Катерина Дворецкая, 14 октября
200… года, Париж
В нашем квартале чувствуется немалое напряжение. Да, газетка из мусорного ящика, увы, не соврала: убит уже второй антиквар. Морис в шоке, хотя и пытается скрыть свое состояние: у Марины последний экзамен! Завтра она станет законченным юристом, однако ее мужу не удастся поприсутствовать при этом событии: ему надо срочно лететь в Стамбул. Вообще Морис довольно часто ездит в командировки по всему свету: то в Пхеньян, то в Киев, то в Вену, мотается по делам своей компании туда-сюда, иногда на пару-тройку дней, иногда и даже утром уезжает, вечером возвращается. Правда, его последнее время щадили, как «молодого отца», а теперь папочке пора впрягаться в работу. Мы с Маришкой не ропщем: пусть отвлечется от домашней суматохи, от Лизочкиного кувыканья, от рваных ночей, а главное, от этих необъяснимых преступлений, которые так угнетают всех жителей и посетителей квартала Друо. Вдобавок Париж в последние дни стал необычайно грязен. Мусорщики все еще бастуют. Как-то спасти положение пытаются бригады добровольцев, призванных отчаявшейся мэрией, однако их действия носят спорадический характер. То уберут, то нет. Около одного подъезда очистят мусорки, мимо другого почему-то проедут. Их машина в шесть утра поднимает такой грохот под окнами, что будит всех. Поскольку для меня это время кратковременного и долгожданного отдыха, я злюсь страшно, ругательски ругаю забастовщиков, которые явно с жиру бесятся, неведомо, почему они недовольны своей жизнью, вот в Россию бы их, хотя бы на месячишко, – мигом оценили бы, в какой превосходной стране обитают, как здесь заботятся о людях труда!
С отъездом Мориса мы с Маришкой резко расслабляемся, в том смысле, что перестаем готовить. Мы обожаем китайскую кухню, а Морис ее терпеть не может. И когда он уезжает, мы питаемся только из китайского ресторанчика. Их тут море: чуть ли не на каждой улице, поэтому они очень дешевые. К примеру, мой любимый рулет «Printemps», то есть рулет «Весна» – море зелени, пророщенных злаков и чуточка куриного мяса, завернутые в белый капустный лист, – стоит полтора евро, а пакет потрясающих, воздушных рисовых лепешек – вообще пятьдесят евросантимов. Такие же смешные цены и на креветки, и на мясо в сладком соусе, и на овощи, и рис с кукурузой и горошком, и на прочую продукцию. Дело не в дешевизне, конечно, а во вкусе! Но и народу в «китаезах», как мы с сестрой называем эти ресторанчики, в обеденное время, начиная с полудня, достаточно. Именно поэтому без четверти двенадцать я, как ошпаренная, вылетаю из дома (с Лизочкой осталась неумытая, заспанная маманя) и мчусь к ближайшему «китаезе», чтобы обеспечить нам с сестрой пропитание. Успеваю в самую тютельку: только что в ресторанчике было пусто, а за мной мгновенно выстраивается очередь. Беру четыре рулета, две порции равиолей с креветками, еще рис для Маришки, два пакета лепешек и пробираюсь к дверям. Теперь надо забежать в булочную за багетом, а потом обеспечить нас с сестрой сладким: в ближайшем продуктовом магазинчике «Франпри» купить тортик «Браунис» – нечто шоколадное, с орешками, пропитанное сиропом, тающее во рту, отдаленно похожее на торт «Прага», только бесконечно вкуснее!
Я уже почти добралась до дверей, когда рядом раздается:
– Бонжур, мадемуазель!
Голос мне знаком. Оборачиваюсь… Да и лицо знакомо тоже. Мой галантный спаситель, самоотверженный поедатель газет, стоит в своей залихватской позе – руки в карманы, совершенно как в прошлый раз. Вот только его серо-зеленые глаза, которые я помню смеющимися и лихими, сейчас очень серьезны.
– Бонжур, месье, – бормочу я, отчего-то вдруг смущаясь и в оправдание выставляя перед собой свои пакеты с китайской едой. – Извините, я…
– Вы спешите, понимаю, – говорит он. – Однако все-таки прошу вас задержаться на несколько минут. Поверьте, никогда не стал бы обременять вас своим присутствием, когда бы не крайне важное дело.
Его слова, как и вообще все на свете, я воспринимаю в соответствии со своим комплексом: то есть я такая унылая уродина, что он ни за какие коврижки и близко ко мне не подошел бы, когда бы не смертельная нужда.
Понятно… Ну и какая ему во мне может быть надобность?
– Отойдемте, прошу вас, – говорит он, цепляя меня под локоток и буквально оттаскивая к свободному столику. – Может быть, кофе?
– Нет, нет, я же говорю…
– Спешите, да, – кивает месье. – Хорошо, обойдемся без излишних реверансов. Тогда – вот. – И протягивает мне визитку с фотографией.
Поскольку на фотографии запечатлен мой нечаянный знакомец, значит, это именно его зовут Бертран Луи Баре. И именно он занимается делом, о котором я раньше только в романах читала: частным сыском. Да-да, здесь так и написано: «Частный детектив». Смотрю на адрес. Все та же улица Друо, вот те на! Да мы практически соседи. Ну конечно, я же видела, как он входил в какой-то дом неподалеку.
Это моя первая мысль. А основной вопрос: зачем я могла понадобиться частному детективу? – приходит с запозданием. Но, наверное, тотчас отвечаю я сама себе, это как-то связано с убийствами антикваров. Видимо, опрашивают всех подряд: вдруг кто-нибудь что-нибудь да видел? Немного странно, конечно, что этим занимается не полиция, а частный детектив, но, очевидно, в ход пошли все боевые единицы.
Ну, меня спрашивать бессмысленно. Раскрытию преступлений в квартале Друо я ничем помочь не могу. Вот если бы поинтересовались одним зага-адочным случаем, происшедшим в Нижнем Новгороде…
А впрочем, даже если бы меня и спросили об этом случае, я бы никому ничего не сказала!
– Слушаю вас, месье Баре, – говорю я, всем своим видом изображая готовность помочь правосудию. – Только боюсь, что…
– Вы правильно делаете, что боитесь, – брякает он. – Дело и в самом деле очень серьезное. Более того! По-моему, оно очень опасное!
Я вытаращиваю глаза. А как еще можно отреагировать на такое?!
– Пардон, конечно, – мне наконец-то удается вымолвить словечко, – но вы уверены, что ни с кем меня не перепутали?
– Уверяю вас, что нет, – с поклоном сообщает он. – А вот и доказательства.
Доказательства убедительны.
– Вы русская, ваше имя Катрин Дворецка, – произносит он отчего-то на польский манер. – Вы живете в Париже у своей сестры Марин, которая замужем за Морисом Юго́. По профессии он юрист. Недавно у них родилась дочь Элиза, и вы приехали помочь сестре на первых порах.
Все точно… Мой бо фрэр и в самом деле носит фамилию Юго, являясь, таким образом, однофамильцем великого писателя, прославившего на весь мир собор Парижской богоматери. Да-да, этого самого автора «Рюи Блаза», «Эрнани», «Мизераблей», «Человека, который смеется» и иже с ними следовало бы называть не Викто́р Гюго, а Виктор Юго, ибо фамилия его пишется Hugo, а в данном случае буква H не произносится. Между прочим, все французы, которым известен этот переводческий казус, немало досадуют на русских. Морис в их числе.
Но сейчас речь не о том!
– И что все это значит? – настороженно спрашиваю я.
– Бель демуазель, – говорит месье Баре очень серьезно, если и не с отеческой, то, не побоюсь этого слова, братской интонацией. – Я очень хорошо понимаю, что такое искушение. Однако существуют искушения, поддаваться которым не только стыдно, но и опасно! Порою – смертельно опасно… Вы понимаете меня?
Я, конечно, лгунья отъявленная: так уж сложилось по жизни. Однако в принципе стараюсь не врать, когда в том нет особой нужды. Вот как сейчас, например. И поэтому чистосердечно признаюсь:
– Нет. Абсолютно ничего не понимаю!
Не раз сталкивалась с тем, что, когда нагло врешь, тебе почему-то слепо верят, а когда лепишь правду-матку – смотрят, как на барона Мюнхгаузена. Сейчас я наблюдаю точно такую реакцию.
Серо-зеленые глаза месье Баре смотрят на меня укоризненно.
– Ну хорошо, – произносит наконец частный детектив.
Я воспринимаю это как сигнал к окончанию разговора и подскакиваю, снова сгребая пакеты, но Баре хватает меня за руку:
– Еще одну минуту! Прошу вас, бель демуазель, погодите еще чуть-чуть.
Снова сажусь. Бель демуазель, прекрасная барышня… очень легко меня подкупить, оказывается!
– Если вы не желаете со всей серьезностью взглянуть на положение, в котором оказались по своей… небрежности, назовем это так, то придется мне быть откровенней. Прошу вас, верните то, что вы взяли и что вам не принадлежит.
Я присыхаю к стулу.
– Кто вас послал? – Язык меня не слушается, губы прыгают. – Кто?..
Невероятным усилием воли останавливаю готовую начаться истерику. Нет! Это ошибка, совпадение, что угодно, только не то, о чем я подумала. То, что случилось, – случилось в России. А я во Франции. Никакими силами здесь не может стать известно о том, что произошло там . Да нет здесь никому дела до того, что произошло сырым сентябрьским вечером в…
Ладно, не думать об этом. Думать только о том, что Бертран Баре, видимо, не в себе.
– Что мне не принадлежит?! Что я взяла?! Когда?! И у кого?!
– Ко мне в агентство явился человек, назвавшийся месье Бонифас Зисел, – начинает рассказывать детектив. – Подозреваю, что это не настоящая его фамилия, да и во внешности его присутствует нечто, что наводит на мысль о некоей ненатуральности. А впрочем, это не имеет особого значения для нас с вами. Он просил меня разыскать молодую даму приблизительно двадцати пяти – тридцати лет, с русыми волосами, э-э… выбившимися из прически (это он мою растрепанную гриву так охарактеризовал, браво!), со светлыми, то ли серыми, то ли голубыми, глазами, правильными чертами лица, высокую и стройную. Даму эту он видел один-единственный раз, и тогда она была одета в синие джинсы, коричневую замшевую куртку и белые кроссовки. Из-под куртки виднелся белый свитер. Надо сказать, как только я выслушал его описание, я немедленно сообразил, что уже встречал эту даму…
Баре смотрит на меня очень выразительно. И я его понимаю! Ведь эта дама – вылитая я. Это мой портрет в моей одежде. Все описанные вещи были на мне, когда любезный сыщик снимал с меня ту поганую газету, так что неудивительно, что он сразу признал свою нечаянную знакомую. Кстати, я и сейчас одета почти так же, разве что свитерок не белый, а бежевый.
Но все равно – и в белом, и в бежевом! – я не имею ни малейшего представления ни о каком Бонифасе Зисе́ле. И уж совершенно точно – ничего у него не брала!
– По словам месье Зисела, не далее как вчера он проходил мимо вон той двери, – детектив указывает в окно наискосок через улицу – на дверь с синей кованой решеткой. Между прочим, это дверь нашего подъезда. – Дама, внешность которой я вам только обрисовал, вышла из дому. Зисел проследовал мимо нее. В руках у него был бумажник, в который он убрал некое письмо, только что им полученное. Содержание письма настолько его озадачило, что он сделался рассеян и не заметил, что положил бумажник не в карман плаща, а мимо. Спохватился через мгновение, оглянулся… Бумажника на тротуаре не оказалось. Исчезла и молодая дама. Зисел бросился к двери, – детектив вновь указал на нашу дверь, – но там установлен, само собой, цифровой замок, а код Зиселу неизвестен. Какое-то время он покрутился около подъезда, но никто не входил в дом и не выходил оттуда. А Зисел опаздывал – опаздывал на важное совещание. И он вынужден был уйти, несмотря на то что в бумажнике остались кредитная карта, водительское удостоверение и двести евро наличными деньгами. Ну и еще несколько визитных карточек месье Зисела. Но самое главное – это письмо…
Какая чепуха!
– Послушайте, – уверяю его я, приподнимаясь со стула. – Допускаю, что все было именно так и что именно меня ваш Бонифас Зисел видел около нашего подъезда. Хотя я его совершенно не помню. Однако это случайное совпадение! Клянусь вам! Кто-то другой подобрал его бумажник. Кто-то другой, а не я! Налицо сущее недоразумение. А теперь мне, наконец, пора!
– Еще одну минуту, бель демуазель!
Детектив усаживает меня чуть ли не силой. А между тем столиков не хватает, китаезы и их клиенты смотрят на нас выразительно: ведь мы ничего не едим, только зря занимаем место в самое горячее время.
Слишком они здесь, во Франции, вежливые! У нас дома уже давно бы кто-нибудь рявкнул: «Чего расселись?!» – и выручил бы меня из дурацкой ситуации, избавил от обвинений в том, чего я не совершала. Ничего нет хуже, чем оправдываться в том, чего не делала!
– Мой клиент, – продолжает Баре, – убежден, что ошибки тут быть не может. Никто, кроме этой дамы, – выразительный взгляд в мою сторону, – не мог подобрать бумажник. Никто! Но еще хуже, что эта история имела продолжение. Поздно вечером ему позвонили. Женский голос процитировал несколько фраз из того письма, которое лежало в бумажнике. Как выразился месье Зисел, он едва не потерял сознание. В письме содержалась некая информация о его личных… скажем так, нетрадиционных пристрастиях. – Баре чуть приподнял брови. – Конечно, мы живем в свободной стране, да и вообще, современный мир отличается причудливостью нравов, однако месье Зисел убежден: если бы содержание этого письма стало известно его работодателям, он немедленно лишился бы места. А позвонившая Зиселу женщина сказала, что собирается передать письмо дирекции фирмы, в которой он работает. И потребовала деньги за свое молчание. Большие деньги! Непомерные, на мой взгляд, просто несусветные!
– Я не стеснена в средствах, спасибо, – отвечаю я заносчиво, но Баре выразительно смотрит на пакет с дешевыми рулетами «Прэнтам», с этими несчастными рисовыми лепешками по пятьдесят евросантимов пакет… Да и замшевая курточка моя порядком потерта.
Ну и что? Это моя любимая куртка, я не хочу менять ее ни на какое новье! Хотя впечатление она производит, конечно, не совсем то, какое хотелось бы. К примеру, несколько дней назад я зашла в магазин зонтов (зонтик сломался совершенно!), так хорошенькая приказчица приклеилась ко мне и следила за каждым моим движением, а я ходила от витрины к витрине, а хозяин магазина просто-таки откровенно, со сторожевым видом стал в дверях: руки за спину, ноги на ширине плеч, просто «Полицейские на страже закона», а не торговец! Ну, я им, конечно, утерла нос как могла, купив самый дорогой – несусветно дорогой! – зонтик от Барклая Саву. До сих пор страшно вспомнить, сколько он стоит. Но что же делать, если все вещи, которые мне нравятся, оказываются самыми дороженными в магазине? Это уж закон природы такой!
Но Баре смотрит на мою курточку, на пакеты… и, вижу, по-прежнему пребывает в убеждении, что я ступила на скользкий путь шантажа, дабы раздобыть немного денег, так сказать, на булавки!
– Бель демуазель, – снова заводит свою песню Баре. – Я вижу, вы упорствуете. Поверьте, я давно бы уже отступился и предоставил вас вашим заблуждениям, тем паче что мой клиент вовсе не просил меня проводить с вами душеспасительные беседы. Это уж моя личная инициатива – на правах, так сказать, старого знакомого. – Снова галантный полупоклон. – А месье Зисел требовал, чтобы я выследил вас, выяснил ваш адрес и сообщил ему.
– То есть он решил со мной побеседовать лично? – уточняю я. – Странно… Но если он знает, где я примерно живу, в каком подъезде, осталось просто полдела: пройтись по этажам и поискать. Пять жилых этажей, на каждом по две квартиры, а на некоторых вообще по одной. Делать нечего! Зачем ходить к детективу, платить гонорар… Вы ведь не бесплатно работаете, верно?
– Отнюдь, – кивает Баре. – И вы правы – найти вас Зисел мог бы и сам. Но не ищет. Это меня и пугает! Именно поэтому я и взываю к вашему благоразумию! Он лично не ходит по вашему дому потому, что не хочет, чтобы его видели, поймите. И я не зря подозреваю, что он явился ко мне, изменив внешность и назвавшись чужим именем. Опасаюсь, что он убежден: нет гарантии, что после оплаты требований той дамы шантаж прекратится. Эта особа вполне может превратить его в постоянную статью дохода. Зисел не намерен вечно балансировать на краю пропасти. Что, если он решил пресечь шантаж, избавившись от шантажистки?
– Избавившись от шантажистки? – глупо повторяю я.
– Совершенно верно.
– То есть от…
– Да-да. От вас.
Я хлопаю глазами, потом поднимаюсь и, не говоря ни слова, пробираюсь к выходу. На мое место сразу устремляются как минимум трое. Выхожу из дверей, и тут снова слышу над ухом знакомый шепоток:
– Мой клиент будет у меня завтра в это же время. Сразу после полудня. Сегодня или завтра в первой половине дня, когда вам удобно, вы можете прийти ко мне и вернуть вещи моего клиента. Если угодно, можете предварительно позвонить. Надеюсь на ваше благоразумие. Жду вас. Оревуар, бель демуазель!
Да пошел ты со своими демуазелями!
Я лечу через дорогу к подъезду, с трудом вспоминаю код, но про лифт забываю и одним махом форсирую четыре этажа. Я в такой ярости, что, только открыв дверь в квартиру и увидев Маришку с Лизонькой на руках, вспоминаю, что забыла и про багет, и про «Браунис». Так что, по милости этого пожирателя помойного мусора, мы остались без сладкого к обеду! Как две наказанные девочки!
Что характерно, наказанные без всякой провинности.
