Глава одиннадцатая

Валентина, костюмерша из театра «Феникс», была женщиной, приятной во всех отношениях и, несмотря на полноту, выглядела гораздо моложе своих 45 лет. Она недавно развелась с мужем, после чего благополучно выдала замуж единственную дочь, и теперь, будучи абсолютно свободной, занялась устройством личной жизни, усиленно интересуясь брачными объявлениями и клубами знакомств. Естественно, что при таком настроении в каждом встречном мужчине она видела потенциального кавалера и привычно бросала на него оценивающий взгляд.

И, тем не менее, подошедший к ней неподалеку от служебного входа в театр высокий, плечистый мужчина лет пятидесяти, не вызвал у нее каких-либо надежд и видов на будущее. Интуиция подсказала Валентине, что он — не для нее, а интерес у него к ней сугубо деловой. И разговор, который он начал, подтвердил ее догадку.

Мужчина назвался Львом Сорокиным, администратором провинциального театра, в который недавно пришел новый главный режиссер, задумавший преобразить театр, сделать его популярным и рентабельным.

— И, знаете, Валентина Тарасовна, — продолжал Лев Сорокин, которого на самом деле звали Леонид Становой, — вчера я был на спектакле в вашем театре, и мне очень понравились костюмы. А ведь одежду для античной драмы вообще очень трудно подобрать. В других театрах я видел или что-то устаревшее или, наоборот, уродливый авангард. Мы сейчас тоже ставим греческую трагедию, и ваши костюмы меня просто очаровали. Они — то, что нам нужно.

— Еще бы, наш художник учился у самого Сумбаташвили, — с профессиональной гордостью ответила Валентина.

— Но, я думаю, что тут заслуга не только художника. Часто бывает так, что на рисунках все выглядит прекрасно, а пошьют — смотреть не хочется. Я уверен, что вы лично следите за пошивочными работами, подбираете ткани, отделку, поэтому получается так удачно. В любой работе нужен контроль организатора, мастера.

— Вот тут я с вами абсолютно согласна, — кивнула костюмерша, невольно поддаваясь на лесть. — Скажу больше: я сама лично делаю выкройки. Это всем выгодно: и мне прибавка к зарплате, и театру экономия, и качество изделий лучше. Знаете, сейчас ведь театры никто не содержит, самим надо крутиться, выгадывать буквально на всем.

— А нам в провинции еще трудней, — вздохнул Лев-Леонид. — В Москве все-таки и возможностей больше, и публика богаче. Вот я и хочу попросить вас об одолжении. Не могли бы вы мне дать свои выкройки? Конечно, не бесплатно. У нас ведь нет таких мастеров, как вы. Помогите последним рыцарям провинциального театра, а?

— Ну, хорошо, — милостиво улыбнулась Валентина. — Пойдемте ко мне в костюмерную, я как раз сегодня буду обновлять хитоны.

Она провела своего нового знакомца через служебный вход. В коридоре к ней подскочила молоденькая актриса, стала жаловаться на плохо сшитое платье. Валентина привела ее в костюмерную, сняла мерки и пообещала подогнать платье по фигуре. Когда девушка вышла, Леонид с сочувствующим видом спросил:

— Что, капризничают молодые? Или, наоборот, с маститыми работать трудней?

— Да по-всякому бывает. И в старой гвардии есть нормальные люди, а есть такие, что цены себе не сложат. И среди молодых — то же самое. Это не от возраста зависит, а от характера. Я, знаете ли, не верю во всякие там конфликты поколений.

— А были актрисы, с которыми вам особенно нравилось работать? — Леонид осторожно подбирался к интересующей его теме.

— Конечно. Вот, например, Мариночка Потоцкая. — Валентина запечалилась, даже глаза подернулись влагой. — И женщина была чудесная, и актриса. А уж как любила театр! Многие только ради красного словца говорят, что театр — это храм. А для нее действительно так и было. Она никогда не опаздывала, никогда не прибегала запыхавшаяся или под хмельком, как другие. Всегда заранее соберется, оденется, загримируется, войдет в образ. Так вот, ее мне особенно нравилось одевать. Во-первых, отличная фигура. Во-вторых, Марина никогда не цеплялась к мелочам, потому что чувствовала в костюме главную линию.

— Наверное, ее все в театре любили?

— Что вы, далеко не все. Марина ведь не хитрила, не заискивала, не выбивала ролей. В общем, была не такой, как большинство. А это, знаете ли, многим не нравится.

— Как вы тонко все понимаете, — с уважением заметил Леонид. — Между прочим, я тоже всегда преклонялся перед Потоцкой, хотя видел ее только в кино. Спорил до хрипоты с теми, кто уверял, будто она покончила с собой из-за творческих неудач.

— И правильно спорили, — убежденно сказала Валентина. — Хоть и были у нее злопыхатели, но даже они понимали, что без Марины театру придется туго. Она и возрастные роли играла, и молодые. В общем, на ней основной репертуар держался. Когда она сообщила, что будет уезжать за границу, так главный режиссер прямо за голову схватился.

— Но, может быть, последний спектакль был неудачным, и это на нее сильно подействовало?

— Ну, что вы, это только скандальные журналисты могли так писать, — возразила костюмерша. — Публика очень хорошо принимала спектакль. А на премьере так и вовсе устроила овацию. Премьера, между прочим, была за две недели до Марининой гибели. В зале сидели и разные знаменитости. Кстати, и Бушуева с Цегельником явились. И даже аплодировали, чтобы не показать своего завистливого нутра. Да, а еще теперешняя жена Голенищева была и в антракте заходила к Марине в гримерную. Голенищев — это первый муж Марины, — пояснила словоохотливая костюмерша.

— Я знаю. А что, Потоцкая поддерживала хорошие отношения с новой женой Голенищева?

— Нет, раньше не было такого, чтоб они встречались. Я тогда жену Голенищева первый раз увидела. Она пришла, чтобы заранее пригласить Марину на юбилей к своему папаше, на конец января. Говорила, что ее отец — давний Маринин поклонник и все такое. А Марина засмеялась: «Да у меня у самой юбилей не за горами, только вашему отцу будет 70, а мне — 50». Она вообще никогда свой возраст не скрывала, не жеманничала.

— И что же, она приняла приглашение на юбилей?

— Наверное, нет, потому как Марине ведь надо было уже в середине января ехать во Францию. Ну, а вообще-то я их разговор не дослушала, меня в другую гримерную позвали.

— Да, вы столько тут в театре видите известных людей, — сказал Леонид с почтением и завистью. — Голенищев тоже был на той премьере?

— Нет, я его в нашем театре ни разу не видела.

— Странно, обычно все наши политики — такие театралы…

— Ну, может, он тоже театрал, да только в наш театр не ходил из-за Марины.

— Что вы говорите? — Леонид изобразил удивление простодушного провинциала. — Разве у них с Потоцкой были враждебные отношения?

— Не враждебные, но прохладные. Голенищев, знаете ли, всегда очень высоко себя ставил, любил командовать и на работе, и в семье. Марина как-то проговорилась мне, что, когда она от него уходила, то он ей заявил: «Без моей поддержки твой успех лопнет, как мыльный пузырь. Ты еще попросишься обратно». Ну, и она, конечно, никогда ничего у него не попросила и прекрасно без него обошлась. А Голенищева, наверное, это злило: он ведь привык, чтобы все его восхваляли и кланялись ему.

— Странно, что при таком крутом нраве он позволял молодой жене одной ходить по театрам.

— Ну, что вы, разве такая важная особа, как Инга, будет ходить одна? Ее сопровождал телохранитель.

— И не боится Голенищев отпускать жену с молодым телохранителем? — усмехнулся мнимый администратор.

— С чего вы взяли, что он был молодой? Нет, телохранитель пожилой был, хмурый. Ждал ее в коридоре. Я на него чуть не налетела, когда вышла из гримерной.

Валентина разложила на столе выкройки, и Леонид стал с повышенным интересом их рассматривать. Однако костюмерша и сама, очевидно, была не против продолжить разговор о любимой актрисе. Она показала Леониду эскиз костюма и пояснила:

— Вот в этом наряде Марина выступила на сцене в последний раз. Я теперь и платье, и рисунок храню, как реликвию. Может, когда-нибудь создадут музей Потоцких. Говорят, что ее мать, Евгения Константиновна, хочет это сделать. Может, еще успеет старушка, пока жива.

— Какая все-таки нелепая и преждевременная смерть, — вздохнул Леонид. — Неужели никто не замечал, что Потоцкая в последние дни находилась в депрессии?

— Да не было никакой депрессии, это все выдумки журналистов. Настроение у нее было нормальное. Не то, чтобы прекрасное, но и не хуже, чем всегда. Честно говоря, я даже думаю… — тут Валентина слегка понизила голос, — что не она покончила с собой, а кто-то ее застрелил. Да только сыщикам легче на самоубийство свалить. Говорят: ограбления не было, следов насилия и взлома тоже не было. Ну, и что? Может, к ней кто-то знакомый вошел и внезапно ее застрелил, она и опомниться не успела. Мало ли может быть причин? Ревность, зависть, месть. Или просто маньяк какой-нибудь ее подстерег. Ну. в общем, что говорить, дело давно закрыто.

— Значит, вы совсем не верите в самоубийство?

— Ну, разве что в последнюю минуту ее кто-то сильно расстроил. А заранее ничего такого я за ней не замечала.

— Да, актеры — народ эмоциональный, их за одно мгновение можно вывести из себя.

— Это точно. Вот вчера, например, нашей премьерше не понравилась туника, так она в припадке психоза разорвала ее пополам. — Валентина показала собеседнику пострадавшее одеяние. — Кстати, можете взять для своего театра, я ее уже списала. А вещь хорошая, только по шву застрочить.

Дальше Леонид, чтобы не вызвать подозрений своим излишним любопытством, перешел на разговор о костюмах. Валентина отдала ему выкройки и несколько списанных нарядов, и Леонид спрятал все эти ненужные ему вещи в пластиковую сумку. Костюмерше так понравился задушевный разговор, что она даже отказалась брать деньги, и Леонид с трудом вручил ей небольшую сумму. Затем в костюмерную вошло сразу несколько человек с рабочими проблемами, и Леонид, радуясь естественному окончанию беседы, поспешил откланяться. Валентина незаметно вздохнула, провожая его глазами, и погрузилась в обычную трудовую рутину.

Выйдя из театра на улицу, Леонид незаметно оглянулся по сторонам. Это была многолетняя профессиональная привычка. Впрочем, за все десять дней пребывания в Москве он ни разу не заметил чего-то подозрительного. Из Днепропетровска тоже не поступало любопытных новостей. Вероника Бурчак сидела тихо, как мышка; ни к ней никого, ни она ни к кому, ни подозрительных звонков, ни поездок. Леонид уже начинал думать, что этой даме действительно ничего не известно, и Федька Циркач не информировал свою подружку о заказчике. На всякий случай Леонид решил еще некоторое время держать Веронику под наблюдением. Досье Осадчего и Еськова, проверенные днепровским сотрудником, тоже пока не навели на какую-либо догадку.

Его машина была припаркована на стоянке за углом, и он уже повернул от театра в том направлении, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд и остановился. Повернувшись в правую сторону, Леонид заметил мужчину, что разглядывал его с нескрываемым интересом. Странный незнакомец был, несмотря на холод, в распахнутой куртке, без шапки; кашне съехало на бок и спустилось одним концом чуть ли не до земли; брюки казались пятнистыми от налипшей на них грязи. Он выглядел либо пьяным, либо немного не в себе. Но самое удивительное заключалось в том, что Леонид знал этого мужчину. Он не был знаком с ним лично, но лицо некогда популярного актера запомнилось ему по фильмам. Отметив про себя, что это как раз тот случай, когда на ловца и зверь бежит, Леонид кинулся к Жоржу Фалину с радостным восклицанием:

— Здравствуйте, Жорж Иванович! Все-таки удивительный город Москва. Здесь на каждом шагу встречаешь знаменитостей. У нас, бедных провинциалов, прямо глаза разбегаются.

— Да уж, не прибедняйтесь, — с веселенькой улыбочкой погрозил пальцем Жорж. — Вы-то в свое время были известней меня. Кто не знал Леонида Станового? Только тот, кто не интересовался боксом. А я бокс люблю.

— Так это же несправедливо, что мы с вами раньше не познакомились! — воскликнул Леонид, протягивая Жоржу руку.

Фалин ответил на рукопожатие, не снимая перчатки, что могло бы показаться не слишком вежливым, будь он в трезвом состоянии.

— Такую встречу надо отметить, — продолжал Становой. — Я приглашаю. Можно прямо сейчас. Вы никуда не спешите?

— «Мне некуда больше спешить, мне некого больше любить», — пропел Жорж.

— Значит, заметано, — сказал Леонид, уводя актера подальше от театра, чтобы никто, паче чаяния, их здесь не увидел. — Идемте, у меня тут за углом машина.

— Слушай, Леня, давай перейдем на «ты», ладно? — предложил Фалин. — И не вези меня в дорогое заведение, я на мели.

— Что ты, Гоша, я пригласил, я и плачу.

— А ты сейчас где вкалываешь? Небось, на тренерской работе?

— Да, заведую одним спортивным комплексом… в Одессе, — небрежно бросил Леонид, усаживая актера в машину.

— А я вот, можно сказать, без работы остался, — бодрым голосом сообщил Фалин. — Из «Глобуса» меня совсем выживают, так я хотел в «Феникс» напроситься. Но в последнюю минуту передумал. Чего зря унижаться, все равно не возьмут. У них сейчас своих сокращают.

— А в «Новом Глобусе» ты с кем-то не поладил? — спросил Леонид как бы между прочим.

— Да со всеми. Все — сволочи и суки. Ну, ничего, я им напоследок еще устрою шмон. Особенно Цегельнику с Эльвиркой.

Фалин насупился и на какое-то время замолчал. Леонид понимал, что придется воспользоваться полуневменяемым состоянием Жоржа, чтобы вызвать его на откровенность, но другого выхода не было. В конце концов, актер все равно найдет себе собутыльника, так пусть уж лучше им будет сыщик, чем какой-нибудь случайный доброхот из подворотни.

Леонид привез Жоржа в небольшой уютный ресторан на тихой улице. Посетителей было немного, и Становой с Фалиным уселись за столик в углу, где высокая спинка полукруглой скамьи отгораживала их от зала. Опасаясь, что актер скоро дойдет до кондиции и не сможет двух слов связать, Леонид не стал заказывать крепкие напитки, а только бутылку легкого вина, да закуски посытнее.

— За позднее, но очень приятное знакомство бывших звезд ринга и сцены! — провозгласил Жорж, опрокидывая в себя первый бокал. — Я, конечно, уже не то, что раньше. Меня в последнее время и на улицах не узнают, а уж в светской тусовке за человека не держат. Но я им все же не позволю! — глаза актера мрачно вспыхнули. — Можно оскорблять меня, как Гошу Фалина, но нельзя как медиума! Потому что все люди искусства — медиумы, проводники, несущие энергию космоса на грешную землю.

— Хорошо сказано. Подобное я читал в одном интервью Марины Потоцкой. — заметил Леонид.

— Да… Она редко давала интервью, но, если уж соглашалась — то не пустословила, как многие другие. — Жорж с печальным видом посмотрел куда-то в сторону.

— Ничего, Гоша, ты еще встряхнешься. — Леонид ободряюще похлопал его по плечу. — Я ж помню те времена, когда ты был на высоте. Между прочим, однажды я видел тебя вживую — на сцене «Нового Глобуса», но как-то постеснялся подойти, познакомиться. Вы тогда с Мариной Потоцкой блистали в спектакле «Мизантроп».

— Да, когда-то я был на взлете, — мечтательно проговорил Жорж. — А как Марина меня бросила, так и пошло-поехало… И зачем она это сделала? — Он глубоко вздохнул. — Останься она со мной, я бы ее уберег, она бы сейчас была жива.

Жорж подпер подбородок рукой и мрачно уставился в одну точку. Леонид тронул его за плечо и осторожно заметил:

— Ты бы ничего не мог исправить. Человека не убережешь от самого себя. Марина была слишком эмоциональной и сделала это под влиянием минуты.

— Что сделала? — Жорж вскинул на собеседника пьяные страдальческие глаза. — И ты веришь, что это было самоубийство? Все верят… Только мы с Лилей Чубаровой не верим. Не могла Марина так поступить.

— Вообще-то мне тоже подобная мысль приходила а голову. Трудно представить, чтобы такая женщина, как Марина, где-то покупала пистолет…

Фалин, как это часто бывает с пьяными, ухватился за последнее услышанное слово и стал повторять:

— Пистолет… Пистолет… для убийства нужен пистолет… для самоубийства тоже. Пистолет — это не больно. Можно еще замерзнуть на морозе — тоже, говорят, не больно… Убийство можно выдать за самоубийство. А наоборот тоже можно. — Мимо них прошел официант с ведерком льда для шампанского, и Жорж, словно что-то вспомнив, указал пальцем ему вслед. — Лед! Ну, конечно! Есть такой рассказ… кажется, у Агаты Кристи. Один эсквайр решил повеситься, а вину свалить на другого, своего врага. Купил огромную глыбу льда, стал на нее, оттолкнулся и… Ну, в общем, когда его нашли, лед уже растаял, и все решили, что, раз поблизости никакого предмета нет, то беднягу повесили его враги… Ну, еще раз за встречу! — Жорж опрокинул в себя полный бокал вина и снова мрачно уставился в одну точку.

Осторожно, чтобы не спровоцировать пьяного на какой-нибудь выбрык, Леонид спросил:

— Значит, по-твоему, Марину убили? Кому же она так мешала? Притом, такое чистое убийство организовать непросто. Тут возможности нужны.

— Возможности? — тупо повторил Жорж. — А мало ли у кого они есть? Вот хотя бы у Голенищева.

— Ты хочешь сказать, что Виктор мог убить Марину? — удивился такому намеку Леонид. — Женщину, которую когда-то любил? Или ты это в переносном смысле?

— Слушай, — Жорж повернулся к Леониду всем корпусом, — ты Оскара Уайльда читал?

— Ну… когда-то читал «Портрет Дориана Грея». А что?

— А мне приходилось декламировать его стихи на вечере английской поэзии. Так вот, у него есть такая штука — «Баллада Рэдингской тюрьмы», а в ней такие слова:

— А, теперь я тебя понял. — Леонид даже вздохнул с облегчением. — Ты хочешь сказать, что Виктор мог убить Марину морально, то есть, довести ее до самоубийства. Интересно, как же он на нее воздействовал, если они уже много лет не жили вместе?

— Хочешь знать, чем он ее доставал? — спросил Фалин, и его глаза на какой-то миг даже протрезвели. — А чем еще можно достать на расстоянии, как не своей славой и успехами? Саша Пушкин не зря ведь так написал:

Жорж декламировал артистично, размахивая руками, но потом сразу сник и опустил голову чуть ли не до стола.

— Ты что-то слишком фантазируешь, Гоша. Виктор — политик, человек занятой. Ему не до бывших жен и любовниц. Почему ты думаешь, что он держал Марину в поле зрения? Она ведь могла уехать в другой город. Говорят, она вообще собиралась за границу.

— Да. — Жорж встряхнулся и поднял голову. — И я бы не удивился, если б он тоже туда поехал, чтоб и там доставать ее своей славой.

— Ты думаешь? Но тогда б ему пришлось отказаться от политической карьеры.

— Я бы ради Марины от всего отказался. — Пьяные глаза Фалина подозрительно заблестели.

— Ты — может быть, но не он. Да и какой смысл ему чем-то жертвовать ради женщины, которая все равно его бросила?

— А, может, он надеялся, что она когда-нибудь к нему вернется? Это вот мне уже надеяться не на что…

Жорж едва не уткнулся лицом в тарелку, и Леонид заставил его выпить минеральной воды и приналечь на закуски. Поев, актер немного протрезвел. Этим стоило воспользоваться, чтобы увести его из ресторана, пока он еще окончательно не растекся по древу. Леонид попросил у официанта счет, заплатил и, схватив Фалина под руки, заставил его подняться и потащил к раздевалке, а по пути отвел еще и в туалет. Выйдя, наконец, вместе с Жоржем из ресторана, Леонид облегченно вздохнул и поспешил затолкать актера в машину. Фалин успел назвать свой адрес и через несколько секунд, уронив голову на грудь, стал подхрапывать. Доехав до нужного дома, Леонид кое-как растолкал Жоржа и чуть ли не на руках дотащил его до подъезда и лифта. Возле двери своей квартиры Жорж долго искал ключи, роясь по всем карманам, и Леонид уже начал опасаться, что придется вызывать слесаря и ломать дверь. Но, наконец, ключи были найдены в подкладке куртки, куда попали из порванного кармана, и Жорж с помощью Леонида проник в собственную квартиру. Он готов был упасть на пол в прихожей и прямо в одежде, но Леонид все-таки заставил его снять куртку, ботинки и войти в комнату. Там Жорж повалился на диван, мгновенно погружаясь в забытье. Леонид подложил ему под голову подушку, укрыл пледом. Больше ничего сделать для Фалина он не мог и со вздохом вышел из комнаты. Неприятно было видеть признаки деградации этого некогда знаменитого и до сих пор еще талантливого актера. Выйдя из квартиры Фалина, Леонид захлопнул за собой дверь.

На улице он снова привычным движением оглянулся по сторонам и снова ничего подозрительного не заметил. Что ж, по крайней мере, в одном можно было иметь уверенность: ни он, ни Ксения, ни сотрудники «Перуна» не попали в поле зрения неизвестного убийцы. Это могло свидетельствовать как о чистой работе, так и о неправильном направлении поисков. Тут было над чем задуматься.

Из машины Леонид позвонил Виктору и первым делом спросил:

— Ты знаешь, что Инга была у Марины в театре за две недели до ее гибели?

— А что тут удивительного? Инга любит посещать театральные премьеры.

— Но она, оказывается, приходила приглашать Марину на юбилей к своему отцу. Ховрин-старший — действительно поклонник Марины?

— Возможно. Но Инга не стала бы приглашать Марину в гости, если бы не была уверена в ее отказе.

— Что ж, по крайней мере, ты хорошо изучил характеры своих жен, — усмехнулся Леонид. — А когда у твоего тестя день рождения?

— В конце января.

— Странно, что Инга пришла со своим приглашением настолько преждевременно — за полтора месяца.

— Ну, ты же понимаешь, что она не каждый день встречалась с Мариной. Просто воспользовалась случаем.

— А почему Инга была в сопровождении Герасима? Он же твой личный помощник.

— Если он не загружен моими делами, то может помогать Инге.

— А они хорошо ладят?

— Нормально. Инга ведь была с ним знакома еще через брата. Герасим приходил к Ховрину, когда служил телохранителем его делового партнера.

— Директора фирмы «Приоритет»? Того, который разорился?

— И это ты запомнил? Да, память у тебя профессиональная, — хмыкнул Голенищев.

— На том стоим. Кстати, Марина была знакома с Герасимом?

— Не думаю. Может, видела когда-то мельком, но вряд ли запомнила. Она вообще не замечает людей, которые ей неинтересны. — Виктор вдруг поймал себя на том, что говорит о Марине в настоящем времени, словно она была жива.

— Ладно, на сегодня все. Прощаемся до завтра, — сказал Леонид.

Закончив разговор с Виктором, он какое-то время неторопливо колесил по городу, стараясь привести в порядок свои мысли. Что-то очень неприятное, тревожное бередило душу. Иногда звенья разрозненных догадок мелькали у него в голове, но упорно не хотели складываться в единую цепочку. Смутное настроение Леонида могло бы окончательно испортиться, но предстоящая встреча с Ксенией, вопреки всему, наполняла его жизнь праздником.