Вениамин Белинский. 2 августа 2002 года. Нижний Новгород

Давно не видел доктор Белинский такого ужаса, какой увидел сегодня в глазах немолодого, измученного человека, открывшего ему дверь и сопроводившего его к своей дочери (судя по данным диспетчера, это была пятнадцатилетняя Лариса Вятская), которая лежала на полу в соседней комнате без признаков жизни. Рядом валялась «чекушка», издававшая острокислый специфический запах. На этикетке был нарисован ядовито-красный помидор, почему-то очень злобный и при этом обливавшийся белыми слезами, и значилась надпись: «Уксусная эссенция 70-процентная».

«Нигде в целом мире, – подумал Белинский с привычной злостью, – не выпускают в продажу концентрированную уксусную кислоту. Только у нас. И при этом всем известно, сколько безумцев хлебают эту кислоту нарочно или нечаянно, по пьянке или по неразумию (дети малые, например, – из любопытства)... Интересно, сколько она выпила?»

И тут же заметил смятую облатку на полу. Еще интереснее! Один из сердечных гликозитов, которые пьют от аритмии. Осененный внезапной догадкой, понюхал губы девушки. Нет, уксусом не пахло. Неужели...

– Лекарство ваше? – показал его отцу девушки.

– Мое, – с трудом разомкнул тот посиневшие губы.

– У вас аритмия? – Взялся за пульс – да, ответ не нужен, аритмия страшнейшая.

– Скажите, вы пили сегодня свое лекарство?

– Да.

– Сколько?

– Ну, таблетки две-три, как обычно.

– Быстро посмотрите в мусорном ведре, нет ли там пустых облаток. Валентина, готовь промывание желудка, быстро.

– Думаешь, не уксус?

– Почти уверен!

Пока Валентина бегала в ванную за водой, доставала из чемоданчика зонд и воронку, Белинский ввел девушке внутривенно обычный набор антидотов: хлорид калия, унитиол, панангин, – и повернулся к хозяину, который держал в обеих горстях пустые серебряные облатки.

– Я так и думал, – кивнул Белинский. – Она не пила уксус. Собиралась, наверное, но бутылочка, у меня такое впечатление, оказалась пустая. Она решила пойти другим путем и наглоталась ваших лекарств.

– Уйти другим путем, – безжизненно поправил хозяин. – Она решила уйти... О господи! Почему я не сказал ей, почему ничего не сказал?

Белинский и Валентина его бормотания не слушали – действовали сноровисто, отработанно. Вливали и вливали воду через зонд в желудок, потом его содержимое через этот же зонд выливалось в таз. Когда желудок опустел, начали действовать противоядия.

Слава богу, что бутылочка с уксусом оказалась пуста. Это ведь только по незнанию кажется, что смерть будет почти мгновенна, а мучения разъеденного кислотой желудка – не сильнее мучений разбитого сердца. Заблуждение, проистекающее лишь от недостатка воображения! Просто человек не в силах представить себе, какая боль его будет терзать, боль неутихающая, чудовищная, и даже если он выкарабкается, выживет, то скоро погибнет от мучительной кахексии – истощения, ведь из-за рубцовых стенозов отверстие в пищеводе сузится до волоска, пища по нему проходить не будет, откажут почки, горло будет сожжено, человек обречен хрипеть всю оставшуюся жизнь, да и принимать гло́тка ничего не принимает, вот и спасаются некоторые тем, что им делают гастростому – наружную трубку вставляют в соустье желудка... Но разве это жизнь? Это не жизнь! А от сердечных гликозидов девочка, может быть, и оклемается.

– Пожалуй, выберется, – сказал Белинский, наблюдая, как Валентина проворно делает последние уколы. – Сейчас мы ее в больницу заберем, а вы пока...

– Я с ней поеду! – с трудом сказал хозяин.

Вениамин снова поглядел на его губы, жестом попросил дать руку, сомкнул пальцы на запястье...

– Вас как зовут? – спросил осторожно.

– Олег Вятский.

– А по батюшке?

– Олег Евгеньевич.

– Знаете что, Олег Евгеньевич, вам сейчас нельзя ничего делать и никуда ехать нельзя. Я сделаю укол-другой, вы полежите. А завтра сходите к своему лечащему врачу. И даже «Скорую» не грех вызвать, если такие же скачки ритма будут. Кстати, у вас есть кардиограмма?

– Нет, – отвел глаза Вятский.

«Врет, – сразу понял Белинский, – не хочет показывать. Похоже, плохи его дела. Интересно, что ж у них в доме такое творится, что у отца аритмия, а дочь пытается покончить с собой?»

– А мама девушки где? – спросил он, вглядываясь в чуть заметно порозовевшее лицо дочери.

Хорошенькая девчонка. Особенно украшает ее эта родинка возле правого уголка рта. В старину такие штучки назывались «мушки», их нарочно наклеивали красотки, чтобы приманить кавалера, причем каждая «мушка» имела особое значение в зависимости от того, где налеплена. Если Вениамин ничего не путает, вот такая в уголке рта означала: «Люблю только тебя». Неужели какой-то он не ответил на этот сигнал? Отверг девушку – и вот... Таких случаев происходит на самом деле куда больше, чем может представить себе рядовой обыватель. Несчастная любовь в подростковом возрасте – первая причина суицида. Вторая причина – конфликты с родителями, потом идут оскорбления друзей, неудачи в учебе, наркотические глюки...

– Уехала на похороны. Теща моя скоропостижно скончалась, когда узнала... – Вятский осекся. – Тут у нас были очень серьезные неприятности, так что...

Он с усилием перевел дыхание.

– Быстро ложитесь, – скомандовал Белинский, размышляя над тем, почему внучку не взяли на похороны бабушки и почему сам Вятский не поехал с женой провожать тещу в последний путь. Что-то и впрямь серьезное приключилось в семье. И вылилось в попытку суицида. – А то доведете себя до того, что вас в кардиологию везти придется тем же рейсом, что и дочь – в токсикологию. Ложитесь, ложитесь! Мы ее в 33-ю больницу отвезем, в областную токсикологию, через какое-то время позвоните туда, узнаете, как дела. Уверен, что у дочери вашей все обойдется. Жаль, что на пустой желудок, конечно, она траванулась...

– Я ничего не ела! – слабо, но очень отчетливо выкрикнула в эту минуту девочка. – Ничего не ела, ничего, ничего...

– Ну и зря, – отозвался Белинский, поворачиваясь к ней, но она снова впала в забытье.

– Валентина, пройдись по соседям и водилу снизу позови – носилки тащить. Говорю вам, Олег Евгеньевич, успокойтесь. Ну ничем вы дочке сейчас не поможете, только себя погубите. К ней в палату никого не пустят, это точно. Разве что завтра. Вот и подождите до завтра, хорошо?

Появились водитель и с ним два похожих, как две капли воды, красивых черноглазых парня лет по семнадцать, с крепкими, накачанными мускулами.

– Ребята, помогите носилки вниз стащить, тут вот у девушки приступ, она без сознания.

Он решил обойтись без подробностей. Если Вятский захочет, сам потом расскажет соседям, что случилось с его дочерью. Но вряд ли, такие секреты обычно хранят за семью замками.

Ребята, впрочем, подробностями и не интересовались: без слов кивнули, взялись за края покрывала, на которое Валентина проворно перекатила девушку, вместе с покрывалом переложили ее на мягкие носилки и подняли их на свои крепкие спортивные плечи. Третьим был шофер.

– Погодите, я тоже помогу, – встал четвертым Белинский. – Валентина, заполни бумаги по-быстрому и сделай укол человеку. Олег Евгеньевич, обещаете, что сейчас же ляжете?

– Ладно, – устало кивнул хозяин, опускаясь на диван. – Мне и в самом деле как-то... не знаю... не совсем...

К счастью, это был всего лишь второй этаж, так что спустились моментом. Когда девушка уже лежала в машине, один из парней-носильщиков с любопытством заглянул в лицо Белинского:

– А у нее правда приступ? Чего же, интересно? Она по жизни здоровая, как лошадь!

– Да какой приступ, напилась Эллочка небось в дымину, – перебил его брат-близнец.

– Или накололась, – предположил первый брат. – У нее передозировка, да?

– Нет, она обкушалась! – дурашливо хихикнул второй. – У Эллочки животик разболелся!

Белинский не без изумления всмотрелся в молодые красивые лица. Ну ладно он – профессиональный врач, он столько и такого за жизнь навидался, что страдания ближних часто оставляют его не то чтобы равнодушным, но... спокойным, назовем это так. А что происходит с этими мальчишками, которые хихикают, глядя на полумертвое тело своей ровесницы?

Очень захотелось сказать им что-нибудь такое... железное... но одним из жизненных принципов Белинского-врача было: не навреди. Всякое же насильственное воспитание он считал вредным. И поэтому не стал ничего вещать, не стал нравоучительствовать, заговорил о самом неважном:

– Вроде бы эту девушку Лариса зовут, при чем тут какая-то Эллочка? Или это ее уменьшительное имя среди своих? Ларочка, Эллочка – какая, в принципе, разница, да?

– Про то, что она Лариса, все давно уже забыли! – хмыкнул один из близнецов. – С самого лета ее только Эллочкой зовут.

– Да почему?

– А вы разве не читали в газете?.. – начал его брат, но скользнул глазами по окнам – и стушевался, умолк.

Белинский проследил за его взглядом и увидел в одном из окон второго этажа бледное лицо Вятского. Темные глаза его были мрачны, и Белинскому стало неловко. Почудилось, этот бедолага знает, что доктор перемывает кости его дочери с досужими соседями.

– Ребята, спасибо, что помогли, – сказал он неловко. – Теперь можете идти.

– Ага, ну ладно, – кивнул первый близнец. – А она выживет?

– Почему ж нет? – пожал плечами Белинский. – Полежит немного в больнице, а потом...

– Немного – это сколько? – перебил брат-2.

– Неделю-другую.

– Ур-ря! – дурашливо выкрикнул первый. – Выходит, две недели окрестный бомжатник может спать спокойно!

– Выходит, так, – кивнул второй, и близнецы радостно хлопнули друг друга по ладоням.

Белинский только плечами пожал, не в силах разобраться в заморочках этих аборигенов. У него и свои проблемы были, и не только детективного плана: предстояло везти Ларису Вятскую в токсикологию.

А потом домой, домой!!!

Все на свете когда-нибудь кончается, и это дополнительное дежурство окончилось тоже. Появилась смена. На машине кардиологии уехали по вызову врач Настя Шевелева и фельдшерица Люба, наконец-то удостоившая место работы своим появлением, токсикология увезла в рейс доктора Андрея Струмилина и фельдшера Палкина. На станции пока пребывала только линейная бригада: шофер Виктор и доктор Александр Меншиков. Фельдшерица Ася Ивановна отчего-то задерживалась.

– Чао, братовья, – сказал доктор Белинский, направляясь к двери и делая ручкой. – До встречи в эфире.

– В кефире, – откликнулся Виктор.

– В зефире, – кивнул доктор Меншиков.

– В... в... – замялась дежурная Светлана, которая не отличалась проворством в подборе рифм.

– Не мучайся, Света, – ласково посоветовал Белинский. – Следующая рифма может быть только «в сортире», а там слишком велика вероятность наткнуться на замоченный труп, поэтому в сортире мы встречаться не будем, лучше в ином мире, или вообще в анти-, макро– и микромире, или в тире, или в квартире, или в... О черт!

Белинский схватился за голову. Нет, не потому, что иссяк поток рифм. Он мог нанизывать их без малейших усилий еще долго-предолго, на очереди стояли, нетерпеливо отталкивая друг друга, на турнире, на шарнире, в Кашмире, в Йоркшире, на Парамушире, при вампире, конвоире, дезертире, визире, банкире, дезертире, э сетера, э сетера, как говорят французы! Вениамин просто вспомнил, что забыл под подушкой томик омерзительного Сорогина. А если кто сунет туда свою шаловливую ручонку, словно в нечистоты? Нет, нельзя подстраивать друзьям такую подлянку. И вообще, что подумают на станции о докторе Белинском? Поэтому он прервал увлекательнейшую из игр – буриме – и ринулся на второй этаж. В комнату отдыха. Схватил книжку, поморщился, вспомнив, что там в ней понаписано, и спустился вниз. Помахал остающимся и уже двинулся было к двери, но тут Меншиков, говоривший по телефону, отчаянно зажестикулировал и принялся корчить жуткие гримасы, бросая в сторону Белинского пылкие взгляды.

Вениамин приостановился. Как правило, на него так страстно смотрели особы женского пола, вниманием которых, что греха таить, закоренелый бабник Белинский вовсю пользовался. Аналогичные же глазки строил ему один известный в городе молодой педик, крашеный блондинчик и любитель жгучих брюнетов, к каковым относился и Веня. Но Меншиков! Он же известен своим натурализмом и вдобавок смертельно влюблен в эту опасную красотку, которую чуть не силком затащил под венец!

Белинский уныло вздохнул. Не стоит изображать из себя невинность. Зазывные взоры и неприличные телодвижения означают только одно: Меншиков просит его не уходить со станции. А зачем ему это нужно? Не для того же, чтобы продолжать играть в буриме! Наверняка сейчас последует какая-нибудь просьба. И доктор Белинский готов поставить на кон книжку Сорогина, что Алехан Меншиков попросит его «быть другом»...

– Веник, золотой, брильянтовый! – запел Меншиков, бросая трубку и делая жалостливые глаза. – Будь другом, подмени на пару-тройку часиков. Не на все дежурство, нет, только на пару-тройку...

– Опять Мариночку тошнит? – с ехидцей спросила Света.

– В больницу... под капельницу, – выдохнул Александр, на рысях устремляясь к двери и даже не ожидая ответа от Белинского.

Ну куда Вениамину деться, если у товарища беременная жена, которую беспрестанно тошнит! Он только и мог, что крикнул вслед Алехану:

– Желчегонный сбор номер три!

Но ему откликнулось только эхо в гулких коридорах...

– Наберут детей во флот! – произнес доктор Белинский свою любимую фразу. – Ну разве не понятно, что если женщину тошнит уже пять месяцев, то непорядок с печенью или желчным пузырем?! Нет, прокапывают беднягу, словно алкаша, прокапывают до бесконечности... Два-три часа, он сказал? Ну, посмотрим!

Зазвенел телефон.

– Алло, «Скорая», слушаю вас! – отозвалась Света – Ой, приветик, Ася Ивановна, вы куда запропастились? Нет, вызова вам пока еще нет, но... Что? На два-три часика? Не больше? Ну, хорошо, давайте. Пока, до встречи.

Света положила трубку и со смеющимися глазами повернулась к Белинскому.

– Можешь не говорить! – выставил он ладонь. – Можешь ничего не говорить... Что у нее там? Газовую трубу снесло? Балкон обрушился? Соседи затопили? Кошка Муся объелась герани?

– Да я и не спрашивала, – хихикнула Света. – Какой смысл? Ася Ивановна и сама запутается, и тебя запутает. Вот уж мастерица кружева плести! Ей бы детективы писать.

– Короче?

– Короче, она задерживается на два-три часика.

– Может, они сговорились с Алеханом? – безнадежно пробормотал Веня. – Значит, мне опять одному по вызовам мотаться?

– А Валентина еще не ушла! – обрадовалась Света. – Мы ее уговорим. Она непременно согласится.

– Почему ты так уверена? – вскинул брови Вениамин.

– Так Валька же судьбу свою ищет.

– Это как?

– Ну, ей цыганка нагадала, что она выйдет замуж за человека, которому поможет, вот наша Валюша и горит на работе. Помогает и по долгу службы, и на дополнительных вызовах... Да только беда – приличные люди все сплошь женатики попадаются, а если холостежь, то либо нарки и алкаши, либо нормальные – но не в Валентинино дежурство.

В эту минуту спустилась со второго этажа и Валентина. Последовал недолгий, но многословный диалог, после которого молодая фельдшерица практически безропотно согласилась поработать еще несколько часов.

Раздался звонок.

– Ну, ребята... – пробормотала Света, кладя трубку. – Повезло вам. Такой вызов... Не поверите, какая крутизна!

– Что еще за крутизна? – мрачно поинтересовался Белинский. – Круче цыганского барона?

– Круче!

– Круче вызова к бывшему председателю законодательного собрания, который наелся анаприлина?

– Круче, ой, круче! – хихикнула Света. – Нет, ты не поверишь... Вас вызывают к Климушкину!

– Кто это? – полюбопытствовал Веня, чувствуя некоторую неловкость из-за того, что вынужден разочаровать Свету.

– Ты что?! – едва не закричала она. – Кто это, главное! Ну Климушка, Климушка! Тот самый! Тот, который! Кандидат в мэры! Магазин «Евразия», все универсамы и еще не знаю что!

– Понял, – хихикнул Вениамин. – Ну правда, это круто. Круче его только Волжский откос. И что с ним, с этим великим человеком? Похмельный синдром? Подельники синяков насажали? Экс-губернатор Чужанин, ныне государственный думец, прислал отравленных роз в память о былой дружбе?

– Сын его температурит, – сухо ответила Света, которая очень сдержанно относилась к насмешкам над богатыми людьми, даже бывшими «сидельцами». – Так что записывай адрес.

– Какой в мужике интерес, если он не просто женат, но у него даже сын есть? – безнадежно вздохнула Валентина и, не стесняясь Белинского, стащила футболку и попыталась застегнуть на белопенных грудях халат. Удалось ей это только с третьей попытки, но все же удалось. Вот теперь и впрямь можно ехать на вызов!

Мирослав положил трубку и, чтобы элементарно удержаться на ногах, крепко взялся руками за обе стороны дверного проема, около которого остановился. В голове звенело так, словно все сорок сороков Москвы ударили в колокола, выпевая на разные лады: «Ре-бе-нок! Мой ре-бе-нок!»

– Что? – тревожно спросил Шведов, вглядываясь в его лицо. – Что с тобой? Что они тебе сказали?

Мирослав слабо покачал головой:

– Погоди, дай соберусь с мыслями, а то... – Тупо уставился в стену. – Нет, это же надо, а! Теперь понятно, почему она от меня четыре месяца скрывалась. Не хотела, чтобы я знал! Ну, Николь... Это жестоко. Что я ей сделал, что она не хотела, чтобы я знал про собственного ребенка? Ни слова. Ни письма. Ни звонка. А может быть... – Догадка ударила так, что он даже за сердце схватился. – А может быть, это не мой ребенок? Может, у нее появился другой мужчина, от которого и...

Он даже не соображал, что размышляет вслух, пока не раздался голос Шведова:

– Не понял! Что ты говоришь? Твоя девушка, что, беременна?!

– Ты представляешь? – хмыкнул Мирослав. – Вот уж правда что – муж всегда узнает все последним.

– Так вы с ней женаты или нет? – недоумевающе спросил Шведов. – А я так понял, у вас неформальные отношения.

– Да какая разница: формальные – неформальные, женаты – не женаты? В том-то и дело, что я фактически считаю ее своей женой, мне никакая другая женщина не нужна. И я не могу понять, как она могла скрывать от меня, что беременна! Единственное объяснение – если не от меня. – Он понурился.

– Слушай... – задумчиво начал Шведов. Они перешли на «ты» как-то незаметно, но сейчас это было совсем неважно, напротив – прежняя церемонность казалась чем-то диким. – Слушай, а не может такого быть, что эти бандюги нарочно про ребенка сказали, чтобы сделать тебя еще более покладистым?

– Это вовсе не исключено! – уставился на него Мирослав. – Но какой во всем этом смысл? Какая мне разница: беременна Николь или нет? Я так и так ради нее на все готов, с ребенком она или нет, что мне какую-то там бумагу подписать?!

– Ну, они же, наверное, не знают, что ты так сразу согласишься, вот и решили подстраховаться, – пояснил Шведов. – А... что это за бумага, которую ты должен подписать?

– Не сказали, – угрюмо отозвался Мирослав. – Ничего толком не объяснили. Просто поставили пред фактом: через четверть часа здесь будет нотариус. Он заверит мою подпись на отказе от каких-то моих прав – и все, я узнаю, где они держат Николь. Разумеется, если не позвоню в полицию и буду послушен, аки дитя малое.

– Не слабо... – протянул Шведов. – А если, к примеру, ты в этой бумаге подпишешь отказ от всех прав в своем бизнесе? Так, на минуточку?

– Это невозможно, – отмахнулся Мирослав. – Не та форма собственности. Я могу подписать только соглашение о продаже предприятия. Или дарственную. Разумеется, ради Николь я и на это пойду, однако тот тип, который со мной разговаривал, уточнил, что соглашение сие никак не затрагивает моей собственности в России и, как он выразился, контактов во Франции. Получается, они очень хорошо о моих делах осведомлены! Интересно, через кого? С другой стороны, я тут со многими брачными фирмами работаю, так что... Ладно, что толку голову ломать? Все равно не миновать мне эту бумагу подписывать. Уже пять минут прошло, значит, через десять-двадцать...

Его прервал новый телефонный звонок. Мирослав метнулся к аппарату, однако мелодичный напев ничем не напоминал размеренные звонки, звучавшие раньше.

– Постой-ка! – вдруг воскликнул Шведов, вслушиваясь в мелодию. – Да ведь это песня! Старая такая песня, наша, русская... – И он напел: – Ты у меня одна, словно в ночи луна, словно тра-та-та-та, словно та-ра-та-та... Можешь совсем уйти, только свети, свети!

– Эта мелодия записана на мобильнике Николь! – закричал Мирослав. – Я сам ей записывал! Ищи, где звенит! Ищи!

Долго искать не понадобилось. Звон явно доносился из стенного шкафа. Мирослав распахнул его, сорвал с вешалки легкий шелковый пиджак, выхватил из кармана телефон:

– Алло! Алло, я слушаю!.. Что вы говорите? Вам нужна Николь?! А кто... кто это? Кто это?

Он говорил по-русски. Осознав это, Шведов чуть ли не в пляс вокруг него пустился, сделав умоляющее лицо и тыча пальцами в сторону телефона. Наконец смысл его прыжков и гримас стал понятен Мирославу, и тот нажал на кнопку громкой связи. Тотчас в комнате зазвучал мягкий мужской голос, говоривший по-русски совершенно свободно, лишь с легким и приятным акцентом:

– Меня зовут Жерар Филиппофф. Могу я поговорить с мадемуазель Брюн?

– Нет, ее сейчас нет в Париже.

– Конечно, нет, – усмехнулся Филиппофф. – Я прекрасно знаю, что она в Бургундии. Но ведь я и не звоню в Париж. Или... прошу прощения, может быть, я по рассеянности набрал не тот номер? Неужели я позвонил ей на квартиру? Но, сдается мне, я набирал номер ее мобайла, то есть мобильного телефона?

– Да, правильно, вы набрали именно его, – с трудом владея голосом, ответил Мирослав. – Просто ее телефон остался в Париже. А... где, вы говорите, Николь?

– Простите, с кем имею честь? – спросил, вернее, осведомился Филиппофф.

– Меня зовут Мирослав Понизовский. Я... друг Николь.

– То есть как? – изумился Филиппофф. – Неужели вы – тот самый господин Понизовский?!

– Какой тот самый? Что вы имеете в виду? – насторожился Мирослав.

– Ну, сколь мне известно, тот самый, с которым у Николь был пылкий любовный роман, – суховато сообщил Филиппофф. – Затем вы расстались, к великому огорчению мадемуазель Брюн. Не хочу показаться неделикатным, мсье, однако вы совершите роковую ошибку, если покинете Николь. Она чудесная девушка, которая может составить счастье любого мужчины. Не позволяйте вашей гордости встать между вами!

– Моей гордости?! – взревел Мирослав. – Кой черт?! Кто говорит о гордости? Я нарочно приехал в Париж, чтобы... – Он так орал, что сорвал голос и закашлялся.

– Что же вы не сообщили Николь о вашем приезде? – с укором спросил Филиппофф. – Думаю, тогда она не отбыла бы в Бургундию. Конечно, она хотела доставить мне удовольствие своим скорейшим приездом, вот видите, так спешила, что даже мобайл забыла в Париже, однако, поверьте, я мог бы подождать день-другой, если бы знал о вашем грядущем приезде...

– Погодите! – прохрипел Мирослав. – Почему она должна была доставить вам удовольствие? Какое удовольствие вы имеете в виду? Кто вы вообще такой?!

– И почему так хорошо говорите по-русски?! – не выдержав, закричал Шведов.

– Какое странное эхо! – откровенно усмехнулся Филиппофф. – Или это, как принято теперь выражаться на моей этнической родине, группа поддержки мсье Понизовского? Так вот, достопочтенные господа, я хорошо говорю по-русски всего лишь потому, что наполовину русский. Мой отец оказался во Франции во время Второй мировой войны, а после прихода союзников не захотел возвращаться в Россию.

– Враг народа! – мрачно констатировала «группа поддержки».

– Вернее, сын такового, – без всякой обиды согласился Филиппофф. – Мой дед был репрессирован и умер на Соловках. В довершение к этому «греху» отец оказался на оккупированной территории – в Брянской области, был угнан во Францию, ну а там дал согласие перейти на службу к оккупационным войскам.

– Еще и предатель! – яростно выдохнул Шведов.

– Это вопрос сложный. Ему не за что было любить Советскую Россию – это правда. И он ее предал. Но той, другой, истинной России он оставался верен. Я мог бы порассказать вам об этом немало любопытного. Но, видимо, в другой раз. Пока же наш политический диспут несколько затянулся, а мне срочно нужно связаться с Николь.

– Да кто вы такой?! – снова вопросил Мирослав.

– То есть как – кто? – удивился Филиппофф. – Разумеется, клиент мадемуазель Брюн. Неужели вы забыли? Год назад я обратился в ее фирму с просьбой познакомить меня с русской девушкой, которая отвечала бы моим требованиям, и Николь удалось найти такую особу! Она рассказывала мне, что вы и Николь случайно оказались с этой девушкой в одном купе. Ну вспомните, вспомните! Она родом из Нижнего Новгорода, и у нее поразительно красивое имя – Валери! – Филиппофф счастливо, громко вздохнул. – Мадемуазель Валери вчера прилетела в Париж, а уже сегодня они с Николь отправились в Бургундию, чтобы побывать в Мулен и заодно встретиться со мной. Мы договорились, что в пять часов встретимся на въезде в Мулен, однако ко мне неожиданно приехал один важный посетитель. Видите ли, три года назад умер мой отец...

Он перевел дух, и Мирослав, хорошо знакомый с французскими правилами приличия, которые включают в себя не только безукоризненное обращение со столовыми приборами, но и некоторые обязательные формулы, успел ввинтиться в возникшую паузу с одной из таких формул.

– Мои соболезнования, – сказал он сдержанно, с тончайшим оттенком сочувствия.

– Благодарю. Отец оставил довольно своеобразное завещание, и некоторые обстоятельства его начали выясняться только сейчас. Мой посетитель привез мне кое-какие бумаги... именно поэтому мне пришлось задержаться. Дела еще и сейчас не закончены. Я звонил Николь, чтобы предупредить и отложить встречу, но ее телефон не отвечал. Как я теперь понимаю, неудивительно, если она забыла его в Париже. Сама-то она уже в Бургундии. Вообразите, четверть часа назад ее «Смарт» промелькнул мимо моих окон, но так быстро, что я даже знак подать не успел.

– Ничего не понимаю! – выдохнул Мирослав. – А где находятся ваши окна, мимо которых промелькнул «Смарт» Николь?

– Летом я живу в Нуайре. Там имение моих французских предков. Это тоже в Бургундии, в двенадцати километрах от Мулен. Неужели вы не слышали о Нуайре? Быть такого не может! Но ведь вы, конечно, смотрели чудный фильм «Большая прогулка»? Вообразите, он снимался именно в этом прелестном городке. Не весь, конечно, а только некоторые сцены. Помните, как французы попадают на вечеринку к бошам... я хочу сказать, к германцам, которые скачут верхом на стульях? Вот это было снято в нашем...

– Погодите! – закричал Мирослав, окончательно потерявший терпение от этой любезной словоохотливости, а вернее сказать, болтливости. – К черту «Большую прогулку»! К черту скачки на стульях! К черту бошей, германцев, французов и всех на свете! Скажите еще раз – когда вы видели Николь?

– Четверть часа назад. Она в своем «Смарте»...

– Вы это уже говорили! Но как можно уверять, что вы видели именно ее? Она была в машине, а вы, видимо, смотрели из окон своего замка?!

– Точнее, офиса, – с усмешкой поправил Филиппофф. – Но это не помешало мне узнать номер ее автомобиля, это во-первых. А во-вторых, погода нынче стоит необыкновенно теплая, а машина Николь – новой модели, со съемным верхом. И на сей раз он был вот именно что снят – по случаю удушающей жары. Поэтому я отлично разглядел Николь. А рядом с ней еще одну прекрасную даму с восхитительными русыми волосами. Судя по всему, это и есть Валери.

– Я не могу, – выдохнул Мирослав. – Скажите еще раз, умоляю!

– Да ради бога... – начал Филиппофф с той же своей обаятельной, чуточку насмешливой манерой, как вдруг голос его пропал.

– Алло! – завопил Мирослав. – Мсье Филиппофф! Где вы? Жерар! Жерар Филип! О черт, что я несу?! – Он с ненавистью уставился на мобильник. – Зараза! Вот же зараза! Видимо, зарядка кончилась.

– Да черт с ней. – Шведов предусмотрительно вынул из рук Мирослава телефон, пока тот не шваркнул им возмущенно о пол. – Немедленно позвони в эту самую Бургундию и узнай, там ли Николь. Вот и все.

– Да у нее в деревенском доме нет телефона! – взревел Мирослав. – Слишком дорогая плата, и, как только там установилась хорошая сотовая связь, Брюны отказались от номера. Гос-споди... Как я мог забыть это название. Мулен – мельница, ну все равно как Мулен Руж. Красная Мельница! Мулен-он-Тоннеруа... Да что же это такое происходит?! Что теперь делать, совершенно не понимаю!

– Как что? – уставился на него Шведов. – Ты с ума сошел, что ли? Надо немедленно ехать в этот самый Мулен. Ты знаешь, где это?

– Ни разу там не был, но что тут особенно знать? В Бургундии! Найдем как-нибудь.

– Так ведь она, чай, большая, Бургундия-то! – по-детски испуганно расширяя свои янтарные глаза, пробормотал Шведов. – Где станешь этот Мулен искать?

– Во-первых, мы знаем, что это двенадцать кэмэ от Нуайра, а во-вторых, тут дорожные карты на каждом шагу продаются. Возьмем напрокат машину – и вперед, по абрису! – И он вдруг запел, совершенно не помня себя от возбуждения:

– Как это – возьмем напрокат машину? А кто ее поведет? – перебил его Шведов, глаза которого стали еще больше.

– Я, конечно, – пожал плечами Мирослав.

– А права?!

– Что права? У меня международные права, так что никаких проблем. Честно-честно. Мы с Николь в прошлом году всю Италию на автомобиле объехали, а потом и вашу Нижегородчину. Ну конечно! Как я мог забыть! Мы там и сфотографировали Валерию для этого Жерара! Он не врал, он все правильно говорил, это клиент Николь. Так что собирайся, быстро! Тут минут двадцать пешком – и большая прокатная автостоянка. Пошли, ну пошли! – И вдруг Мирослав страдальчески сморщился, схватился за голову: – О черт! Я ведь совсем забыл! Нельзя никуда ехать!

– Это еще почему? – озадачился Шведов.

– Но ведь с минуты на минуту должен приехать этот долбаный нотариус. Пока я не подпишу документы, они не отпустят Николь! – вскричал Мирослав. – Ты что так уставился?!

– А ты соображаешь, что говоришь? – покрутил пальцем у виска Шведов. – Как они могут отпустить или не отпустить Николь, если она сейчас черт знает где, аж в Бургундии!

– Ты что же... ты что же, думаешь, это была такая милая шутка? – потрясенно покачал головой Мирослав. – То есть меня кто-то просто разыграл? – Он огляделся. – Нет! Посмотри на весь этот кошмарный разгром!

– Вижу, – кивнул Шведов. – Ты прав: не милая и не шутка, а просто большая афера, которая, к счастью, лопнула. Этот разгром – такое же средство давления на твою психику, как и слухи о похищении Николь. Знаешь, что я думаю? Я думаю, мы имеем дело не с убийцами, а именно с шайкой мелких мошенников. Я такую публику нюхом чую. Вот как с той девкой черномазой было. Прикинь, ведь я ее моментально расколол, а?

– Расколол, это верно... – задумчиво пробормотал Мирослав. – И ты полагаешь?..

– Вот именно, – решительно кивнул Шведов. – Твоя Николь и в самом деле уехала в Бургундию – сводить этого «врага народа» с русской невестой. А наши мошеннички решили воспользоваться ситуацией. Подловить тебя, пользуясь тем, что ты не знаешь, где Николь. Видимо, им и в самом деле до зарезу нужна твоя подпись. А это значит только одно: ты не должен подписывать никаких, к черту, бумаг. Понял?! Зачем тебе лишаться какой-то собственности? Она у тебя что, лишняя?

– Да я ведь даже не знаю, о чем речь! – с усилием растянул губы в улыбке Мирослав.

– Ничего, узнаешь! – твердо сказал Шведов. – Возможно, дело совсем простое, а возможно, придется голову поломать. Но только тебе будет куда спокойней ломать ее, если в это время с тобой рядом будут жена и... ребенок.

Мирослав вскинул голову и какое-то мгновение молча смотрел на него.

Потом кивнул:

– Слушай... спасибо тебе. Спасибо! Но ты, надеюсь, поедешь со мной в Бургундию?!

– А куда мне, беспачпортному, деваться? – невесело ухмыльнулся Шведов. – Без бумажки, как известно, ты букашка. Вернее, я букашка в данном, конкретном случае.

– Знаешь что? – сказал Мирослав.

– Что?

– Попадись мне сейчас тот негритос, который у тебя паспорт спер, я бы ему...

– Ну? Морду набил бы? – хмыкнул Шведов. – Я бы тоже, да только после драки кулаками не машут.

– Нет, ничего бы я ему не набил. Я бы ему руку с благодарностью пожал! Да еще и премию выдал бы! – захохотал Мирослав. – Потому что ты мне здорово помог сегодня. А теперь – рысью марш, пока тут не возник этот гребаный нотариус!

Они не успели буквально на какую-то минуту...