пока мы в одной упряжке, тебе никуда от меня не деться…» Лишь позже мне станет известно, что она сделает себе фальшивый паспорт на мое имя, чтобы спокойно жить на Рождественке и пользоваться машинами А. Да и вообще у нее было очень много планов в отношении меня, точнее, моей смерти, я думаю…»
«Меня снова лечили сном. Это и приятно и неприятно одновременно. И тяжело. Потому что и во сне я вновь переживала ужасы той ночи. Я пишу этот дневник на тот случай, если когда-нибудь не выдержу и лопну от переполнявших меня мыслей и чувств. С А. я не могу говорить об этом. Он щадит меня и не понимает, что мне надо попросту выговориться…
Тогда, когда она убила мою сестру, я ждала, что вот сейчас распахнется дверь сарая, и войдет А. Но он не вошел. А меня оставили один на один с трупом. С мертвой Валентиной. А к вечеру Марина привезла на своей машине (последние три раза мы приезжали в Синенькие на машине) еще один труп. «А вот и муженек прибыл», – прохрипела она с лицом белым как бумага, вытаскивая из багажника завернутый в простыню мужской (я заметила мужские лодыжки, волосатые икры ног) труп. И я тогда поняла, что она встретила Астрова по дороге и убила. (Теперь-то я понимаю, что этот труп она могла купить в местном морге, предположим, труп какого-нибудь бомжа или пьяницы.) «Ладно, выйди… Ты и так уже насмотрелась…» – мне было позволено выйти из сарая. У меня не было сил, и я опустилась на порожек, обхватив руками колени. И вдруг услышала звук, от которого не раз вскакивала с постели еще в детстве… Так наша мать рубила кур на пне. Хорошо помню эту картину: светит солнце, по небу плывут облака, а на круглом, залитом кровью пне дергается курица, у которой уже нет головы… Или упадет на землю и побежит, разбрызгивая вокруг красным, жирным…
Теперь самое ужасное. Мы вместе, в две лопаты, рыли могилу в саду, куда уложили два тела, присыпали землей, завалили дровами. Я до последнего была уверена, что, мчась ночью уже в Москву, мы везем в багажнике завернутые в красный клетчатый плед головы А-вых. И лишь в морге, на опознании, куда Мерцалова привезла меня, вынув из наркотического дурного сна, мне, глядя на полуразложившуюся, какую-то разбухшую и отвратительно пахнувшую голову мужчины, показалось, что это не А. Но рядом стояли наши знакомые, которые в один голос утверждали, что видят перед собой именно «голову А. и его жены Валентины». Они ставили свои подписи на документах…»
* * *
«Принесли завтрак, а у меня нет сил даже подняться. Я все думаю о том, где А. закопал голову Валентины. Он сказал, что в каком-то парке… А вдруг ее разроет какая-нибудь собака? Что тогда? Хотя не мог же Андрей взять голову с собой!»
«После опознания Марина на время оставила меня в покое. Она знала, что я живу у Марка в особняке и рисую. Знала также и то, что я буду молчать. Тем более что у меня к тому времени уже были проблемы с речью, это началось еще в Синеньких. Единственно, что мне вменялось в обязанность, это время от времени появляться у нотариуса и подписывать документы, да в отсутствии Марины присматривать за квартирой в Люблине. Это было пыткой – каждый раз видеть эти жуткие термосы, портреты в аквариуме… Но ей было необходимо держать меня в руках до тех пор, пока я, вероятно, своей рукой не отпишу все имущество А-вых на нее, на Марину… Или же, убив меня, она собиралась жить под моим именем?»
«Скажи мне, А., неужели ей не приходило в голову, что ты рано или поздно объявишься и отомстишь за смерть Вали?» – я задала ему этот вопрос в самолете, едва мы оторвались от земли. «Она бы сделала так, чтобы пистолет с отпечатками твоих пальцев нашли и провели экспертизу… Она знала, что делает…Тебя бы арестовали, а она бы все равно успела сбежать… Я ее знаю. Я ее очень хорошо знаю… Она в некотором смысле – профессионалка. У нее на счету несколько загубленных душ…» – «Значит, она все-таки сбежала? Узнала, что ты в Москве, и сбежала? Ведь ее нигде нет… Она сказала, что поедет на море, и не вернулась оттуда… А ведь я ее ждала, ждала… Мы с Марком ждали ее возвращения, он боялся, что она и меня тоже… А что, если она где-нибудь здесь, поблизости? Летит с нами одним рейсом?» – «Я ее тоже искал, но не нашел… Значит, ее нет…» – он говорил это очень спокойно и уверенно. «Ты что-то скрываешь от меня, Андрей! Скажи, что с ней? Она жива? Где она? Я устала…» Я почти кричала, и он вынужден был зажать мне рот рукой, он не хотел, чтобы на нас оборачивались. Он сильно нервничал. Лицо его побледнело. А я, вдруг совсем близко увидев его постаревшее лицо, седину в волосах, в порыве непонятных чувств, охвативших меня, сжала его руку. И он ответил на мое пожатие. А чуть позже, усмехнувшись каким-то своим мыслям, А. сказал мне очень странную фразу, которую мне так и не удалось расшифровать: «Савченко уверяет, что Марина мертва… Так, во всяком случае, говорит Марго… И я им почему-то верю…» Марго? И я сразу вспомнила, как еще в самом начале нашего с ней знакомства я обратила внимание на белые льняные ботиночки Марго, на шнуровке и с вышивкой. Точно такие же были привезены А. из Лондона для Мерцаловой, еще в самом разгаре их непродолжительного романа… У меня даже сохранился рекламный проспект того магазина «Корнакопия», где А. купил для Валентины «скромные» туфельки за триста фунтов стерлингов, а мне – черные замшевые лодочки, которые носила чуть ли не Грета Гарбо. Значит ли это, что Марго когда-то была знакома с Мариной? Что связывало этих женщин? И если Марина жива, то что заставило ее подарить или продать эти ботинки Марго? Думаю, что когда-нибудь А. мне все обязательно расскажет».
* * *
Хлопнула дверь, Вера резко вскочила со стула, уронив дневник. Голубые занавески надулись как паруса, под ногами зашелестели страницы… Вся жизнь русской эмигрантки-медсестры промелькнула в этот момент перед ней, как это бывает, когда неосознанно готовишься к смерти… Она по-настоящему испугалась.
Но это был всего лишь сквозняк…
За окном радовала глаз пастораль с дамой в белом платье и глупой собакой.
«Какие-то белые ботинки… Грета Гарбо… Господи, да она же сумасшедшая…» – И Вера, немного успокоившись, подняла с полу дневник, сунула под подушку и с гордым видом порядочного и честного человека, выполнившего свой долг, с подносом вышла из палаты.
Назад: Глава 7
На главную: Предисловие
