Глава семнадцатая

Рано утром Евгению Потоцкую разбудил телефонный звонок. Мужской голос, показавшийся ей довольно неприятным, медленно, с расстановкой произнес:

— Здравствуйте. Я начальник охраны Виктора Голенищева, моя фамилия Укладов. Виктор Климентьевич поручил мне помогать вам в организации музея. Если не возражаете, я сейчас к вам приеду, привезу некоторые документы, и мы обсудим наш проект.

Что-то неестественное почудилось Евгении Константиновне в интонациях его речи — словно этот человек был иностранцем, повторявшим чужеземные фразы по бумажке. Евгения решила, что помощник Голенищева, очевидно, привык совсем к другому лексикону. Усмехнувшись, старая дама не в первый раз повторила про себя, что ее бывшего зятя окружают «одни нувориши и босяки, лезущие из грязи в князи». Тем не менее, она оценила политес неожиданного помощника и любезно откликнулась:

— Здравствуйте, господин Укладов. Конечно, приезжайте, я буду вас ждать. Адрес мой знаете?

Взглянув на себя в зеркало и убедившись, что пышные седые волосы причесаны вполне аккуратно, да и платье выглядит прилично, Евгения Константиновна пошла на кухню, поставила чайник. И, едва она это сделала, раздался звонок. Посетитель, назвавшийся Укладовым, уже находился внизу, перед подъездом, и Евгения узнала голос, прозвучавший по домофону. Удивившись такой оперативности, она не усмотрела в этом ничего странного, поскольку знала, что у подобных деловых людей вся жизнь расписана по минутам.

Облик Укладова не произвел на нее ни хорошего, ни плохого впечатления, но во взгляде его глубоко посаженных глаз в какой-то момент мелькнуло смутно знакомое выражение, и старая дама, через очки внимательно вглядевшись в лицо посетителя, спросила:

— А мы с вами раньше встречались?

— Наверное. Я ведь работаю у Виктора Климентьевича уже два года. Вы могли увидеть меня возле него или Инги Филипповны. А, может, я когда и по телевизору мелькнул.

— Да, вероятно. А как вас звать-величать по имени-отчеству, господин Укладов?

— Герасим Иванович.

— Какое редкое имя — Герасим, — удивилась Евгения. — Правда, сейчас стало модно давать детям старинные русские имена, но вы-то родились не сейчас. В вашем поколении так могли назвать только деревенского мальчика. Что ж, садитесь, уважаемый Герасим Иванович, скоро будем чай пить.

— Да мне, в общем-то, чаи гонять некогда, — заявил Герасим, усаживаясь за стол напротив Евгении Константиновны. — Я сразу к делу.

Старая дама снова обратила внимание, что у ее собеседника довольно неприятный голос: сиплый, скрипучий, глуховатый — словно когда-то был сорван или простужен на всю жизнь. Она про себя отметила, что этому помощнику лучше не присоединять свой голос к красивому баритону Голенищева.

— Так вот, мадам, — приступил к разговору Герасим, и слово «мадам» неприятно резануло слух Евгении Константиновны. — Вы говорили Виктору Климентьевичу, что к вам приходила женщина, назвалась украинской журналисткой, расспрашивала о вашей дочери. Было такое?

— Да… — Евгения немного растерялась. — А почему, собственно, вас это интересует? Вы же пришли поговорить о музее.

— Когда к вам приходила эта женщина? — продолжал допрос Герасим, не обращая внимания на растерянность старой дамы. — Какая она из себя?

— Ну, я точно не помню, когда это было… Может, вчера, а, может, — неделю назад… — Евгения Константиновна потерла лоб и с усилием продолжала: — Я не помню, как она выглядит… Хотя точно могу сказать, что женщина красивая. Взглянув на нее, я почему-то вспомнила Марину… А вам это важно?

— Мне все важно. — Герасим, навалившись грудью на стол, придвинул свое лицо ближе к лицу Евгении, и она инстинктивно подалась назад. — Я очень хочу, чтобы вы поднатужились и вспомнили кое-что еще.

В этот момент резко прозвучал телефонный звонок, и старая дама, вздрогнув, быстро схватила трубку. Звонил Виктор Голенищев. Она хотела сообщить ему, что у нее в гостях сейчас его помощник, но не успела: Виктор первым заговорил на эту тему:

— Евгения Константиновна, к вам скоро должен прийти один мой хороший знакомый, так вы уж, пожалуйста, примите его любезно.

— Да? А он уже пришел!

Старая дама не заметила, что в этот момент Герасим за своей спиной выдернул телефонный шнур из гнезда. Виктор не услышал двух последних слов Евгении Константиновны и, чертыхнувшись, с удивлением посмотрел на трубку. Потом позвонил Леониду и сообщил:

— У Евгении что-то с телефоном, но я успел ей сообщить о твоем приходе. Только не тяни время, чтобы старушка не забыла, что ждет посетителя.

— А можно ли сообщить ей о гибели Фалина? Или надо, чтобы кто-то ее подготовил?

— Если у тебя в связи с этим делом есть какие-то к ней вопросы, то сообщай. Она не так уж сильно обожала Фалина, чтобы убиваться из-за него.

А в этот момент Евгения Константиновна, обнаружив, что телефон перестал работать, возмущенно всплеснула руками:

— Вот неприятность! Отключили! Как только снегопад — так начинаются нелады. Но Виктор успел меня проинформировать о вашем приходе. Правда, он несколько опоздал, вы его опередили. Вы всегда такой оперативный?

— А вы не помните, какой я был раньше? — Герасим неожиданно встал и, опершись руками о стол, заглянул в глаза Евгении. — Смотрите, смотрите внимательно, мадам. Не узнаете?

— Нет… — Она растерянно заморгала, потом протерла платочком очки, посмотрела на Герасима еще раз. — То есть… Вы же сами сказали, что я могла вас видеть возле Голенищевых или по телевизору.

— А давно? Двадцать лет назад вы меня не видели?

Евгения неожиданно вспылила и даже стукнула рукой по столу.

— Слушайте, молодой человек, мне надоели ваши ребусы! Вы пришли говорить о музее или загадывать загадки? Если вы знали меня раньше, а я вас не знала, так в этом нет ничего удивительного. Актеры не могут знать всех своих поклонников.

— А я не был вашим поклонником, — криво усмехнулся Герасим. — Я был просто никто, мальчик Герка, сын домработницы. Вы и ваша доченька меня вообще не замечали, словно я пыль под ногами. Потому-то вы и не узнали меня через двадцать лет.

— Что?.. — Евгения Константиновна схватилась за сердце. — Герка? Сын Дуни? Не может быть!..

— Вы не узнали меня, и ваша дочка не узнала. Хотя однажды она увидела меня очень близко. Я тогда сопровождал Голенищева на телестудию, а она возвращалась с какой-то передачи. Скользнула по мне глазами — и тут же отвела взгляд. И такое у нее было лицо, словно увидела жабу. Может, она меня даже и вспомнила, да не захотела узнать.

— Марина ничего мне о вас не рассказывала…

— Конечно! Что ж о такой шантрапе, как я, говорить!

Взглянув в глаза Герасима, Евгения не на шутку испугалась и поспешила ему возразить:

— Ошибаетесь! Марина никогда не отличалась снобизмом, она дружила с людьми самых разных сословий и уровней. Она просто не узнала вас. Ну, а то, что вы были вором — дело прошлое. Вы же свою вину искупили, верно? Вас даже Голенищев взял в помощники, а ведь он…

В это время на кухне засвистел чайник, и старая дама сделала движение, чтобы встать, но Герасим остановил ее и почти толкнул обратно в кресло. Она испуганно от него отшатнулась, а он процедил сквозь зубы:

— Сидеть. Я спешу, не трепыхайтесь. Голенищев кого-то хочет к вам в гости направить, а мне эта встреча ни к чему.

— Значит, он имел в виду не вас?.. — пролепетала Евгения.

— Не меня. Я пришел сам по себе. Отвечай, как зовут эту бабу из Полтавы? Какого она возраста? Где остановилась в Москве?

— Я ничего не знаю… Мне плохо, позвольте взять лекарства…

Евгения порывалась встать, но Герасим снова удержал ее в кресле. Его пальцы, сдавившие ей плечо, показались Евгении твердыми и холодными, как железо. В памяти бывшей примадонны внезапно промелькнула сцена из «Пиковой дамы». Именно в партии Графини Евгения Потоцкая появилась на сцене в последний раз. Кассету с записью этого спектакля она сегодня утром вставила в магнитофон, собираясь послушать.

Чайник на кухне отчаянно свистел; казалось, еще немного — и взорвется. Пугающие глаза Герасима придвигались все ближе. Последним усилием воли примадонна дотянулась рукой до клавиши магнитофона и нажала ее. Раздавшиеся звуки заставили Герасима поневоле дернуться в сторону.

— Что такое?.. Зачем ты это сделала, старая дура? Ты будешь отвечать на вопросы?

Герасим стал так больно трясти Евгению Константиновну за плечи, что у нее перед глазами все поплыло и затянулось туманом. Примадонна успела подумать: «Я еще сойду за Графиню, но Герка совсем не похож на Германа». В следующую секунду ей показалось, что в груди разорвался огненный сноп, и тысячи раскаленных игл впились в сердце. Последним в ее потухающем сознании было чувство внезапного освобождения от всего: от боли, горя и страха.

На этот раз ангелы не прилетели на помощь, да Евгения Константиновна их и не призывала. Ей оказалось легко уйти в тот мир, где ее близких было больше, чем в этом.

Кончина старой дамы произошла так быстро, что Герасим и опомниться не успел, только выругался в сердцах. Убедившись, что Потоцкая мертва, он поспешно покинул квартиру и не стал выключать ни магнитофон, ни чайник. Герасим решил, что у человека, который должен прийти в эту квартиру после него, вполне может создаться впечатление, будто старуха, слушая музыку, забыла о чайнике, огонь потух, газ стал заполнять квартиру, и это спровоцировало у нее сердечный приступ. А, если в эту квартиру долго никто не сможет проникнуть, то еще и до взрыва дело дойдет.

Лифт затарахтел, остановившись на одном из верхних этажей. Герасим не стал его дожидаться, неслышными шагами побежал вниз по лестнице. Внизу он оказался почти одновременно с лифтом. Молодая женщина, осторожно выкатив из лифта детскую коляску, попросила Герасима:

— Мужчина, подержите, пожалуйста, дверь.

Герасим, стараясь не смотреть на женщину, придержал тяжелую дверь подъезда. Молодая мама, оглянувшись на него, поблагодарила. Он молча кивнул и торопливо зашагал в сторону.

Ребеночек захныкал, и мама стала успокаивать его и кутать, чтобы не глотнул холодного воздуха. В этот момент к подъезду подошел Леонид Становой. Он буквально на несколько секунд разминулся с Герасимом. Мельком взглянув на женщину с коляской, он наклонился к домофону и набрал номер квартиры Потоцкой. Ответа не было. Встревоженный Леонид вытащил мобильник и стал звонить Евгении, но ее телефон не работал. Впрочем, об этом и Виктор упоминал. Леонид огляделся по сторонам. Женщина с коляской все еще стояла поблизости и даже с интересом смотрела на него.

— Простите, вы из этого подъезда? — обратился к ней Леонид. — Здесь живет пожилая женщина, бывшая певица…

— Евгения Константиновна? — тут же откликнулась молодая мама. — Я ее очень хорошо знаю. Вы к ней?

— С ней договаривались о встрече минут десять назад, не больше. Не могла же она за это время исчезнуть. И телефон не работает.

— Странно… — насторожилась соседка. — Знаете, мне кажется, от нее только что уже вышел один гость. Да, я почти уверена, что он был именно в ее квартире. Я столкнулась с ним на первом этаже, и мне не понравилось, что он прятал лицо. Но я все-таки успела его рассмотреть.

— Подождите… попробуйте его описать. — Леонид был не на шутку встревожен. — Как он выглядел?

— Ну… среднего роста, довольно худой. Лицо узкое, желтоватого цвета. А глаза такие… в общем, глубоко посаженные. Больше ничего не успела заметить, он очень быстро отвернулся.

Приметы соответствовали самым худшим подозрениям Леонида. Быстро глянув по сторонам, он спросил:

— Где у вас ЖЭУ? Надо срочно звать слесаря, ломать дверь.

— У старушки в гостях был преступник, да? — забеспокоилась соседка, попутно укачивая расхныкавшегося малыша. — А вы сыщик? Я почему-то так и подумала. Дверь можно не ломать, тут рядом, через два подъезда, живет подруга Евгении Константиновны, у нее есть ключ. Бегите к ней. Пятый этаж, сороковая квартира. Зовут Ирина Карловна.

Когда Леонид в сопровождении испуганной, задыхающейся Ирины Карловны и трех или четырех соседей вошел в квартиру Потоцкой, запах газа из потухшей горелки уже начал проникать на лестничную площадку. Чайник выкипел и грозил расплавиться. Кто-то из соседей побежал на кухню, выключил горелку и открыл окно. А Леонид первым делом кинулся в комнату, из которой слышались звуки оперного спектакля. Евгения Константиновна сидела в кресле, голова ее была откинута назад, руки свисали вниз. На первый взгляд, ничто в облике старой дамы не свидетельствовало о насильственной смерти. Но, заглянув в ее открытые глаза, Леонид увидел застывший в них испуг. Впрочем, это мог быть и не испуг, а просто удивление при виде неведомого живым входа в иной мир.

Евгения Константиновна умерла под звуки оперы, в которой появилась на сцене в последний раз. Когда Леонид вошел в комнату, доигрывался конец второго действия «Пиковой дамы», и зловещим символом прозвучало восклицание Германа: «Она мертва, а тайны не узнал я!» Даже видавший виды детектив Становой невольно вздрогнул: ему показалось, что жертва через музыку намекнула на своего убийцу.

Первичный осмотр тела Евгении Потоцкой не выявил следов насильственной смерти. Леонид почти не сомневался, что и экспертиза констатирует смерть от сердечного приступа. Формально все так и было. Но Становой точно знал, кто явился причиной ужасного потрясения, разорвавшего сердце старой дамы. Нетрудно было догадаться, за какими сведениями приходил сюда зловещий гость. С облегчением Леонид вспомнил о том, что Евгения не знала ни настоящего имени, ни места проживания мнимой журналистки.