Глава 37
На потрепанной «девятке» Быстрицкого Александр Владимирович Клюквин несся в Тверь. Час назад он просмотрел кассету, доставленную ему Сережей. Не доев пельменей, Клюквин сорвался с места, забрал у Быстрицкого ключи от машины и устремился на встречу с кинозвездами, а главным образом с Егором Ильичом Галушко.
Ему удалось беспрепятственно проскочить все светофоры в черте города. Но, миновав развязку Ленинградки с Кольцевой, он был вынужден затормозить.
Шоссе перегораживала здоровенная фура, ее помятый прицеп встал поперек дороги, сквозь возникшую пробку пробивалась машина «Скорой помощи».
Клюквин высунулся в окно и слева от себя увидел искореженную иномарку, впечатавшуюся в мачту рекламного щита. Разбитую машину окружили какие-то люди, спасатели пытались их отогнать, гибэдэдэшники расчищали трассу.
От невозможности что-либо изменить Клюквин просто смотрел в окно. Он видел, как спасатели разрезали железо, как из сплющенной машины кого-то доставали, как медики положили на носилки окровавленное тело. Но его не упаковали в мешок, а просто прикрыли чьей-то курткой.
«Слава богу, живой, — подумал Клюквин о водителе. — Господи, да это женщина!»
Он увидел, как с носилок свесилась прядь длинных светлых волос.
Минут через двадцать Клюквину удалось объехать застрявший фургон, и, включив четвертую скорость, он помчался в Тверь.
Около часу ночи он въезжал в город. У поста ГИБДД его уже ждали.
— Лейтенант Корольков, — склонившись к окошку, представился молодой человек в смокинге. — Здравствуйте, Александр Владимирович.
— Приветствую. — Клюквин бодро вышел из машины, несмотря на комплекцию и усталость.
Со времени посещения им банка, где работал исчезнувший Воронов, прошло чуть менее суток, но информации, поступившей за это время, хватило бы на неделю. Клюквин взял под локоток молодого лейтенанта, и они отошли на обочину.
— Доложите обстановку.
— Значит, так. Ревенко в городе не появлялась, во всяком случае, ни в одном отеле не зарегистрировалась. Сегодня как раз закрытие фестиваля. Народ там гуляет вовсю. Нам удалось сделать приглашения. Кстати, Александр Владимирович, вам надо переодеться, ваш смокинг у меня в машине.
— Вот как, — ухмыльнулся Клюквин, — в чем попало не пройдешь. Ну, надо так надо. Но, честно говоря, я даже не знаю, как носить эту дрянь.
— Это, между прочим, не дрянь, а отличный итальянский смокинг. Одолжили у главного режиссера драмтеатра на одну ночь, так что будьте поаккуратнее в нем.
— А то что?
— Всем отделом без зарплаты на полгода останемся.
— Я понял. Что еще?
— Две наши девочки уже там, ждут нас.
— Что за девочки?
— Хорошие девочки, проверенные. Из школы милиции. Они с первого дня ведут эту тусовку. Как говорится, под прикрытием обеспечивают безопасность.
— Господи, у вас что, официальной охраны не хватает? — удивился Клюквин. — Зачем еще «под прикрытием»?
— Официальную охрану фестиваля нанимал Галушко. А девчонок мы «забурили» туда сами, на всякий случай. У нас же выборы мэра через месяц, не хотим, чтобы были какие-нибудь эксцессы.
— Мудро. Тебя как зовут-то, лейтенант?
— Андрей, — парень смущенно улыбнулся. — Так поехали? Вы сейчас переоденетесь в машине, у меня там, кстати, термос с кофе и бутерброды.
— Вот это ты молодца, Максимка.
— Андрей, — поправил лейтенант Клюквина.
— Кино надо смотреть, дружок. Артистов можешь ты не знать, но персонажи знать обязан.
— Зря вы так. Я на этом фестивале с первого дня. Артистов как раз знаю, а вот фильмы посмотреть не удалось. Этот Максимка из какого?
— Это из детства моего. Тебя еще на свете не было. А фильм хороший, так и называется — «Максимка».
— А… — разочарованно протянул лейтенант.
Пока Клюквин напяливал на себя смокинг, Андрей отогнал к посту его «девятку», запер ее, что-то обговорил с гибэдэдэшниками, вернулся к взятому напрокат подержанному «Форду», и два новоиспеченных «денди» направились к отелю «Интурист», где проживали участники и гости актерского фестиваля «Созвездие».
— Андрюша, что есть по Галушко? — Клюквин открыл окошко и выпустил дым.
Месяц назад он бросил курить, и это была его первая сигарета с тех пор.
— Пока только самые общие сведения. Вы уж не обессудьте, Александр Владимирович, все, что успел за час, — Корольков виновато улыбнулся. — Значит, так. Галушко Егор Ильич, 1943 года рождения, вдовец, имеет сына 32 лет, Галушко Артема Егоровича. Наш Галушко в свое время окончил здесь же, тогда в Калинине, ремесленное училище по специальности столяр-краснодеревщик. Потом работал на местной мебельной фабрике. В 79-м получил производственную травму ноги, перенес две операции, перешел из цеха в кладовщики. В 82-м стал завскладом. А в 84-м культурненько сел за незаконную реализацию товара налево. Получил пять лет, в 89-м освободился. Срок отбывал в колонии под Архангельском. Проходил там под кличкой Купчина.
— Как ты сказал? Купчина?
— Ну да, в смысле купец, — объяснил Корольков необразованному следователю.
«Это не может быть простым совпадением… Откуда Николаева могла знать уголовную кличку Галушко? И что она вообще знала о нем? Вряд ли он стал бы рассказывать любовнице об уголовном прошлом. А если она сама что-то раскопала о нем и шантажировала, чтобы удержать? А он убрал ее с дороги. Вот вам и мотив».
— Дальше.
— А дальше наш купец влился в кооперативное движение. Сначала торговал турецкими шмотками на вещевом рынке, со временем расширился, открыл магазин. Потом пошло-поехало, к 95-му перешел на кожу и меха и организовал свою «Тверьпушнину».
— И какое же зверье он умудряется отлавливать в Калининской области?
— Он отлавливает его в Сибири и перепродает за границу, в основном в Италию. Вроде бы все законно.
— То есть шубами он не торгует?
— Нет, только сырьем. Переправляет через Москву. Года два назад у него были какие-то неприятности с Шереметьевской таможней, но он как-то ловко отвертелся, и все замяли. Пока больше ничего не успел выяснить.
— Для начала хватит.
Они приехали.
Несмотря на час ночи, отель сиял огнями. Редкое окно было погашено, яркая иллюминация бросалась в глаза еще за версту, окрестности оглушал джазовый оркестр, расположившийся на ступенях центрального входа. Столы были вынесены прямо на площадь перед гостиницей, мимо них проносились официантки на роликовых коньках, едва успевая собирать пустые бутылки и подавать новые.
Звезды отечественного кинематографа много пили, громко смеялись, целовались друг с другом, цветистые тосты перемежались матерной бранью.
Народ, отгороженный от «избранных» металлическими решетками, ликовал. Иногда кто-нибудь из подвыпивших знаменитостей подходил к ограждению и раздавал автографы на открытках и программках, которые благодарные зрители просовывали через железные прутья.
«Обезьянник какой-то…» — продираясь сквозь толпу и шарахаясь от раскрашенных клоунов на ходулях, подумал Клюквин.
Его самого, невзирая на презентабельный вид, с трудом пропустили на этот «праздник жизни», и то только после того, как шустрый Корольков предъявил именные приглашения.
— Александр Владимирович, вы сейчас идите к администратору и поселитесь в гостинице. Мы вам номер сделали до завтрашнего, хотя нет, уже до сегодняшнего вечера. Как раз по соседству с Садретдиновой. На всякий случай. Вдруг пригодится.
— Ну вы, ребята, даете. Как же вам это удалось?
— Связи, связи, — лукаво улыбнулся Корольков. — Пришлось, конечно, попотеть. Начинающего режиссеришку срочно переселили в люкс. Он прямо обалдел от счастья.
— Ну-ну… Ничего не скажешь, умыли вы нас, москвичей.
— Стараемся, — с лица Королькова не сходила радостная улыбка. — Я вас буду ждать внизу через пятнадцать минут.
— Договорились.
Оказавшись в холле, Александр Владимирович направился к портье.
Вконец измученный администратор взял у него паспорт. Закончив оформление, он протянул Клюквину ключ:
— Спокойной ночи. Надеюсь, вам удастся отдохнуть.
— Да уж, весело сегодня у вас.
— И не говорите. Уже целую неделю веселимся. Слава богу, закрытие у них. Завтра отопьются, и по домам. Кстати, если хотите выпить или поужинать, ресторан у нас до пяти утра, а бар на втором этаже вообще круглосуточный.
— Спасибо большое. Непременно воспользуюсь.
Клюквин взял ключ, вскинул на плечо сумку и направился к лифтам. Но с полдороги вернулся и обратился к словоохотливому портье:
— Простите, что снова вас беспокою…
— Да что вы, пожалуйста.
— Мне, как обывателю, интересно… Вы случайно не знаете, кто получил главный приз за женскую роль?
— Сразу видно, что вы не знаток, хоть и в смокинге, — улыбнулся портье. — Уже все средства массовой информации передали. Хотя вы, конечно, с дороги…
— У меня в машине радио сломалось. И все же кто?
— Татьяна Садретдинова. За фильм «Опасная схватка». Ваша соседка, между прочим.
— Да что вы? — изумился Клюквин. — Познакомлюсь при случае.
— Вряд ли вам это удастся.
— Так неприступна?
— Видите ли, она дамочка непростая…
— То есть?
— Да между нами говоря, сопля соплей. А охраняют ее, как президента. Я уж думал, вас для подкрепления прислали. Вы уж извините, насчет вас меня предупредили…
«А вот это прокол, — подумал Клюквин, — поставлю местным ребятам на вид».
— Если честно, так и есть. Я просто вас проверял. Так что давайте с вами договоримся — о моем пребывании и цели — молчок, хорошо? — Клюквин заговорщицки поднес палец к губам.
У администратора округлились глаза, он перевесился через стойку и угодливо прошептал:
— Разумеется… А что, ей действительно что-то угрожает?
— Очень может быть. Но это тайна. А вы, в свою очередь, если услышите или увидите нечто подозрительное, немедленно мне сообщите, договорились?
— Безусловно, товарищ генерал.
— Ну, это вы меня сильно повысили. До этого еще далеко.
— А у меня глаз верный. Быть вам генералом, верьте мне.
Клюквин поднялся на нужный этаж, прошел мимо заспанной дежурной в конец коридора, миновал свой номер и остановился под дверью Садретдиновой.
Это был полулюкс, от номера Клюквина его отделял предбанник с пальмой и журнальным столиком. Он прислушался, но все было тихо, там явно никого не было.
Клюквин вернулся к себе, сбросил сумку, умылся и, развалившись в мягком кресле, позвонил Быстрицкому. У Сережи было занято. Александр Владимирович достал из кармана пачку сигарет, закурил, продолжая набирать московский номер. Загасив окурок в хрустальной пепельнице, он в последний раз набрал телефон Быстрицкого и, чертыхнувшись, бросил трубку.
Хлопнув дверью, он направился к лифтам и, конечно же, не смог услышать разрывавшихся трелей междугородки, доносившихся из его номера.
Клюквин спустился в холл и, с трудом отцепившись от каких-то полуголых пьяных девиц, вышел в «обезьянник».
К нему тут же подлетел Андрей, схватил его под руку и поволок к свободному столику. Относительно свободному — там уже сидели две хорошенькие девушки.
Ловко маневрируя в узких проходах, молодой человек протащил его сквозь веселящуюся толпу и наконец усадил рядом с девчонками, оказавшимися стажерами местной школы милиции.
— Значит, так, — произнесла белокурая красотка, представившаяся Риммой. — Гибель Николаевой и Чикиной — это основная тема тусовки. Все только об этом и говорят.
— И что конкретно говорят? — спросил Клюквин деловую, оборотистую Римму.
— Конкретно — ничего. Но обсуждается скандал Ревенко с Галушко в прошлом году. Якобы Любовь Николаевна «кинула» Галушко на большие бабки. И тот ей отомстил.
— Это по поводу Лизы Чикиной. Я знаю. Есть что-нибудь о Николаевой?
— Да как вам сказать… Ходят слухи, что она была любовницей Галушко.
— А как же Садретдинова?
— В том-то и дело. Таня и сейчас с ним живет. А Ольгу представляют интриганкой.
— Соответственно, в этом году главный приз достался… — начал Клюквин.
— Естественно, — перебила его Римма. — Садретдинова — победитель фестиваля.
— Я так и знал…
Клюквин махнул водки и взглянул на вторую девушку, прехорошенькую брюнетку с короткой стрижкой.
До сих пор она молча сидела, опустив глаза, и потягивала апельсиновый сок. На вид ей было лет девятнадцать-двадцать, румянец покрывал ее нежные щеки, в пухлых губах она держала соломинку, глубокое декольте вызывающе демонстрировало грудь. За полчаса она не произнесла ни слова.
— Это Ив, — сказала Римма, уловив его взгляд. — Она француженка.
— Ах, вот в чем дело… — Клюквин изловчился и поцеловал руку прекрасной незнакомке.
— Александр Владимирович, — продолжила Римма, — Ив у нас стажируется по обмену. Она из полицейской академии Марселя. Она вас прекрасно понимает, но по-русски говорит с акцентом. К сожалению.
— К счастью, — поправил Корольков. — Ив молодец. Она сумела склеить Галушко, он ждет ее в баре.
Ив поднялась из-за стола и, взяв Клюквина за руку, повела за собой.
Они вошли в отель, молча поднялись на второй этаж и через пять минут оказались в баре. Там было пусто и темно. Звучала приглушенная музыка, все столики были свободны, и только в дальнем углу сидели три человека. Завидев Ив, один из них приподнялся, оперевшись о массивную палку, и жирным голосом произнес:
— А вот и моя девочка! Корреспондент «Пари матч». Сейчас мы будем давать ей интервью!
Мужики дружно заржали, но Галушко цыкнул на них, и они удалились к стойке.
— Бон суар, мсье Жорж! — улыбнулась Ив и подтолкнула вперед Клюквина. — Это есть мой московский патрон, мсье Клюквин.
Клюквин заметил, что она произнесла его фамилию с ударением на последнем слоге и сам чуть не растаял. Хороша была француженка, ничего не скажешь.
Сладострастная улыбка сползла с красной морды Галушко, он с укоризной зыркнул заплывшими глазками на Ив, но, спохватившись, взял себя в руки:
— Всегда рады столичной прессе. Присаживайтесь, пожалуйста.
— Благодарю.
Галушко сделал приглашающий жест в сторону Ив, и она была вынуждена сесть рядом с ним. Клюквин расположился напротив. Галушко обернулся к стойке, щелкнул короткими пальцами, и через минуту на столе оказались бутылка виски, шампанское и всевозможные холодные закуски. Сам хозяин опорожнил стопку водки, Клюквин и Ив слегка пригубили виски.
— Ну-с, о чем будем беседовать? — утерев ладонью мокрые губы, поинтересовался Галушко.
Он положил лапу на коленку Ив, но девушка, прожурчав что-то по-французски, аккуратно сняла ее и отодвинулась, по-птичьи поджав под себя ноги в черных ажурных чулках.
— А беседовать мы с вами будем, Егор Ильич, об актрисах, — ответил Клюквин.
— Ах, вот оно что! — громко захохотал Галушко. — Ну, ясное дело, что еще может интересовать французский журнал! Актрисы! Только я ведь не знаток, по этому вопросу вам бы лучше…
— Неужели? — перебил его Клюквин. — А я слышал о вас совсем другое.
Галушко поперхнулся томатным соком, и ярко-красные капли забрызгали его белоснежную сорочку, расплываясь бурыми пятнами.
— Вот б…! — выругался Егор Ильич.
Он швырнул на пол стакан с остатками сока и зло посмотрел Клюквину в глаза. Тот спокойно курил.
— Сдается мне, вы не из французского журнала, а из засратого «Московского сукомольца»! За сплетнями пожаловали? Ты кого ко мне привела?! — брызгая слюной, заорал он на Ив.
Ив даже бровью не повела. Парни у стойки застыли в напряженных позах, готовые к броску.
— Ты не журналист, а вонючая ищейка! — В сердцах Галушко бросил на стол вилку. Бокал хрустнул, подломился, и на скатерть пролилось шампанское.
— Вы совершенно правы, Егор Ильич. Я не журналист. Я ищейка.
Клюквин достал свое удостоверение и предъявил его Галушко. Тот вперился в черные буквы, и, пока до него доходил смысл прочитанного, лицо его меняло цвет, превращаясь из красного в белое.
— Вот видите, не стоит кричать и бесноваться, — успокоил его Клюквин. — Давайте отпустим девушку и поговорим.
— Пошла вон, — Галушко брезгливо отмахнулся от Ив.
Она грациозно поднялась из-за стола, лучезарно улыбнулась Егору Ильичу и, склонясь к нему, нежно прошептала:
— Мерд…
Затем она развернулась на изящных каблучках и, обдав Галушко ароматом изысканных парижских духов, растворилась в клубах табачного дыма.
— Ну-с, — налившимися кровью глазами Галушко уставился на Клюквина.
— Егор Ильич, предваряя нашу беседу, я должен вам сообщить, что она носит неофициальный характер.
— До свидания.
Галушко поманил толстым пальцем одного из своих «лбов». Тот немедленно подлетел к шефу и угодливо замер.
— Хорошо, — спокойно произнес Клюквин. — Пока следствие нуждается всего лишь в вашей помощи. Но если у вас нет желания оказать содействие, у меня есть все основания пригласить вас к себе повесткой. И тогда поговорим в казенном доме.
Галушко натужно вздохнул и кивком отпустил телохранителя. Затем крикнул ему вслед:
— Закрой бар! Никого не впускать!
Он взял бумажную салфетку, скомкал ее и, сопя, стал оттирать засыхающие пятна на рубашке. Так продолжалось довольно долго. Клюквин терпеливо ждал. Наконец Галушко изрек:
— И зачем надо было эту шлюху подсылать? Нельзя, что ли, по-людски прийти?
— У вас свои методы, у нас — свои. К тому же тем самым пришлось бы оповестить некоторое количество людей. А я думаю, нам с вами огласка не нужна. Наш разговор носит приватный характер.
— Позаботились, значит… Мерси вам. Только мне скрывать-то нечего. И плевать я хотел на вашу огласку. И на этот, как его, характер.
— Ну, это как сказать. Речь пойдет о Елизавете Чикиной и Ольге Николаевой.
Галушко вздрогнул, отставил рюмку и оперся обеими руками о свою мощную палку. Немного подумав, он осторожно произнес:
— Дело, конечно, дрянь. Но я чего-то не врублюся, чем я-то могу помочь? Они артистки, я спонсор. Вы к их руководству попробуйте сунуться.
— Сунулся.
— И что? Не пустили? — ехидно раззявился Галушко.
— Напротив. Очень мило побеседовали. И поэтому я здесь.
— Ладно, давай без понтов. Не люблю я этого. Вываливай, чего надо.
— Вот и хорошо. Я рад, что мы так быстро нашли общий язык.
Галушко растопырил короткие пальцы, придвинул к себе бутылку и разлил водку в две рюмки. Клюквин не отказался и выпил, закусив хрустящим огурцом.
— С Николаевой лично незнаком. Не имел счастья. По телевизору видел раза два. Про Лизку тоже ничего сказать не могу. Говорят, хорошая девка была. И артистка неплохая. Приз главный взяла в прошлом году. Я сам вручал.
— Ой ли?
— Ну, не сам, сейчас не помню. Но я настоял.
— А что, кто-то возражал?
— Ну, всякое было…
— Егор Ильич, время позднее. Давайте не будем ходить вокруг да около. Мне известно о ваших разногласиях с Любовью Николаевной Ревенко по этому поводу. Хотелось бы услышать вашу версию.
— Ах, ты про это… Так эта стерва и противилась, Таньке хотела дать, Садретдиновой. Да я не позволил.
Клюквин с нескрываемым интересом слушал эту историю, понимающе кивая головой и серьезно сдвинув брови. Его даже забавляло, как вдохновенно врал этот апоплексического вида толстяк с бегающими глазками.
— Так вот, — продолжал Галушко, — Любка председателем жюри была, гнула свое. Но я не допустил. Лизка лучше сыгранула, чем Танька. И все заметили.
— А какой же ей был смысл Чикину топить? Ведь она в ее агентстве работала, Ревенко было невыгодно упустить приз.
— А черт ее знает, эту корову! Поговаривают, что муженек ревенковский с Лизкой в близости был. Интимной, между прочим. Вот эта сволочь и мстила.
— Не жалуете вы Любовь Николаевну, как я погляжу.
— Да на кой она мне сдалась? Знать ее не желаю!
— Так это из-за приза вы поссорились на теплоходе?
— Ну конечно! — Галушко взглянул на Клюквина с детской прямотой. — Я ее на место поставил. А эта дура орать стала. Некрасиво, конечно, вышло. Даже стыдно. Но я не дозволил.
— А финансовых разногласий между вами не было?
— Да откуда? У нас сферы разные. У меня — пушнина, солидный бизнес, а у нее — шлюхи.
— В каком смысле?
— В прямом! Она половину своих артисток на всякие презентации как девок по вызову выписывает. Тьфу! Стану я мараться!
— Но, согласитесь, все-таки глупо ссориться из-за какого-то приза. А вы даже угрожали Ревенко.
— Кто? Я?
— Ну не я же.
— Да, прикрикнул пару раз. Было. Не стану скрывать. Так это сгоряча. Разозлила она меня сильно. Может, и брякнул, что прибью ее.
— А прибили Чикину? Или Николаеву?
— Что-о?! — Галушко откинулся назад и, задыхаясь, сорвал с бычьей шеи черную бабочку. — Ты, следователь, к чему клонишь? Щас адвоката позову!
— Это как угодно. Но, исходя из ваших слов, я согласен, у вас нет причин вредить Чикиной.
— Слава богу, дошло! — Егор Ильич облегченно выдохнул и на радостях махнул водочки.
— Но у вас есть причины вредить Ревенко.
— Да я сто раз повторю — на кой ляд она мне сдалась?! Я ее знать не знаю и дел с ней не имею! У нее и без меня врагов до задницы! Пусть сами с ней разбираются. Я и молокососу этому так сказал, и вам говорю! Не стану я…
Галушко вдруг осекся на полуслове и замолчал.
— Какому молокососу? — спросил Клюквин.
— А?..
— Я спрашиваю, какому молокососу? Молокосос — это кто?
— Конь в пальто.
— И все-таки?
— Да репортеришка какой-то… — Галушко замялся, подбирая слова, и зажевал бутерброд с осетриной, явно затягивая время.
Клюквин подал ему стакан с минералкой, тот не спеша выпил.
— Ну, и?..
— А чего? Чего?! Глист какой-то, хотел статью ругательную про Любку тиснуть, фактики у меня выспрашивал.
— Фамилия репортера? Из какой он газеты?
— А я знаю? Их тут толпы шляются.
— А когда это было? Хотя бы примерно?
— Ну… с месяц или два… Не помню.
— А как он выглядел?
— Кто?
— Да конь в пальто. Вероятно, худой, высокий, глаза карие, брюнет? И звали его Кирилл Воронов? Последний любовник Ольги Николаевой, которая бросила вас ради него. Да или нет?
— Нет! — заорал Галушко. — Еще чего! Бросила она меня, как же! Да я сам этой липучке пятки салом смазал! В ногах валялась: «Егорушка, не бросай!» Я этой голодранке как отец был, а она меня триппером заразила. Шубу забрал, которую подарил, и выставил.
— А Воронов чего от вас хотел?
— Не знаю такого. Все, я устал. Прощевай пока, гражданин следователь. В другой раз повесткой вызывай. Слишком много вопросов задаешь. Приду с адвокатом.
Галушко тяжело поднялся, его тут же подхватили под руки и повели к выходу.
Клюквин вышел на воздух. Народу поредело. Публика давно разошлась, актеры поднялись в номера, лишь самые стойкие «бойцы» вспоминали минувшие дни, склонив усталые головы над остатками закуски. Клюквин взглянул на часы — они показывали половину четвертого утра. К нему подошел Корольков.
— Александр Владимирович, ну как?
— Есть кое-что… Но я сейчас плохо соображаю. Надо поспать немного. Заезжай за мной в девять утра. Да, и передай Ив, что она молодец, стойкий товарищ и настоящий боец. Не забудь, это стихи, женщины это любят. Если понадобится характеристика в Марсель, я лично напишу.
— Ну так фирма веников не вяжет, — Корольков довольно расплылся от уха до уха. — Все будет сделано. Только вот еще что… Пока вы там беседовали, позвонил капитан Быстрицкий.
— И что сказал? — Клюквин снял ненавистную бабочку и расстегнул слишком узкий ворот сорочки.
— Поступила информация. Ревенко Любовь Николаевна попала в автомобильную аварию. Она сейчас в реанимации.
— Как?..
Клюквин глубоко вдохнул прохладный воздух, что-то заныло в области сердца. Он вспомнил белокурую прядь, упавшую с носилок, и понял, что выспаться ему сегодня не удастся.
