Он позвонил ей в родительский дом, где Ванда проводила очередной отпуск. Она не хотела, чтобы Эверард заезжал к ней. У нее уже не осталось сил лгать родным. Они встретились на следующее утро в деловой части города в роскошно-старомодном вестибюле отеля «Святой Франциск». Некоторое время они стояли молча, не разнимая рук и глядя друг на друга.

— Тебе, наверно, хочется уйти отсюда, — наконец вымолвил Эверард.

— Да, — согласилась Ванда. — Не могли бы мы побыть где-нибудь на воздухе?

— Хорошая идея. — Он улыбнулся. — Вижу, ты тепло оделась и захватила жакет. Я тоже.

Его машина стояла в гараже на Юнион-сквер. Они почти не разговаривали, пока двигались в плотном потоке автомобилей и пересекали мост Золотые Ворота.

— Ты совсем поправился? — решилась спросить Ванда.

— Да-да, — заверил он. — Давно уже. Несколько недель ушло на всякие организационные дела, прежде чем меня отпустили отдохнуть.

— История вернулась на круги своя? Везде и во всех временах?

— Так мне сказали, и пока все виденное мною подтверждает нормальное течение событий. — Эверард взглянул на нее, на мгновение отвлекшись от руля. — Ты заметила что-то необычное?

— Нет, ничего. Хотя я и приехала сюда… с неспокойным сердцем, в страхе.

— Полагая, что вдруг, например, твой отец — алкоголик, а сестра вообще не появилась на свет? Тебе не стоило волноваться. Континууму не требуется много времени для восстановления структуры вплоть до мельчайших деталей.

Слова эти, произнесенные по-английски, теряли смысл, но по молчаливому согласию они избегали темпорального языка.

— И первооснова случившегося, всех тех событий, которые мы предотвратили, лежит в прошлом, восемь веков назад.

— Да.

— Не слышу радости в твоем голосе.

— Я… я рада и признательна за то, что ты появился на моей временной линии так скоро.

— Ты ведь сообщила дату приезда. Я решил, что дня два тебе нужно побыть с семьей, отвлечься от служебных забот. Похоже, у тебя это плохо получилось.

— Могли бы мы поговорить позже? — Ванда включила радио. Салон заполнила мелодия Моцарта.

Была середина недели в начале января, промозглого и облачного. Когда они добрались до скоростного шоссе номер 1, их машина оказалась почти единственной, мчавшейся на север. В Олеме они купили на ленч бутерброды и пиво. У станции Пойнт-Рейес Эверард свернул к океану. За Инвернессом начинался огромный пляж, в этот сезон безлюдный. Он оставил машину у воды, и они побрели вдоль берега. Ванда взяла Эверарда за руку.

— Что не дает тебе покоя? — спросил он, нарушив молчание.

— Ты сам знаешь, Мэнс, — отозвалась она. — Ведь ты видишь гораздо больше и глубже, чем показываешь.

Ветер унес ее слова, произнесенные тихим голосом. Он пронзительно выл и гудел над недовольным ропотом прибоя, студил лица холодными брызгами, присыпал губы солью, развевал волосы. Чайки кружили высоко в небе, роняя перышки. Прилив только начал накатывать на берег, и они шли по твердому и темному от воды песку. Изредка под ногами хрустели ракушки или лопались пузырчатые бурые водоросли. Справа, впереди и позади них, насколько хватало глаз, тянулись дюны. Слева из бескрайней дали накатывали гривы волн Вдали от берега виднелся одинокий корабль. Весь мир окрасился в белый и серебристо-серый цвет.

— Нет, я просто старый бесчувственный чурбан, — сказал Эверард. — А чувства — это твой удел. — Немного помолчав, он спросил: — Тебя беспокоит Лоренцо? Первая насильственная смерть, может, вообще первая смерть человека, которую ты видела своими глазами?

Она кивнула. Тяжесть в душе не уходила.

— Я так и думал, — сказал он. — Это всегда страшно. И особенно отвратительно, когда дело касается насилия, заполняющего экраны в наши дни. Люди упиваются этими зрелищами подобно римлянам на боях гладиаторов. Но зрители забывают реальный смысл. Быть может, продюсеры слишком глупы, или у них совсем нет воображения. Похоже, они просто не осознают, что такое смерть. Ведь каждый раз это жизнь, интеллект, целый мир ощущений, уничтоженные навсегда и безвозвратно.

Ванда содрогнулась.

— Тем не менее, — продолжал Эверард, — мне приходилось убивать раньше и, видимо, придется и впредь. Боже, как бы я хотел, чтобы все происходило иначе, но события развиваются по-своему, и порой я просто не могу позволить себе отвлеченные размышления. Как и ты. Уверен, ты привязалась к Лоренцо. Я тоже. Мы хотели пощадить его, верили, что сумеем. Но события вышли из-под контроля. И нашей первой задачей было выполнить долг перед теми, кого мы по-настоящему любим. Так ведь? Да, тебе пришлось пережить ужасные события, но ты вела себя с честью и ты достаточно сильна духом, чтобы оставить теперь тот день позади.

Она уставилась в бесконечное пустынное пространство, уходящее к горизонту.

— Я знаю, — ответила она. — Я стараюсь забыть.

— Но?

— Но мы не просто убили человека — или стали причиной его гибели, или оказались причастны к его смерти. Сколько сотен миллиардов жизней мы уничтожили?

— А сколько вернули к жизни? Ванда, те миры, которые мы видели, никогда не существовали. Мы и кое-кто еще из Патруля храним воспоминания о них, у кого-то остались шрамы на память, кто-то потерял там жизнь. Но как бы там ни было, того, что мы помним, никогда не существовало. Мы не уничтожили те варианты будущего. Это неверная фраза. Мы всего лишь предотвратили их появление.

Ванда крепче сжала руку Эверарда.

— Вот это-то меня и страшит, — тихо произнесла она. — Поначалу это была теория, которую преподают в Академии среди прочих предметов — как правило, более понятных. Но теперь я почувствовала все это на себе. Если все случайной беспричинно, если не существует твердой реальности и есть только математический театр теней, где все меняется, меняется, меняется до бесконечности, сметая нас самих словно сны…

Ветер бил в лицо. Ванда умолкла, глотнула воздуха и, наклонив голову, двинулась дальше.

Эверард прикусил губу.

— Это нелегко, — согласился он. — Тебе придется смириться с тем, как мало мы знаем и как мало в чем можно быть уверенным.

Они вдруг остановились. Откуда взялся этот незнакомец? Они должны были сразу заметить его, он тоже брел вдоль берега медленным шагом со скрещенными на груди руками, глядя то на море, то на крохотные следы жизни, выброшенные на песок.

— Добрый день, — произнес незнакомец.

Приветствие прозвучало мягко и мелодично, в английском сквозил акцент, происхождение которого они не могли определить. Приглядевшись к незнакомцу, они даже усомнились, мужчина ли перед ними. Одежда, напоминающая облачение христианского монаха, но блекло-желтого цвета, как у буддистов, скрывала фигуру средних размеров. Лицо не то чтобы невыразительное, нет — четкие линии, полные губы, легкая печать времени, — но оно могло принадлежать и мужчине, и женщине, так же, как и голос. Определить расу тоже было невозможно. Он — если это существо мужского пола, — казалось, гармонично соединил в себе черты сразу всех рас.

Эверард глубоко вздохнул и отпустил руку Ванды. Пальцы его на мгновение сжались в кулаки. Он словно подтянулся и ответил ровным голосом:

— Добрый день.

Но может быть, неизвестный обращался к Ванде, а не к нему?

— Простите великодушно. — Какой мягкой была улыбка! — Я невольно услышал ваш разговор. Позвольте поделиться некоторыми мыслями.

— Вы из Патруля… — прошептала Ванда. — Иначе вы бы не услышали и не поняли смысла наших слов.

Незнакомец едва заметно пожал плечами и спокойно произнес:

— В эти времена, как и во многие другие, нравственный релятивизм — это грех, терзающий людей доброй воли. Они должны осознать, что… пользуясь примерами сегодняшнего дня, что смерти, увечья и разрушения, вызванные Второй мировой войной, — это зло. Как и новые тирании, посеянные ею. Однако разгром Гитлера и его союзников был необходим. Поскольку люди таковы, каковы они есть, в мире всегда больше зла, нежели добра, больше печали, нежели радости, а потому тем более важно защищать и лелеять все, что придает ценность нашей жизни.

Некоторые эволюции в сопоставлении лучше других. Это непреложный факт, как и тот, что одни звезды светят ярче других. Вы видели западную цивилизацию, в которой церковь поглотила государство, и другую, где государство подменило собой церковь. Спасенное вами — это тот плодотворный баланс сил церкви и государства, из которого, вопреки раздорам, просчетам, коррупции, цинизму и трагедиям, впервые произросло настоящее понимание вселенной и родились первые прочные идеалы свободы. За содеянное вами не чувствуйте ни гордости, ни вины. Будьте просто счастливы.

Ветер завывал, океан с грохотом подступал ближе.

Ванда никогда не видела Эверарда настолько потрясенным. И ей показалось, что он выбрал очень верное слово.

— Учитель… То, что мы пережили… Это действительно случайность, дефект в потоке времени, который мы, именно мы должны были устранить?

— Да. Комозино точно объяснила вам положение вещей — в той степени, в какой вы и она могли его постичь. — И обращаясь, в основном, к Ванде: — Подумайте, если угодно, о дифракции, волнах, усиливающихся здесь и гасящих друг друга там, чтобы образовать круги. Это непрерывный процесс, но для человека он обычно незаметен. Когда случилось так, что усиление сошлось на Лоренцо де Конти, его жизнь приобрела характер рока. Однако пусть вас не гнетет и не будоражит то, что ваша воля одолела саму судьбу, рок.

Ванда, дитя конца XX века, взмолилась, не понимая еще, кто стоит перед нею:

— Но скажите же, учитель… Это и есть самое главное?

В ответ — мягкая улыбка, за которой… то ли блеск стали, то ли отсвет молнии.

— Да. Реальность всегда предрасположена к хаосу, а Патруль — тот стабилизирующий элемент, который удерживает время в определенном русле. Может быть, это не самое лучшее русло, но мы не боги, чтобы навязывать нечто иное, зная, что в конце концов оно все-таки приведет нас в будущее, недоступное нашему воображению сейчас. Однако события, если их пустить на самотек, неизбежно станут развиваться в худшем направлении. Вселенная с только лишь спонтанными изменениями сама по себе не имеет ни смысла, ни цели, и в конечном счете ее ждет саморазрушение. В такой вселенной нет места свободе.

И не для того ли вселенная создала разум, чтобы защитить себя и придать смысл своему существованию?.. Впрочем, ответа на этот вопрос нет.

Но пусть вас это не беспокоит. Реальность существует. И вы среди тех, кто ее охраняет.

Рука поднялась вверх.

— Благословляю вас!

Эверард и Ванда остались на берегу одни. Не осознавая, кто у кого ищет защиты, они обнялись и долго стояли на соленом ветру, согревая друг друга своим теплом. Наконец она спросила:

— Это он?

— Да, конечно, — ответил Эверард. — Данеллианин. Я только раз видел одного из них, да и то всего минуту. Тебя удостоили большой чести. Помни об этом.

— Запомню. У меня снова есть моя жизнь и то, ради чего стоит жить.

Они разомкнули руки и снова застыли в молчании на берегу океана. Затем Ванда, встряхнув головой, громко рассмеялась и задорно крикнула:

— Эй, ну-ка хватит размышлять о судьбах вселенной! Мы ведь просто люди, а? Так что давай наслаждаться жизнью!

Его радость, чуть настороженная, слилась с ее восторгом.

— Да, ты права. Я проголодался, как медведь. — И сразу же застенчиво:

— А что ты собираешься делать после обеда?

Совершенно спокойно она ответила:

— Позвонить домой и сказать, что уезжаю на несколько дней. Купить зубные щетки и все необходимое. Этот берег чудесен в любую пору, Мэнс. Вот увидишь!