Часть I

Назад: ЗВЕЗДА НАД МОРЕМ (Перевод А. Кириченко)

День за днем Найэрда проводила в обществе созданных ею тюленей, китов и рыб. С ее пальцев соскальзывали и устремлялись на волю ветра чайки и кружева морской пены. А на окраине мира под песнь Найэрды плясали ее дочери. Песнь ее вызывала дождь с небес или свет, дрожащий на волнах. А когда с востока накатывалась тьма, она отдыхала на своем укрытом мраком ложе. Но часто она поднималась рано, задолго до восхода солнца, чтобы наблюдать за своим морем. Свет утренней звезды озарял ее чело.

И вот однажды на морской берег приехал Фрейр.

— Найэрда, отзовись! — закричал он. Ответил ему только прибой. Тогда он поднес к губам рог Гэзерера и подул в него. С криками взлетели со скал бакланы. Затем он вынул меч и ударил плашмя по боку быка Землевержца, на котором сидел. От рева быка забили родники и мертвые властители проснулись в своих курганах.

И тогда Найэрда отозвалась. Во гневе, окутанная туманом, она приплыла на ледяной глыбе, держа в руке сеть, которой ловила корабли.

— Как ты смел меня потревожить? — обрушила она на него холодные, тяжелые как град слова.

— Я хочу стать твоим мужем, — ответил он. — Сияющий издали свет твоей груди ослепил меня. Я отослал свою сестру прочь. Земля страдает, и вся растительность сохнет из-за жара моей страсти.

Найэрда рассмеялась.

— Что можешь ты дать мне, чего нет у моего брата?

— Дом под высокой крышей, — сказал он, — богатые приношения, горячее мясо на подносах и жаркую кровь в кубках, власть над посевом и жатвой, над зачатием, рождением и смертью.

— Великолепные дары, — согласилась она. — Но что, если я все-таки их отвергну?

— Тогда на суше прекратится жизнь, и все живое, погибая, проклянет тебя, — предостерег он. — Стрелы мои взлетят к коням Колесницы Солнца и сразят их. И тогда она рухнет, объятая пламенем, море вскипит, а потом замерзнет от холода вечной ночи.

— Нет, — сказала она. — Прежде я обрушу волны на твои владения и затоплю их.

И они оба замолчали.

— Силы наши равны. — наконец произнесла она. — Так не будем нарушать мир. Я приду к тебе весной с дождем, моим приданым. И пребудем мы на суше, благословляя ее. А твоим даром мне будет этот бык, на котором ты сидишь.

— Это непомерно великий дар, — возразил Фрейр. — Его скрытая мощь наполняет земное лоно. Он разгоняет врагов, бодает и топчет их, опустошает их поля. Скалы дрожат под его копытами.

— Можешь оставить его на суше и ездить на нем, как и прежде, — ответила Найэрда, — пока он мне не понадобится. Но бык будет моим, и в конце концов я призову его к себе навсегда.

Помолчав немного, она добавила:

— Каждую осень я буду покидать тебя и возвращаться в море. Но весной приходить опять. Так будет в этот раз и каждый грядущий год.

— Я надеялся на большее, — сказал Фрейр, — но думаю, что если мы не объединимся, боги войны разгуляются еще пуще. Пусть будет по-твоему. Жду тебя, когда солнце повернет на север.

— Я приду к тебе по радуге, — клялась Найэрда.

Так было. И так есть.

Глава 1

Вид с крепостных валов Старого Лагеря наводил на мрачные мысли. На востоке узкой лентой поблескивал обмелевший в этом году Рейн. Германцы легко переправились через него, а суда с припасами для укреплений на левом берегу часто садились на мели и порой, не успев сняться с них, попадали в руки врага. Будто бы даже реки, извечные защитницы Империи, оставили Рим. В лесах на том берегу, в рощах на этом листья уже бурели и начинали опадать. Хлеб на полях засох — еще до того, как война превратила их не в грязь, а в серую пыль, заносившую черные пепелища.

Теперь эта почва принесла новый урожай: проросли зубы дракона, и навалили варварские орды. Рослые светловолосые воины толпились вокруг принесенных из священных рощ — мест кровавых жертвоприношений — тотемов, шестов и носилок с черепами или вырезанными из дерева грубыми изображениями медведей, кабанов, зубров, лосей, оленей, рысей и волков. Закатный свет отражался от наконечников копий и щитов, от редких шлемов и от еще более редких кольчуг или панцирей, снятых с убитых легионеров. Большинство было без оружия — в куртках и узких штанах либо голые по пояс, может, с накинутыми на плечи мохнатыми звериными шкурами. Они ворчали, рычали, огрызались, горланили, вопили, топали, и звуки эти напоминали дальние, но приближающиеся раскаты грома.

Действительно дальние. Скользнув взглядом по теням, протянувшимся к варварам, Муний Луперк разглядел длинные волосы, стянутые в узел на затылке. Так заплетали их свебские племена в центральной части Германии. Однако свебов было немного: должно быть, лишь небольшие отряды последовали сюда за дерзкими вождями, но это показывало, как далеко достиг призыв Цивилиса.

Большинство заплетало свои гривы в косы, некоторые красили их в рыжий цвет или умащивали так, что они торчали на галльский манер, — видимо, батавы, каннинефаты, тунгры, фризы, бруктеры. Остальные — местные и потому особо опасные — не столько своей численностью, сколько знанием тактики римлян. Ого, а вон конный отряд тенктеров — вылитые кентавры: копья с вымпелами подняты, топоры приторочены к седлам. Конница восставших!

— Жаркая сегодня будет ночь, — сказал Луперк.

— Откуда ты знаешь, господин? — голос ординарца звучал не совсем твердо. Совсем еще мальчишка, взятый на это место второпях после гибели опытного Рутилия. Когда пять тысяч солдат (не считая тройного количества рабов и прочего населения лагерей) отступают с поля боя в ближайшее укрепление, хватаешь то, что подвернется под руку.

Луперк пожал плечами.

— Привыкнешь понимать, что у них на уме.

Были и более существенные признаки. Рядом с рекой, позади скопища мужчин на этой стороне, вился дымок походных котлов. Женщины и дети из ближайших районов собрались, чтобы вдохновлять своих мужчин на битву. Сейчас у них возобновились причитания по покойным. Луперк прислушивался. Они звучали все громче и отдавались далеко вокруг, похожие на визг пилы, с подспудным ритмом: ха-ба-да, ха-ба, ха-ба-ла-да. В хор вступали новые голоса, и все больший хаос смерчем раскручивался над станом.

— Я не думаю, что Цивилис решится напасть сегодня, — произнес Алет. Луперк освободил ветерана-центуриона от командования остатками его отряда и назначил в свой штаб советником. Алет показал на частокол, торчащий над земляным валом: — Две последние атаки довольно дорого ему обошлись.

Там валялись трупы: вздувшиеся, бесцветные, в мешанине вывалившихся кишок и запекшейся крови, разбитого оружия, обломков примитивных укрытий, под которыми варвары пытались штурмовать ворота. Местами трупы заполнили ров. Из раскрытых ртов вывалились языки, объедаемые муравьями и жуками. У многих вороны уже выклевали глаза. Несколько птиц все еще пировали, насыщаясь перед наступлением ночи. Носы уже притерпелись к запаху и морщились, только когда ветер нес его прямо в лицо, а в приближающейся ночной прохладе запах становился все слабее.

— У него достаточно подкреплений, — ответил Луперк.

— И все-таки, господин, он не дурак, не безрассудная голова, разве не так? — настаивал центурион. — Он двадцать лет ходил с нами в походы, а то и больше. Я слышал, он отличился в Италии и удостоен был такого высокого звания, какое только возможно для наемника. Он должен знать, что у нас на исходе еда и другие припасы. Одолеть нас с помощью голода умнее, чем губить понапрасну воинов и осадные орудия.

— Верно, — согласился Луперк. — Я уверен, что именно так он и собирался поступить после неудачной попытки. Но он не может командовать этими дикарями, как римлянами, насколько тебе известно. — И сухо добавил: — Наши легионеры в последнее время тоже грешат непослушанием, не так ли?

Он перевел взгляд в центр пространства, вокруг которого сосредоточились вражеские орды. Там, где люди отдыхали возле штандартов своих соединений, блестел в лучах заходящего солнца металл; лошади на привязи спокойно ели овес; только что сооруженная из сырого дерева, но достаточно прочная осадная башня стояла наготове. Там расположился Клавдий Цивилис, служивший ранее Риму, и предводители племен, его союзники, перенимающие опыт римского военачальника.

— Что-то снова взбудоражило германцев, — продолжал легат. — Какая-то новость. Они воодушевлены, или раздражены, или… что-то другое. Хотел бы я знать, что именно. Но, повторяю, нас ждет горячее сражение. Надо готовиться.

Он спустился с наблюдательной башни — словно погрузился в мир тишины и спокойствия. За десятилетия со времени основания Старый Лагерь разросся, стал чем-то вроде поселения, не во всем соответствующего суровому военному духу. Сейчас он был забит беженцами и остатками наемных сил. Но Луперк навел порядок: воинов разместили как полагается, гражданских приставили к полезной работе или по крайней мере убрали из-под ног.

В тенистых уголках царила тишина; на некоторое время он перестал воспринимать заунывную песнь варваров. Мысли его улетели далеко через годы и расстояния, через Альпы и через голубое южное море к заливу возле величественных гор, где уютно расположился город, а там дом, двор с розами, Юлия, дети… О, Публий, должно быть, здорово уже вымахал, Люперчилла стала юной госпожой; интересно, у Марка по-прежнему проблемы с чтением?… Письма приходят так редко и случайно. Как они, что делают именно в этот час там, в Помпеях?

«Оставь воспоминания. Займись неотложными делами».

И он начал обходить свое хозяйство, проверяя, планируя, отдавая распоряжения.

Опустилась ночь. Вспыхнули огромные костры вокруг крепости. Там за праздничной едой и питьем сидели осаждающие. Они осушали нескончаемые амфоры с вином и затягивали свои хриплые военные песни. В отдалении по-звериному выли женщины.

Один за другим, отряд за отрядом германцы вскакивали, хватали оружие и бросались на стены. В темноте их копья, стрелы, метательные топоры рассекали только воздух. Римляне же могли хорошо разглядеть безумцев на фоне их собственных костров. Дротики, пращи, катапульты выбивали из их рядов в первую очередь самых храбрых и самых отчаянных.

— Избиение младенцев, а не бой, клянусь Геркулесом! — воскликнул Алет.

— Цивилис тоже видит это, — ответил Луперк.

И действительно, часа через два огненные кометы искр взвились в воздух и рассыпались в прах, грабли отодвинули уголья подальше от древесины, а башмаки и одеяла погасили пламя. Такие предосторожности, похоже, еще больше разъярили германцев. Ночь была безлунной, и дымка пригасила звезды. Бой превращался в рукопашную схватку вслепую, когда удары наносят на слух. Легионеры все еще сохраняли дисциплину. Со стен они швыряли камни и окованные металлом колья настолько точно, насколько могли в темноте определить цель. Скрежет подсказывал им, где приставляют лестницы. Защитники стен отталкивали их щитами, затем летели вниз дротики. Тех же, кто взбирался наверх, встречали мечи.

Где-то после полуночи битва затихла. Вокруг крепости наступила почти полная тишина, не слышно было даже стонов умирающих. Германцы разыскивали и уносили своих раненых, не обращая внимания на опасность, а раненые римляне обращались за помощью к своим лекарям. Луперк снова забрался на свой наблюдательный пункт, чтобы послушать, что творится в стане врага. Вскоре до него донеслись звуки возбужденных голосов, потом крики и снова погребальные песнопения.

— Они вернутся, — вздохнул он, покачав головой.

Первое, что он увидел в утреннем свете, была осадная башня, катящаяся к площадке перед воротами.

Она двигалась медленно, толкаемая двумя десятками воинов, в то время как остальные нетерпеливо топтались позади, а отборный отряд Цивилиса ждал в стороне. У Луперка было достаточно времени, чтобы оценить ситуацию, принять решение, расставить своих людей и задействовать оборонительные машины. На их сооружение он в свое время мобилизовал и солдат, и беженцев-мастеровых.

Башня приблизилась к воротам. Германские воины забрались внутрь, прихватив с собой оружие и метательные снаряды, и приготовились к штурму. Легат отдал приказ. Римляне на стенах приготовили шесты с заостренными концами. Под прикрытием щитов и пращников они толкали, тыкали шестами в щели, били по башне и, остановив ее, принялись разрушать. Тем временем их соратники сделали вылазку и с двух сторон напали на ошеломленного врага.

Цивилис бросил в бой своих ветеранов. Римские умельцы выдвинули балку поверх стены. Металлические «челюсти» на цепи метнулись в воздухе и зацепили одного из варваров, сорвав его с верхней площадки осадной башни. Убедившись в успехе, они переместили противовесы. Балка повернулась, «челюсти» разжались, и захваченный упал на землю внутри крепости. Тут его уже ждали.

— Пленные! — выкрикнул Луперк. — Мне нужны пленные!

Примитивный подъемный кран еще и еще раз возвращался за добычей. Механизм был неуклюжий и грубый, но незнакомый варварам, странный и потому действовал устрашающе. Луперк никак не думал, что подобное сооружение может так сильно испугать врага. Да и все остальные вряд ли могли предвидеть такое. Уничтожение башни и атакующего отряда обученными, слаженно действующими римскими солдатами нанесло варварам серьезный урон.

Регулярное войско заняло бы нужную позицию, перегруппировалось и, окружив ограниченное количество участвующих в вылазке легионеров, перебило бы всех. Но никто из многочисленных вождей варварских племен не мог взять на себя командование и действовать четко, никто не имел ни малейшего представления о том, что происходило на других участках битвы. Те, что ввязались в смертоносную схватку, так и не получили подкрепления. Они были обессилены после долгой, бессонной ночи, многие потеряли большое количество крови, но ни товарищи, ни боги не пришли им на помощь. Мужество покинуло их, и они обратились в бегство.

Остальная орда лавиной кинулась вслед за ними.

— Мы не будем их преследовать, господин? — удивленно спросил ординарец.

— Это было бы катастрофой. — В сознании Луперка мелькнуло смутное удивление: почему он объясняет, а не велит мальчишке просто замолчать? — Паника не охватила их по-настоящему. Посмотри, река заставит их остановиться. Вожди смогут управиться с ними, а Цивилис понемногу приведет их в чувство. Однако я не думаю, что он возобновит подобные попытки. Он встанет здесь лагерем и будет держать нас в осаде.

«И попробует склонить к предательству своих соотечественников, находящихся среди нас, — добавил про себя легат. — Но теперь, по крайней мере, я смогу выспаться». Как он устал! В череп словно песка насыпали, а язык стал шершавым, как подошва.

Но сначала дела. Он спустился вниз по земляной бровке к тому месту, куда кран сбрасывал свою добычу. Двое лежали мертвыми — может быть, из-за того, что слишком отчаянно сопротивлялись, или стражники переусердствовали. Один, с неподвижными ногами, валялся в пыли и стонал. Очевидно, у него сломан позвоночник — лучше сразу перерезать ему горло. Еще трое связанных лежали вповалку под присмотром охраны. Седьмой, со связанными за спиной руками и спутанными ногами, стоял прямо. На могучем теле — военная форма батавийских наемников.

Луперк остановился перед ним.

— Ну, солдат, что скажешь? — тихо спросил он.

Губы в зарослях бороды и усов произносили латинские слова с гортанным акцентом, но дрожи в голосе не чувствовалось.

— Мы ваши пленники. И это все.

Легионер поднял меч. Луперк взмахом руки заставил его отойти в сторону.

— Не забывайся, — посоветовал он. — У меня несколько вопросов к вам, солдаты. Если поможете мне, избежите худшей участи, ожидающей предателей.

— Я не предам своего командира, что бы вы ни делали, — ответил батав. Измождение не дало ему высказать свое презрение с достаточной страстностью. — Уоен, Донар, Тив тому свидетели.

«Меркурий, Геркулес, Марс. Главные их боги, вернее, так мы, римляне, называем их на свой лад. Но не важно. Кажется, он уверен в своих силах, и пытки его не сломят. Надо попробовать, конечно. Может быть, его товарищи будут менее решительны. Хотя не слишком-то я верю, что кто-то из них знает что-нибудь действительно нужное для нас. Сколько понапрасну потраченных сил».

Хотя… Слабая надежда охватила легата. «Может быть, об этом он захочет рассказать».

— Скажи мне тогда, какой бес в вас вселился? Надо сойти с ума, чтобы нападать на крепость. Цивилис, должно быть, рвет на себе волосы.

— Он хотел остановить их, — возразил пленник. — Но воины не подчинились, и мы лишь пытались извлечь из этого хоть какую-то пользу. — Волчий оскал. — Наверное, теперь они запомнят урок и лучше подготовятся к делу.

— А защитников лагеря ты в расчет не берешь?

Голос пленника внезапно дрогнул, в глазах погасла ярость.

— В тактике мы ошиблись, да, но мы откликнулись на призыв. Он верен. Мы узнали о нем от бруктеров, что присоединились к нам. Веледа предрекла победу.

— Веледа?

— Пророчица. Она призывает все племена идти на битву. Рим проклят, сказала ей богиня, победа будет за нами. — Батав расправил плечи. — Делай со мной что хочешь, римлянин. Ты пропадешь со всей своей гнилой империей.

Глава 2

В последние десятилетия двадцатого века крышей для амстердамской штаб-квартиры Патруля Времени служила небольшая экспортно-импортная фирма. Офис со складом находились в индийском квартале, где экзотическая внешность не привлекала внимания.

Темпороллер Мэнса Эверарда появился в секретной части здания ранним майским утром. Ему пришлось около минуты ждать у выхода, так как дверь просигналила, что кто-то посторонний, кому не положено видеть выход вместо деревянной панели, проходит по коридору с другой стороны — скорей всего, обычный наемный рабочий из обслуживающего персонала. Затем, повинуясь ключу, панель раздвинулась. Не самое гениальное изобретение, но, видимо, в местных условиях оно себя оправдывает.

Эверард нашел управляющего, который одновременно был шефом всех операций Патруля в этом уголке Европы. Сами операции не представляли собой ничего особенного — так, рутинная работа, если, конечно, можно назвать рутинной работу, связанную с путешествиями по времени. Но все-таки контора была не из главных. До сих пор не считалось даже, что под ее наблюдением находится один из важных секторов.

— Мы не ждали вас так скоро, сэр, — удивленно произнес Биллем Тен Бринк. — Вызвать агента Флорис?

— Нет, спасибо, — ответил Эверард. — Я встречусь с ней позже, когда устроюсь. Хотя сначала немного поброжу по городу. Не был здесь с… да, с 1952 года, когда провел тут несколько дней отпуска. Город мне тогда понравился.

— Ну, надеюсь, скучать вы не будете. Многое изменилось, знаете ли. Нужен вам гид, машина или какая-нибудь помощь? Нет? А как насчет помещения для совещаний?

— Не понадобится, я думаю. Флорис сообщила, что по крайней мере первоначальные сведения ей будет удобнее передать у себя дома. — Несмотря на очевидное разочарование собеседника, Эверард не стал уточнять, о чем идет речь. Дело и без того было довольно деликатное, и ни к чему тем, кого оно не касается непосредственно и кто не работает за пределами эры своего рождения, знать детали. Кроме того, Эверард не был уверен, что угроза действительно существует.

Вооружившись картой, кошельком с гульденами и несколькими практическими советами, он отправился бродить по городу. В табачном киоске Эверард обновил запас табака для своей трубки и купил проездной билет на общественный транспорт. Он не успел пройти гипнопедический курс нидерландского языка, но все, к кому он обращался, отвечали на превосходном английском. Эверард решил просто прогуляться, без всякой цели.

Тридцать четыре года — долгий срок. (Хотя на самом деле, в биологическом смысле, он прожил гораздо дольше, успел вступить в Патруль, стал агентом-оперативником и вволю попутешествовал из века в век и с планеты на планету. Теперь закоулки Лондона эпохи Елизаветы Первой или Пасаргада Цируса Великого стали ему привычнее улиц, по которым он сейчас шел. Неужели то лето в самом деле было таким золотым? Или просто он был тогда молод и не обременен слишком большим житейским опытом?) Что же теперь ждет его здесь?

Следующие несколько часов успокоили Эверарда. Амстердам отнюдь не стал сточной ямой, как утверждают некоторые. Улицы от площади Дам до Центрального вокзала заполонили неряшливые юнцы, но, похоже, они никому особенно не мешали. В аллеях неподалеку от улицы Дамрак можно было прекрасно провести время в кафе или небольших барах с неограниченным выбором пива. Секс-шопы располагались на довольно большом расстоянии друг от друга среди обычных контор и роскошных книжных магазинов. Когда он присоединился к экскурсии по каналу и гид с равнодушным видом указал на розовый квартал. Эверард увидел лишь древние здания, облагораживающие всю старую часть города. Его предупредили о карманниках, но грабителей он не опасался. В Нью-Йорке ему приходилось вдыхать смог и погуще, а в парке Грамерси было гораздо больше собачьих отметин, чем в любом жилом районе этого города. Проголодавшись, он забрел в уютное местечко, где довольно сносно готовили блюдо из морского угря. Городской музей его разочаровал — что касается современного искусства, Эверард оставался в рядах непоколебимых консерваторов, — но он забыл обо всем в Государственном, «Рейксмузеум», и, потеряв счет времени, бродил там до самого закрытия.

Однако пора было идти к Флорис. Время назначил он сам в предварительном телефонном разговоре. Она не возражала. Полевой агент, специалист второго класса, что считалось довольно высоким уровнем, она все-таки не смела перечить агенту-оперативнику. В любом случае выбранное им время дня не считалось слишком неподходящим для визитов. Тем более что в назначенный час можно перескочить. Может быть, она переместилась туда сразу после завтрака.

Что касается Эверарда, вся эта расслабляющая интерлюдия не притупила бдительности. Наоборот. К тому же знакомство с родным городом Флорис немного облегчало ему знакомство с ней самой. Это тоже совсем не лишнее. Вполне возможно, им придется работать вместе.

Пеший маршрут Эверарда пролегал от Музеум-Плайн вдоль Сингелграхт, потом через тихий уголок Вонделпарка. Серебрилась вода, листья и трава блестели на солнце. Юноша во взятой напрокат лодке неторопливо работал веслами, глядя на сидящую перед ним девушку; пожилая пара прогуливалась рука об руку по тенистой аллее с вековыми деревьями; с веселыми выкриками и смехом промчалась мимо компания велосипедистов. Эверард мысленно перенесся в церковь Ауде Кирк, к картинам Рембрандта и Ван Гога — какие-то из них он ведь еще даже не видел, — и задумался о жизни, пульсирующей в городе — сейчас, в прошлом, в будущем, — обо всем, что питало эту жизнь. Он-то понимал, что их реальность — не более чем блик, дифракционный всплеск в абстрактном, нестабильном пространстве-времени, яркое разнообразие которого в любое мгновение могло не просто исчезнуть, а кануть бесследно, словно его никогда и не было.

Те башни в шапках облаков, громадные дворцы,
Кичливые империи, громадный шар земной,
Да, все наследие Земли исчезнет, пропадет,
Как этот бестелесный маскарад,
Не оставив и обломков.

Нет! Он не должен поддаваться таким настроениям. Они могут поколебать его готовность выполнять свой долг, какими бы скучными, обыденными ни были нескончаемые операции по сохранению существования этого мира. Эверард ускорил шаг.

Многоквартирный дом, который он разыскивал, стоял на одной из тихих улочек, застроенных аккуратными, симпатичными домиками еще в начале века. Табличка у входа подсказала, что Джейн Флорис живет на четвертом этаже. Указывалось также, что она по профессии bestuurder, что-то вроде администратора; для достоверности легенды жалованье ей платили в компании Тена Бринка.

Кроме этого, Эверард знал только, что она проводила исследования во времена римского железного века, в тот период, когда, на радость археологам, в северной Европе начали появляться письменные свидетельства. Он собирался просмотреть ее личное дело, на что, с некоторыми ограничениями, имел право — не самая ведь легкая эпоха для любой женщины, тем более для исследовательницы из будущего, — но потом передумал. Сначала лучше поговорить с ней самой. Пусть первое впечатление сложится при личной встрече. Может быть, это еще и не кризис. Расследование, возможно, выявит какое-нибудь недоразумение или ошибку, для исправления которых не потребуется его вмешательства.

Эверард нашел квартиру Флорис и нажал кнопку звонка. Она открыла дверь. Некоторое время оба стояли молча.

Была ли она тоже удивлена? Может быть, Флорис ожидала, что агент-оперативник должен иметь более впечатляющую внешность, чем этот верзила с перебитым носом и, несмотря на все пережитое, с нестираемым отпечатком американского провинциализма? Но он-то уж точно не ожидал встретить такую великолепную высокую блондинку в элегантном платье, не скрывавшем физических достоинств его обладательницы.

— Здравствуйте, — начал он на английском. — Я…

Она широко улыбнулась, обнажив крупные зубы. Вздернутый нос, широкие брови… Кроме глаз изменчивого бирюзового цвета, черты ее лица нельзя было назвать особенно красивыми, но они понравились ему, а ее фигуре позавидовала бы и Юнона.

— …Агент Эверард, — закончила вместо него женщина. — Какая честь, сэр. — Ее голос звучал приветливо, без формальной любезности. Она поздоровалась с ним за руку, как с равным. — Прошу вас.

Проходя мимо нее, Эверард заметил, что она не так уж и молода. Очевидно, ей довелось немало испытать: в уголках глаз и губ собрались тонкие морщинки. Что же, положения, которого она добилась, нельзя достичь наскоком, за несколько лет, и даже омоложение не смогло уничтожить все следы, оставленные долгими годами работы.

Он внимательно осмотрел гостиную. Обставлена она была со вкусом, уютно, как и его собственная, хотя здесь все было новее и не было никаких исторических сувениров. Может быть, Флорис не хотела объяснять их происхождение обычным гостям — или любовникам? На стенах он узнал копии ландшафтов Кьюпа и астрономические фотографии Сетевой Туманности. Среди книг в шкафу обнаружил Диккенса, Марка Твена, Томаса Манна, Толкиена. Стыдно, конечно, но имена голландских авторов ни о чем ему не говорили.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — предложила Флорис. — Курите, не стесняйтесь. Я приготовила кофе. Если хотите чаю, придется подождать несколько минут.

— Спасибо, кофе был бы очень кстати. — Эверард подвинул себе кресло. Она принесла из кухни кофейник, чашки, сливки, сахар, поставила все это на столик и уселась на диван напротив него.

— На каком предпочитаете говорить, на английском или на темпоральном? — спросила она.

Ему понравился такой подход к делу: решительный, но не фамильярный.

— На английском, для начала, — решил он. Язык патрульных имел специальные грамматические структуры, пригодные для описания темпоральных путешествий, вариантного времяисчисления и сопутствующих парадоксов, но, когда дело касалось человеческих взаимоотношений, он не годился, как и любой искусственный язык. (Так эсперантист, ударивший молотком по пальцу, вряд ли воскликнет в сердцах: «Экскременто!») — Расскажите мне вкратце, что происходит.

— А я думала, что вы прибудете во всеоружии… Здесь у меня только всякие мелочи, фотографии, сувениры. Они не представляют интереса для ученых, но ценны как память. Вы, наверное, тоже храните подобные вещи.

Эверард кивнул.

— Тогда, мне кажется, надо вытащить их из ящика, чтобы вы могли лучше почувствовать атмосферу, а мне будет легче вспомнить обстоятельства, которые могут вас заинтересовать.

Он отхлебнул из чашки. Кофе был как раз такой, какой ему нравится: горячий и крепкий.

— Хорошая мысль. Но мы просмотрим их позднее. Когда это возможно, я предпочитаю услышать о деле из первых уст. Точные детали, научный анализ, широкая панорама — это будет важно потом. — «Другими словами, я не интеллектуал; парень из фермерской семьи, который сначала выбился в инженеры, а после стал „полицейским“».

— Но я еще там не была, — возразила она.

— Знаю. И никто из нашего корпуса, насколько мне известно, еще не был. Тем не менее вас по крайней мере информировали об этой проблеме, и, учитывая ваш специфический опыт, я уверен, вы уже многое обдумали. Так что вы сейчас самая подходящая кандидатура. — Эверард подался вперед и продолжил: — Так вот, я могу сказать вам лишь следующее. Руководство попросило меня проверить кое-какие сведения. Они получили сообщение о несоответствиях в хрониках Тацита. Это их обеспокоило. События касаются, по-видимому, центральной части Нидерландов в первом веке нашей эры. Получается, что это ваше поле деятельности, а мы с вами, более или менее, современники… — «Хотя между нашими датами рождения чуть не целое поколение». -…так что, я думаю, мы поладим. Потому-то из всех агентов-оперативников они и выбрали меня. — Эверард показал на книгу «Давид Копперфилд». Ему хотелось продемонстрировать, что у них есть общие интересы. — «Баркис не возражает». Я позвонил Тену Бринку, затем, почти сразу же, вам и прибыл, не откладывая дела в долгий ящик. Наверное, мне следовало сначала изучить Тацита. Я читал его, конечно, но довольно давно и в своей мировой линии, поэтому воспоминания остались довольно смутные. Пришлось снова все просмотреть. Занятно, однако времени было мало, и я ознакомился с материалами очень поверхностно. Так что начинайте с самого начала. Если я что-то уже и знаю, ничего страшного.

Флорис улыбнулась.

— У вас совершенно обезоруживающие манеры, сэр, — проворковала она. — Вы это специально?

На мгновение он подумал, уж не собирается ли она флиртовать с ним. Но Флорис продолжала хорошо поставленным деловым тоном:

— Вы, конечно, понимаете, что и «Анналы» и «Истории» Тацита дошли до нынешних веков не в полном виде. От двенадцати томов самого старого имеющегося в нашем распоряжении экземпляра «Историй» сохранились только четыре и часть пятого. И эта часть обрывается как раз на тех событиях, из-за которых у нас переполох. Естественно, когда отработают детали путешествия во времени, в его эпоху отправят экспедицию и недостающие фрагменты будут восстановлены. Они очень нужны. Тацит не самый надежный летописец, но он замечательный стилист, моралист и, в некотором роде, единственный источник письменных свидетельств такой важности.

Эверард кивнул.

— Согласен. Исследователи читают историков, чтобы знать, что искать и на что обращать внимание, еще до того как отправиться в путь, с тем чтобы восстановить истинную картину происшедшего. — Он кашлянул. — Впрочем, что это я вам рассказываю? Извините. Не возражаете, если я закурю трубку?

— Пожалуйста, — рассеянно произнесла Флорис и продолжила: — Да, полные «Истории», так же как и «Германия» были моими главными помощниками. Я обнаружила, что бесчисленные детали в нашей мировой линии отличаются от тех, что он описывал. Но этого можно было ожидать. В широком плане, а часто и в деталях, его свидетельствам о ходе великих потрясений с их последствиями можно доверять.

Она помолчала, затем откровенно призналась:

— Я не одна проводила исследования, как вы понимаете. Вовсе нет. Многие работают в столетиях до и после моего периода на территории от России до Ирландии. И есть множество таких, которые делают действительно неоценимую работу, которые сидят там, дома, собирают, классифицируют и анализируют наши доклады. Так уж случилось, что я вовлечена в работу на этой территории, где теперь располагаются Нидерланды и примыкающие районы Германии и Бельгии, в те времена, когда кельтское влияние стало ослабевать — после покорения Римом галлов. Народы Германии начали развивать тогда действительно своеобразную культуру. Знаем мы, правда, пока немного, гораздо больше предстоит еще узнать. Но нас слишком мало.

«В самом деле мало. Наблюдать приходится за полумиллионом лет, а то и больше, и у Патруля вечно не хватает людей, приходится напрягаться, идти на компромиссы, выкручиваться. Нам помогают ученые, но большинство из них работают с более поздними цивилизациями; интересы наши часто не совпадают. И все-таки мы умудряемся вскрывать тайны истории, вычисляем критические моменты, когда ход событий легко перевернуть с ног на голову… С точки зрения богов, Джейн Флорис, ты, возможно, стоишь гораздо больше меня в деле защиты нашей реальности».

Ее грустный смех вывел Эверарда из раздумий. Он почувствовал, что благодарен ей: мысли могли привести его к мрачным воспоминаниям.

— Слишком по-научному, да? — воскликнула она. — И банально. Поверьте, обычно я говорю по существу и лучше.

Сегодня я слегка нервничаю. — В ее голосе не осталось ни малейшего намека на юмор. Кажется, она даже вздрогнула. — Я не могу привыкнуть к этому. Встретить смерть — это понятно, но забвение, пустота вместо всего, что когда-то знала… — Губы ее сжались. Она выпрямила спину. — Извините меня.

Эверард чиркнул спичкой и сделал первую затяжку.

— В любом случае вы окажетесь на высоте, — заверил он. — Вы это доказали. Я хочу все же послушать рассказ о вашем полевом опыте.

— Немного позже.

На мгновение она отвела взгляд. Не промелькнула ли в нем тень обреченности? Затем она снова обратилась к нему и продолжила более деловым тоном:

— Три дня назад специальный агент долго консультировался у меня. Исследовательская бригада раздобыла подлинный текст «Историй». Вы слышали?

— Да-да.

Хотя времени было мало, Эверарда проинформировали и об этом. Чистое совпадение… Впрочем, совпадение ли? Причинно-следственные цепочки порой зацикливаются самым невероятным образом. Социологам, изучавшим Рим начала второго века нашей эры, неожиданно понадобилось узнать, как высшие классы общества относились к императору Домитиану, который умер на два десятка лет раньше. Запомнили ли они его как Сталина своей эпохи или все-таки считали, что он совершил какие-то стоящие дела? Последние труды Тацита дают ему отрицательную оценку. Разумеется, социологам легче было позаимствовать труд из какой-нибудь частной библиотеки того времени и тайно скопировать его, чем отправлять кого-то за информацией в будущее.

— Они заметили отличия от первоначальной версии, насколько они ее помнили, — если только ее можно назвать первоначальной, — а последовавшая проверка показала, что различия эти весьма существенны.

— Причем они выходят далеко за рамки ошибок при переписывании, авторских редакций или чего-либо вполне объяснимого, — взволнованно добавила Флорис. — Расследование показало, что здесь не подделка, а настоящий манускрипт Тацита. Там есть разночтения — и это вполне естественно, если учесть, что окончания у двух вариантов разные, — но серьезные различия в хрониках, в последовательности излагаемых событий появляются только в пятой книге, как раз в том месте, где обрывался сохранившийся у нас экземпляр. Вы полагаете, это совпадение?

— Не знаю, — ответил Эверард, — и лучше пока оставить этот вопрос. Пугающее, однако, совпадение, да? — Он заставил себя откинуться назад, закинул ногу на ногу, допил свой кофе и неторопливо выдохнул дым. — Предположим, вы даете мне краткий обзор истории — двух историй. Не бойтесь повторить то, что кажется элементарным для вас. Признаюсь, я помню лишь, что голландцы и кое-кто из галлов восстали против римского правления и здорово досаждали Империи, пока их не разбили. После чего они, вернее, их потомки, стали мирными римскими подданными и в конце концов гражданами.

Просьба не осталась без внимания.

— Тацит не опускает подробностей, и я готова… мы готовы подтвердить, что в целом его хроники очень хороши. Все началось с батавов, племени, жившем на территории нынешней южной Голландии, между Рейном и Ваалом. Они и некоторые другие народы на этой территории формально не вошли в подчинение Империи, но выплачивать дань их заставили. Всем приходилось поставлять солдат для Рима, во вспомогательные войска, которые отбывали свой срок вместе с легионерами и уходили в отставку с хорошей пенсией, позволяющей осесть там, где их застигло увольнение, или вернуться на родину.

Но при Нероне римское правительство становилось все более требовательным. Например, фризы каждый год должны были поставлять определенное количество кожи для изготовления щитов. Вместо шкур мелкого домашнего скота правительство требовало теперь более плотных и больших по размеру шкур диких быков, поголовье которых уменьшалось, — или все-таки шкур домашнего скота, но в большем количестве. Это было разорительно.

Эверард ухмыльнулся.

— Налогообложение. Знакомо. Но прошу вас, продолжайте.

В голосе Флорис послышалось волнение. Взгляд ее застыл на какой-то точке в пространстве, сжатые кулаки лежали на коленях.

— Вы помните, при свержении Нерона разразилась гражданская война. В тот год три императора — Гальба, Озо, Вителлий, а затем и Веспасиан на Ближнем Востоке — практически разорили Империю в процессе борьбы за власть. Каждый собирал все силы, какие только мог — любого рода, отовсюду, любыми средствами, включая и воинскую повинность. Особенно доставалось батавам: они видели, как бессмысленная война уносит их сыновей. Но и это еще не все. Некоторые римские военачальники питали слабость к миловидным юношам.

— Точно. Стоит уступить правительству мизинец, оно норовит отхватить всю руку. Вот почему отцы-основатели Соединенных Штатов старались ограничить федеральную власть. Жаль, что успех оказался временным. Извините, я не хотел вас перебивать.

— Ну, так вот, там была одна батавская семья благородного происхождения — богатая, влиятельная, родословная чуть ли не от самих богов. Семья поставила Риму нескольких воинов. Среди них выделялся человек, принявший латинское имя — Клавдий Цивилис. Раньше его звали Берманд. За свою долгую карьеру он проявил себя во многих походах. Но теперь призвал к оружию племена батавов и их соседей. Как вы понимаете, человек это незаурядный, отнюдь не деревенщина.

— Понятно. В определенной степени цивилизованный и, без сомнения, умный и наблюдательный человек.

— Под видом сторонника Веспасиана он выступил против Виттелия, объявив его соратникам, что Веспасиан гарантирует им правосудие. Это помогло германским войскам легко изменить прежней присяге и пойти за ним. Он одержал несколько значительных побед. Северо-восточную Галлию охватил пожар войны. Под командованием Юлия Классика и Юлия Тутора галлы-наемники перешли к Цивилису, провозгласив, что их территории становятся частью Империи под его управлением. В германском племени бруктеров пророчица по имени Веледа предрекла падение Рима. Это вдохновило население на дальнейшую героическую борьбу, целью которой стала независимая конфедерация.

«Более чем знакомые речи для американца. В 1775 году мы начали борьбу за свои права как англичане. Потом все цеплялось одно за другое…» — подумал Эверард, но воздержался от комментариев.

Флорис вздохнула.

— Итак, победа была на стороне Веспасиана. Сам он еще несколько месяцев оставался на Ближнем Востоке — слишком много было дел, — но написал Цивилису, требуя положить конец военным действиям. На приказ, разумеется, не обратили внимания. Тогда он подобрал подходящего генерала, Петилия Цериалиса, командовать войсками на севере. Тем временем галлы и германские племена рассорились, не в состоянии координировать свои действия, и упустили возможность, предоставленную им судьбой. Вы догадываетесь, объединенное командование — это выше их понимания. Римляне разбили их по отдельности. Наконец Цивилис согласился встретиться с Цериалисом, чтобы обсудить положение дел. В драматической сцене у Тацита это описано так: мост через Ессель, в середине которого работники предварительно удалили секцию. Два человека стоят, каждый на своем краю моста, и разговаривают.

— Я помню, — произнес Эверард. — На этом эпизоде рукопись обрывалась, пока не было восстановлено остальное. Как я уже говорил, восставшие получили очень хорошее предложение, и они его приняли.

Флорис кивнула:

— Да. Конец насилию, гарантированное будущее и прощение. Цивилис вернулся к обычной жизни. О Веледе Тацит ничего не сообщает, кроме того, что она, очевидно, помогала заключить перемирие. Хотела бы я знать, какова ее судьба.

— Есть какие-нибудь идеи?

— Только предположения. Если вы зайдете в музеи в Лейдене или в Мидделбурге, что на острове Валхерен, то увидите каменные изделия, относящиеся ко второму-третьему веку: алтари и прочее, блоки с вырезанными латинскими надписями. — Флорис пожала плечами. — Возможно, это не имеет значения, но так или иначе предки голландцев стали провинциальными римлянами и не имели причин жалеть об этом. — Глаза ее расширились. Она вжалась в угол дивана. — Так, во всяком случае, было.

Над ними повисло молчание. Какими хрупкими казались солнечный закат и уличные звуки за окнами.

— Это по Тациту «первому», правильно? — тихо произнес Эверард спустя некоторое время. — На эту версию мы всегда опираемся, ее я и просматривал вчера. Я не совсем понял насчет Тацита «второго». О чем там речь?

Флорис ответила так же негромко:

— О том, что Цивилис не сдался, в основном потому, что Веледа выступила против заключения мира. Война продолжалась еще целый год, пока племена не были полностью порабощены. Цивилис покончил с собой, не пожелав сдаться в плен торжествующим римлянам. Веледа сбежала в свободную Германию. Многие последовали за ней. Тацит «второй» замечает почти в самом конце «Историй», что религия диких германцев изменилась с тех пор, как он написал о них книгу. Верх взяло женское божество. В своей книге «Германия» он рассказывает о Нертус. Он сравнивает ее с Персефоной, Минервой и Беллоной.

Эверард потер подбородок.

— Богини смерти, мудрости и войны, так? Странно. Асы, или как вы там называете небожителей мужского пола, долго продержались, прежде чем стать хтоническими фигурами второго плана. А что он говорит о событиях в самом Риме и его окрестностях?

— В основном то же самое, что и в первой версии. Часто другими фразами. То же самое касается диалогов и ряда эпизодов; но древние и средневековые хронисты нередко грешили этим, как вы знаете, или использовали традиционные сюжеты, которые значительно отличались от реальных событий. Эти два варианта не доказывают наличия действительных перемен.

— Не считая Германии. Не так плохо. Что бы ни происходило там в первые несколько десятилетий, это практически не могло коснуться развитых цивилизаций. Хотя широкомасштабные завоевания…

— Они были незначительны, разве нет? — голос Флорис слегка дрогнул. — Мы здесь и никуда не делись, не так ли?

Эверард глубоко затянулся.

— Пока. И это «пока» бессмысленно в английском, как и в голландском или каком-нибудь другом языке. Не будем сейчас касаться темпорального. На данный момент мы имеем аномалию, которую нужно расследовать. Можно сказать, она выпала из внимания раньше — кстати, «раньше» тоже бессмысленно из-за неясных дат. Почти все внимание направлено не туда.

69-й и 70-й годы от Рождества Христова. Это не просто годы восстания северян, годы, когда Кванг Ву-Тай сверг правление последней Ханской династии, или сатаваханы опустошили Индию, или Вологез Первый сражался с повстанцами и захватчиками в Персии. (Я проверил записи, прежде чем отправиться сюда. Ничего никогда не происходит без связи с другими событиями.) И не просто годы, когда Рим стал распадаться на части, потому что легионеры осознали, что императоров можно возводить на престол не только в Риме. Нет, это был период Иудейской войны. Именно она задержала Веспасиана и его сына Тита после их победы над Вителлием. Восстание иудеев, его кровавое подавление, разрушение Третьего Храма — вместе со всем, что это означало для будущего: иудаизм, христианство, империя, Европа, наш мир.

— Значит, это все-таки узловой момент истории? — прошептала Флорис.

Эверард медленно кивнул. Каким-то образом ему удавалось сохранять спокойствие.

— Силы Патруля сосредоточены на охране Палестины. Можете вообразить, какие страсти там бушуют вот уже несколько веков. Фанатики или грабители, которые хотят изменить то, что имело место в Иерусалиме. Толпы исследователей, из-за которых неизмеримо возрастает вероятность фатального промаха. Сама ситуация, бесконечные случаи вмешательства в события и возникающие из-за этого последствия… Я не стану говорить, что понимаю законы физики, но, опираясь на полученные знания, могу с уверенностью сказать, что континуум особенно уязвим в эти моменты истории. Даже в такой глуши, как варварская Германия, реальность нестабильна.

— Но что могло подтолкнуть ком с горы?

— Вот это-то нам и предстоит выяснить. Может быть, кто-то воспользовался преимуществами службы в Патруле. Могла повлиять случайность, могло быть… ну, я не знаю что. Может быть, данеллиане смогут расшифровать все возможные варианты. — Эверард перевел дыхание. — Если ни у кого нет пусть невероятного, но успокаивающего объяснения, такого, как, например, подделка, эти два различных текста являются… предупреждением. Предзнаменование, ветерок перед бурей, нечто такое, что может иметь последствия, заставляющие историю течь по другому руслу, пока наконец и вы, и я, и все вокруг нас не исчезнет без следа — если мы не внемлем предупреждению и не предпримем шагов, чтобы воспрепятствовать этому. О Господи, лучше перейти на темпоральный.

Флорис уткнулась взглядом в чашку.

— Может быть, отложим? — спросила она едва слышно. — Мне нужно все хорошо обдумать. До сих пор все это было для меня не больше чем теоретическая задача. Я проводила работу, как… как исследователь девятнадцатого века в самом дремучем уголке Африки. Конечно, я вела себя осторожно, но мне сказали, что общую картину событий нарушить очень трудно, и, что бы я ни делала тогда — в пределах разумного, — все «всегда» было — или уже стало — частью прошлого. А сегодня земля словно уходит у меня из-под ног.

— Понимаю. — «Как я все это понимаю. Вторая Пуническая война…» — Не торопитесь. Соберитесь с мыслями. — Неожиданно для самого себя Эверард искренне улыбнулся. — Мне и самому это не помешает. Послушайте, а что, если нам расслабиться и поболтать на эту тему или какую-нибудь еще в другой обстановке? Давайте выберемся поужинать и выпить, мы сможем отвлечься и лучше узнаем друг друга. А завтра уже примемся за работу всерьез.

— Спасибо.

Она провела рукой по толстым желтым косам, кольцом охватывающим голову. Эверард вспомнил женщин древнегерманских племен, которые носили волосы, не заплетая их в косы. Она словно почувствовала ту магическую силу, которой, по преданиям всех народов, наделены волосы. К ней вернулась бодрость.

— Да, завтра возьмемся всерьез.

Глава 3

Зима принесла дожди, снег, потом снова дожди, гонимые порывистым ветром. Природа злилась, прорываясь к весне. Реки вздулись, луга и болота переполнились влагой. Люди понемногу выбирали зерно, которое надо было хранить для сева; забивали последний скот — тощих, дрожащих, жмущихся друг к другу коровенок; выходили на охоту чаще и с меньшим успехом, чем обычно. И все невольно задавались вопросом: не выдохлись ли боги во время прошлогодней засухи?

Ночь, когда бруктеры собрались в своем святилище, стояла ясная, хотя и холодная. Может быть, это был добрый знак. Обрывки облаков мчались по ветру, такие призрачные рядом с полной луной, плывущей среди них. Тускло поблескивали редкие звезды. Деревья в роще казались сплошной черной массой, только на самом верху скребли небо отдельные голые ветви. Их скрип звучал, словно незнакомая речь в ответ на шум и завывание ветра.

С шипением и треском горел костер. Пламя вырывалось из раскаленного добела сердца желтыми и красными языками. Искры взвивались вверх, бросая вызов звездам, и умирали. Неровный свет едва достигал огромных стволов вокруг прогалины, и казалось, они шевелятся, будто тени. Пламя высвечивало копья и зрачки собравшихся мужчин, выхватывало из тьмы их мрачные лица, и тут же свет его терялся в густых бородах и обтрепанных одеждах.

Позади костра вырисовывались изображения богов, грубо вырезанные из целых бревен. Уоен, Тив и Донар стояли серые, в трещинах, заросшие мхом и поганками. Сияла под луной Нерха — поновее и свежевыкрашенная; вырезал ее способный раб из южных земель. В дрожащем свете пламени ее можно было бы принять за саму ожившую богиню. Дикого кабана, жарящегося на углях, убили скорее для нее, чем для других.

Мужчин собралось немного, и большинство были немолоды. Все, кто мог, последовали за своими вождями и пересекли Рейн прошлым летом, чтобы сражаться с батавийцем Бермандом против римлян. Они все еще находились там, и дома их очень ждали. Вел-Эдх призвала глав бруктерских кланов собраться этой ночью на совет и выслушать ее обращение к ним.

Дыхание замерло на губах мужчин, когда она появилась. Ее серебристо-белое одеяние было оторочено темным мехом, на груди горело ожерелье из необработанного янтаря. Ветер волнами колыхал юбку, а плащ развевался, словно огромные крылья. Кто знал, какие мысли скрывались под ее капюшоном? Она подняла руки — блеснули на свету, будто маленькие змейки, золотые кольца. Копья склонились к земле.

Хайдхин, распоряжавшийся приготовлением кабана, стоял у самого костра, отдельно от других. Он вытащил свой нож, поднес лезвие к губам, снова сунул в ножны.

— Рады видеть тебя, госпожа, — приветствовал он Вел-Эдх. — Смотри, сюда пришли, как ты велела, те, кто может говорить от имени своего народа, — чтобы услышать, что боги сообщат им твоими устами. Начинай, прошу тебя.

Эдх опустила руки. Хотя и негромкий, ее голос прорывался сквозь ночные звуки. Что-то слышалось в нем иноземное, даже сильнее, чем у Хайдхина, — может быть, сам голос то поднимался, то опадал, словно прибой, бьющийся о далекий берег. Видимо, от этого все относились к ней с почтением и немного со страхом.

— Слушайте, сыновья Брукта, ибо важны известия, что я принесла. Поднят меч войны, волки и вороны поедают плоть, ведьмы Нерхи летают на воле. Слава героям!

Но сначала напомню… Когда я сзывала вас сюда, моим желанием было лишь вселить в ваши сердца радость. Но много прошло времени, в жилища пришел голод, а враг все еще крепок. Многие из вас удивлены, почему мы объединились с нашими сородичами за рекой. Да, нам нужно было отомстить, но мы должны создать королевство вместе с ними и не сможем этого сделать, если они потерпят поражение.

Да, племена галлов тоже поднялись, но слишком переменчив у них нрав. Да, Берманд разгромил убиев, этих псов Рима, но римляне заполонили земли наших друзей гугернов. Да, мы взяли в осаду Могонтиак и Кастра Ветера, но от стен первой крепости пришлось отступить, а вторая месяц за месяцем держит оборону. Да, мы одерживаем победы на поле боя, но бывают поражения и потери, иногда очень тяжелые. И все-таки я снова говорю вам, что Рим будет разбит, кости легионеров усеют наши поля, а красный петух прокукарекает над крышей дома каждого римлянина — то будет месть Нерхи. Нам надо драться.

И еще. Сегодня по воле богов, конечно, прибыл ко мне всадник от самого Берманда. Кастра Ветера, лагерь врагов, сдается. Легат Вокула, покоритель Могонтиака, мертв, а Новезий, где он умер, тоже окружен. Колония Агриппины, чванливый город убиев, спрашивает об условиях сдачи.

Нерха помогает воинам, сыны Брукта. Свое обещание она выполнит полностью. Рим падет!

Кровожадные крики рванулись к небу. Она еще некоторое время говорила с ними и тихо закончила:

— Когда наконец-то воины вернутся домой, Нерха благословит их чресла и они станут отцами детей, которым суждено завладеть миром. Сейчас пируйте в ее честь, а завтра принесите надежду вашим женам.

Она подняла руку. Копья снова склонились перед ней. Вытащив из костра горящую ветвь, чтобы освещать себе путь, она скрылась во мраке.

Хайдхин приказал снять тушу с рашпера, каждый отхватил себе кусок, и они принялись поедать вкусное мясо. Пока шел разговор о чудесных новостях, Хайдхин отмалчивался. На него часто находили приступы молчаливости, и люди привыкли к этому. Достаточно того, что Вел-Эдх считала его своим доверенным лицом. Кроме того, он был сильным и умным вождем. Гибкий, узколицый, с серебряными прядями в черных волосах на голове и в коротко остриженной бороде.

Но вот кости брошены в середину затухающего костра, и он от имени каждого попросил у богов доброй ночи. Мужчины принялись устраиваться поблизости — им надо хорошо отдохнуть, прежде чем утром тронуться в обратный путь. Хайд-хин не присоединился к ним. Факел помогал ему двигаться по едва заметной тропе, пока он не вышел из-под деревьев на широкую поляну. Там он бросил факел, и тот погас сам собой. Луна мчалась между лохматыми облаками над западным краем леса.

Впереди появился горб небольшого дома. На тростниковой крыше поблескивала изморозь. Внутри, насколько он знал, с одной стороны спал скот, а у противоположной стены — люди среди своих припасов и домашнего скарба. Обычное дело, но те, кто жил в этом доме, служили Вел-Эдх. Ее башенка возвышалась рядом; из массивных балок, скрепленных сталью, убежище было возведено, чтобы дать ей возможность оставаться наедине со своими грезами. Хайдхин зашагал вперед.

Какой-то человек, выставив копье, преградил ему дорогу и крикнул:

— Стой! — Затем, вглядевшись в лунном полумраке, добавил: — О, это вы, господин. Вы ищете место для ночлега?

— Нет, — ответил Хайдхин. — Рассвет уже близок, а мой конь у сторожки, он домчит меня до дому. Но сначала я хочу повидаться с твоей госпожой.

Стражник замялся.

— Вы ведь не станете ее будить?

— Не думаю, что она спит.

Стражник не посмел ему перечить и позволил пройти. Он постучал в дверь башни. Девушка-рабыня проснулась и откинула задвижку. Разглядев его, она поднесла сосновую лучину к глиняному светильнику, а потом от нее зажгла другой — для гостя. Хайдхин поднялся по лестнице на верхний этаж.

Как он и ожидал — поскольку знали они друг друга давно, — Эдх сидела на своем высоком стуле, уставясь на тени, отбрасываемые ее собственным светильником. Тени, огромные и бесформенные, метались среди балок, стропил, кож и шкур, колдовских предметов и вещей, приобретенных во время многочисленных путешествий. Спасаясь от промозглой погоды, она куталась в теплый плащ с капюшоном. Она смотрела, как он приближается, и Хайдхину хорошо было видно ее лицо.

— Привет, — тихо произнесла она. Слабый свет упал на изгиб ее губ.

Хайдхин сел на пол и прислонился спиной к планке постели с пологом.

— Тебе надо отдохнуть, — проговорил он.

— Ты же знаешь, я не могу, сейчас не время.

Он кивнул.

— И все-таки ты должна отдыхать. Иначе загонишь себя.

Ему показалось, что он уловил тень улыбки.

— Сколько лет я веду такую жизнь, однако еще цела.

Хайдхин пожал плечами.

— Постарайся все же выспаться при случае. — Это прозвучало довольно резко. — О чем ты думала?

— Обо всем, конечно, — тихо ответила она. — Что значат все эти победы. Что предпринять дальше.

Он вздохнул.

— Так я и полагал. Но почему? Все ведь ясно.

Капюшон собрался складками, тени метнулись по стенам, когда она покачала головой.

— Не совсем. Я тебя понимаю, Хайдхин. Римские вояки попали к нам в руки, и ты полагаешь, что мы должны действовать по примеру воинов прежних лет. Принести жертву, чтобы умилостивить богов. Перерезать глотки, сломать оружие, разбить телеги, а затем бросить все в болото во славу Тива.

— Великолепное предложение. Оно разогреет кровь наших людей.

— И вызовет ярость римлян.

Хайдхин усмехнулся.

— Я знаю римлян лучше тебя, милая Эдх.

Не вздрогнула ли она? Он продолжил:

— Я имел в виду, что сталкивался с ними и с их подданными, и я — вождь, я — воин. Богиня не много рассказывает тебе об обычных вещах, не так ли? Римляне не то что мы. Они слишком предусмотрительны.

— Следовательно, ты хорошо их понимаешь.

— Люди считают, что я хитер и находчив, — согласился он без лишней скромности. — Так давай извлекать пользу из моей сообразительности. Уверяю тебя, кровавая резня поднимет племена и приведет к нам новых воинов. Много воинов, настолько много, что враг и не посмеет думать о мести. — И прибавил для весомости: — К тому же боги тоже будут рады. Они запомнят.

— Я думала об этом, — ответила она. — Ты знаешь, что Берманд собирается пощадить своих пленников?

Хайдхин напрягся.

— А, этот… — вымолвил он. — Да он же наполовину римлянин.

— Только в том смысле, что знает их намного лучше тебя. Он полагает, что бойня бессмысленна. Она может разъярить римлян так, что они соберут все силы против нас, чего бы это им ни стоило. — Эдх остановила его жестом. — Подожди. Он знает вдобавок, чего могут пожелать боги — и чего, мы считаем, они могут пожелать. Он посылает ко мне плененного военачальника.

Хайдхин выпрямился.

— Вот это уже кое-что!

— В сообщении Берманда говорится, что мы, при желании, можем пожертвовать пленника богам, но он не советует торопиться. Заложник, которого можно обменять, стоит гораздо больше.

Некоторое время она молчала.

— Я мысленно обращалась к Найэрде. Желает она этой крови или нет? Она не дала мне никакого знака. Полагаю, это означает — нет.

— Асы…

Эдх, сидевшая выше, перебила его неожиданно резко:

— Пусть Уоен и остальные ворчат на Нерху, Найэрду, если хотят. Я служу ей. Пленники будут жить.

Он уставился в пол и прикусил губу.

— Тебе известно, что я враг Риму, и ты знаешь, почему, — продолжила она. — Но все эти разговоры о том, чтобы сровнять его с землей, все больше и больше, пока тянется война, всего лишь болтовня. Богиня не говорит моими устами. Я сама решаю, каких слов она ждет от меня. И я должна была держать речь сегодня ночью, иначе бы совет взбудоражился и дрогнул. Но все-таки, сможем ли мы добиться чего-нибудь большего, чем выдворение римлян с этих земель?

— Сможем ли мы добиться даже этого, если забудем богов? — отозвался он.

— А не забыть ли нам о твоих притязаниях на власть и славу? — огрызнулась она.

Он метнул на нее гневный взгляд.

— От кого-то другого я бы таких слов не стерпел.

Она встала со стула. Голос ее зазвучал мягче:

— Хайдхин, дружище, извини. Я не хотела тебя обидеть. Мы не должны ссориться. Даже если у нас есть разногласия, мы в одной упряжке.

Он тоже поднялся.

— Я поклялся однажды… Мой долг идти за тобой.

Эдх взяла его за руки.

— И до сих пор ты шел.

Она откинула голову назад, чтобы взглянуть на него, капюшон упал на плечи, и он увидел ее лицо в неярких лучах светильника. Тени еще резче обозначили морщины на нем и подчеркнули выступающие скулы, но спрятали седину в косах.

— Мы много прошли вместе.

— Но я не давал клятвы повиноваться тебе слепо, — пробормотал он.

И не повиновался. Порой насмерть стоял, не уступая ее прихотям. Потом оказывалось, что он прав.

— Много, очень много, — прошептала она, будто бы не слыша его слов. Карие глаза вглядывались в темноту за его спиной. — Почему мы остановились здесь, на восточном берегу великой реки? Потому что годы и расстояния утомили нас? Мы должны двигаться дальше, может быть, до владений батавов. Их земли выходят к морю.

— Бруктеры приняли нас. И сделали все, о чем ты их просила.

— О да. Я благодарна им. Но когда-нибудь здесь будет королевство, объединяющее все племена, и я опять увижу над морем сияние звезды Найэрды.

— Не видать нам такого королевства, пока мы не выпустим кишки из римлян.

— Не надо, поговорим об этом позже. Сейчас давай вспомним о чем-нибудь хорошем.

Когда он попрощался с Эдх, небо уже окрасил восход. Все покрыла роса. Темной тенью Хайдхин прошел через священную рощу и зашел в загон за своей лошадью. На челе Эдх читались мир и покой, она почти засыпала, но его пальцы сжимали рукоять ножа.

Глава 4

Кастра Ветера, Старый Лагерь, расположился неподалеку от Рейна, примерно там, где находился в Германии Ксантен, когда родились Эверард и Флорис.

Но в эту эпоху все территории вокруг принадлежали Германии, раскинувшейся от Северного моря до Балтики, от реки Шельды до Вислы, а на юге до Дуная. Швеция, Дания, Норвегия, Австрия, Швейцария и Нидерланды, современная Германия еще только должны были возникнуть здесь в течение двух последующих тысячелетий. А пока это были дикие земли с островками цивилизации в виде деревень, пастбищ, поселений, где племена вели войны и кочевали с места на место, находясь в постоянном движении.

На западе, там, где должны будут появиться Франция, Бельгия, Люксембург, на большей части рейнской долины основным населением были галлы, по языку и образу жизни схожие с кельтами. Благодаря более высокой культуре и превосходству в военном деле они брали верх над соседями-германцами, хотя различия между ними никогда не были слишком серьезными и почти стирались в приграничных районах. Так было, пока их не покорил Цезарь. Это произошло не слишком давно, и ассимиляция еще не завершилась, так что память о прежней вольной жизни пока не вытравилась из галльских сердец.

Казалось, это должно было бы относиться и к их соперникам на востоке, но когда Август потерял три легиона в Тевтобургском лесу, он решил перенести границу империи к Рейну, а не к Эльбе. Всего лишь несколько германских племен остались под владычеством Рима. Некоторые из них, такие, как батавы и фризы, оккупацию почти не ощущали. Словно туземные штаты Индии под правлением Британской короны, они были обязаны выплачивать дань и, в общем, подчинялись решениям ближайшего проконсула. Они поставляли многочисленных воинов, сначала добровольцев, а затем по призыву. И именно они первыми подняли восстание; потом к ним присоединились единокровные союзники с востока, а на юго-западе огонь восстания охватил Галлию.

— Огонь… Я слышал о пророчице, которая объявила, что Рим будет сожжен, — произнес Юлий Классик. — Расскажите мне о ней.

Тело Берманда тяжело колыхалось в седле.

— Подобными речами она привлекла на нашу сторону множество союзников: бруктеров, тенктеров, хамавов, — сообщил он с большей радостью, чем можно было ожидать. — Ее слава перешагнула через обе реки и дошла до нас. — Он взглянул на Эверарда. — Ты должен был слышать о ней во время своих путешествий. Ваши пути наверняка пересекались, а там, где она бывала, ее не забывают. Узнав, что она здесь и зовет на бой, к нам прибывают все новые воины.

— Конечно, я о ней слышал, — отозвался патрульный. — Но я не знаю, как относиться к этим слухам. Расскажи мне побольше.

Дул прохладный ветер, все трое ехали под серым небом по дороге недалеко от Старого Лагеря. Военная дорога, вымощенная и прямая как стрела, вела на юг вдоль Рейна в Колонию Агриппины. Римские легионы находились здесь многие годы. Теперь их остатки, что удерживали крепость в течение осени и зимы, шли под охраной варваров в Новезий, который сдался гораздо быстрее.

На них жалко было смотреть: грязные, оборванные, исхудавшие так, что осталась лишь кожа да кости. Большинство тащилось с потухшим взглядом, даже не пытаясь сохранять строй. В основном это были галлы из регулярных и резервных войск. Империи галлов и сдались они, поклявшись служить верой и правдой, как того добивались лестью и уговорами вербовщики Классика. Впрочем, ничего другого им и не оставалось: новую атаку они бы уже не отбили, как в начале осады. Последнее время им приходилось есть траву и тараканов — если удавалось поймать.

Охраняла пленных всего горстка их же соотечественников-галлов — откормленных и хорошо вооруженных, из числа тех, что перешли на сторону Классика раньше, — но, учитывая состояние пленников, этого было достаточно. Более многочисленная группа воинов охраняла повозки, запряженные быками, что тащились позади с грузом трофеев, — в основном германские ветераны-легионеры, командовавшие мужиками из глухомани, вооруженными копьями, топорами и длинными мечами. Клавдий Цивилис, он же Берманд Батавией, не очень-то доверял своим кельтским союзникам.

Берманд хмурился. Рослый, с грубыми чертами лица; левый глаз его был затянут молочно-белой пленкой из-за давнего инфекционного заболевания, правый блестел холодной синью. Отрекшись от Рима, он отпустил рыжую с проседью бороду, не стриг волос и по варварскому обычаю красил голову в красный цвет. Но тело его облегала кольчуга, на голове сверкал римский шлем, а у бедра висел клинок, предназначенный больше для нанесения колющих ударов, чем рубящих.

— Целый день уйдет на то, чтобы поговорить с Вел-Эдх — Веледой, — произнес он. — Не слишком-то я верю, что от этого будет польза. Странной богине она служит.

— Вел-Эдх, — достиг слуха Эверарда шепот на английском языке, — ее настоящее имя. Латиняне, естественно, слегка изменили его.

Все трое использовали в разговоре язык римлян, поскольку он был знаком каждому из них. Эверард, будучи постоянно настороже, невольно вздрогнул и посмотрел вверх, но увидел только облака. За ними парила на темпороллере Джейн Флорис. Женщине нелегко находиться в бунтарском лагере, хотя он и смог бы объяснить ее присутствие. Но лишние проблемы ни к чему, случайностей в их деле и так предостаточно. Кроме того, она намного полезнее там, где сейчас находится. Разнообразные приборы на панели перед ней могли показать в цвете и в увеличенном виде все, что она пожелает. Благодаря электронике в его головной повязке, она видела и слышала все то же, что и он. А микроспикеры и костная проводимость помогали ему услышать Флорис. В случае серьезной опасности она сможет спасти его. Правда, главное здесь — сумеет ли она сделать это незаметно. Нет нужды говорить, как будут реагировать эти люди; даже самые цивилизованные римляне верят в дурные предзнаменования — а их задача как раз в том, чтобы охранять ход истории. Случается и так, что вмешаться нельзя и напарник должен погибнуть.

— Во всяком случае, — продолжал Берманд, очевидно желая прекратить разговор о пророчице, — ярость ее утихает. Возможно, сами боги хотят положить конец войне. Какой толк продолжать войну, если мы уже получили то, из-за чего начали ее? — Вздох его улетел вместе с ветром. — Я тоже сыт по горло раздором.

Классик прикусил губу. Этот низкорослый человек не скрывал бушующих в нем амбиций, что подчеркивалось и гордым выражением лица, означающим, как он утверждал, его королевское происхождение. У римлян Классик командовал кавалерией треверов, и в городе, принадлежащем этому галльскому племени, — его будущее название Трир, — он с единомышленниками сговорился воспользоваться восстанием германских племен.

— Мы должны захватить власть, — резко произнес он, — величие, богатство, славу.

— Ну, я-то человек мирный, — невольно произнес Эверард. Если уж он не мог остановить того, что должно случиться в этот день, то должен, по крайней мере, высказать протест, пусть даже бесполезный.

В обращенных на него взглядах он почувствовал недоверие. Нет, лучше от этих слов откреститься. Какой из него пацифист? Ведь он — гот, из тех краев, где впоследствии возникнет Польша. Там все еще обитает его племя, и статус Эверарда, одного из многочисленных отпрысков короля — вернее, вождя Амаларика, — позволял ему говорить с Бермандом на равных. Рожденный слишком поздно, чтобы унаследовать богатство достойное упоминания, он занялся торговлей янтарем, лично сопровождая ценный груз до Адриатики, где и приобрел практические навыки латинского языка. Вскоре он бросил торговлю и отправился на запад, почувствовав вкус к приключениям и поверив слухам о богатствах этих краев. К тому же, намекнул он, некоторые проблемы на родине вынуждают его дать им отстояться пару лет.

Необычная, но вполне достоверная история. Отважный человек крепкого сложения, если при нем нет привлекательных для грабителей вещей, вполне мог путешествовать в одиночку без особого риска. И в самом деле его, как правило, встречали радушно и ценили за новости, сказки и песни, нарушающие однообразие повседневной жизни. Клавдий Цивилис также был рад принять Эверарда. Независимо от того, мог ли тот сообщить что-нибудь полезное или нет, он на время отвлек внимание Цивилиса от рутинных обязанностей долгой военной кампании.

Никто не поверил бы Эверарду, если бы тот стал утверждать, что никогда не участвовал в боях или что теряет сон, случись ему изрубить на куски человека. И чтобы никто не заподозрил в нем шпиона, патрульный поспешил объяснить:

— О, конечно, я участвовал в битвах, и в рукопашных схватках тоже. Любой, кто назовет меня трусом, еще до наступления утра станет кормом для ворон.

Он помедлил. «Кажется, я могу расшевелить Берманда, заставить его слегка раскрыться. Нам просто необходимо знать, что этот человек — ключевая фигура всех событий — думает о происходящем, если мы хотим понять, в какой момент история подходит к развилке и в каком направлении ее развитие идет с пользой для нас и нашего мира, а в каком — нет».

— Но я человек здравомыслящий. И когда есть возможность выбора — торговать или воевать, — я выбираю первое.

— В будущем с нами хорошо можно будет торговать, — объявил Классик. — Ведь империя галлов… — Он на мгновение задумался. — Почему бы и нет? Янтарь можно доставлять на запад и по суше, и морем… Надо бы подумать об этом на досуге…

— Подожди, — прервал его Берманд. — У меня дело к одному из них.

Он пришпорил лошадь и поскакал прочь.

Классик внимательно смотрел ему вслед. Батав подъехал к колонне плененных римлян. Хвост этой печальной процессии как раз поравнялся с ними. Он заставил лошадь идти медленнее, чтобы двигаться рядом, наверное, с единственным из воинов, кто шел прямо и гордо. Человек этот был в чистой тоге, укрывающей его исхудавшее тело, и как будто не замечал непрактичности такой одежды. Берманд наклонился и заговорил с ним.

— Что ему взбрело в голову? — пробормотал Классик, но сразу же опомнился и взглянул на Эверарда. Должно быть, вспомнил, что незнакомец может услышать лишнее. Трения между союзниками не должны выставляться на обозрение посторонним.

«Мне надо отвлечь его, иначе он прогонит меня», — решил патрульный, и произнес вслух:

— Империя галлов, вы сказали? Вы имеете ее в виду как часть Римской империи?

Он уже знал ответ.

— Это независимое государство всех населяющих Галлию народов. Я провозгласил его. Я его император.

Эверард притворился ошеломленным.

— Прошу прошения, сир! Я не слышал об этом, поскольку прибыл сюда совсем недавно.

Классик язвительно ухмыльнулся. И в этой ухмылке было не только тщеславие.

— Империя как таковая создана только-только. Пройдет еще немало времени, прежде чем я смогу править не из седла, а с трона.

Разговорить его большого труда не составило. Грубый и в общем-то не пользующийся влиянием, этот гот тем не менее представлял собой довольно колоритную фигуру. С ним стоило поговорить: он немало повидал, и его трудно было чем-то удивить.

Планы Классика удивляли глубиной и вовсе не казались безумными. Он хотел отделить Галлию от Рима и тем самым отрезать от Империи Британию. С немногочисленными гарнизонами, с норовистым и обидчивым населением остров просто свалился бы ему в руки.

Эверард знал, что Классик сильно недооценивает мощь и целеустремленность Рима. Но это естественная ошибка. Он не знал, что гражданские войны закончились, а Веспасиан будет продолжать править уверенно и со знанием дела.

— Нам нужны союзники, — признал Классик. — Но Цивилис колеблется… — Он сомкнул губы, опять сообразив, что сказал слишком много, затем спросил в упор: — Каковы твои намерения, Эверард?

— Я просто путешественник, сир, — уверил его патрульный. «Выбери верный тон, не просительный и не наглый». — Вы оказали мне честь, поделившись своими планами. Перспективы торговли…

Классик нетерпеливо отмахнулся и отвел взгляд. На его лице появилось жесткое выражение. «Он раздумывает и, видимо, близок к решению, над которым, должно быть, размышлял раньше. Могу предположить какое». По спине Эверарда пробежал холодок.

Берманд закончил свой короткий разговор с римлянином, затем отдал приказ стражнику отвести пленника в грубую мазанку из тех, что германцы построили для себя на время осады. Потом, подъехав к небольшой группе шумных подростков, гарцевавших неподалеку на лошадях, он обратился к самому маленькому и шустрому среди них. Парень послушно кивнул и поспешил к убогим укрытиям, обогнав римлянина и стражника.

Германцы еще оставались там, чтобы присматривать за гражданским населением крепости, и у них было несколько лишних лошадей, припасы и снаряжение, которые Берманд мог потребовать для своих нужд.

— В чем дело? — резко спросил Классик, когда он присоединился к ним.

— Их легат, как я и думал, — ответил Берманд. — Я решил, что надо отвезти его к Веледе. Гутлаф, мой самый быстрый всадник, поехал вперед предупредить ее.

— Зачем?

— Я слышу, люди ропщут. Дома народ тоже недоволен. Да, у нас были победы, но нам пришлось пережить и горечь поражений, а война все тянется. Под Асцибургием, и это не секрет, мы потеряли цвет нашей армии, и я сам пострадал так, что несколько дней не мог даже двигаться. Чтобы одолеть противника, нужны свежие силы. Люди говорят, сейчас самое подходящее время устроить кровавый пир для богов. А тут целое стадо врагов попало в наши руки. Надо, мол, зарезать их и принести в жертву богам, тогда мы одержим победу.

Эверард услышал вздох наверху.

— Если того хотят твои подчиненные, то так и сделай. — Классик произнес это почти спокойно, хотя именно римляне пытались отучить галлов от человеческих жертвоприношений.

Берманд уставился на него единственным глазом.

— Что? Этих осажденных, сдавшихся тебе под честное слово?

Очевидно было, что ему не нравится эта идея и смирился он с ней только по необходимости. Классик пожал плечами.

— Они бесполезны, пока их не откормишь, да и потом им доверия не будет. Убей их, если захочешь.

Берманд весь сжался.

— Я не хочу. Такая резня спровоцирует римлян на более активные действия. Глупо. — Он помолчал. — Но какую-то уступку сделать нужно. Я пошлю к Веледе этого сановника. Пусть поступает с ним как хочет и убеждает людей в правильности своего решения.

— Воля твоя. Ну а у меня свои дела. Прощай.

Классик пришпорил коня и галопом поскакал в южном направлении. Он быстро миновал повозки и колонну пленников, становясь все меньше и меньше, и пропал из виду, где дорога сворачивала за стену густого леса.

Эверард знал, что там стояла лагерем большая часть германцев. Некоторые лишь недавно присоединились к войску Берманда, другие находились под стенами Кастра Ветера в течение нескольких месяцев, и им до смерти надоели заросшие грязью мазанки. Лес, хоть и без листьев, все же защищал от ветров, он был живой и чистый, как в родных краях, а ветер в вершинах деревьев разговаривал на языке таинственных богов. Эверард усилием воли унял дрожь.

Берманд, прищурясь, смотрел вслед своему союзнику.

— Занятно… — произнес он на своем языке. — Да… — Мысль еще не оформилась, возникло только смутное предчувствие, которое заставило его развернуться и, махнув телохранителям, поехать за человеком в тоге с его сопровождающим. Телохранители поспешили за ним, и Эверард рискнул присоединиться.

Посыльный Гутлаф выехал из-за хижин на свежем пони с еще тремя запасными. Он спустился к реке и погрузился на ожидающий его паром.

Приблизившись к легату, Эверард смог хорошо разглядеть его. Судя по чертам довольно красивого, даже несмотря на перенесенные лишения, лица, по происхождению он был италийцем. Повинуясь приказу, он остановился и теперь с античным бесстрастием ожидал, как распорядится судьба.

— Я сам займусь этим делом, а то как бы чего не вышло, — произнес Берманд. Затем галлу на латинском: — Возвращайся к своим обязанностям.

И двум своим воинам:

— Вы, Саферт и Гнаф, доставите этого человека жрице Вел-Эдх к бруктерам. Гутлаф только что отправился, чтобы предупредить ее, но это к лучшему. Вам придется ехать помедленнее, а то угробите римлянина: он и без того слаб.

Почти доброжелательно он обратился к пленнику на латинском:

— Тебя доставят к святой женщине. Думаю, к тебе хорошо отнесутся, если не будешь брыкаться.

С благоговейным страхом получившие приказ воины поспешили в свой бывший лагерь готовиться в дорогу.

В голове Эверарда зазвучал дрожащий голос Флорис:

— Это, должно быть, Муний Луперк. Ты, надо полагать, знаешь, что с ним случилось.

— Я знаю, что произойдет со всеми вокруг меня, — ответил патрульный, субвокализируя.

— И мы ничего не можем сделать?

— Нет. Эти события описаны в истории. Держись, Джейн.

— Ты мрачно выглядишь, Эверард, — произнес Берманд на германском наречии.

— Я устал, — ответил Эверард.

Знание этого языка (как и готского) вложили в него на всякий случай, когда он покидал двадцатый век. Язык напоминал тот, который он использовал в Британии четырьмя веками позже, когда потомки варваров с берегов Северного моря отправились ее завоевывать.

— Я тоже, — пробормотал Берманд.

На мгновение в нем проявилась необычная, внушающая симпатию мягкость.

— Мы оба долго были в пути, не так ли? Надо отдохнуть, пока есть возможность.

— Я думаю, тебе пришлось тяжелее моего, — произнес Эверард.

— Ну, в одиночестве меньше хлопот. Да и земля цепляется к сапогам, если пропитана кровью.

В предчувствии удачи Эверарда охватила дрожь. Именно на это он надеялся, над этим упорно бился с тех пор, как прибыл сюда два дня тому назад. Во многих отношениях германцы вели себя как дети, капризные, простодушные. Больше, чем Юлий Классик, которому хотелось лишь продемонстрировать свои амбиции, Клавдий Цивилис — Берманд — жаждал общения с дружелюбным собеседником, возможности облегчить душу с тем, кому ничего от него не нужно.

Эверард связался с Флорис.

— Слушай внимательно, Джейн. И сразу передавай любые вопросы.

За время короткой, но интенсивной подготовки Эверард убедился, что она хорошо разбирается в людях. Вдвоем им легче будет понять, что происходит.

— Ладно, — нервно ответила она, — но лучше не упускать из виду и Классика.

— Ты с юных лет сражался на стороне Рима? — спросил Эверард на германском.

Берманд издал короткий смешок.

— Да уж, и не только сражался. Ходил в походы, учил рекрутов, строил дороги, торчал в бараках, дрался, пьянствовал и развратничал, проигрывался в пух и прах, умирал от болезней — в общем, терпел бесконечную дурь солдатской жизни.

— Я слышал, у тебя есть жена, дети, хозяйство.

Берманд кивнул.

— Не одни лишь тумаки да шишки валятся на головы солдат. А мне и моим сородичам везло больше других. Мы же королевского рода, как тебе известно. Рим хотел от нас, чтобы мы не только воевали, но держали в повиновении свой народ. Всех нас вскоре произвели в командиры и часто давали длительные отпуска, когда войска стояли в Нижней Германии. Собственно, пока не начались волнения, мы там по большей части и стояли. Дома частенько бывали, участвовали в народных собраниях, Рим нахваливали, ну и семьи, конечно, навещали. — Он сплюнул. — Только никакой благодарности!

Воспоминания хлынули потоком. Действия чиновников Нерона вызывали все возрастающий гнев налогоплательщиков, вспыхивали мятежи, сборщиков налогов и им подобных псов просто убивали. Цивилиса и его брата арестовали по обвинению в заговоре. Берманд сказал, что им оставалось только протестовать, хотя и в сильных выражениях. Брату отрубили голову. Цивилиса отправили закованным в цепи в Рим для дальнейшего расследования, несомненно пытали, и скорее всего его ждало распятие. Но после свержения Нерона обвинения сняли. Гальба простил Цивилиса, в числе прочих жестов доброй воли, и отправил снова служить.

Вскоре Отон сместил Гальбу. В это время армии в Германии провозгласили императором Вителлия, а войска в Египте возвели на вершину власти Веспасиана. Преданность Цивилиса Гальбе едва не сгубила его снова, но все грехи были забыты, когда четырнадцатый легион вывели с территории лингонов вместе с его резервными подразделениями.

Пытаясь обезопасить Галлию, Вителлий ввел войска на земли треверов. Его солдаты вовсю грабили и убивали в Диво-дуре, нынешнем Метце, и это привело к тому, что Классик, восстав, мгновенно получил поддержку народа. Ссора между батавами и регулярными войсками могла перерасти в катастрофу, но была вовремя погашена. Цивилис предпринял шаги, чтобы взять ситуацию под контроль. Вместе с Фабием Валентом в качестве генерала войска выступили на юг, чтобы помочь Вителлию в борьбе против Отона. На протяжении всего пути Валент получал большие взятки от местных властей за то, что удерживал свою армию от грабежей.

Но когда он приказал батавам выступить в Нарбон, город в южной Галлии, чтобы освободить осажденные там войска, его легионеры подняли мятеж. Они кричали, что это погубит храбрейших их товарищей. Но разногласия были урегулированы, и батавы вернулись к прежним порядкам. После того как он пересек Альпы, пришло сообщение еще об одном поражении их сторонников в Плаценции. Солдаты снова заволновались. На этот раз возмущенные его бездействием. Они хотели выступить на помощь.

— Фабий не стал нам отказывать, — прорычал Берманд.

Из поселения выехали двое воинов. Между ними находился римлянин, одетый для дальней дороги. Запасные лошади с провизией и прочей поклажей шли позади. Путники спустились к Рейну. Паром уже вернулся, и они стали грузиться.

— Отонианцы пытались удержать нас у реки По, — продолжил Берманд. — Именно тогда Валент убедился, что легионеры были правы, оставляя нас — германцев — в своих рядах. Мы переплыли реку, отбили плацдарм и удерживали его до прихода подкрепления. После того как мы преодолели реку, враги дрогнули и отступили. У деревни Бедриак была ужасная резня. Вскоре после этого Отон покончил с собой. — Лицо его скривилось. — А Вителлий не смог удержать бразды правления войсками. Они пронеслись по Италии как ураган. Я видел, что они натворили. Мерзость. Ведь не вражескую же территорию они завоевали! Это страна, которую они должны были защищать, так ведь?

Наверное, это и стало одной из причин того, что четырнадцатый легион охватило беспокойство, воины возроптали. Стычки между наемниками и местными служаками превращались чуть не в настоящие бои. Цивилису то и дело приходилось утихомиривать их. Новый император Вителлий приказал легионерам двинуться на Британию, а батавов оставил в качестве дворцовой гвардии.

— Но это тоже не принесло пользы. Вителлий не обладал даром командовать людьми. Солдаты распустились, пили на посту, дрались в казармах. Наконец нас отправили обратно в Германию. Не желая кровопролития и опасаясь за свою драгоценную жизнь, он не мог поступить иначе. Да и нам он до смерти надоел.

Паром, плот из толстых бревен, движимый веслами, пересек поток. Путники выгрузились на берег и исчезли в лесу.

— Веспасиан удерживал Африку и Азию, — продолжал Берманд. — А вскоре его генерал Прим высадился в Италии и написал мне. Да, к тому времени мое имя уже что-то значило.

Берманд разослал обращение своим многочисленным сторонникам. Незадачливый римский легат согласился. Людей отправили удерживать перевалы в Альпах; ни сторонники Вителлия среди галлов, ни германцы не могли пройти на север, а у италийцев с иберийцами хватало забот и на местах. Берманд созвал совет своего племени. Мобилизация, объявленная Виттелием, была последним оскорблением, переполнившим чашу. Стерпеть это было невозможно. Воины колотили мечами по щитам и кричали.

Соседние племена — каннинефаты и фризы — уже знали, что затевается. На народных собраниях мужчин призывали подниматься на правое дело. Тунгрийская когорта покинула свои казармы и присоединилась к восставшим. Услышав такие новости, германские наемники, удерживающие для Вителлия южные земли, дезертировали.

Против Берманда выступили только два легиона. Он разбил их и загнал остатки в Кастра Ветера. Перейдя Рейн, он выиграл схватку неподалеку от Бонна. Его парламентеры убеждали защитников Старого Лагеря перейти на сторону Веспасиана. Те отказались. Тогда он объявил открытую войну ради свободы.

Бруктеры, тенктеры и хамавы вступили в его лигу, но Бердман не унимался и разослал гонцов по всей Германии. Все больше и больше любителей приключений из глухомани стекалось под его знамена. Вел-Эдх предсказала падение Рима.

— Галлы тоже присоединились, — продолжал Берманд, — те из них, кого смогли поднять Классик и его друзья. Всего три племени, но… В чем дело?

Эверард вздрогнул от вскрика, который мог услышать только он.

— Ничего, — проговорил Эверард. — Мне показалось, я уловил какое-то движение, но ошибся. Усталость, знаешь ли…

— Они убивают их в лесу, — послышался дрожащий голос Флорис. — Это ужасно. О боже, почему мы прибыли сюда именно в этот день?

— Ты помнишь, почему, — ответил он ей. — Не смотри туда.

Они просто не могли тратить годы своей биологической жизни на выяснение всех деталей. Да и не мог Патруль так жертвовать временем своих агентов. Тем более что этот сектор пространства-времени был нестабилен и чем меньше здесь будет людей из будущего, тем лучше. За несколько месяцев до раздвоения хода событий Эверард нанес визит Цивилису. Предварительная разведка показала, что к батавам будет легче подступиться после сдачи Кастра Ветера, это увеличивало вероятность личной встречи с Классиком. Эверард и Флорис надеялись добыть информацию и вернуться, прежде чем начнутся перемены, описываемые Тацитом.

— Не Классик ли организовал это? — предположил он.

— Не уверена, — ответила Флорис, сдерживая слезы.

Он не имел права осуждать ее, так как сам не мог спокойно переносить кровавых сцен, хотя немало жестокостей повидал на своем веку.

— Классик среди германцев, это верно, но деревья мешают наблюдению, а ветер заглушает речь. Он знает их язык? — спросила Флорис.

— Немного, насколько мне известно, но некоторые из варваров знают латинский.

— Ты где-то витаешь, Эверард, — произнес Берманд.

— У меня… дурное предчувствие, — ответил патрульный. «Может быть, намекнуть ему, что я обладаю даром предвидения. Позднее это может пригодиться».

Лицо Берманда посуровело.

— У меня тоже, только причины более земные. Соберу-ка я людей, которым доверяю. Посторонись, Эверард. Твой меч остер, не спорю, но ты чужак среди легионеров, а мне, я думаю, не помешает суровая дисциплина. — Последние слова были на латинском.

Все открылось, когда из леса галопом вылетели всадники. Внезапно, ревущей толпой германцы напали на пленников. Несколько галльских стражников разбежались в стороны. Варвары кромсали безоружных людей и уничтожали трофеи, стремясь ублажить богов кровавым жертвоприношением.

Эверард подозревал, что именно Классик подтолкнул их на эту акцию. Сделать это было несложно, и кроме того, Классик хотел исключить возможность сепаратного мира. Несомненно, Берманд разделял эти подозрения, судя по ярости на лице батава. Но что он мог поделать?

Берманд не смог остановить своих варваров, даже когда они, обезумев от жажды крови, толпой ворвались в Старый Лагерь. Над стенами взметнулся огонь. Вопли смешивались с запахом горящей человеческой плоти.

На самом деле Берманд не слишком ужаснулся. Такое в его мире случалось нередко. Злило его лишь неповиновение и скрытые интриги, которые привели к этой резне.

— Я вытащу их на прямой разговор, — рычал он. — Они у меня еще будут гореть от стыда. И чтобы они поняли, что это всерьез, я на их глазах коротко подстригу волосы на римский манер и смою краску. Плевал я на Классика и его империю. Если ему это не понравится, пусть попробует поднять оружие против меня.

— Думаю, мне лучше уехать, — сказал Эверард. — Здесь я только путаюсь под ногами. Может быть, мы как-нибудь встретимся снова.

«Когда, в какие дни несчастий, ожидающих тебя?»

Назад: ЗВЕЗДА НАД МОРЕМ (Перевод А. Кириченко)

Дальше: Глава 5