Глава 29
В агентстве было тихо и темно. Половину сотрудников распустили на вынужденные выходные. Жалюзи были опущены, зеркала закрывали черные кружева.
Пресс-агент Кознов занимался похоронами, Катька отбояривалась от «Поколения XXI». Особняк осаждали вездесущие репортеры. Охрана не пускала никого.
В кабинете Ревенко расположились два следователя. Вернее, один старший следователь, Александр Владимирович Клюквин, и его напарник, капитан из МУРа Сергей Быстрицкий. Они тщательно изучали всю документацию и досье на каждого служащего и актеров. Периодически они вызывали Кознова, Катьку и Петрова. Но ничего вразумительного они добиться от них не могли.
Катька только плакала, утирая насквозь промокшим платком красные глаза, Кознов разводил руками, никого не подозревая, а Петров, по-стариковски всхлипывая, хватался за сердце.
— Бог мой, какие славные были девочки!.. — причитал он, попивая из термоса какую-то дрянь. — Ума не приложу, кому нужно было их убивать!
— Виктор Григорьевич, а куда же пропала Любовь Николаевна? Сотрудники говорят, что уже неделю ее не видели, — задал резонный вопрос Быстрицкий.
— А болеет, сердешная, уже неделю как раз и болеет, — шепелявил Виктор Григорьевич.
— Ну, раз нельзя ее вызвать сюда, тогда придется ее навестить, — предложил следователь, полноватый мужчина в сером, помятом костюме.
— А и навестите, касатики, навестите. — Петров мелко затряс головой.
— Виктор Григорьевич, я бы не советовал вам строить из себя дурака. Вы умный человек, опытный, и прекрасно понимаете, что если в ходе расследования всплывут какие-то махинации, даже не связанные с убийствами, то вам…
— Да бог с вами! Какие махинации? — Петров промокнул вспотевший лоб платком. — У нас все честно, вся документация перед вами. Езжайте к Ревенко, Любовь Николаевна все подтвердит.
— Сережа, ты продолжай, а я поехал к Ревенко. Господин Петров изволит ваньку валять, не имеет смысла развлекаться вдвоем, — Клюквин поднялся и направился к выходу. — Да, кстати, поди-ка сюда, — он обернулся и поманил Быстрицкого к себе.
Капитан подошел, и Клюквин очень тихо ему сказал:
— Ты, Сережа, помурыжь-ка его подольше. Не хочу, чтобы он успел Ревенко предупредить. Я лучше внезапно. И понаблюдай за ним.
— Понял, Александр Владимирович.
Быстрицкий сделал серьезное лицо, вернулся к Петрову и без обиняков задал вопрос:
— Ну, Виктор Григорьевич, рассказывайте, в каких отношениях вы были с убитыми?
— Кто? Я? Да это… Да как же… — запыхтел Петров.
Клюквин хмыкнул, уже в дверях погрозил Быстрицкому пальцем и вышел.
Звонок в дверь застал Любовь Николаевну за прежним занятием. Привалившись на постель, она маленькими глотками потягивала из горлышка коньяк. Но пьяна она не была. После своего заявления бандитам, которое, как она надеялась, все же состоялось, она не спускала глаз с молчащего телефона в ожидании их следующего шага. Прошли уже почти сутки, но ни ее, ни Настю не беспокоили. Ревенко была напряжена, словно натянутая струна, и только заветная бутылка позволяла не сойти с ума от страха. Пронзительная трель в прихожей подкинула ее с кровати, и, держась за стены, Ревенко пошла открывать.
«Значит, на дом нагрянули. Ну, что ж, это даже к лучшему. Убить меня не посмеют, потому что выкупа в квартире нет. А может, и договоримся, чем черт не шутит».
Решив, что пусть все идет, как идет, Любовь Николаевна даже не посмотрела в «глазок» и открыла дверь.
На пороге стоял мужчина лет сорока. Он добродушно улыбался в пышные усы, стараясь спрятать под очками лукавое выражение. На бандита он был явно не похож.
— Вы кто? — насупившись, спросила Ревенко.
— Разрешите представиться, — он показал ей красное удостоверение. — Старший следователь районной прокуратуры Александр Владимирович Клюквин.
— Ах да, конечно — Ревенко запахнула халат и отступила на шаг назад. — Проходите, вас следовало ожидать. Извините, я плохо себя чувствую, я не в форме…
— Я тоже, — улыбнулся следователь.
Они вошли в прихожую.
Клюквин почему-то разулся и застыл на месте, разглядывая Любовь Николаевну, статную блондинку с умопомрачительными синими глазами. Лицо ее было слегка одутловато, припухшие веки свидетельствовали о недосыпе, нечесаные пряди рассыпались по плечам. Но женщина была невероятно красива, Клюквин не мог этого не заметить и чуть-чуть растерялся.
— Вот, пожалуйста, — Ревенко подала ему тапочки, затем собрала свои роскошные волосы и скрутила их на затылке. — Давайте в кухню, у меня кругом бардак. Кофе? Чаю? Может быть, виски?
— Чаю накачаю, кохую нагрохаю… — устало улыбнулся Клюквин.
— Что-что? Не поняла…
— Любовь Николаевна, это шутка, — успокоил он ее. — Если можно, чаю, пожалуйста, и без сахара.
— Да, конечно. Присаживайтесь. Я сейчас все сделаю… Не обращайте внимания, я немного не в себе.
Клюквин уселся за стол и как-то сразу вписался в интерьер уютной ревенковской кухни. Вся его могучая фигура, пухлые руки и добродушный взгляд тотчас же расположили к нему Любовь Николаевну.
— Александр Владимирович, вы поймите меня… Погибли две мои актрисы. Самые перспективные. Я очень нервничаю. Даже на работу не хожу. Сил нет.
— Любовь Николаевна! Я все понимаю, и именно поэтому я здесь. Я, наверное, не вовремя, но мне необходимо задать вам несколько вопросов.
— Господи! Ну какие вопросы?.. Девочки погибли… За что? Почему? Ничего не понимаю. Бред какой-то!
— Вот это я и пытаюсь выяснить. — Клюквин сделал глоток чаю и аккуратно поставил чашку на блюдечко. — Давайте спокойно поговорим. Это ведь и в ваших интересах.
— Ну да, конечно, вы правы… Извините, можно я переоденусь? — смутилась Ревенко. — А то как-то неловко — вы в костюме, а я в халате…
Следователь согласно кивнул, и Любовь Николаевна удалилась в спальню. Она присела на постель, дотянулась до ополовиненной «Метаксы», немного выпила и крепко задумалась. Она, разумеется, готовилась к подобной встрече, но все произошло так внезапно и так некстати, что Любовь Николаевна совершенно растерялась и теперь пыталась припомнить заготовленные ответы. Услышав вежливое покашливание, она сообразила, что отсутствует уже неприлично долго, и вернулась в кухню.
Увидев все тот же голубой халат, Клюквин деликатно промолчал.
— Я готова. Пожалуйста, спрашивайте. — Ревенко опустилась на стул напротив Клюквина.
— Любовь Николаевна, голубушка! Если вы плохо себя чувствуете, мы можем перенести нашу беседу на другой день.
— И тогда вы вызовете меня на Петровку? — сразу вскинулась Люба, обдав непрошеного гостя коньячным ароматом.
— Ну, зачем же так грубо… И к тому же не на Петровку вовсе, а пока в районную прокуратуру.
— А, это все равно, — махнула рукой Ревенко.
— Не скажите… Будьте добры, еще кипяточку, пожалуйста. Славный у вас чай.
— Не морочьте мне голову! Спрашивайте, — Люба подвинула к нему чайник.
— Ну, если вы настаиваете… Пожалуйста. Расскажите мне о Лизе Чикиной.
— Боже мой! Да что рассказывать? — Ревенко схватила со стола сигарету, Клюквин предупредительно поднес зажигалку. — Спасибо. Хорошая была девочка, добрая, открытая. Талантливая… Много работала. Даже не представляю, кто бы мог…
— А ваш инцидент? Вы, кажется, собирались вчинить ей иск?
«Катька, мерзавка, прокололась. Больше некому. Или уже успели в моем столе порыться. Ну да ладно, пусть. Это даже хорошо».
Ревенко открыла холодильник, достала бисквиты, поставила открытую коробку на стол.
— Ну и что? Да, собиралась. Девочка сглупила и должна была за это заплатить. Такие фортели у нас в агентстве не прощаются. Иск — это обычная процедура в подобных случаях.
— Да, я наслышан, — как бы между прочим сказал Клюквин, но Ревенко поняла намек.
— А вы что же думаете, я позволю им пустить меня по миру и подорвать репутацию фирмы? — В ней проснулась начальница. Голос приобрел властные нотки, глаза заблестели. — Все до одного актеры, вступающие в агентство, подписывают стандартный договор, включающий пункт, запрещающий левые контракты. И Чикина не была исключением. Она прекрасно понимала, чем рискует. Тем более прецеденты уже были.
— Я в курсе. Вихрович, Богачева, Мокеенко, Былицкий…
— Ну, послушайте, какое отношение все это имеет к делу? А что касается Лизы… — Ревенко на секунду задумалась, как бы не решаясь продолжить. — Я ее пожалела… Я передумала.
— И поэтому вы вернули Бельчикова с полдороги? — невозмутимо спросил Клюквин.
— Что такое? Какого Бельчикова? Кто это? — учуяв подвох, Ревенко испугалась.
— Это ваш водитель, Бельчиков Игорь Валерьянович. Он показал, что по вашей просьбе в день убийства поехал за Чикиной, но с полпути вернулся, следуя вашему указанию.
— Господи боже мой! Да я знать не знаю его фамилии! Он работает всего ничего… — Ревенко вышла из-за стола и через полминуты откровенно вернулась с бутылкой.
— Хотите?
— Я, знаете ли, на службе.
— Ну и зря. А я выпью.
Она налила себе полную рюмку и залпом осушила ее. Коньяк обжег гортань, Любаня закашлялась, справляясь с рвотными позывами, но Клюквин успел запихнуть ей в рот обсыпанный сахаром ломтик лимона. Все обошлось. Она успокоилась и присела рядом со следователем.
— Извините. Да, он вернулся. И это правда — я отправила его к Лизе, чтобы он привез ее ко мне. Понимаете, я пожалела ее…
— Почему, если не секрет?
— Да какой там секрет… Просто в отличие от других не было в ней стервозности, такого, знаете, холодного расчета. По глупости вляпалась. Уж больно ей хотелось сниматься у Одноробовой. Спору нет, Татьяна Ивановна прекрасный режиссер, и роль была Лизина…
— Так в чем же дело?
— Это не входило в наши планы. На подходе совместный проект с французами, большой фильм, у Лизы была очень серьезная роль.
— Может, стоило сначала поинтересоваться у Лизы, где именно она сама хочет сниматься?
Ревенко изумленно выгнула правую бровь и постаралась объяснить как можно доходчивее:
— Александр Владимирович, вы, видимо, не понимаете нашей специфики. Их личные пожелания, конечно, учитываются, но решающего значения не имеют. У агентства имеются своя стратегия, обязательства, финансовый план, наконец. У Одноробовой на «Мосфильме» она за весь фильм получила бы столько, сколько у французов за один день. Высчитайте проценты агентству… Надеюсь, я понятно излагаю?
— Вполне.
— Так вот, я хотела поговорить с ней, все обсудить, найти компромисс, даже отменить иск. Я остыла, поняла, что перегнула палку. Ведь она очень перспективная актриса. Была… — У Ревенко навернулись слезы, она уже сама верила в то, что говорила.
Ее как-то поволокло, она скуксилась и горестно уставилась в окно.
— И что же вам помешало, Любовь Николаевна? — вернул ее к действительности Клюквин. — Почему вы вернули водителя?
— А ничего не помешало! — Ревенко стряхнула с себя наплыв чувств и мгновенно стала собой. — Просто заболела голова! Вы можете это понять?! Просто заболела голова! Иногда нормальным людям просто хочется подышать воздухом в парке!
— Любовь Николаевна, голубушка, пожалуйста, успокойтесь. Я все понимаю. Если хотите, я уйду.
Ревенко тяжело поднялась со стула, подошла к окну и посмотрела во двор — знакомая «девятка», все это время дежурившая под ее окнами, стояла на месте.
— Оставайтесь… Только все ваши вопросы, Александр Владимирович, сводятся к тому, что это я ее убила.
— Господь с вами, с чего вы взяли? Если мои вопросы вам кажутся жестокими, прошу меня извинить. Но, как вы сами понимаете, мы с вами не прогулку в Булонском лесу обсуждаем. Я вынужден…
— Нет, нет… Прошу вас, не сердитесь. Я могу по минутам расписать, где была в тот день. До обеда — дома, это может подтвердить моя секретарша, она мне звонила…
— Она вам или вы ей с мобильного?
— Ну вот вы опять… — Ревенко заплакала. — Ну сами подумайте, зачем мне ее убивать? Какой смысл? Она же несла золотые яйца…
— Оставим это пока. Давайте поговорим о Николаевой.
— О Николаевой?! Ха-ха-ха! — Ревенко вульгарно рассмеялась. — Да что о ней говорить? Шлюха, неблагодарная притом. Ей из училища была одна дорожка — на панель. Кроме смазливой рожи, никаких достоинств. А я из нее артистку сделала. И за всю мою доброту эта сучка спала с моим мужем! Я даже рада, что ее грохнули, поделом!
Ревенко вскинула глаза на пристально разглядывающего ее Клюквина и вдруг осеклась:
— Но это не я… Между прочим, пролетел огромный контракт, я теряю деньги. Мне невыгодно.
Клюквин выразительно молчал, давая ей время опомниться. Она и впрямь устыдилась своего цинизма и, отвернувшись, принялась за ноготь на большом пальце.
Через какое-то время Клюквин произнес:
— Любовь Николаевна, а вы знаете, что обе девушки были убиты с разницей в один день и к тому же одинаковым способом?
— Неужели?! — Вот этого Ревенко точно не знала. — И… каким же?
— Им просто свернули головы, как цыплятам.
От такой метафоры Ревенко стало не по себе.
Она вспомнила лежащую посреди комнаты Лизу, представила себе Ольгу и вдруг ясно увидела сына со свернутой головенкой, так похожей на одуванчик. Ей стало плохо.
Она направилась в ванную, подставила лицо под холодную струю, пытаясь избавиться от наваждения. Неизвестно, сколько бы она так еще простояла, но вошел Клюквин, закрыл кран и стал осторожно вытирать ее пушистым розовым полотенцем.
Любаня обмякла, повисла на нем, он аккуратно усадил ее на табурет.
— Вы думаете, что это все я?.. — стуча зубами, еле выговорила она.
— Любовь Николаевна, я так не думаю. — Клюквин мягко улыбнулся, попробовал отстраниться, но Люба цепко держала его за полы пиджака и продолжала плакать. — Послушайте, я принесу вам выпить, только отпустите меня. Я быстро.
Люба кивнула и поплелась за ним в кухню.
Клюквин плеснул в рюмку немного коньяку, протянул Ревенко, но та не сдвинулась с места, застыв в дверях.
Клюквин понял, что или теперь, или никогда:
— Это, разумеется, не вы. Это скорее всего ваш муж. Со слов вашей секретарши, мне известно, что он исчез незадолго до первого убийства. Извольте объяснить его местонахождение.
У Любани в голове все зазвенело, алкоголь дал себя знать, и она, цепляясь за косяк, упала в обморок.
Через несколько секунд она очнулась. Клюквин прикладывал ей ко лбу мокрое полотенце и проверял пульс.
— Господи… Что со мной?.. — Она попробовала приподняться. — Никогда такого раньше не было… Извините…
Следователь заботливо обхватил ее за плечи и помог перебраться на диванчик.
Усадив Любовь Николаевну, он подал ей стакан воды. Сделав несколько глотков, та пришла в себя.
— Любовь Николаевна, милая. Вы нервничаете, это понятно. У вас очень высокое давление, пульс неровный. Я, пожалуй, вызову врача.
— Нет… нет… Не нужно. Мне уже лучше. Правда, — Ревенко слабо улыбнулась.
— Ну, как хотите, только не пейте больше. Я пока побуду с вами.
— Спасибо вам…
Зазвонил телефон.
Ревенко замерла, не зная, отвечать или нет. Ведь это мог быть тот самый звонок, которого она так мучительно ждала. Но Клюквин молча смотрел ей в глаза и уходить не собирался. Отступать было некуда, и Любаня решилась:
— Дайте, пожалуйста. — Она кивнула на телефон.
Следователь снял трубку и передал ей.
— Да… — произнесла она безразлично. И в ответ услышала нечто невообразимое.
— Мама!.. Это я… Мамочка!.. — сорванным, измученным голосом еле говорил Колян.
— Коля!.. Колечка, сынок!! — забыв о предосторожности, закричала Ревенко.
— Мамочка, пожалуйста, сделай, что они скажут…
— Что-что? Не слышу! Родной мой! Говори! Только не молчи!
— Спаси нас, я больше не могу…
— Я все сделаю, детка, все сделаю. Уже скоро…
— Во-во! И поторопись, маманя, — вклинился грубый мужской голос. — Только без шуток. Завтра получишь своего щенка, как просила. Приготовь бабки и муженька.
— А разве он не у вас? — Ревенко прошиб холодный пот.
— Да пока не наблюдается. И вот что — если этому менту нашепчешь, пришлем пацана по частям. Бывай здорова. Жди инструкций.
На другом конце раздались короткие гудки, и Любовь Николаевна нажала кнопку отбоя.
Некоторое время оба молчали.
Ревенко пребывала в жутком состоянии. До этого момента она объясняла себе убийство Лизы тем, что та проговорилась ей по телефону, что знает, где находится Кирилл. Но если они не нашли его, то кто и почему убил Лизу? Ведь если они добрались до нее, ей не было смысла рисковать жизнью и скрывать местонахождение этого мерзавца. И тогда он был бы уже у них. А если она знала и не сказала? А если сказала и ее убрали как свидетеля? Но свидетеля чего?! И при чем здесь Николаева? Неужели это Кирилл столь варварским способом заметает следы? Но зачем?! Что они ему сделали? И как теперь увязать в одно пропажу мужа, убийства девочек и похищение сына? Если они не нашли Кирилла, то никакой логики в этих событиях не прослеживалось. Или Кирилл обо всем знал заранее и успел смыться? При таком раскладе многие концы сходились. По крайней мере, его соучастие в похищении Коляна не вызывало сомнений. Эта мысль показалась ей такой простой и естественной, что она сразу успокоилась и поняла, что нужно делать.
Первым заговорил Клюквин:
— Любовь Николаевна, вас шантажируют?
Вопрос был неожиданным, но Ревенко уже успела взять себя в руки, закурила.
— Да вы с ума сошли!
Мобилизовав весь свой скудный актерский опыт, она закинула ногу на ногу и даже улыбнулась.
— Откуда такое бредовое предположение?
— Мне кажется, вы только что говорили с сыном. Его ведь Николаем зовут?
— Все-то вы знаете… Да. Говорила с сыном. Вам-то что?
— Почему же вы так кричали?
— У него каникулы. Мальчик живет на даче у приятеля. Плохо слышно.
— И поэтому вы спросили: «А разве он не у вас?» — От проницательного Клюквина не ускользнул ни один нюанс разговора.
— Да что такое, черт возьми! Да! Я спросила, имея в виду их пса. Меня попросили с ним погулять.
— Кто попросил? Сын?
— Да, сын. Ну, то есть хозяева.
— Не вяжется как-то… Выходит, хозяева на даче, а собаку в Москве оставили?
— Да откуда мне знать их дела! Просто попросили, и все!
— И это из-за собаки вы так разволновались?
— Послушайте, — Любка начинала заводиться. — Я соскучилась по сыну. И поэтому взволнована. Отстаньте от меня! Спрашивайте о вашем деле и не лезьте в мою личную жизнь! Что еще вы хотите знать? — Любане казалось, что она кричит, но на самом деле она почти шептала.
— Адресочек не подкинете?
— Какой адресочек? Чей? О чем вы? — Она не представляла, как будет выкручиваться, и тянула время.
— Да собачников этих беспечных. И московский, и дачный, если можно.
— На даче я у них не была, не знаю, где это. И на московской квартире тоже.
— А как же бедный песик?
— А никак. Связь прервалась, не успела я адрес спросить.
— Любовь Николаевна, вы меня, конечно, извините, но вы черт знает к кому ребенка отпускаете.
— Не ваше дело, — огрызнулась Любанька.
— Как я понимаю, фамилии этих хозяев вы тоже не знаете.
— Отстаньте.
Продолжать беседу в подобном тоне становилось бессмысленно, и, решив про себя сегодня же собрать все сведения о семействе Ревенко, Клюквин стал прощаться.
— Ну, что ж, Любовь Николаевна, я вижу, вам уже лучше. Давайте сделаем паузу. Вы пока подумайте хорошенько, а я зайду к вам завтра и тогда…
— Нет! — испуганно вскрикнула Любка. Еще не хватало, чтобы он приперся завтра, этого она допустить не могла.
— Как? Вы разве не хотите повидаться? Почему? — искренне расстроился Александр Владимирович, скрыв под очками лукавую усмешку.
— Я завтра не могу. У меня дела.
— Ах, вот как… И все-таки я настоятельно рекомендую вам завтра никуда не отлучаться. Вы еще слабы. А я непременно вас проведаю. Итак, до завтра?
Любка поняла, что попалась. Этот настырный дядька ни за что не оставит ее в покое, пока она не даст ему какую-нибудь зацепку. Она потянула его за рукав пиджака и усадила обратно на диван.
— Извините меня. Я все расскажу. Спрашивайте.
— Вы не ответили, где ваш муж.
— Что-что? — Любаня уставилась на Клюквина, часто заморгала, в носу у нее защекотало, и она безудержно расхохоталась. — Я разве не сказала?! — продолжала она закатываться, утирая рукавом халата выступившие слезы. — Александр Владимирович, голубчик! Я не сказала?! — Любаня перешла на тоненькое повизгивание.
Она зашлась в хохоте и кашле, и Клюквин не на шутку перепугался. Он резко поднялся из-за стола:
— Так. Я вызываю «Скорую». — Он взялся за телефон.
— Ой, да бросьте вы… Не надо. Я сейчас… — Люба допила воду из стакана и просветленно взглянула на следователя. — Муж… меня… бросил, — как-то радостно сообщила она. — И я ничего о нем не знаю.
— Когда? — спросил Клюквин.
— Да уж лет десять как, — продолжала улыбаться Люба.
— Подождите… Я не понял…
— А чего тут понимать? Жили как чужие. У нас, как теперь принято выражаться, виртуальная семья.
— Нет, Любовь Николаевна, давайте поконкретней. Когда в последний раз вы видели своего мужа?
— Утром шестнадцатого июля.
— Какого года?
— Вы что, идиот? — она покрутила пальцем у виска. — Этого года, этого, две тысячи первого.
— Вы, наверное, правы. Я что-то пока не пойму. А зачем он с вами встречался? Он как-то объяснил?
— Конечно. Проснулся и жрать потребовал.
— Хотите сказать, он у вас ночевал?
— Александр Владимирович, вы меня, ради бога, простите. Про десять лет я образно выразилась. Шестнадцатого июля он от меня ушел.
— Любовь Николаевна, вы меня с ума сведете. Я ведь с вами о двух убийствах разговариваю, а вы прямо как девчонка, честное слово. За дурака меня держите?
Ему вдруг стало жаль эту несчастную, в общем-то еще молодую и красивую женщину. Каждый ее жест, взгляд, саркастическая интонация обнаруживали такое одиночество и безмерную усталость, что у него защемило сердце. Он непроизвольно взял ее за руку. На Любаню накатила теплая волна, от такого простого человеческого участия ей захотелось зареветь в голос, но она только тихо сказала:
— Простите меня. Это я ершусь. Мне очень тяжело… Муж ушел, девчонок убили… Про Николаеву это я сгоряча… Со злости. Ведь я думала, он к ней ушел.
— А теперь? — Клюквин не выпускал ее ладонь.
— Да не знаю я… Честно. Он ничего не сказал, просто исчез, и все. Позвонил вечером с работы, сказал, что едет домой, и не вернулся.
— А почему вы подумали, что он от вас ушел?
— У него был с Ольгой роман. Уже полгода. Ну, я и подумала…
— Но вы как-то пытались это прояснить? Найти его?
— Нет, — всхлипнула Ревенко. — Не стану я унижаться.
— Любовь Николаевна, но вы понимаете, что в свете последних событий ваш муж становится главным подозреваемым?
— Почему? — наивно спросила Люба.
— Рассудите сами. Николаева, по вашим словам, его любовница, убита. А он исчез. Ну, подумайте!
— Ах, да не знаю я ничего… — Любане мучительно захотелось все ему рассказать, свалить с себя этот груз, но она вовремя вспомнила о сыне и удержалась.
— Александр Владимирович, подождите… Вы думаете, что Лизу и Ольгу убил он?..
— Пока трудно сказать. У него с Чикиной были какие-то отношения?
— Ну, переспал пару раз…
— Пару раз?.. Пару раз?! И вы так спокойно об этом говорите? — Клюквин вскочил со стула и стал мерить шагами кухню, засунув руки в карманы брюк. — Да вы понимаете, что это значит?
Любаня с сожалением опустила ставшую вдруг холодной ладонь в карман.
— С кем еще из актрис у вашего мужа были интимные отношения? Отвечайте!
— Что вы на меня орете?! — возмутилась Ревенко. — Да, Кирилл бабник, но он не убийца. Кишка тонка. Переспать — пожалуйста, но убить… Вы что же думаете, если он переспал с половиной девок в агентстве, то к утру наши ряды поредеют и он всех их выкосит? Да, он трус, подлец, подонок. Но не маньяк! Это не он! У каждой из этих проституток куча любовников, вот там и шерстите.
Клюквин резко затормозил, опрокинув табуретку, решил что-то ответить, но передумал и направился к входной двери.
Любаня поняла, что он обиделся, и ей стало стыдно.
— Александр Владимирович! Подождите, — окликнула она его.
— Слушаю вас, Любовь Николаевна, — сухо ответил следователь.
— Погодите. Не сердитесь. — Ревенко подошла к нему почти вплотную. — Пожалуйста, найдите его. Я вам хорошо заплачу. Только найдите.
— Кого? Мужа или сына? — Клюквин прямо посмотрел ей в глаза.
«Сына! Сына! Сына!» — готов был вырваться из груди крик, но Любаня неимоверным усилием воли взяла себя в руки и тихо сказала, опустив взгляд:
— Мужа.
— За то, чтобы я нашел вашего мужа, мне зарплату платят. — Клюквин открыл дверь. — Если что-то узнаю, я вам сообщу. А что касается сына вашего, прошу вас, Любовь Николаевна, не уподобляйтесь беспечным собачникам. Подумайте хорошенько об этом. Всего доброго.
— Подождите, — Любаня схватила его за руку, втащила в квартиру и захлопнула дверь.
Она молчала, подбирая слова.
— Да говорите же, черт вас возьми! Что еще вы «забыли» мне сообщить?
— Тапочки… — вдруг улыбнулась Любаня.
— Что? — не понял Клюквин.
— Вы забыли надеть ботинки, чуть в тапочках не ушли.
Клюквин посмотрел вниз, увидел плюшевые помпоны и покраснел.
— Простите.
Пока он переобувался, Любаня все-таки решилась дать ему одну «ниточку»:
— Езжайте в «Атлантиду». Поговорите с Димой Козновым. Это наш пресс-агент.
— А он при чем? — спросил Клюквин, завязывая шнурки.
Ему явно не хотелось уходить, но он не мог придумать предлога.
— Видите ли… Он сочиняет нашим актерам биографии, придумывает интервью, выпутывает из разных историй, ну и так далее. Вот он знает подноготную каждого. Если кто и может подробно рассказать об их связях, знакомствах, так это он.
— Спасибо. Дельный совет. Может, вы договоритесь с ним?
— Ни в коем случае.
— Да почему же? — удивился Клюквин.
— Он меня побаивается и, узнав, что это я вас направила, может о многом умолчать, дабы не испортить отношений со мной.
— Хорошо, Любовь Николаевна, спасибо, я понял. Это все, что вы хотели мне сказать? — Он еще раз пристально взглянул на нее.
— Все, — солгала Любаня.
Клюквин немного замялся и, словно спохватившись, протянул Ревенко визитку:
— Если что, сразу же звоните. И еще раз подумайте о том, что я вам сказал.
— Да, конечно. До свидания.
— Пожалуйста, берегите себя.
Дверь за Клюквиным захлопнулась.
Проводив Клюквина, Ревенко прошла в спальню, села перед трюмо, протерла лицо лосьоном и тщательно причесалась. Затем выдвинула нижний ящик и достала из него небольшую, искусно инкрустированную коробочку. В ней она хранила свои бриллианты. Высыпав содержимое на столик, она пилочкой для ногтей аккуратно подцепила красный бархат на дне шкатулки и извлекла из-под него маленькую визитку. На ней не было ничего, кроме семи цифр.
За восемь лет она ни разу не воспользовалась этим телефоном. Она даже не была уверена, что этот номер еще существует. Но сейчас жизнь сына висела на волоске и помощи ей ждать было неоткуда. Она включила мобильный и без всякой надежды набрала номер. Ответили сразу.
— Мне нужен Давид.
— Кто спрашивает?
— Это Люба… Любовь Ревенко.
— Вам перезвонят.
— Но мне можно только на сотовый. Запишите номер…
— Вам перезвонят.
Раздались гудки отбоя.
Телефон затренькал через пять минут. На том конце ее внимательно выслушали, кое-что уточнили и задали последний вопрос:
— Это просьба или заказ?
— Это… заказ.
