Вениамин Белинский. 3 августа 2002 года. Нижний Новгород
Вятский шевельнул губами. Он ничего не сказал, только губами шевельнул, и Веня словно услышал затравленный выдох: «Что-о?!»
Лицо Вятского мгновенно обесцветилось, глаза метнулись из стороны в сторону, но тотчас попытался овладеть собой: сфокусировать взгляд, стиснуть задрожавшие губы, что-то вымолвить...
«Господи! Да ведь я угадал!» – в ужасе подумал Веня.
Было чему ужасаться. И неожиданной верности его полубредовой догадки, и полному незнанию, что делать теперь, и внезапному озарению: а ведь он никак не подстраховался! Никто не знает, что он поехал к Вятскому, никто не знает о существовании Вятского вообще, а уж тем более – о том, что он сделал, на что он оказался способен!
Оказался способен убить...
Говорят, во всяком деле главное – начать. Вятский уже начал. В смысле одного человека прикончил, так что рука у него набита.
Единственное, чего Вениамин сейчас хотел, – это чтобы вспышку его безумного страха Вятский не заметил. И даже если убийца вдруг выхватит из кармана такой же нож, каким прирезал Сорогина (милосердным ударом в сердце, в точности как в том рассказе, о котором упоминал Климушкин!), – чтобы господь дал Вене Белинскому достаточно силы если не отразить удар, то хотя бы встретить смерть достойно!
Однако никакого ножа Вятский из кармана не выхватил. Посмотрел на Веню погасшими глазами, опустил голову – и пошел себе вон из прихожей.
Веня привалился к двери – что-то вдруг ноги задрожали. Постоял, слушая шаркающие шаги Вятского. Потом в комнате тихонько застонали пружины – хозяин то ли сел, то ли лег.
Веня подождал – было тихо.
Дверь рядом, и она еще не заперта. Вполне можно выйти – и сделать отсюда такие ноги... Какого бы мнения Веня ни был о нашей доблестной милиции, рано или поздно они все равно расчухают, кто есть кто в той квартирке на улице Минина. А потом будут искать, кто мог ненавидеть Сорогина до такой степени, чтобы убить его. Хотя... не факт. Средствами элементарной логики тут не поможешь. Элементарная логика как раз и подсказывала, что убийца – некто Холмский, а между тем...
Веня вздохнул, отклеился от двери и пошел в комнату. Сорогин убит, убийца раскрыт. Но остался еще один вопросик, на который так и не найден ответ. И Веня знал, что не успокоится, пока этого ответа не получит.
Даже если милиция найдет Вятского, она не даст Вене ответа в письменном виде. Значит, надо искать его самому.
Вятский лежал на диване, вытянув руки вдоль тела, и смотрел в потолок остановившимся взглядом. Сердце Вени сделало такой скачок, что он едва не подавился этим органом.
– Олег Евгеньевич! – прошептал он с усилием – и тотчас перевел дух, когда ресницы Вятского дрогнули.
– Ничего, жив пока, – выдавил тот. – Не надо, не трогайте. – Он брезгливо тряхнул рукой, решив, что Белинский снова начнет щупать ему пульс. – Довольно, нахватали вы меня за руку! – Перевел дыхание. – Сядьте-ка.
Веня сел в кресло – послушно и даже с удовольствием, потому что ноги откровенно подкашивались.
– Сели? – не поворачивая головы, спросил Вятский. – Теперь скажите... как вы узнали?
– Конкретно о чем? – с трудом унимая внутреннюю дрожь, пробормотал Веня, думая, что опять входит в привычную роль: отвечать вопросом на вопрос.
– Да и о том, и о том.
– Про Ларису в газете прочел – буквально час назад, – сказал Вениамин. – А о том... – Он замялся, ибо язык не поворачивался сказать: «Нечаянно». А между тем так оно и было. Заговорил о другом: – Это вы «Скорую» туда вызывали?
– Какую еще «Скорую»? – Вятский с усилием покосился на него. – Что я, ненормальный? Это небось тот мальчишка, который его, пьяного, домой привел. Дурачок суетливый. Могу себе представить, как он перетрухал, когда вошел в комнату, а там...
– Не понял, – осторожно поинтересовался Веня. – Не понял... Вы что, гордитесь тем, что за преступление, совершенное вами, разыскивают другого человека?
Вятский нервно дернулся, но головы не повернул: все так же смотрел на Веню скошенным взглядом:
– Я тоже не понял. Кого разыскивают? Этого пацана, что ли? Да он же деру такого дал от дома... Я видел! Я постоял, посмотрел, как он драпает со своим портфельчиком в руках, и только потом ушел.
«Как с портфельчиком? – озадачился Веня. – С каким портфельчиком? Ведь свой портфель Холмский оставил в квартире Сорогина. А впрочем, может быть, у него было два портфеля, ну что я на ерунде зацикливаюсь!»
– Прежде чем драпать, этот пацан, как вы его называете, вызвал «Скорую», – объяснил он. – А сначала – или потом, тут трудно что-то сказать определенно, – вытащил из раны нож. Так что теперь на этом ноже его отпечатки пальцев. Да еще он там сдуру свои документы забыл, в этой квартире. Короче говоря, его разыскивают за убийство, в то время как...
– В то время как, – подтвердил Вятский, снова устремляя взгляд в потолок. – И все же поведай, каким образом ты въехал в это дело? Как угадал?!
– Да сам не знаю, – наконец-то решился честно признаться Веня. – Для начала увидел книгу Сорогина с фотографией – и узнал убитого человека, к которому приезжал на квартиру, а потом милицию вызывал. Из любопытства почитал несколько рассказиков...
– Почитал? – недоверчиво перебил Вятский.
– Ну нет, конечно, по диагонали посмотрел. Читать это только ненормальные могут.
– А если прочтут нормальные, они после этого сойдут с ума, – пробормотал Вятский, и Веня понял, что он имеет в виду свою дочь.
– Да, правда... Ну короче, я понял, что убить Сорогина мог только человек, который его смертельно ненавидел.
– А почему ты решил, что этот твой знакомый не мог его книжек прочесть? Начитался, ну и...
– Потому что возненавидеть – это одно, а убить – совсем другое, – серьезно, как ребенку, пояснил Вениамин. – Дело не в том, что тот парень Сорогина не читал, а я в этом убежден. Он не из таких, он просто не способен убить, понимаете? Я немало людей повидал, я про себя знаю, что чувствую их. Тот парень – он из тех, о ком говорят: «жертва обстоятельств». Он игрушка в руках судьбы, он подчиняется сложившейся ситуации, – Вениамин с усилием подбирал слова, охваченный неодолимым желанием объяснить – не то Вятскому, не то себе самому, почему он-то, доктор Белинский, влез в эту историю, почему так рьяно бросился на защиту одного практически незнакомого ему человека – и почему столь же рьяно пытается погубить другого, тоже незнакомого.
Погубить? Это слово вдруг встало перед ним со всей отчетливостью.
Нет, правда, догадка Белинского губительна для этого измученного человека! Как теперь быть Вятскому?
– А потом я увидел Ларису, а потом наткнулся на эту статью, – договорил Веня упавшим голосом. – Ну и вот пришел.
– Зачем? – спросил Вятский. – Чего ты от меня хочешь? Чтобы я явился в милицию с повинной? А если я виноватым себя не считаю? Тогда как? Если я убежден, что раздавил ядовитую тварь, мерзкую, опасную? Ты доктор, тебе понятней будет другое сравнение: я считаю, что избавил людей от страшной заразы!
Вот именно. И Климушка то же самое говорил. Только оба они ошибались.
– От какой же это заразы вы людей избавили? – с тоской сказал Веня. – От Владимира Сорогина, что ли?
– Ну а разве нет? – растерянно спросил Вятский, наконец-то повернув к Вене голову.
– Вы убили человека, – вздохнул тот. – Человека – и писателя, у которого вышло четыре или пять сборников рассказов. Я посмотрел тираж одной книги – двадцать пять тысяч. Немало для нашего времени. И это только одно издание. Знаете, у меня жена работает в книготорговой фирме, так вот она рассказывала, что, когда умер сатирик Григорин – ну тот, знаменитый, – тираж его книг подскочил чуть ли не в десять раз. Смерть – отличная реклама. А тем более – убийство. То есть, убив Сорогина, вы содействовали пропаганде его книг, не сомневаюсь. Кроме того, сами понимаете, как бы медленно ни работала милиция, это убийство все равно раскроют. Вычислят вас. И что тогда?.. Вы думали, что отомстили за дочь? Что спасли ее? Не знаю, не уверен.
– Думаешь, менты узнают? – напряженно спросил Вятский. – Ты же только что говорил, что они ищут кого-то другого.
– Но ведь он-то не убивал! – воскликнул Веня. – И вы, и я – мы оба прекрасно знаем, что тот парень совершенно ни при чем, что он не виноват, что он не убийца.
– О господи, – вздохнул Вятский. – Оставьте вы нас в покое, а? Смилуйтесь!
Он сел – так резко, что его порозовевшее было лицо снова побелело, а рука привычным движением легла на левую сторону груди.
– Вам не понять, что мы пережили! – хрипло выговорил он. – Не понять! Теща умерла, жена постарела лет на десять в один день, я сам чуть жив, а Лариска практически помешалась. Надо было немедленно квартиру продавать и уезжать отсюда, но тут смерть и похороны тещи помешали, да и кто даст за эту печерскую блочную развалюху нормальные деньги? Кто, я вас спрашиваю? На них же надо будет новую квартиру купить, как-то жить дальше...
– Ну так у вас, что, квартира подорожает после смерти Сорогина, я что-то не пойму? – грустно спросил Веня. – Денег прибавится? Или судачить о Ларисе меньше станут? Вы правы – надо было немедленно уезжать отсюда, хотя бы временно обстановку сменить. А почему Лариса не поехала на похороны бабушки? Понимаю, это звучит кощунственно, но все же какое-то разнообразие впечатлений, разве не так?
– Да эта старая дура – царство ей небесное, конечно, – торопливо обмахнулся крестом Вятский, – Ларку прокляла, когда узнала, что случилась. Она вообще по жизни была такая – мельница, все вокруг себя перемалывала, любила всякую театральщину, ну а тут – заигралась в проклятия. Видимо, Ларка и впрямь виновата не была, если по бабке ее же проклятие и ударило. Тут же инсульт, то да се...
– Понятно, – пробормотал Белинский.
В самом деле – теперь многое стало понятно, кроме одного – и самого главного! – что делать? Что делать, чтобы и невиновного Холмского спасти, и еще больше не навредить человеку, и без того почти уничтоженному? Эх, Вятский вы Вятский, Олег вы Евгеньевич... Честно говоря, окажись Веня в такой ситуации, случись с его Гошкой и Мишкой нечто подобное, – разве не впал бы он в аналогичное безумие, разве не пошел бы с ножом на человека, которого счел бы виновным в несчастье своих детей? Определенно пошел бы. Другое дело, что со свойственной ему привычкой анализировать причины и следствия человеческих поступков он бы сначала себя самого обвинил в том, что его дитя оказалось в компании наркоманов и пьяниц, которым – пусть под кайфом, пусть в состоянии полного плывуна! – но все же пришла в голову мысль не просто убить эту несчастную бомжиху, но и...
Множество народу прочло эти омерзительные сорогинские рассказы. В том числе и нарки. Но едва ли кто-то после их прочтения взглянул на ближнего своего как на лакомое блюдо.
А может быть, Веня просто не знает статистики? А может, рассказы Сорогина – не стимул к порождению этого пагубного явления, а лишь отражение его, уже существующего? Может быть, на свете гораздо больше людей, которые исповедуют антропофагию – как моральную, так и физическую, – чем это казалось даже такому циничному, много чего повидавшему человеку, как доктор Белинский?
Он медленно выбрался из кресла.
Вятский настороженно шевельнулся на диване.
«Он что, ждет, я сейчас наброшусь на него, скручу по рукам и ногам и поволоку в милицию? – внутренне усмехнулся Веня – без всяких признаков веселья, впрочем. – Да нет. Кажется, я сделал все, что мог. Кто может, пусть сделает больше!»
Он стоял и пытался вспомнить, как это будет по-латыни. Почему-то заклинило – вспомнить казалось безумно важным. Не удалось. Зато вспомнилось – и тоже не по-латыни! – другое выражение: «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Отчего-то все убеждены, что это слова шекспировского Отелло, а на самом деле – это выражение из трагедии Шиллера «Заговор Фиеско». Веня это знал, но сейчас и это знание не принесло ему никакой пользы.
Посмотрел еще раз на Вятского.
Нет. Все. Больше ничего невозможно придумать, предпринять, сделать...
«Доктор сделал свое дело, доктор может уйти!»
Белинский повернулся и побрел к двери. Она так и оставалась незапертой. Веня, пока спускался, почему-то все вслушивался – не щелкнет ли замок?
Нет. Видимо, Вятский так и не встал с дивана.
