Глава 23
Пассажирский поезд, скрипя тормозами и гремя сцепками, остановился у перрона железнодорожной станции маленького украинского городка Бахмач. Из всего состава на площадку вышло около десятка пассажиров.
Среди них выделялась молодая супружеская, судя по всему, пара — красивая женщина в легком, свободного покроя сарафане и нервный худощавый мужчина. Суетясь вокруг своей спутницы, он то и дело переставлял с места на место большой неуклюжий чемодан.
— Степа, не дергайся, ты меня раздражаешь. И ребенок будет нервным расти, — Она многозначительно погладила выпиравший из-под сарафана округлый живот.
— Я другого боюсь, — чуть понизив голос и оглянувшись по сторонам, проговорил мужчина. — Как бы преждевременные роды не случились.
— Не волнуйся, я все хорошо закрепила. — Его спутница тоже понизила голос.
— То-то же, а то нам только выкидыша не хватало!
— Степа, возьми себя в руки, не выражайся. Ты хоть и не очень похож, но все-таки как бы мент. Попробуй пару часов вести себя спокойнее, сдержаннее. Ты просто играешь роль.
— Да это как раз больше всего меня и стремает. Я, человек, который всю свою сознательную жизнь был честным вором, должен изображать мента поганого.
Натаха, я тебя предупреждал, если кому-нибудь заложишь — пеняй на себя.
— Степа, перестань говорить глупости. Кому я тебя стану закладывать?
Балеринам из кордебалета? Расслабься, представь, что ты — актер и ничего больше. Мне самой в жизни приходилось играть кого угодно: и пай-девочек, и развязных шлюх… Но ведь я от этого проституткой не стала?
Ее слова слегка успокоили Цыгаря.
— Пошли! — он решительно подхватил чемодан и зашагал в сторону вокзала.
— Не так быстро, Степа, — семенила за ним Наталья Мазурова, — я же все-таки беременная…
Выйдя на тесную привокзальную площадь, где пассажиров поджидали два стареньких рейсовых «ЛАЗа», два видавших виды «Москвича» и «Жигули» с проржавевшими крыльями, они выбрали, как им показалось, более надежную технику.
— На Степана Бандеры поедем? — поинтересовался Цыгарь у одного из водителей.
— Четыре гривны, — зарядил частник.
— А «россию» возьмешь? Мы только что приехали, поменять не успели.
— Возьму.
— Сколько это будет в рублях?
— Сотня, — не моргнув глазом «подсчитал» извозчик — До хрена, — покачал головой Цыгарь, окинув взглядом расходившиеся в разные стороны улочки с невысокими одноэтажными строениями. — Да за такие бабки можно до Крыма доехать.
— А ты попробуй, — пожал тот плечами и покосился на Натальин живот.
— Ладно, покатили. — Цыгарь забросил чемодан в багажник и, усадив Наталью, плюхнулся на переднее сиденье.
— Какой дом? — трогаясь с места, поинтересовался водитель.
— Тридцать пятый.
Они ехали минут пять, не больше. Повиляв по каким-то закоулкам, машина остановилась у покосившегося забора, за которым стояла небольшая хата.
— Приехали, — объявил водитель и протянул руку за деньгами.
— Ты что, озверел, что ли? — взвился Цыгарь. — Да тут пешком идти десять минут! Если б я знал…
— Я тебя за язык не тянул, цену назвал — ты согласился. Договор дороже денег, так что плати.
— Да заплати ты ему, — выбираясь из машины, презрительно бросила Наталья.
Цыгарь, не обращая внимания на протянутую руку, с досадой бросил на приборную панель купюру и, выйдя, забрал чемодан. Машина уехала. Они остались стоять вдвоем на немощеной улице, где возле водяной колонки плескались чумазые дети, по-хозяйски расхаживали гуси да судачили, сидя на скамейке у забора, несколько местных бабок. Завидя приезжих, они притихли.
— Зачем ты из-за какой-то сотки такой шум поднял, Степан? — вполголоса спросила Наталья.
— Ты сама просила меня сыграть роль мента.
— Ну и что?
— Они же за копейку удавятся. Зарплаты у них маленькие, экономить на всем надо.
— Ладно, — улыбнулась Наталья. — Только не переигрывай.
— Да я и так чувствую себя полным идиотом.
— А что прикажешь делать? Отказаться сейчас от всей этой затеи? Уже слишком поздно. Не волнуйся, Степа, все нормально. — Наталья решительно открыла калитку и направилась по тропинке к дому.
Неожиданно откуда-то из глубины двора, прихрамывая на переднюю лапу, выбежал лохматый пес и сипло залаял.
— Цуцик, замовкни! — В дверях дома показалась тучная старуха в платке и душегрейке — видно, жаркая погода ее не смущала. На груди у старухи болтались крупные дешевые бусы.
Собака, тявкнув еще пару раз, подбежала к хозяйке И завиляла хвостом.
— А вы хто такие будэтэ?
— Добрый день, — вежливо поздоровалась Наталья и спросила:
— Это вы — тетя Люба?
— Ну так, я — тетка Люба, — настороженно сказала старуха, — тильки в мэнэ племянниц нема.
— Да я не племянница ваша, — улыбнувшись и положив руку на живот, сказала Наталья.
— А хто ж ты така, дивчина гарна?
— Да друзья мы племянника вашего, Федора Михайлюка. Из Калининграда.
Вот Степан, муж мой, вместе с ним в милиции служил.
На этих словах Цыгарь закашлялся.
— А шо ж вы одразу нэ сказалы?! — всплеснула руками старуха. — Та заходьте у хату, а то шо ж я таку дивчину ды ще с брюхом на дварэ тримаю.
В доме царил идеальный порядок. Крашеные доски пола были застланы домоткаными дорожками, на столе, занимавшем середину комнаты, лежала кружевная скатерть ручной работы. В углу висела икона, оправленная белоснежными, накрахмаленными рушниками, на стенах — фотографии родственников. В другом углу, на маленьком столике, дремал под вышитой салфеткой телевизор. Все подоконники были заставлены горшками с геранью и алоэ.
— Ну, присядьте, гости, кажитэ — откуль и куда едэте. — Старуха пригласила их за стол и поставила перед ними плетенную из лозы вазу с крупными наливными яблоками. Сама села на скамью у окна и принялась внимательно рассматривать гостей.
— Давай рассказывай, — многозначительно улыбнулся Степан, слегка подтолкнув Наталью локтем. — Ты ж у нас любительница.
Ее долго уговаривать не пришлось.
— Вот Степа, муж мой, после армии пошел служить в милицию, там и познакомился с племянником вашим Федей. Подружились, вместе на рыбалку ездили, на охоту…
— Ага, — поддакнул Степан, — охотились…
— Потом Федор пошел на повышение, в Москву перебрался. Первое время переписывались, даже встречались как-то пару раз, приезжал он к нам. Но времена сейчас тяжелые, раскидала нас жизнь… Мы вот со Степой первенца ждем, — Наталья провела рукой по выпуклому животу, — квартиру недавно получили в новом микрорайоне. Будет все как у людей.
— Квартира — це дило добре, — кивнула старуха.
— Я на седьмом месяце. Тут нам и путевочку дали. Вот решили съездить на юг отдохнуть, погреться на вашем теплом солнышке. Купили билет с плацкартой, в Бахмаче — пересадка. До вечера у нас время есть. Мы подумали и вот… отважились зайти к вам. Федя, когда переезжал в Москву, вещи кое-какие у нас оставил. Вот там мы и нашли открыточку от вас.
— Тоди розумию, скуль хату мою ведаете.
— Честно говоря, мы и с вами хотели познакомиться, тетя Люба. Федя нам столько рассказывал про вас, какая вы хлебосольная, щедрая, добрая.
Старуха подхватилась:
— Ой, що ж я сыжу, гости дорогие? У мине ж на плите бовщ стоить, — почему-то она так и говорила: не «борщ», а «бовщ».
Спустя несколько минут перед гостями дымились тарелки ароматного варева, стояли аккуратно нарезанное сало, малосольные огурцы, свежие помидоры и, в довершение всего, бутылка мутного самогона. Тетя Люба села рядом со Степаном и поставила на стол две рюмки. Откупоривая бутылку и наполняя стопарики, сказала:
— Ты у нас брюхатая, тоби не наливаем, а с чоловиком твоим выпью. Ну, давайте, гости дорогие, за знакомство!
— Ой, — спохватилась Наталья, — я же не представилась. Наташей меня зовут, а мужа моего, вы уже знаете, — Степаном.
— Ну то, Наталка, за тэбе. Каб усе добро було, — старуха покосилась на ее живот.
Опрокинув рюмку, Степан одобрительно крякнул.
— Хороший чимер! — потянувшись за огурцом, похвалил он. — Аж носки задымились.
— Цэ наша украиньска горилка, — широко заулыбалась тетка Люба. — Да вы бовщ берите, пока горячий.
Степан тут же налил по второй.
— За хлебосольную хозяйку! — провозгласил он. Тетка Люба с благодарностью посмотрела на него и выпила. Хрумкая огурцом, она спросила:
— То ты, Степан, усе в милиции працюешь?
— Угу, — набитым ртом промычал тот, — на ниве правопорядка.
— Цэ — дило доброе. А вы, верно, не ведаете, што Федор, непутевый, з милиции уволився?
— Да что вы говорите, тетя Люба? — Наталья изобразила крайнее удивление. — Почему же?
— Плотють шибко мало.
— А чем же он занимается?
— Та не ведаю я, знайшов якусь работу, где грошей паболе. А що за работа, ничога ни казав.
— А давно вы его видели?
— Та ужо рок ти болей. Так, пришлэ письмо на день народження. Ой, шо это я, забула! На днях прислав пасылку, богато рознага добра: чаю, банку кофа, печивов разных, гарны рушничок ды вось бусы, що на мни.
— А откуда посылка пришла? — осторожно спросила Наталья. — Из Москвы, наверное?
— То я не поглядела. Скрынка фанэрная… Мо поглядеть?
Старуха тяжело поднялась из-за стола и вышла. Вернувшись через минуту, развела руками.
— Ой, склероз кляты, я ж забула… Ганна попытала-ся, я ей тую скрынку и отдала. Там ще фотография була: вин з Ленькой, з братом своим.
Тетка порылась в стопке старых писем и открыток, лежавших на полке под телевизором, и протянула Наталье фотографию.
— О! Знайшла.
На цветном снимке были запечатлены улыбающиеся братья Михайлюки в белых брюках и легких цветных рубашках на фоне аллеи из вековых раскидистых деревьев, за мощными стволами которых виднелся каскад искусственных водопадов. Наталья внимательно рассмотрела снимок и протянула его Степану.
— На югах где-то, — отметил тот, повертев фотографию в руках. Однако на обратной стороне не было никаких надписей.
Наталья вернула фотоснимок тетке Любе и, взяв Степана за руку, твердо сказала:
— Нам пора. Загостились мы у вас, так и на поезд опоздать можно.
— Ой, почекайтэ. Я вам сала на дорогу дам та гурков. Мо, ще бутылочку з собою визьмитэ?
— Вот за это спасибо, тетя Люба. — Степан с готовностью вцепился в горлышко бутылки.
Наталья поняла, что веселый вечер ей сегодня обеспечен.
— Я б проводила вас, да ноги болять, — сказала тетя Люба, провожая гостей во двор.
Попрощавшись, они вышли на улицу и направились в сторону вокзала.
— Пошли-пошли, актер ты наш несостоявшийся, — поторапливала Наталья.
— Куда ты меня тащишь? — недовольно спросил Степан. — Мы ведь толком ничего не узнали.
— Мы узнали все, что надо!
— Так поделись.
— На фотографии — платановая аллея. Это — главная достопримечательность Сочи. Теперь известно, где их искать.
Тетка Люба, опершись на калитку, провожала гостей взглядом до самого конца улицы. Когда Наталья и Степан скрылись за углом, к ней подошла соседка.
— А хто цэ був? — поинтересовалась она.
— Та племянника мойго Федора шукалы.
— Дивчина ж брюхатая.
— О то я и думаю, што Федор, зараза, дитя ей зробыв, а сам збег.
— Вин можа… Я памятую, с Томаркой крутыв, ми вжэ висилля чакали, а Федька збиг до москалей, милиционером зробився. О то вжо з Федьки милиционер…
* * *
Несмотря на то что курортный сезон был уже в разгаре, им удалось без труда купить билеты в купейный вагон. Еще до посадки Наталья, чтобы не шокировать проводников, заглянула в вокзальный туалет и, запершись в кабинке, сняла «камуфляж», делавший из нее беременную женщину.
Уборщица, возившаяся с тряпкой и ведром в углу туалета, с недоумением уставилась на стройную высокую девушку, гордо прошествовавшую мимо нее. А ведь только что никого, кроме женщины, ожидавшей ребенка, здесь не было. Кусок поролона, создававший иллюзию большого живота, Наталья оставила в урне для мусора.
Вагон оказался на удивление чистым, столик между полками был застлан белой накрахмаленной салфеткой с вышитыми краями.
— Повезло, — прокомментировал Цыгарь, когда поезд тронулся.
Он тут же поставил на столик недопитую бутылку и принялся перочинным ножом нарезать на разложенной газете сало — подарок тети Любы.
— Ну что? — сказал он деловито. — Надо добивать пузырек.
— Это обязательно? — поморщилась Наталья.
— Недопитая бутылка — дурная примета. А ты, зря кривишься — самогоночка что надо, не то что наша российская. Я вот однажды в Подмосковье в одной деревеньке оказался с дружбаном, выпить было охота, аж трубы горели. А деревенька замызганная, запаршивевшая, народ дохлый. Сунулись мы туда, сюда — нет ни у кого самогона. Нет, ну ты представляешь, Натаха, какой облом? На кого ни наткнешься — пьяный в жопу, а как чимера достать — руками разводят. Это я только потом просек, что они незнакомых людей боятся. У нас же до сих пор за самогоноварение по кумполу дают, вот они все от меня и шугались. Ну, потом выловил я одного, ему, видно, не хватило, а денег на чимер не было. Пришлось пообещать, что стакан налью. За это он нас свел к какой-то бабке. Бабка смешная такая: маленькая, горбатенькая, ну натуральная Яга, и шнобель таким крюком завернут, что чуть не по зубам стучит. Вынесла она нам пузырек, но пока ходила, я чувствую, чем-то в хате несет. Потянул носом туда-сюда — ни хрена не врубаюсь. Не, серьезно, натуральным дерьмом воняет! Толкаю этого местного в бочину — типа, что за амбре? Да он что-то вякнул такое — мол, у нас всегда так, тут, типа, хряк рядом с сенями живет, вот от него, значит, и несет. Ну, что…
В общем, притащила бабка чимер, разбашлялся я с ней, вышли на улицу, алкашу этому местному, как и обещал, пришлось налить.
— Куда ж ты ему наливал, в пригоршни, что ли? — насмешливо спросила Наталья.
— Нет, у него с собой посуда была. Стаканчик, конечно, замызганный, но мы его самогонкой продезинфицировали. И что интересно, я-то думал, что этот алконавт стакашку одним глотком хлопнет, и все дела. Нет, он ее медленно тянул, смаковал, будто я ему не чемергеса мутного налил, а коньяку двадцатилетней выдержки. И опять, чувствую, несет какой-то парашей. Принюхался к бутылке — это он, самогон родимый, воняет. «Что за дела?» — спрашиваю у мужика. А он неторопливо так выпил, губы вытер, протягивает мне стакан и говорит: «А ты налей себе и выпей». У меня душа по этому делу уже полдня страдала. Налил я, выпил…
— Ну и что? — смеясь, спросила Наталья. Она уже начинала догадываться, в чем соль этой смачной истории.
Лицо Цыгаря так живо передернулось, словно он только что снова испытал вкус той ядреной самогонки.
— Ох, Натаха, скажу я тебе, это был и напиток!.. Амброзия, можно сказать.
— Амброзия — это нектар, который употребляли боги, жившие на Олимпе, — показала свою осведомленность Наталья.
— Да? — искренне изумился Цыгарь. — А я не знал. Я думал, амброзия — это от слова «амбре». Ну, ты понимаешь, о чем я говорю. Короче, сорок градусов там, конечно, было, но привкус такой гнусный, у меня аж челюсти свело. А дело-то зимой, закусить нечем. Я снега из сугроба ладонью зачерпнул, еле-еле в пасть затолкал. Эх, Натаха, лучше бы я этого не делал! Чуть все назад не поперло. Я кое-как эту дрянь в своем желудке удержал, а местный алкаш, что со мной был, стоит и ухмыляется. «Ну, как?» — спрашивает. Я-то ничего ответить не могу, боюсь рот раскрыть, только руками развожу и головой трясу. А он мне предлагает: еще по одной не желаешь? Я кое-как с собой совладал и прохрипел:
«Нет, пока не желаю». А он говорит: «Тогда я себе еще налью». Тут уж я, конечно, не возражал. В общем, так он весь этот пузырь и оприходовал, считай, в одиночку. Я потом еще с животом намучился. Так вот, Натаха, догадайся, из чего был этот самогон? Ага, вижу, тебе уже смешно. А мне-то было не до смеху…
Ладно бы из какого-нибудь пристойного навоза, а то ведь из свиного дерьма.
Наталья смеялась, откинувшись к стенке купе.
— Ты бы, Степа, поинтересовался, из чего продукт произведен, прежде чем пить.
— Да кто же мог подумать? — замахал тот руками. — Теперь ты понимаешь, какие чувства я испытал, пробуя самогон, которым нас угостила Федькина тетка?
Сам-то он, конечно, засранец, но тетка у него хорошая, дал бы ей бог здоровья.
И самогон делает что надо — мягкий, можно сказать, задумчивый. На вкус — ароматный, и от запаха нос набок не сворачивается. По большому счету, такой напиток можно употреблять без закуси, но если к нему имеется еще и сало украинское, то грех не закусить. Ты глянь, какая это вещь! — Степан взял двумя пальцами тонкий ломтик сала и повертел его у Натальи перед лицом. — Нет, ты посмотри, посмотри! Оно ведь насквозь просвечивается. Вот видишь, розовые лучики вокруг расходятся. Оно ведь почему такое ясное? Потому что другое, не такое, как наше. Вот ведь парадокс, правда? Свиньи вроде одинаковые, едят одно и то же. Нет, вообще-то вру. Не одно и то же едят. У нас-то в России чем свинью кормят? Ну, хлебом, картошкой, жмыхом каким-нибудь. А на Украине? Овощами всякими, яблоками, грушами, даже арбузами. И солнца здесь больше. Они ведь — все эти овощи-фрукты — солнце в себя сначала впитывают, а потом эту энергию солнечную свинье отдают. Верно ведь, а? Что скажешь? — Он хитро подмигнул Наталье.
— Да я и не знаю, что сказать, — улыбаясь и пожимая плечами, ответила та. — Никогда прежде не приходилось задумываться над различиями в сортах самогона и сала.
— Ну и зря. — Цыгарь наставительно поднял указательный палец. — Это — глубокий философский вопрос. Так, ты погоди, я сейчас к проводнице сбегаю за стаканчиками.
Через минуту он вернулся, с торжественным видом поставил на столик два чистых стакана и потянулся к бутылке:
— Будешь?
— Вообще-то я крепких напитков не употребляю. — Наталья пожала плечами.
— Да ладно тебе кукситься, тут все свои. И времени у нас еще навалом.
— Ну, разве что самую малость.
— Ладно, я тебя насиловать не стану. — Цыгарь плеснул самогонки на донышко стакана. — Попробуй, достойная вещь. — После этого он подсунул девушке кусочек хлеба с салом. — И закуси. Хочу, чтобы ты оценила. — Себе он налил сто граммов, поднял стакан и с улыбкой провозгласил:
— За успех нашего безнадежного предприятия!
— За безнадежное пить не хочу! — Наталья покачала головой.
— Да я пошутил. Ты пей, пей, не бойся. Все у нас будет клево.
Наталья осторожно пригубила из стакана. Самогон на самом деле оказался мягким, ароматным и не таким уж крепким. Впрочем, доза была не настолько велика, чтобы зашумело в голове, да и закуска ей понравилась: сало просто таяло во рту.
— Считаешь, у нас все получится? — спросила она, прожевав бутерброд.
— Конечно! — Цыгарь уверенно махнул рукой. — Ну, сама подумай… Кто такие эти Михайлюки? Леня — он вообще лох, ему только кулачищами помахать да водяры наглотаться после дела. Федор, конечно, поумнее будет, но тоже не Эйнштейн. Я с самого начала подозревал, что у него с головой не все в порядке.
Вот осел! — хлопнул он себя ладонью по лбу. — Это я не про Федора. Я — осел.
Как сразу не догадался? Вел-то он себя странно, не по-нашему… С другой стороны, это и хорошо. По крайней мере, мы теперь можем просчитать, в какую сторону его мозги работают. Я-то предполагал, что он с бабками на юга подастся, но не был в этом уверен. А тут такое дело… Все оказалось просто, как грабли.
— Помнишь, Степа, в «Джентльменах удачи»? Куплю себе костюм с отливом — и в Ялту. Вот и Федор так же думал.
— Мент и вор — как орел и решка, две стороны одной медали. Хороший вор всегда мента поймет.
— А наоборот? — спросила Наталья.
— Наоборот? Это уже сложнее, — ухмыльнулся Цы-гарь. — Изобретаем-то мы, а они только по нашим следам идут, это во-первых. А во-вторых, кто такой мент?
Тот же вор, только трусливый. Мы-то рискуем, на себя все берем, в одиночку, можно сказать, воз тащим. А за ним, за ментом этим поганым, целая толпа таких же, как он. Мент в одиночку будет делать то же самое, что и я, только трусливо.
Гульнуть ему, конечно, хочется, но с оглядочкой, с западлом таким ментовским, бабки заныкает поглубже.
— Например?
— Я, конечно, точно не знаю. В камеру хранения куда-нибудь засунет, чтобы, с одной стороны, никто, кроме него, до них добраться не мог, а с другой — чтобы рядом, под рукой, были. Воображение-то у него убогонькое, как у куркуля, и все представления о жизни еще с совковых времен.
— Тогда в Сочи у него один путь — гостиница «Жемчужина», — с чисто женской логикой предположила Наталья.
— Сам-то я там не был, но про «Жемчужину» слыхал, — кивнул Цыгарь и налил себе еще полстакана. — Ничего, Натаха! — сказал он, с удовольствием опорожнив стакан и закусывая украинским витамином "с". — Нам бы только вычислить, куда он лавэ зашхерил, а остальное — дело техники.
Подняв руки над столиком и шевеля пальцами, он гордо произнес:
— Ни один замок перед этими пальчиками не устоял, я в этом толк знаю.
Вскроем мы тебя, дядя Федя, и пустим по миру с голой жопой!
