Глава 5
Ветер дунул сильнее, разгоняя облака, словно дым. Косые струи дождя стремительно летели к земле. Лошади шли, низко опустив головы, разбрызгивая копытами лужи на дороге. Саферт ехал первым, Гнаф — сзади, ведя на поводу сменных животных. Между ними, закутанный в промокший плащ, двигался римлянин. Во время кратких остановок на еду и отдых при помощи жестов батавы выяснили, что его имя Луперк.
Из-за поворота появилась группа людей, несомненно бруктеров — ибо они добрались уже и до этих краев. Но сейчас они находились в местности, где никто не жил; германцы предпочитали окружать себя такими необитаемыми землями. Тот, что ехал впереди, был худой, как хорек; в черных как вороново крыло волосах белели редкие седые пряди. Правая рука его сжимала копье.
— Стой! — выкрикнул он.
Саферт придержал коня.
— Мы едем с миром, посланы нашим господином Бермандом к мудрой женщине Вел-Эдх, — проговорил он.
Темнолицый кивнул:
— Мы уже получили известие об этом.
— Наверное, совсем недавно, потому что мы выехали почти следом за гонцом, хотя и немного медленнее.
— Да. Настало время действовать быстрее. Я Хайдхин, сын Видухада, помощник Вел-Эдх.
— Я помню тебя, — сказал Гнаф. — С тех пор как мой хозяин приезжал навестить ее в прошлом году. Тебе что-то нужно от нас?
— Человек, которого вы сопровождаете, — ответил Хайдхин. — Это тот самый, которого Берманд отдает Вел-Эдх, верно?
— Да.
Догадываясь, что говорят о нем, Луперк напрягся. Он вглядывался то в одно, то в другое лицо, прислушиваясь к их гортанным голосам.
— Она, в свою очередь, отдает его богам, — сказал Хайдхин. — За тем я сюда и прибыл.
— Как, не в вашем святилище, без празднества? — удивился Саферт.
— Я же сказал тебе, нужно спешить. Некоторые из наших вождей предпочли бы держать его заложником в надежде на выкуп, если б узнали, кто он. Мы никак не можем на это согласиться. К тому же боги сердятся. Оглянитесь вокруг. — Хайдхин махнул копьем в сторону мокрого стонущего леса.
Саферт и Гнаф не могли достаточно убедительно возразить ему. Бруктеры превосходили их числом. Кроме того, каждый знал, с тех пор как покинул далекую родину, насколько могущественна прорицательница.
— Призываем в свидетели всех, что мы в самом деле желали встретиться с Вел-Эдх. Но верим твоему слову, верим, что вы исполняете ее желание, — произнес Саферт.
Гнаф нахмурился.
— Давайте кончать с этим, — вымолвил он.
Они спешились, как и все остальные, и дали знак Луперку сделать то же самое. Ему потребовалась помощь, но только потому, что он был слаб и шатался от голода. Когда ему связали руки за спиной, а Хайдхин размотал веревку с петлей на конце, глаза римлянина расширились, и он резко вздохнул. Затем справился с собой и пробормотал что-то, что могло быть обращением к его собственным богам.
Хайдхин взглянул на небо.
— Отец Уоен, воин Тив, Донар-громовержец, услышьте меня, — произнес он медленно и со значением. — Знайте, что эта жертва, какая ни есть, дар вам от Нерхи. Знайте, она никогда не была ни вашим врагом, ни хулителем вашей чести. В то время как люди стали отдавать вам меньше, чем раньше, она всегда разделяла и разделяет полученное ею со всеми богами. Встаньте снова на ее сторону, могучие боги, и ниспошлите нам победу!
Саферт и Гнаф схватили Луперка за руки. Хайдхин приблизился к нему. Кончиком копья он начертил над бровью римлянина знак молота, а на груди, разорвав тунику, свастику. Брызнула ярко-алая в промозглом воздухе кровь. Луперк хранил молчание. Его подвели к ясеню, выбранному Хайдхином, перекинули веревку через сук, надели петлю на шею.
— О, Юлия, — тихо прошептал он.
Двое людей Хайдхина подтянули Луперка вверх, а остальные в это время колотили мечами о щиты и выли. Луперк месил ногами воздух, пока Хайдхин не вонзил копье снизу вверх, через живот в сердце.
Когда остальные сделали все, что положено, Хайдхин обратился к Саферту и Гнафу:
— Ступайте. Вы побывали у меня, теперь возвращайтесь к вашему господину Берманду.
— Что мы должны рассказать ему? — спросил Гнаф.
— Правду, — ответил Хайдхин. — Расскажите ему всю правду. Наконец-то боги, как встарь, получили причитающуюся им долю. Теперь они должны от всего сердца сражаться на нашей стороне.
Германцы отъехали. Ворон захлопал крыльями вокруг мертвого человека, уселся ему на плечо, клюнул, проглотил. Подлетел еще один, потом еще и еще. Ветер раскачивал повешенного и далеко разносил их хриплые крики.
Глава 6
Эверард дал Флорис два дня, чтобы она могла отдохнуть дома и прийти в себя. Не то чтобы она была слабонервной, но ее цивилизация давно отвыкла от подобных жестоких зрелищ. К счастью, Флорис не знала ни одну из жертв лично; ее не преследовало чувство вины оставшегося в живых.
— Если кошмары не исчезнут, попроси психотехников помочь, — предложил Эверард. — И конечно же, нам надо проанализировать события, учитывая то, что мы видели воочию, и выработать для себя программу.
Хотя Эверард был не столь чувствителен, ему тоже хотелось отсрочить возвращение к Старому Лагерю, к его запахам и звукам. Эверард бродил по улицам Амстердама, часами наслаждаясь благопристойностью Нидерландов двадцатого века. Или сидел в штаб-квартире Патруля, перечитывая досье по истории, антропологии, политике и политической географии и записывая в память наиболее важную информацию.
Его предварительная подготовка была весьма поверхностной. Да и теперь он, конечно, не обрел энциклопедических знаний. Это было просто невозможно. Ранняя история Германии привлекала не многих исследователей; да и те были раскиданы по разным векам и странам. Слишком много происходило интересного и, казалось, более важного в других эпохах. Эверарду катастрофически не хватало достоверной информации. Никто, кроме него и Флорис, не изучал личность Цивилиса. Считалось, что это восстание не стоило хлопот, связанных с проведением полевых исследований: ведь оно ничего не изменило, если не считать, что Рим стал лучше относиться к нескольким малоизвестным племенам.
«А может быть, так и есть, — думал Эверард. — Может быть, эти разночтения в текстах имеют вполне невинное объяснение, которое прозевали исследователи Патруля, и мы сражаемся с тенями. В самом деле, у нас ведь нет доказательств, что кто-то жонглирует событиями. Но, каким бы ни был ответ, мы обязаны докопаться до истины».
На третий день он позвонил Флорис из отеля и предложил пообедать, как в их первую встречу.
— Отдохнем, поболтаем, о делах говорить не будем — разве что чуть-чуть. А завтра обсудим наши планы. Договорились?
По его просьбе она сама выбрала ресторан и встретила его уже там.
«Амброзия» специализировалась на карибско-суринамской кухне. Ресторан, тихий и уютный, находился на Штадтхоудерскад, прямо на канале, рядом с тихой Музеум-Плайн. После симпатичной официантки к ним вышел чернокожий повар, чтобы обсудить — на беглом английском, — как приготовить для них заказанные блюда. Вино тоже оказалось превосходное. Они чувствовали себя словно на уютном островке света и тепла в бесконечном море мрака, и то, что все это могло исчезнуть навсегда, придавало ощущениям особую остроту.
— Обратно я бы прошлась пешком, — сказала Флорис в конце ужина. — Вечер такой чудесный.
До ее квартиры было мили две.
— Если не возражаешь, я тебя провожу, — охотно предложил Эверард.
Она улыбнулась. Волосы ее сияли на фоне сумерек за окном, словно напоминание о солнечном свете.
— Спасибо. Я надеялась, ты предложишь.
Они окунулись в тихий вечерний воздух. Прошел дождь, и на улице пахло весной. Машин почти не было, их шум лишь слышался где-то в отдалении. Мимо по каналу двигались лодки, и весла рассыпали в воздухе жемчуг брызг.
— Спасибо, — повторила она. — Все это восхитительно. Только такой вечер и мог ободрить меня.
— Ну и хорошо. — Он вытащил кисет с табаком и принялся набивать трубку. — Однако, я уверен, ты в любом случае довольно быстро пришла бы в норму.
Они свернули в сторону от канала и пошли вдоль фасадов старинных домов.
— Да, мне и прежде приходилось сталкиваться с ужасными вещами, — согласилась она.
Беззаботное настроение вечера, которое они старались сохранить, исчезло, хотя голос ее оставался спокойным.
— Не в таких масштабах, правда, — продолжила она. — Но я видела мертвых и умирающих после сражений, и смертельные болезни, и… Судьба часто бывает жестока к людям.
Эверард кивнул.
— Да, наше время стало свидетелем множества злодеяний, но в другие времена их едва ли было меньше. Главное отличие в том, что теперь люди воображают, будто все могло быть устроено гораздо лучше.
— Поначалу все это романтично, живое прошлое и все такое, но со временем… — вздохнула Флорис.
— Что ж, ты выбрала довольно жестокий период. Хотя по-настоящему изощренную жестокость ты бы нашла только в Риме.
Она устремила на него внимательный взгляд.
— Не могу поверить, что ты сохранил какие-то иллюзии о врожденном рыцарстве варваров. Свои я растеряла быстро. Все они жестоки. Просто зверства их были менее масштабны.
Эверард чиркнул спичкой.
— Могу я спросить, почему ты выбрала для изучения именно их? Понятно, кто-то должен заниматься и этим периодом, но с твоими способностями можно было выбрать любое другое историческое сообщество.
Она рассмеялась.
— Меня пробовали переубедить, когда я закончила Академию. Один агент потратил несколько часов, расписывая, как мне понравится Голландия времен Брабанта. Пел он сладко. Но я уперлась.
— Отчего же?
— Чем чаще я вспоминаю об этом, тем непонятнее мне причины. Временами кажется, что… Если ты не против, я могу рассказать.
Он протянул руку. Флорис приняла ее. Она попадала в такт его шагам, но шла более мягко и пружинисто. Свободной рукой он держал свою трубку.
— Пожалуйста, расскажи, — сказал Эверард. — Я не копался в твоем личном деле — выяснил только самое необходимое, — но мне любопытно. Впрочем, в личном деле все равно не найти истинных мотивов.
— Думаю, начать надо с моих родителей. — Она устремила взгляд куда-то в бесконечность. Тонкая морщинка пролегла между бровями. Голос зазвучал почти как во сне. — Я их единственный ребенок, родилась в 1950 году. — «И теперь намного старше, чем тебе исполнилось бы сейчас…» — Мой отец вырос в так называемой Голландской Ост-Индии. Ты помнишь, мы, голландцы, основали Джакарту и назвали ее Батавия? Он был молод, когда сначала нацисты вторглись в Голландию, потом японцы овладели Южной Азией. Он воевал с ними матросом во флоте, что у нас остался. Мама моя — еще школьницей — участвовала в Сопротивлении, работала в подпольной газете.
— Славные люди, — пробормотал Эверард.
— Родители встретились и поженились после войны в Амстердаме. Они все еще живы, ушли на отдых; он отказался от своего бизнеса, она — от преподавания истории.
«Да, — подумал он, — и ты возвращаешься из каждой экспедиции в тот же самый день, когда и уходишь, чтобы не упустить возможность видеться с ними, пока они живы, хотя им так и не известно, чем ты в действительности занимаешься. И внуков нет — тоже, видимо, переживают…»
— Они не хвастались своим участием в войне. Но у меня вся жизнь… связана?… да, связана с ней, с прошлым моей страны. Патриотизм? Называй это, как тебе нравится. Но это мой народ. Что сделало его таким, каков он есть? Откуда семена, каковы корни? Загадки истории буквально зачаровывали меня, и в университет я поступила на археологический факультет.
Эверард уже знал об этом, так же как и о том, что в легкой атлетике она добивалась почти чемпионских результатов и пару раз ходила в туристические походы по довольно опасным маршрутам. Это привлекло внимание вербовщика Патруля, который предложил ей испытания и, когда она прошла их, объяснил, что к чему. Собственно говоря, его завербовали примерно так же.
— Однако, — отметил он, — ты выбрала эпоху, в которой женщин жестоко притесняют.
Она возразила немного резко:
— Но ты видел отзывы о том, на что я способна. И сам знаешь, как ловко в Патруле умеют изменять внешность.
— Извини. Не надо обижаться. Маскарад годится для коротких рейдов.
Чуть выше по временной шкале специалисты Патруля довели искусство перевоплощения почти до совершенства: усы, голосовые связки — это вообще не проблема. Грубая ткань, соответственно скроенная, может спрятать женственные изгибы тела. Могли бы выдать руки, но у нее они как раз были великоваты для женщины. А форму и отсутствие волос вполне можно объяснить молодостью.
— Но…
Всякое случается. Вдруг придется раздеваться в компании спутников, например во время мытья? Или драка завяжется, возможно, спровоцированная выражением лица, которое все равно остается женственным и может показаться варварам изнеженным. Как бы ни была хорошо тренирована женщина, в ситуации, когда запрещено применение высокотехнологичного оружия, она проиграет мускулатуре и грубой силе мужчины.
— Ограниченные возможности часто расстраивали мои планы. Я даже собиралась… — Она замолчала.
— Изменить пол? — осторожно поинтересовался он.
Она сдержанно кивнула.
— Нет необходимости изменять его навсегда, ты ведь знаешь.
В будущем такие операции не требовали хирургического вмешательства и гормональных препаратов; вместо этого производилась перестройка организма на молекулярном уровне, начиная с ДНК.
— Конечно, это не простое дело. И пойти на это можно лишь в случае, когда предстоит работа, рассчитанная как минимум на несколько лет.
Она перевела взгляд на Эверарда.
— Ты бы согласился?
— Ни в коем случае! — воскликнул он. И тут же подумал: «Не слишком ли я резко реагирую? Нетерпимость?» — Но знаешь, я родился в американской глуши, в 1924 году.
Флорис рассмеялась и сжала его руку.
— Я была уверена, что мое сознание, моя личность не изменятся. Мужчиной я стала бы абсолютно гомосексуальным. А в том обществе это хуже, чем быть женщиной. Каковой, кстати, мне быть нравится.
Он ухмыльнулся.
— И это заметно.
«Остынь, парень. Никаких романов на работе. Это может плохо кончиться. И вообще, лучше бы она была мужчиной».
Флорис, наверное, поняла, о чем он думает, потому что как бы отгородилась стеной молчания. Так они и шли некоторое время, не говоря ни слова, но молчание не тяготило. Они шли по парку, вокруг благоухала зелень, сквозь листву падал свет фонарей, отчего тропинка казалась пятнистой. Наконец Эверард заговорил вновь:
— Но, насколько я понимаю, ты как-то выполнила свою программу. Я не проверял досье, надеясь, что ты сама мне расскажешь — так даже лучше.
Раньше он раза два пытался заводить разговор на эту тему, но она всегда уклонялась. Трудности для нее это не составляло, так как полно было других дел, требующих внимания.
Он увидел и услышал, как учащенно она задышала.
— Да, видимо, мне придется, — согласилась она. — Тебе надо знать о моем опыте. Это долгая история, но я могу начать прямо сейчас. — Она замялась. — Знаешь, теперь я чувствую себя с тобой гораздо увереннее. А поначалу это меня ужасало: работать в паре с агентом-оперативником?!
— Ты неплохо скрывала свое замешательство. — Он выпустил клуб дыма.
— В нашей работе быстро учишься скрывать свои чувства. Но сегодня я действительно говорю свободно. Ты умеешь расположить к себе.
Он промолчал, не зная, что на это ответить.
— Я прожила с фризами пятнадцать лет, — произнесла Флорис.
Эверард едва успел поймать свою трубку.
— Как?
— С 22-го по 37-й год нашей эры, — без тени улыбки продолжала она, — Патрулю нужны были точные знания, а не отдельные фрагменты из жизни далекой западной окраины германских земель, когда римское влияние стало сменяться кельтским. В основном специалисты интересовались переворотами в племенах, последовавшими после убийства Арминия. Потенциальное значение их довольно велико.
— Но ничего тревожного там не обнаружено, так? Однако Цивилис, на которого, по мнению Патруля, можно было не обращать внимания, оказался… Что ж, в Патруле тоже люди работают, тоже делают ошибки. И, конечно же, детальный доклад о типичном сообществе варваров начала века ценен по многим другим соображениям… Но продолжай, пожалуйста.
— Коллеги помогли мне подобрать роль. Я стала молодой женщиной племени хазуариев, овдовевшей, когда на них напали херуски. Она убежала на территорию фризов с кое-какими пожитками и двумя мужчинами, которые служили ее мужу и остались верны ей. Староста деревни, которую мы выбрали, принял нас великолепно. Вместе с новостями я принесла и золото; а кроме того, для них гостеприимство — священный долг.
«Не повредило и то, что ты была (и есть) чертовски привлекательна», — подумал он.
— Немного погодя я вышла замуж за его младшего сына, — произнесла Флорис. — Мои «слуги» простились и ушли «на поиски приключений». Больше о них никто ничего не слышал. Все предположили, что они попали в беду. В те времена хватало опасностей!
— И что же дальше? — Эверард смотрел на ее профиль — словно с картины Вермера: золотой ореол волос на фоне сумерек.
— Трудные были годы. Я часто скучала по дому, иногда до отчаяния. Но в то же время я раскрывала, изучала, исследовала целую вселенную привычек и верований, знаний и искусств незаурядных людей. Я даже полюбила их… Довольно добросердечные люди, на свой грубый манер и по отношению к соплеменникам. Так вот, Гарульф и я… сблизились. Я родила ему двоих детей и втайне убедилась, что они будут жить. Он, естественно, надеялся иметь еще детей, но я сделала так, чтобы этого не произошло. Женщины сплошь и рядом становились тогда бесплодными, обычное дело. — Губы ее печально скривились. — Он заимел их от крестьянской девки. Мы с ней в общем-то ладили, она считалась со мной и… Не важно. Это тоже было обычным, общепринятым поведением, меня оно не порочило. Я ведь знала, что когда-нибудь должна буду уйти.
— Как это произошло?
Голос ее стал глуше.
— Гарульф умер. Он охотился на зубров, и зверь поднял его на рога. Я горевала, но все стало проще. Мне следовало уйти гораздо раньше, исчезнуть, как мои помощники, если бы не он и не дети. Но теперь мальчишки подросли, стали почти мужчинами. Братья Гарульфа могли бы присмотреть за ними.
Эверард кивнул. Он знал, что взаимопомощь дяди и племянника приветствовалась у древних германцев. В числе трагедий, перенесенных Бермандом-Цивилисом, был и разрыв с сыном сестры, который сражался и погиб в римской армии.
— И все-таки покидать их было больно, — закончила Флорис. — Я сказала, что ухожу на некоторое время, чтобы провести траур в одиночестве, и оставила их гадать, что же произошло со мной потом.
«А ты гадаешь, как живут они, и, вне всякого сомнения. всегда будешь беспокоиться, — подумал Эверард, — если не проследила уже их жизнь до самого конца. Но, полагаю, ты достаточно умна, чтобы не делать этого. Да, такова цена полной славы и приключений жизни патрульного…»
Флорис проглотила комок в горле. Слезы? Но она справилась с собой и усмехнулась.
— Можешь себе представить, какое косметическое омоложение мне понадобилось после возвращения! А как я соскучилась по горячим ваннам, электрическому свету, книгам, кино, самолетам — по всему на свете!
— И не в последнюю очередь — по чувству равноправия, — добавил Эверард.
— Да, да. Женщины там обладают высоким статусом, они более независимы, чем станут позднее, вплоть до девятнадцатого века, но все-таки — да, конечно.
— По-видимому, с Веледой все было по-другому.
— Абсолютно. Она ведь выступала от имени богов.
«Нам еще надо в этом убедиться», — подумал Эверард.
— Та программа была завершена несколько лет назад по моему личному времени, — продолжила Флорис. — Остальные проекты были менее амбициозны. До сих пор.
Эверард прикусил черенок трубки.
— М-м-да, но все-таки проблема пола остается. Я не хочу этих сложностей с перевоплощениями — разве что на короткое время. Слишком много ограничений.
Она остановилась. Пришлось остановиться и ему. Свет фонаря, под которым они задержались, превратил ее глаза в кошачьи, и Флорис произнесла громче обычного:
— Я не собираюсь лишь болтаться в небе, наблюдая за тобой, агент Эверард. Не собираюсь и не буду.
Какой-то велосипедист прошелестел мимо, окинув их взглядом, и укатил дальше.
— Было бы полезно, если бы ты могла быть рядом, — согласился Эверард. — Но не все время. Ты должна понимать, что очень часто лучше иметь партнера в резерве. Вот когда начнется настоящая детективная работа, тогда ты со своим опытом… Вопрос в том, как это осуществить?
Сменив гневный тон на страстный, она продолжала добиваться своего:
— Я стану твоей женой. Или наложницей, или служанкой — смотря по обстоятельствам. Нет ничего необычного для германцев в том, что женщина сопровождает мужчину в его путешествиях.
«Проклятье! Неужто у меня и в самом деле покраснели уши?»
— Мы здорово осложним себе жизнь.
Она поймала его взгляд и быстро возразила:
— А вот насчет этого я не беспокоюсь, сэр. Вы профессионал и джентльмен.
— Ну, спасибо, — произнес он с облегчением. — Полагаю, я смогу контролировать свое поведение.
«Если ты будешь контролировать свое!»
Глава 7
Весна обрушилась на землю внезапно. Тепло и увеличивающийся световой день погнали в рост листву. Все расцветало. В небе послышались трели птиц и шелест крыльев. На лугах резвились ягнята, телята и жеребята. Люди вылезали из сумрака хижин, дыма и вони зимы. Они жмурились от яркого солнечного света, впитывали сладость свежего воздуха и принимались за работу, готовясь к лету.
Еще они чувствовали голод после прошлогоднего скудного урожая. Большинство мужчин отправились на войну за Рейн, и немногие из них вернутся обратно. А Эдх и Хайдхин все еще хранили холод в своих сердцах.
Они шли по ее владениям, не замечая ни солнечного света, ни свежего ветра. Работники в полях видели, что она вышла, но не решались приветствовать ее или обращаться с вопросами. Хотя роща на западной стороне поляны сверкала листвой, с восточной стороны поляна казалась темной, словно тень башни дотягивалась и сюда.
— Я недовольна тобой, — сказала Веледа. — Надо бы отослать тебя прочь.
— Эдх, — голос его стал хриплым, костяшки пальцев, сжимающих копье, побелели. — Я сделал все, что нужно. Мне было ясно, что ты пожалеешь этого римлянина. А асы затаили достаточно зла против нас.
— Только глупцы болтают об этом.
— Тогда большинство в племени — болваны. Эдх, я живу среди них, в отличие от тебя, потому что я мужчина и не избран богиней. Люди говорят мне то, что не отважились бы сказать тебе. — Хайдхин шел некоторое время молча, подбирая слова. — Нерха берет слишком много из того, что раньше предназначалось небесным богам. Я согласен, мы с тобой в долгу перед ней, а бруктеры — нет, да и асам мы тоже задолжали. Если мы с ними не помиримся, они отберут у нас победу. Я прочел это по звездам, погоде, полету воронов и бросанию костей. И что с того, если я ошибаюсь? В сердцах людей залег страх. Они могут дрогнуть в битве, и враг одолеет их. Ну, отдал я от твоего имени асам человека, не просто раба, а вождя. Позволь этой новости распространиться, и ты увидишь, как надежда вдохнет новые силы в усталых воинов!
Взгляд Эдх вонзился в него, словно лезвие меча.
— Ха, ты думаешь, одной твоей маленькой жертвы достаточно для них? Знай, пока ты был в отъезде, еще один гонец от Берманда разыскал меня. Его люди поубивали всех пленных и уничтожили Кастра Ветера. Они пресытили своих богов.
Копье, крепко зажатое в руке Хайдхина, дрогнуло, прежде чем лицо его стало непроницаемым. Наконец он медленно произнес:
— Я не мог предвидеть такого. Но все равно — это хорошо.
— Нет. Берманд в ярости. Он понимает, что это побудит римлян драться до последнего. А теперь ты лишил меня пленника, который мог стать посредником между нами и римлянами.
Хайдхин стиснул зубы.
— Я не мог знать, — пробормотал он. — Да и какая польза от одного человека?
— И похоже, этим же ты лишил меня возможности общаться с тобой, — продолжала Эдх бесцветным голосом. — Я решила, что ты отправишься в Колонию.
Удивленный, он повернул голову и впился в нее глазами. Высокие скулы, прямой нос, полные губы… Она смотрела вперед, не поворачивая головы.
— Колонию?
— Это тоже было в сообщении Берманда. Из Кастра Ветера он идет на Колонию Агриппины. Ему кажется, что они должны сдаться. Но если они услышат о резне — а эта весть достигнет их ушей, — зачем им сдаваться? Почему не драться до последнего, в надежде на избавление, когда нечего терять? Берманд хочет, чтобы я наложила заклятие — иссушающее проклятие Нерхи — на тех, кто нарушит условия сдачи.
Обычная проницательность вернулась к Хайдхину, и он успокоился.
— Хм, так… — Он погладил бороду свободной рукой. — Весть эта здорово встряхнет тех, в Колонии. Они должны знать тебя. Убии — это германцы, хоть и называют себя римлянами. Если твою угрозу громко произнести перед соратниками Берманда, неподалеку от стен, где защитники могут видеть и слышать…
— Кто выполнит эту задачу?
— Ты сама?
— Едва ли.
— Да, правильно, — кивнул он. — Лучше тебе держаться в стороне. Мало кто из бруктеров видел тебя. В легендах больше убедительности, чем в человеке из плоти и крови. — Улыбка его походила на волчий оскал. — Человек из плоти и крови, который должен есть и пить, спать, испражняться, который может заболеть, конечно же, выглядит слабовато.
Голос его сник.
— Я действительно слаба, — прошептала она, склонив голову. — Значит, должна оставаться в одиночестве.
— Так будет вернее, — сказал Хайдхин. — Да. Возвращайся на некоторое время в башню. Дай людям понять, что ты размышляешь, творишь заклинания, призываешь богиню. Я понесу в мир твое слово.
— И я так думала, — распрямившись, выпалила она. — Но после того, что ты сделал, могу ли я тебе доверять?
— Можешь. Я клянусь, — голос Хайдхина на миг прервался, — если тебе недостаточно тех лет, что мы прожили рядом. — Тотчас в нем возобладала гордость. — Ты знаешь, лучшего глашатая у тебя нет. Я больше, чем первый среди твоих последователей, я — вождь. Люди слушаются меня.
Повисло долгое молчание. Они проходили мимо загона, где стоял бык, зверь Тива, с мощными рогами, воздетыми к солнцу. Наконец она спросила:
— Ты передашь мои слова без изменений и будешь следить, чтобы не извратился их смысл?
Старательно подбирая слова, Хайдхин ответил:
— Мне больно, что ты не доверяешь мне, Эдх.
Тогда она взглянула на него. Глаза ее затуманились.
— Все эти годы, дорогой старый друг…
Они остановились тут же, на влажной тропе через заросший травой луг.
— Я стал бы больше чем другом тебе, если б ты только позволила, — произнес он.
— Ты же знаешь, я не могу позволить себе переступить черту. И ты всегда уважал мое решение. Да, отправляйся в Колонию и будь моим вестником.
К Хайдхину вернулась суровость.
— Я отправлюсь и туда, и куда тебе будет угодно послать меня, чтобы служить, не жалея своих сил… Если только ты не велишь мне нарушить ту клятву, что я произнес на берегу Эйна.
— Это… — Краска вспыхнула и погасла на ее лице. — Это было так давно.
— По мне, так я произнес ее вчера. Никакого мира с римлянами. Воевать, пока я жив, а после смерти преследовать их по дороге в ад.
— Найэрда могла бы освободить тебя от этой клятвы.
— Я никогда не смогу освободить себя сам. — Словно тяжелым кузнечным молотом Хайдхин добивал ее. — Или прогоняй меня навсегда, или поклянись, что не будешь требовать от меня мириться с Римом.
Она покачала головой.
— Я не могу сделать этого. Если они предложат нам, нашим соплеменникам, всем нашим народам свободу…
Он обдумал ее слова, прежде чем сдержанно ответить:
— Ну, если будет так, прими от них свободу. Тебе, я думаю, можно.
— Сама Найэрда желает этого. Она ведь не какой-нибудь кровожадный ас.
— Хм, раньше ты говорила другое, — усмехнулся Хайдхин. — Я не жду, что римляне с готовностью откажутся от налогов с западных племен и позволят им уйти прочь. Но если такое случится, тогда я соберу всех, кто захочет следовать за мной, и поведу их сражаться на землях Рима, пока не паду под мечами легионеров.
— Пусть смерть обходит тебя стороной! — воскликнула Эдх.
Он положил руки ей на плечи.
— Поклянись мне, призови Найэрду в свидетели, что будешь проповедовать войну до конца, пока Рим не оставит эти земли или… или, по крайней мере, пока я не умру. Тогда я выполню все, что ты пожелаешь, честное слово, буду даже оставлять в живых захваченных в плен римлян.
— Если таково твое желание, пусть будет так, — вздохнула Эдх. Она отступила от него и уже командным тоном добавила: — Пойдем в святилище в таком случае, отдадим нашу кровь земле, а слова ветрам, чтобы закрепить клятву. Отправишься к Берманду завтра же. Время наступает нам на пятки.
Глава 8
Когда-то город назывался Оппитум Убиорум. Город убиев — так называли его римляне. Вообще-то германцы не строили городов, но убии на левом берегу Рейна находились под сильным влиянием галлов. После покорения их Цезарем они вскоре вошли в состав Империи и, в отличие от большинства своих соплеменников, были довольны этим: торговали, учились, открывали для себя внешний мир. В правление Клавдия город стал римской колонией и был назван в честь его жены. Страстно желая латинизации, убии переименовали себя в агриппинцев. Город разрастался. Позже он станет Кельном — Колоном для англичан и французов, — но это в далеком будущем.
А в эти дни площадь под его массивными, римской постройки стенами бурлила. От многочисленных лагерных костров поднимался дым, над кожаными палатками развевались варварские знамена, шкуры и одеяла так и валялись, где их оставили те, кому негде было ночевать. Ржали и стучали копытами лошади. Скот мычал и блеял в загонах, ожидая ножа мясника, отправляющего туши на прокорм армии. Мужчины бесцельно бродили взад и вперед: дикие воины из-за реки, галльский сброд с этой стороны. Поспокойнее вели себя вооруженные иомены из Батавии и их ближайшие соседи, а ветераны Цивилиса и Классика всегда отличались своей дисциплиной. Отдельно кучковались унылые легионеры, которых пригнали сюда из Новезия. По пути они подвергались таким злобным насмешкам, что в конце концов их кавалерия послала всех подальше, отказалась от клятвы верности империи галлов и умчалась на юг под знамена Рима.
Отдельно у реки стояла небольшая группа палаток. Ни один из мятежников не осмеливался приближаться к ним без дела ближе чем на несколько ярдов, а если приближались, то вели себя тихо. Часовые бруктеров несли вахту с четырех сторон, но только как почетная стража. Отпугивал всех ржаной сноп на вершине высокого шеста с привязанными к нему прошлогодними яблоками — сухими и сморщенными — знак Нерхи.
— Откуда ты сам? — спросил Эверард.
Хайдхин уставился на него, затем процедил в ответ:
— Если ты пролагал свой путь сюда с востока, как говоришь, то должен знать. Ангриварии помнят Вел-Эдх, лангобарды, лемовии и остальные — тоже. Разве никто из них ничего не сказал тебе о ней?
— С тех пор прошло много лет.
— Я знаю, что они помнят Вел-Эдх, потому что до нас доходят вести о них через торговцев, путников и воинов, недавно прибывших к Берманду.
Облако накрыло тенью грубую скамью возле палатки Хайдхина, где сидели мужчины. Затмив черты лица, тень сделала его проницательный взгляд еще острее. Ветер принес клуб дыма и звон железа.
— Кто ты на самом деле, Эверард, и что тебе надо здесь, у нас?
«Умный, черт, и фанатичный до предела», — понял патрульный и быстро произнес:
— Я хотел сказать, что меня поразило, как долго ее имя живет среди дальних племен.
— Хм. — Хайдхин слегка расслабился. Правой рукой, которую он постоянно держал возле рукояти меча, Хайдхин поплотнее запахнул черные одежды от ветра. — Меня удивляет, почему ты следуешь за Бермандом, если не желаешь идти к нему на службу?
— Я уже говорил тебе, мой господин.
Хайдхин не настаивал, чтобы Эверард обращался к нему так официально, потому что тот не присягал ему на верность, но лесть никогда не вредит. Хайдхин, впрочем, действительно стал важной персоной среди бруктеров: вождь, владеющий землей и стадами, зять в благородной семье, а самое главное, доверенное лицо Веледы и признанный глашатай ее речей.
— Я присоединился к нему у Кастра Ветера, потому что слышал о его славе и жаждал узнать, как идут дела в здешних местах. Проезжая по окрестностям, я узнал, что мудрая женщина собирается сюда, и у меня появилась надежда познакомиться с ней или хотя бы увидеть и услышать ее.
Берманд, который приютил Эверарда, объяснил, что пророчица вместо себя прислала своего представителя. Батав, однако, не оказал ему должного гостеприимства, поскольку был занят делами. Пользуясь случаем, Эверард сам отыскал Хайдхина. Гот был достаточно необычным гостем, но разговор не клеился: Хайдхин то думал о чем-то своем, то вдруг в нем просыпалась подозрительность.
— Она вернулась в свою башню, чтобы остаться наедине с богиней, — произнес Хайдхин. Вера огнем полыхала в его душе.
Эверард кивнул.
— Берманд сказал мне то же самое. И я слушал твою речь вчера у ворот города. Но зачем нам перепахивать вспаханное поле? Я лишь хотел узнать, откуда пришли вы со святой Вел-Эдх? Где началось ваше паломничество, когда и почему?
— Мы происходим из альварингов, — ответил Хайдхин. — Большинство из этого воинства еще не родились, когда мы начали. Почему? Ее призвала богиня. — И продолжил довольно бесцеремонно: — Однако ладно, у меня есть более важные дела, чем просвещать чужака. Если ты присоединишься к нам, Эверард, то узнаешь намного больше и, может быть, мы еще поговорим. А сейчас я должен покинуть тебя.
Они поднялись.
— Благодарю за подаренное мне время, господин, — произнес патрульный. — Когда-нибудь я вернусь к своему народу. Навестишь ли ты или твои слуги нас, готов?
— Возможно, — уже не так резко ответил он. — Мы глашатаи Нерхи… Но сначала полная победа в этой войне. Прощай.
Эверард прошел сквозь шумную толпу к небольшому загону возле штаба Цивилиса, где оставил своих лошадей. Когда он ехал верхом на этих маленьких германских пони, ноги его едва не волочились по земле. Но он и так выделялся ростом среди окружающих и удивил бы всех еще больше, если бы у него вообще не оказалось лошадей для себя и своей поклажи. Эверард двинулся на север. Колония Агриппины осталась позади и скрылась из виду.
Вечерний свет золотом сверкал на речной глади. Окрестные холмы были почти такими же, какими он помнил их в родной эпохе, но поля повсюду заросли бурьяном. Тут и там виднелись разрушенные дома, белели кости, нередко человеческие: всего несколько месяцев назад в этих краях неистовствовал Цивилис.
Безлюдье было ему на руку. Тем не менее он дождался темноты, прежде чем сказать Флорис:
— Все в порядке, спускай платформу.
Никто не должен видеть, как он исчезнет, а транспорт, способный взять на борт лошадей, более заметен, чем темпороллер. Она прислала платформу с помощью дистанционного управления, он погрузил животных на борт и мгновение спустя, преодолев огромное расстояние, прибыл в базовый лагерь. Через минуту Флорис присоединилась к нему.
Они могли, конечно, переместиться в уютный, современный Амстердам, но это означало бы напрасную трату времени там, в будущем: не на перемещения туда и обратно, а на переезды от штаб-квартиры и назад, на переодевания, просто на то, что из-за перемены обстановки приходится постоянно перестраиваться. Лучше уж остаться здесь, на этой древней земле, свыкнуться не только с людьми, но и с ее природой. Природа — ее естественность, таинства дня и ночи, лета и зимы, бурь, звезд, растений, смерти — заполняет мир и души людей. Нельзя до конца понять народ, сопереживать ему, пока не войдешь в здешний лес и не позволишь лесу проникнуть в твою душу.
Флорис выбрала для лагеря вершину отдаленного холма, царящего над бескрайними лесами. Никто, кроме, может быть, редкого охотника, не видел его, и уж точно никто не взбирался на голую вершину. Северная Европа еще не была так густо заселена; группа племен числом в пятьдесят тысяч считалась большой и жила на огромной территории. Даже другая планета могла показаться менее чужой этой стране по сравнению с тем, что будет здесь в двадцатом веке.
Два одноместных укрытия расположились бок о бок, освещенные мягким светом, а над кухонным агрегатом, порождением технологии, намного опережающей знакомую им технологию двадцатого века, вился аппетитный запах. Несмотря на это, Эверард, разместив лошадей, разжег костер из подготовленных заранее сучьев. Они поели в задумчивом молчании, потом отключили лампу. Кухонный агрегат стал еще одной тенью, не слишком отличающейся от остальных. Не сговариваясь, они сели на траву возле костра, словно каким-то шестым чувством поняли, что так будет лучше.
Ветерок нес с собой прохладу. Время от времени ухала сова — тихо, словно вопрошая оракула. Верхушки деревьев волновались и блестели под звездами, будто морские волны. Седой прядью тянулся над ними на север Млечный Путь. Выше сверкала Большая Медведица, которую народ называл Ковшом или Небесным Отцом.
«А как называют это созвездие на родине Эдх? — подумалось Эверарду. — И где эта родина? Если Джейн незнакомо слово „альваринг“, то, очевидно, никто в Патруле не слышал о таком племени».
Потрескивал костер. Он раскурил трубку, и дым от нее смешался с дымом костра. Мерцающее пламя время от времени выхватывало из темноты лицо Флорис с крепкими скулами и сбегающие по плечам косы.
— Думаю, пора начинать поиски в прошлом, — произнес Эверард.
Она согласно кивнула.
— События последних дней подтверждают Тацита, не так ли?
Все это время Эверарду приходилось оставаться среди участников событий. Флорис вела наблюдения с высоты, но также играла не менее важную роль. Если его возможности были ограниченны, то она могла охватить широкую панораму и потом, ближе к ночи, рассылала своих миниатюрных роботов-шпионов записывать и передавать все, что происходит под намеченными заранее крышами.
Таким образом они многое узнали. Сенат Колона осознал свое отчаянное положение. Могут ли они добиться менее тяжких условий сдачи и будет ли она почетной? Племя тенктеров, живущее напротив, на другой стороне Рейна, прислало парламентеров, предлагавших объединиться в независимый от Рима союз. Среди условий было требование до основания разрушить городские стены. Колон отклонил предложение, согласившись лишь на сотрудничество и на то, чтобы переход через реку оставался свободным в дневное время — до тех пор, пока между сторонами не возникнет больше доверия. Предполагалось также, что посредниками в таком договоре будут Цивилис и Веледа. Тенктеры согласились. Примерно тогда же прибыли Классик и Цивилис-Берманд.
Классику хотелось как можно скорее отдать город на разграбление. Берманд противился. Среди прочих причин была и та, что в городе находился его сын, взятый заложником в период смуты в прошлом году, когда он все еще боролся за корону императора для Веспасиана. Несмотря на все, что произошло с тех пор, с мальчишкой хорошо обращались, и Берманд настаивал на его возвращении. Влияние Веледы могло принести взаимовыгодный мир.
Так и произошло.
— Да, — высказался Эверард. — Я полагаю, и дальше все пойдет в соответствии с хроникой.
Колон сдастся, не слишком пострадав, и присоединится к союзу мятежников. Однако город возьмет новых заложников — жену Берманда с сестрой и дочь Классика. И то, что оба они так много поставили на кон, говорило больше чем о нуждах политики или о важности соглашения, это говорило о власти Веледы.
(«Сколько дивизий у папы римского?» — бывало, усмехался Сталин. Его преемники могли бы пояснить, что это не важно. Люди живут, главным образом, своими мечтами и часто готовы умереть за них.)
— Но мы еще не добрались до точки отклонения, — напомнила Флорис. — Пока мы исследуем лишь предшествующие ей события.
— И утвердились во мнении, что Веледа — ключ ко всему происходящему. Не кажется ли тебе, что нам — нет, лучше тебе одной — есть смысл явиться к ней и познакомиться?
Флорис покачала головой:
— Нет. Только не теперь, когда она заперлась в своей башне. Возможно, у нее сейчас эмоциональный или религиозный кризис. Вмешательство может повлечь… все, что угодно.
— Ну-ну. — Эверард с минуту пыхтел своей трубкой. — Религия… Джейн, ты слышала вчера речь Хайдхина перед войском?
— Частично. Я знала, что ты там и ведешь запись.
— Ты не американка. И в тебе мало что осталось от предков-кальвинистов. Подозреваю, ты не в полной мере можешь оценить, что он делает.
Она протянула руки к огню, ожидая продолжения.
— Ни разу в жизни я не слышал столь убедительной, угрожающей карами и адским пламенем проповеди, которая нагоняла бы на слушателей такой страх перед божьим гневом, и Хайдхин исправил это упущение, — сказал Эверард. — Весьма действенная проповедь. Жестокостей, как при Кастра Ветера, больше не будет.
Флорис поежилась.
— Надеюсь.
— Но… общий подход… Насколько я понимаю, он известен классическому миру. Особенно после того, как евреи расселились по всему Средиземноморью. Пророки Ветхого завета оказали влияние даже на идолопоклонников. Но здесь, среди северян, оратору следовало бы апеллировать, пожалуй, к их мужской гордости. Или во всяком случае, к их верности обещаниям.
— Да, конечно. Их боги жестоки, но достаточно терпимы. Что сделает их, людей то есть, восприимчивыми к христианским миссионерам.
— Веледа, похоже, бьет в то же самое уязвимое место, — задумчиво произнес Эверард, — за шесть-семь сотен лет до того, как в эти края добрались христианские миссионеры.
— Веледа, — пробормотала Флорис. — Вел-Эдх. Эдх Иноземка, Эдх Чужая. Она пронесла свое обращение через всю Германию. Тацит «второй» говорит, что она снова вернется сюда после поражения Цивилиса, и вера германцев начнет меняться. Да, я считаю, нам надо проверить ее след в прошлом, выяснить, откуда она начинала.
Глава 9
Тянулись дни и месяцы, медленно перемалывая победу Берманда. Тацит еще запишет, как это происходило: смятение и ошибки, близорукость и предательство, в то время как силы римлян неудержимо росли. В истории быстро стираются судьбы конкретных людей, умирающих от ран. Те подробности, что сохранятся, представляют, конечно, определенный интерес, но они в общем-то не нужны, чтобы понять результат. Достаточно и набросков.
Поначалу Берманд развивал успех. Он занял страну сунициев и увеличил там свое войско. На реке Мозель он разбил отряд имперских германцев: некоторых принял к себе, остальных, вместе с вождем, погнал на юг.
Это было серьезной ошибкой. Пока Берманд пробивался через бельгийские леса, Классик сидел и бездельничал, а Тутор просто не успел занять оборону на Рейне и в Альпах. Двадцать первый легион воспользовался своим преимуществом и ворвался в Галлию. Здесь он соединился с наемниками, включающими в себя и кавалерию под командованием Юлия Бригантика, племянника и непримиримого врага Цивилиса. Тутора разбили, его треверов обратили в бегство. Перед этим провалилась попытка мятежа на Секвани, и римские соединения начали прибывать из Италии, Испании и Британии.
Теперь имперскими делами заправлял Петиллий Цериалис. Проведя девять худших для него лет в Британии, этот родственник Веспасиана вернул себе доброе имя, приняв участие в освобождении Рима от вителлианцев. При Могунтикуме — в будущем Майнце — он отправил галльских новобранцев по домам, объявив, что его легионы и без того достаточно многочисленны. Этот жест практически полностью умиротворил Галлию.
Позже он занял Августа Треверорум, нынешний Трир, город Классика и Тутора, колыбель галльского мятежа, а затем объявил поголовную амнистию и взял под свое начало тех, кто пожелал вернуться в его армию. Обращаясь к общему собранию треверов и лингонов в суровой, убедительной манере, он доказал им, что они ничего не приобретут, продолжая сопротивление, а потеряют все.
Берманд и Классик перегруппировали свои силы, за исключением той части, которую Цериалис зажал в ловушке. Они послали к нему гонца с предложением стать правителем Галлии, если он присоединится к ним. Цериалис просто переправил это письмо в Рим.
Занятый политической стороной войны, он не совсем был готов к последовавшим боям. В беспощадной схватке мятежники захватили мост через Мозель. Цериалис сам командовал отрядом смертников, которые отбили мост. Варвары ворвались было в его лагерь и принялись грабить его, но Цериалис развернул когорты, смешал ряды противника, разбил их и обратил в бегство.
На севере, вниз по течению Рейна, агриппинцы — то есть убии, — под нажимом заключившие мирный договор с Бермандом, внезапно перебили у себя германские гарнизоны и обратились к Цериалису за помощью. Тот послал усиленные отряды освобождать их город.
Несмотря на некоторые мелкие неудачи, Цериалис добился капитуляции нервиев и тунгров. Когда свежие легионы удвоили его силы, он двинулся выяснять отношения с Бермандом. В двухдневной битве у Старого Лагеря с помощью батавийских дезертиров, которые провели его людей для флангового удара, он разгромил германцев. Война могла бы здесь и закончиться, имей римляне под рукой корабли, чтобы перекрыть варварам бегство через Рейн.
Узнав о поражении, вожди оставшихся треверских мятежников тоже отступили за реку. Берманд вернулся на остров батавов вместе с людьми, желавшими продолжать войну партизанскими методами. Среди убитых ими был и Бригантик. Но все-таки они не могли долго удерживать свою территорию. Яростный бой свел Берманда и Цериалиса лицом к лицу. Германца, пытавшегося взбодрить отступающее войско, узнали; засвистели вокруг стрелы и камни, и он едва успел спастись, спрыгнув с лошади и переплыв через поток. Лодка Берманда подобрала Классика и Тутора, которые с этого времени стали не более чем его мелкими приспешниками.
Цериалис, однако, тоже испытал непредвиденное поражение. После осмотра зимних квартир, построенных для легионеров в Новезии и Бонне, он вместе с флотом возвращался по Рейну. Со своих наблюдательных постов германские разведчики донесли, что в лагере самоуверенных римлян царит беспечность. Они собрали несколько сильных отрядов и облачной ночью напали. Часть германцев ворвалась в римский лагерь. Они перерезали веревки у палаток и просто закололи находящихся там людей. Их товарищи тем временем зацепили баграми несколько судов и утащили их. Великолепным трофеем стала преторианская трирема, где должен был ночевать Цериалис. Так случилось, что он находился в другом месте — по слухам, с какой-то убийской женщиной, — и вернулся к своим обязанностям измотанный и полуодетый.
Для германцев это была всего лишь удачная вылазка. Вне всякого сомнения, главным ее результатом стало лишь то, что римляне повысили бдительность. Германцы перегнали захваченную трирему вверх по реке Липпе и отдали ее Веледе.
Каким бы незначительным ни было это поражение, оно много позднее было воспринято в Империи как дурное предзнаменование. Цериалис все дальше углублялся в коренные земли германцев. Никто не мог удержать его. Но и он не мог перейти к окончательной схватке со своими врагами. Рим больше не в состоянии был присылать ему пополнение. Поставки припасов стали скудными и нерегулярными. Кроме того, на его войска маршем надвигалась северная зима.
Глава 10
60 год от Рождества Христова.
Через плоскогорье на востоке Рейнской долины двигался многотысячный караван. Большая часть холмов заросла лесом, и пробиваться сквозь него было немногим лучше, чем плыть против течения. Лошади, быки, люди надрывались, волоча повозки. Скрипели колеса, трещал кустарник, с шумом вырывалось дыхание. Многие едва держались на ногах от усталости и голода.
С возвышения милях в двух или трех от них Эверард и Флорис наблюдали, как караван пересекает открытое пространство поляны с густой травой. Оптика приблизила картину на расстояние вытянутой руки. Они могли бы подключить слуховые датчики, но хватало и одного изображения.
Впереди всех ехал крепкий седовласый старик. Вокруг блестели латы и наконечники копий — личная охрана. Этот веселый блеск вовсе не соответствовал настроению тех, кто скрывался под шлемами. За ними несколько мальчишек гнали остатки стада тощих овец и свиней. Тут и там на повозках ехали плетеные клетки с курами или гусями. За телегой с вяленым мясом и сухим хлебом наблюдали более внимательно, чем за узлами с одеждой, инструментами и другими пожитками, — даже украшенный золотом грубый деревянный идол на своей повозке не удостаивался такого внимания. Чем могли помочь боги этому племени ампсивариев?
Эверард указал на старика впереди.
— Как ты считаешь, это их вождь Бойокал?
— Во всяком случае, так Тацит записал его имя, — ответила Флорис. — Да, конечно, он. Не многие в этом тысячелетии доживали до таких лет. Мне кажется, он и сам об этом жалеет.
— И о том, что большую часть жизни провел, служа римлянам. М-да.
Молодая женщина, почти девочка, брела с ребенком на руках. Он плакал у обнаженной груди, в которой больше не было молока. Мужчина средних лет, возможно ее отец, пользуясь копьем как посохом, шел рядом, помогая свободной рукой, когда она спотыкалась. Вне всякого сомнения, муж этой женщины лежал сраженный в десятках или сотнях миль позади них.
Эверард выпрямился в седле.
— Поехали, — резко произнес он. — Нам еще далеко до места встречи: мы сильно отклонились от маршрута. Кстати, почему ты решила завернуть сюда?
— Я подумала, что нам надо повнимательнее взглянуть на них, — объяснила Флорис. — Меня тоже угнетает такое зрелище. Но тенктеры испытали переход на своей шкуре, и надо хорошо знать все подробности, если мы надеемся понять отношение народа и Веледы к этим проблемам и то, как люди относятся к ней самой.
— Да, пожалуй. — Эверард тронул поводья, потянул за узду запасную лошадь, которая теперь везла его скромный багаж, и двинулся вниз по склону. — Впрочем, сострадание — большая редкость в этом веке. Ближайшая цивилизация, которая его практиковала, это Палестина. Но Палестину разрушат, развеют по ветру.
«Занеся таким образом семена иудаизма в Империю, и в результате родится христианство. Неудивительно, что раздоры и битвы на севере станут всего лишь примечаниями к историческим трудам».
— Верность своему племени, своему роду здесь очень сильна, — заметила Флорис, — и перед лицом римской опасности только-только зарождается ощущение родства более широкого, чем кровное.
«Угу, — вспомнил Эверард, — и ты подозреваешь, что здесь есть влияние Веледы. Вот почему мы прослеживаем ее путь во времени — надо постараться определить ее роль в истории».
Они снова въехали под покров леса. Зеленые арки изгибались высоко над ними и над тропинкой, окаймленной с обеих сторон кустарником. Бросая блики на мох и траву, пробивался сквозь листья солнечный свет. По ветвям суетливо бегали белки. Глубокую тишину нарушали птичье щебетанье и трели. Природа уже вобрала в себя агонию племени ампсивариев.
Словно яркая паутинка во тьме, протянулась между ними и Эверардом нить сочувствия. Ему нужно проехать немало, прежде чем она растянется и оборвется. Нет нужды говорить себе, что они умерли за восемнадцать сотен лет до его рождения. Сейчас они рядом, такие же настоящие, как беженцы на запад, которых он видел недалеко к востоку от этих мест в 1945 году. Но эти не найдут своевременной помощи.
Тацит, очевидно, правильно наметил общие контуры исторических событий. Ампсиварии были изгнаны из своих домов хавками. Земли истощились. Людей с неэффективными методами ведения сельского хозяйства становилось все больше, и земля предков не могла прокормить их всех. Перенаселение — понятие относительное и такое же старое, как голод и войны, которые оно вызовет.
Изгнанники двинулись к устью Рейна. Они знали, что здесь есть большие свободные территории, очищенные от прежних обитателей римлянами, которые намеревались держать их в резерве для расселения выходящих в отставку воинов. Два племени фризов уже пытались занять их, но им приказали убираться. Когда же они уперлись, на них напали, многих убили, и еще больше фризов пополнили невольничьи рынки. Но ампсиварии были верными союзниками. За сорок лет до того Бойокала бросили в темницу — за то, что не присоединился к восстанию Арминия. Потом он служил под началом Тиберия и Германика, пока не оставил службу и не стал вождем своего народа. Конечно же, считал он, Рим уступит ему и его беглецам место, где можно преклонить головы.
Рим не уступил. С глазу на глаз, надеясь избежать осложнений, легат предложил Бойокалу поместье для него и его семьи. Вождь отказался от взятки:
— Да, нам нужна земля, где мы могли бы жить, а уж где помереть, у нас есть.
Он повел племя вверх по течению — к тенктерам. Перед огромным собранием народа он призвал их, бруктеров, и все племена, которые считают чрезмерным давление Империи, присоединиться к нему и объявить Риму войну.
Пока они разводили этакие квазидемократические споры по этому поводу, легат переправил свои легионы через Рейн и пригрозил истребить всех, если новоприбывших не изгонят. Вторая армия подошла с севера, из Верхней Германии, и встала за спинами бруктеров. Зажатые в тиски тенктеры уговорили гостей удалиться.
«Только не строй из себя праведника. Соединенные Штаты совершат гораздо худшее предательство во Вьетнаме и по менее веским причинам».
Путь Эверарда и Флорис пролегал по узкому разбитому тракту — скорее даже тропе, выбитой ногами, копытами и колесами. Они часами следовали по его подъемам и спускам. Незаметно наблюдая с высоты или с помощью электронных помощников, выделяя главное, терпеливо сопоставляя обрывки, возможно, полезных наблюдений, Флорис заранее спланировала их маршрут. Мужчине с женщиной вдвоем путешествовать без сопровождения было довольно рискованно, хотя у тенктеров разбойные нападения случались не часто. Но так или иначе, агентам было необходимо, чтобы все видели, что они прибыли обычным способом. В случае серьезной опасности можно воспользоваться парализаторами, но это только если не будет многочисленных свидетелей, чьи рассказы могут оставить след в истории.
Пока трудностей не возникало. Все больше и больше на дороге появлялось попутчиков. Мужчины были неразговорчивы, словно погружены в заботы и мрачные мысли, — за исключением одного рослого малого с огромным животом, выдававшим в нем любителя пива. Он назвался Гундикаром, долго ехал рядом с необычной парой и всю дорогу безудержно болтал. В девятнадцатом или в двадцатом веке, подумал Эверард, он стал бы преуспевающим лавочником и завсегдатаем местной пивнушки.
— И как это вам вдвоем удалось добраться сюда невредимыми?
Патрульный выдал ему приготовленную историю:
— С трудом, друг мой. Я из ревдигнов, что живут на северных берегах Эльбы, слышал о таких? Торговал на юге. Потом война между гермундурами и хаттами… Мы ускользнули. Но кажется, я один остался в живых… товар весь пропал, вот только пожитки кое-какие… Женщина… овдовела, родни не осталось, присоединилась ко мне. Теперь пробираемся домой вдоль Рейна и по побережью моря. Надеемся, больше на неприятности не нарвемся. Слышали мы о мудрой женщине с востока… Она должна вроде бы говорить с вами, тенктерами…
— Эх, и вправду ужасные нынче времена, — вздохнул Гундикар. — Убиям на той стороне реки тоже досталось от пожаров. По-моему, это месть богов за то, что они лижут пятки римлянам. Может быть, скоро весь их род постигнет страшная кара.
— Так вы будете драться, если легионы придут на ваши земли?
— Ну, сейчас это глупо, мы не готовы, да и сенокос на носу, сами понимаете. Но я не стыжусь признаться, мне до слез было жалко этих погорельцев. Пусть Великая Мать будет добра к ним! И я надеюсь, жрица Эдх обратится к нам со словами утешения, когда мы действительно будем нуждаться в них.
Но разговор вела по большей части Флорис. Женщина в обществе, где война обычное дело, как правило, пользуется уважением, если не полным равенством в правах с мужчиной. Она заправляет всем хозяйством, когда ее муж покидает одинокий хутор; будь то нападение соседнего племени, викингов или, позже, индейцев, она командует обороной. Больше, чем греки или евреи, германские народы верили женщинам-пророчицам, почти шаманкам, которым боги дали силу предсказывать будущее. Слава Эдх шла далеко впереди нее, и Гундикар охотно сплетничал.
— Нет, неизвестно, где она появилась в первый раз. Она прибыла сюда от херусков, а прежде, я слышал, жила некоторое время у лангобардов. Я думаю, эта ее богиня Нерха, она из ванов, а не из асов… если это не еще одно имя Матери Фрикки. Но еще говорят, Нерха в гневе страшна, как сам Тив. Болтают что-то о звезде и море, но я ничего не знаю об этом, мы тут далеко от моря… Она пришла к нам вскоре после ухода римлян. Сейчас у короля гостит, а он призывает людей, чтоб те слушали. Видимо, по ее просьбе. Хотя она и не признается в этом…
Флорис старалась вытянуть из него побольше. Все, что он расскажет, поможет ей спланировать последующие шаги поисков. Встречаться с самой Эдх агентам Патруля до поры до времени не стоило. Было бы глупо соваться к ней или вмешиваться, пока они не узнают, кто она такая и что задумала.
В конце дня они приехали в ухоженную долину с полями и пастбищами — главное поместье короля. Он был по сути своей землевладельцем и не считал зазорным присоединяться в работе к своим крестьянам, батракам и рабам. Король верховодил в совете, распоряжался сезонными жертвоприношениями, командовал на войне, но закон и традиции связывали его так же прочно, как и любого другого смертного. Его подданные, народ весьма своенравный, могли сместить его или заставить поступать как им нужно, в зависимости от общего настроения. Любой отпрыск королевского рода мог претендовать на его место, и чем больше он мог собрать воинов в свою поддержку, тем больше у него было прав.
«Неудивительно, что германцы не могут одолеть Рим, — размышлял Эверард. — И никогда не смогут. Это удастся лишь их потомкам — готам, вандалам, бургундцам, ломбардцам, саксонцам и остальным, — но то будет победа над несушествующим противником, так как Империя сгниет изнутри. А кроме того, она одолеет их еще раньше — духовно, обратив в христианство. Так что новая западная цивилизация возникнет там, где начиналась предыдущая, древняя: в Средиземноморье, а не на Рейне или на Северном море».
Мысль промелькнула в глубине сознания, лишь подтверждая то, что он уже знал, и исчезла, как только его внимание сосредоточилось на предстоящем.
Король и его домочадцы жили в длинном, крытом тростником бревенчатом здании. Амбары, сараи, несколько лачуг, где спала челядь, и другие пристройки вместе с ним образовывали квадрат. Неподалеку высилась древняя рощица — святилище, где боги принимали подношения и являли свои предзнаменования. Большинство прибывших разбило лагерь перед королевским домом, заполнив луг. Рядом на огромных кострах жарились телята и свинья, в то время как слуги разносили всем пиво в деревянных чашах или рогах. Щедрое гостеприимство было существенным элементом укрепления репутации хозяина, от которой довольно сильно зависела его жизнь.
Эверард и Флорис, стараясь не привлекать внимания, устроились на краю лагеря и смешались с толпой. Пробравшись между строениями, они смогли заглянуть во внутренний двор. Кое-как вымощенный булыжником, сейчас он был заполнен лошадьми важных гостей, которые удостоились чести остановиться в доме короля. Стояла во дворе и повозка, запряженная четырьмя белыми быками. Она весьма отличалась от других транспортных средств; была красиво и со вкусом отделана. Позади сиденья возничего сходились к крыше боковины.
— Фургон, — проговорил Эверард, — должно быть Веледы-Эдх. Интересно, спит она в нем в дороге?
— Без сомнения, — ответила Флорис. — Ей нужно сохранять достоинство и таинственность. Полагаю, там есть и образ богини.
— М-да. Гундикар упоминал о нескольких мужчинах, путешествующих с нею. Ей ни к чему вооруженная стража, если племена уважают ее настолько, насколько я полагаю, но охрана тоже производит впечатление, и, кроме того, кто-то должен выполнять черную работу. При этом статус помощников идет им на пользу: их приглашают ночевать в жилище господина наравне с его окружением и местными вождями. Ее тоже, как ты полагаешь?
— Конечно нет. Лежать на скамье среди храпящих мужчин?! Она или спит в своем фургоне, или король предоставляет ей какое-нибудь отдельное помещение.
— Как она этого добивается? Что дает ей такую власть?
— Мы и пытаемся это узнать.
Солнце скользнуло за вершины деревьев на западе. Над долиной стали сгущаться сумерки. Ветер дохнул прохладой. Теперь, после того как гости насытились, он нес только запахи дыма и лесной чащи. Порывы ветра поддерживали костры, пламя взлетало кверху, шумело, плевалось искрами. К своим гнездам возвращались вороны, стремительно проносились над головой ласточки. Изменчивые стаи перистых облаков стали пурпурными на востоке и светло-зелеными на западе. Открылась взорам дрожащая вечерняя звезда.
Зазвучали рожки. Воины прогрохотали из большого зала через двор на утоптанную площадку снаружи. В последних лучах заходящего солнца блестели наконечники копий. К ним вышел человек в богато украшенной одежде и с тяжелыми золотыми спиралями на запястьях — король. По толпе собравшихся прокатился вздох, затем все замерли в ожидании. Сердце Эверарда стучало.
Король говорил громко, суровым голосом. Эверард подумал, что в глубине души он потрясен.
— К нам издалека, — говорил король, — прибыла Эдх, о чудотворстве которой все слышали. Она хочет объявить тенктерам пророчество. Оказывая честь ей и богине в ее лице, он повелевает ближайшим жителям пересказать пророчество соседям, чтобы те передали его дальше, и так по всем его владениям. Однако в теперешние смутные времена, какие бы знамения ни посылали боги, относиться к ним нужно осторожно, взвешенно. Слова Эдх могут больно ранить, — предупредил король, — но сносить боль нужно мужественно и стойко — как если бы вам вправляли вывихнутую руку. Обдумайте значение пророчества, чтобы ясно представлять, как оно повлияет на людей и как те поступят, услышав его.
Король отступил в сторону. Две женщины — возможно, его жены — вынесли высокий, на трех ножках, стул. Эдх вышла вперед и села.
Эверард старался разглядеть ее сквозь сгущающиеся сумерки. Как бы он хотел воспользоваться своим биноклем в этом неверном свете костров! То, что он увидел, удивило его. Он был почти уверен, что она предстанет в лохмотьях. Однако одета она была хорошо; длинный, белой шерсти балахон с короткими рукавами, отороченная мехом голубая накидка, скрепленная позолоченной бронзовой брошью, легкие башмаки из тонкой кожи. Голова была обнажена, как у служанок, но длинные каштановые косы переплетали ленты из змеиных кож. Высокая, хорошо сложенная, но худая, она двигалась осторожно и как-то отрешенно. На продолговатом лице с правильными чертами горели большие глаза. Когда она открыла рот, великолепные зубы засияли белизной.
«Она такая молодая, — подумал он. — Хотя нет, ей, наверное, за тридцать. Здесь это средний возраст. Она могла уже быть бабушкой, но говорят, что никогда не выходила замуж».
Эверард на мгновение отвлекся и скользнул взглядом по человеку, сопровождавшему ее и стоявшему сейчас рядом. Вздрогнув, он узнал этого темноволосого, угрюмого, одетого в мрачные тона мужчину.
«Хайдхин. Конечно же. Только на десять лет моложе, чем когда я впервые увидел его. Хотя даже сейчас он выглядит почти таким же».
Эдх заговорила. Руки ее неподвижно лежали на коленях, а голос — хриплое контральто — оставался спокойным, хотя в нем чувствовались сталь и зимний ветер.
— Слушайте меня и запоминайте, — проговорила она, подняв глаза к вечерней звезде над их головами. — Высокородные или низкорожденные, полные сил или стоящие одной ногой в могиле, смотрящие вперед бесстрашно или опасливо, я прошу вас слушать. Когда жизнь потеряна, вам и сыновьям вашим остается только одно: ваше доброе имя. Доблестных дел никто не забудет, они навечно останутся в памяти людей; ночь и забвение — удел малодушных! Не принесут боги добра предателям, не милость, а гнев обрушат на ленивых. Кто боится драться — теряет свободу, будет ползать он на коленях, собирая крохи, и дети его обречены на позор и нищету. Женщины его беспомощно будут плакать, обесчещенные врагом. И эти несчастья — справедливая кара. Лучше бы дотла сгореть его дому. Но тот, кто хочет стать героем, будет бить врагов, пока не падет сраженным и не будет взят на небо.
В небесах грохочут копыта. Летят молнии, сверкают копья. Вся земля содрогается от гнева. Морской прибой разрушает берега. Ныне Нерха ни за что не станет терпеть бесчестье. В гневе выйдет она, чтобы усмирить Рим, боги войны пойдут вместе с нею, и вороны и волки…
Она перечислила все переносимые унижения, поборы, неотомщенные смерти. Ледяным тоном она хлестала тенктеров за уступки захватчикам и глухоту к призывам единокровных племен. Да, на первый взгляд у них не было выбора, но в конечном счете они выбрали позор. Сколько бы они ни приносили жертв в святилищах, это не вернет им чести. Расплатиться им предстоит неисчислимыми бедами. И повинен во всем Рим.
— Но настанет день… Ждите, когда поднимется кровавое солнце, и будьте готовы.
Позже, прослушивая запись, Эверард и Флорис вновь ощутили магию заклинаний. В первый раз их тоже охватил эмоциональный порыв, чувство единения с орущей и потрясающей оружием толпой.
— Массовый гипноз, — сказала Флорис.
— Скорее всего, именно так, — ответил Эверард. — Власть над людьми — это дар. В настоящем лидерстве всегда есть доля таинственности, что-то сверхчеловеческое… Но я не удивлюсь, если, ко всему прочему, и сам поток времени не влечет ее за собой, помогая и подталкивая.
— Переместимся на север к бруктерам, где она обоснуется, а уж тогда…
Что касается ампсивариев, они странствовали год за годом, иногда на короткое время находя пристанище, но чаще их изгоняли, пока, по свидетельству Тацита, «все их юноши не были убиты в чужих землях, а тех, кто не мог сражаться, не забрали в рабство».
