— Это самоубийство, — проворчал высокий охранник.

— Для меня, а не для вас, так что вам и беспокоиться нечего, — рявкнул на него Брайон. — От вас требуется только слушать приказы и точно им следовать. А теперь — повторите-ка все еще раз.

Стражник закатил глаза и затянул заунывным голосом:

— Мы остаемся здесь, в машине, и не глушим мотор, а вы лезете в эту самую кучу камней. Мы никого не впускаем в машину и стараемся никого близко не подпустить и к вам. Мы не входим внутрь, что бы ни случилось, а ждем вас здесь. Без приказа не стреляем, за исключением того случая, когда вы вызовете нас по радио — тогда мы входим туда с автоматами и прочесываем все очередями, и неважно, в кого мы при этом попадем. Это произойдет только в крайнем случае.

— Постарайтесь как-нибудь организовать этот «крайний случай», — сказал второй охранник, поглаживая тяжелый вороненый ствол своего автомата.

— Если вы пустите в ход оружие без моего разрешения, вы за это заплатите, и заплатите головой, — раздраженно проговорил Брайон. — Я хочу, чтобы вы это накрепко запомнили. Вы являетесь группой прикрытия, базой, на которую я могу вернуться. Это моя операция, и только моя.

Он подождал, пока все трое не кивнули в знак согласия, потом чисто машинально проверил, заряжен ли его пистолет — обойма была полной. Глупо было бы идти внутрь без оружия, но он должен был это сделать. Все равно один пистолет его не спасет. Он отложил оружие. Пуговка радиопередатчика на его воротнике давала достаточно сильный сигнал, способный пройти через любые стены. Он сбросил куртку, открыл дверь и вышел в обжигающее сияние полуденного Дита.

Тишина пустыни нарушалась только равномерным гулом двигателя вездехода за его спиной. По обе стороны от него простиралась до самого горизонта бесконечная песчаная пустыня. Неподалеку одиноко стояла цитадель, действительно более всего напоминавшая огромную гору черных камней. Брайон подошел ближе, пристально следя за малейшим движением, которое могло возникнуть у стен. Однако никого не было заметно. Громоздкое сооружение, лишенное какой бы то ни было архитектурной привлекательности, застыло в тяжелом зловещем молчании. С Брайона градом катился пот — и не только жара была тому причиной.

Он обогнул башню, выискивая вход, но, как ни старался, ничего не обнаружил. Обойдя ее еще раз, он обратил внимание на выступы в стене, расположенные таким образом, что, цепляясь за них, можно было забраться наверх. Похоже, ему не оставалось ничего другого, как, карабкаясь по почти отвесной поверхности стены, искать путь внутрь. Брайон тоскливо огляделся, сложил ладони рупором и крикнул:

— Я иду. Я несу послание Нийорда, которое вы так хотели услышать.

Не то чтобы он сознательно врал — просто несколько исказил правду. Ответа не последовало — только свист ветра, и шорох песка, да шум двигателя вдалеке. Брайон полез вверх.

Камень крошился, ему приходилось смотреть, куда он ставит ногу. В то же время Брайон боролся с почти непреодолимым желанием посмотреть вверх, чтобы удостовериться, что оттуда ничего не свалится ему на голову. Но ничего не произошло. Когда он добрался до края стены, пот лил с него градом, дыхание стало тяжелым и хриплым. В поле его зрения по-прежнему никто не появлялся. Он стоял на неровной поверхности стены, которая окружала основное здание; из нее вырастала куполообразная крыша. Темные дыры проходов позволяли попасть внутрь сооружения. Брайон посмотрел вниз, на вездеход, который казался небольшим размытым пятном в бесконечности пустыни.

Пригнувшись, Брайон проник в ближайшую дыру. Вокруг по-прежнему никого не было. Комната внутри казалась созданной буйным воображением сумасшедшего: в высоту больше, чем в длину, с неровными стенами, более походившая на прихожую, в одном конце которой оказалась лестница, в другом же — бездонная черная яма. Сквозь щели и дыры, пробитые в толстой каменной стене, пробивался свет. Брайон решил воспользоваться лестницей. Миновав несколько тупиков и поворотов, он увидел впереди более яркий свет и направился туда. В комнатах, которые он проходил, он видел пищу, посуду, какие-то необычные предметы дитского происхождения — но ни одного человека. Свет впереди становился все ярче, проход расширялся, и наконец Брайон оказался в большом центральном зале.

Зал этот был сердцем странного здания. Все комнаты, проходы и помещения только обрамляли гигантский зал с круто уходящими вверх наклонными стенами, имевший форму усеченного конуса. Потолок отсутствовал, вместо него в вышине сиял ослепительно голубой круг раскаленного неба, и поток света отвесно падал на пол.

В круге света стояла кучка людей, неотрывно глядевших на Брайона.

Боковым зрением Брайон видел остальную комнату — бочонки, ящики, какие-то механизмы, радиопередатчик, узлы, свертки и кучи непонятных предметов… Времени приглядеться повнимательнее у него не было. Все его внимание было сосредоточено на людях в длинных одеждах с капюшонами, стоящих посреди зала.

Он нашел врага.

Все, что прежде происходило с ним на Дите, было лишь подготовкой к этой встрече. Нападение в пустыне, бегство, чудовищный жар солнца и раскаленного песка — все это само по себе было прелюдией. Только теперь и начнется настоящая борьба.

Впрочем, ни о чем таком он сейчас не думал. Рефлексы борца заставили его чуть пригнуться, согнуть руки в локтях — он шел осторожно, готовый мгновенно отпрыгнуть в сторону, но все это сейчас не было нужно. Пока что опасность не была явной. Когда он начал обдумывать ситуацию, то остановился в изумлении. В чем дело? Никто из дитов не сдвинулся с места, не издал ни звука. Откуда он вообще знал, люди ли это? Они были закутаны в плащи так, что видны были только глаза.

Однако же Брайон не испытывал сомнений. Несмотря на их молчание, он знал, кто это. Их глаза были неподвижны и лишены какого-либо выражения, но смотрели недобрым, хищным взглядом. Они могли смотреть на жизнь, смерть и раны с тем же отсутствием интереса или сострадания. Брайон понял это все за какую-то долю секунды без единого слова. За то время, пока он делал шаг вперед, он определил, с чем ему пришлось столкнуться. Сомнений в этом быть не могло — по крайней мере, для него, человека, наделенного чувством эмпатии.

От группы молчаливых людей исходила морозно-белая волна безэмоциональности. Эмпат разделяет чувства других людей. Он угадывает их реакцию, ощущая их эмоции: всплеск интереса, ненависть, любовь, желание — поток чувств и движений души, который сопутствует каждой мысли и действию. Эмпат похож на человека, который смотрит на страницы множества книг. Он видит шрифт, слова, абзацы, заключенные в них мысли, даже не прилагая усилий для того, чтобы понять все это.

Как тогда должен чувствовать себя человек, смотрящий в открытые книги и видящий только чистые листы? Есть книги — но в них нет слов. Он переворачивает страницы, листает одну книгу, другую, ищет хоть что-то — но ничего нет. Все страницы пусты.

Такими же были и магты — пустыми, чистыми, лишенными эмоций. Едва ощутимая волна, скорее всего, порождалась нервными импульсами, которые поддерживали жизнедеятельность организма. Больше ничего. Брайон пытался уловить хоть что-то еще, но ничего не находил. Либо у этих людей совершенно отсутствовали эмоции, либо они были способны блокировать его попытки «считать» их — точно сказать он не мог.

На все эти открытия у Брайона ушло всего несколько мгновений. Люди по-прежнему смотрели на него — не шевелясь, не говоря ни слова. Они ничего не ждали от него, их отношение к нему нельзя было назвать заинтересованностью. Любые их слова, любые вопросы были бы излишними — а потому они ничего не говорили. Говорить должен был он.

— Я пришел, чтобы говорить с Лиг-магтом. Кто он? — Брайону не понравился звук собственного голоса — он прозвучал как-то слишком тихо в этом огромном зале.

Один из стоявших сделал легкое движение, чтобы привлечь к себе внимание. Остальные по-прежнему не шевелились. По-прежнему ждали.

— У меня для тебя послание, — Брайон говорил медленно, пытаясь заполнить этими словами пустоту в комнате и в собственных мыслях. Ему нельзя было ошибиться, так как цена ошибки была слишком велика. — Я из Фонда в городе: думаю, это ты знаешь. Я говорил с людьми Нийорда. У них для тебя послание.

Молчание затягивалось. Брайон вовсе не собирался читать монолог. Разглядывание неподвижных фигур не могло длиться вечность. Казалось, что время остановилось, но наконец Лиг-магт заговорил:

— Нийордцы собираются сдаться.

Фраза прозвучала невероятно странно. Брайон прежде никогда не задумывался о том, насколько для речи важны эмоции. Если бы этот человек вложил в свои слова хоть какие-то эмоции, например, произнес бы это с подъемом, это означало бы: «Успех! Враг собирается сдаться!» Но этого смысла фраза не несла.

Если бы предложение было произнесено с сомнением, оно превратилось бы в вопрос: «Собираются ли они сдаться?» Но и эта интонация отсутствовала. Никакого дополнительного смысла фраза не несла — только тот, что заключался в каждом отдельном слове. Она имела интеллектуальную коннотацию, но понять, какую, можно было, только обладая дополнительными знаниями. Они были готовы принять только одно послание с Нийорда. Следовательно, именно это послание и принес Брайон. Если он пришел сказать что-то другое, это «другое» их не интересовало.

Этот факт был жизненно важным для Брайона. Если их не интересовало то, о чем он собирался говорить, тогда он больше не был им нужен. Поскольку он пришел от врагов, он тоже был врагом. Следовательно, он будет убит. Брайон потратил некоторое время на обдумывание ситуации. Логические рассуждения — вот все, на что он мог сейчас опираться. Судя по приему, который ему оказали, он мог говорить с роботами или чуждыми человеку существами.

— Вы не можете победить в этой войне, вы только можете приблизить собственную смерть, — сказал он со всей убедительностью, на какую только был способен, в то же время понимая, что все его усилия тщетны. — Нийордцы знают, что у вас есть кобальтовые бомбы, и они засекли вашу гиперпространственную пусковую установку. Они не могут больше рисковать. Они передвинули срок начала военных действий на целые сутки. Осталось всего полтора дня до того, как будут сброшены бомбы, и вы все будете уничтожены. Понимаете ли вы, что это означает…

— Это послание? — спросил Лиг-магт.

— Да, — ответил Брайон.

Его жизнь спасли две вещи. Он предчувствовал, чем закончится разговор, и одно это заставило его быть настороже. Это и его рефлексы Победителя Двадцатых позволили ему избежать немедленной смерти.

Из каменной неподвижности Лиг-магт мгновенно перешел в яростную атаку. В прыжке он выхватил из складок одежды изогнутый обоюдоострый клинок, который рассек воздух в том самом месте, где только что стоял Брайон.

Времени на то, чтобы сгруппироваться и отпрыгнуть в сторону, у анвхарца не было — его хватило только на то, чтобы упасть на спину. В тот же миг разум его уже включился в битву. Лиг-магт молниеносно нанес удар сверху вниз, но Брайон захватил ногами его ногу и резко дернул вбок, так что тот потерял равновесие и упал.

Они оказались на ногах одновременно — лицом к лицу. Теперь руки Брайона были сцеплены перед грудью — лучшая защита для безоружного от человека с ножом: руки закрывали тело, кисти рук сплелись, готовясь отбить удар, откуда бы он ни был нанесен. Лиг-магт пригнулся, перебрасывая нож из руки в руку, потом ударил Брайона, целя в диафрагму.

Брайону с трудом удалось уклониться от второй атаки. Лиг-магт дрался с невероятной яростью, каждое его движение было выверено до миллиметра, он двигался стремительно, с какой-то механической точностью. Если бы Брайон продолжал защищаться, исход у этого поединка мог быть только один. Человек с ножом должен был победить.

После следующей атаки Брайон сменил тактику. Он поднырнул под выпад, стараясь перехватить руку, державшую нож. Боль резанула его предплечье, потом его пальцы охватили запястье, сжали, сдавили, как тиски…

Это было все, что он мог сделать, чтобы продержаться. Жизнь на планете с большей гравитацией и физические упражнения сделали его много сильнее нападавшего. Вся его сила, казалось, переливалась в эту сжатую руку, потому что в ней он держал свою жизнь, удерживая нож, могущий оборвать ее. Все остальное не имело значения — ни то, что дит бил его ногами, ни то, что свободной рукой он пытался дотянуться до лица Брайона и скрюченные пальцы его явно метили вырвать анвхарцу глаза. Жизнь Брайона зависела только от того, насколько сильной будет хватка пальцев его правой руки.

На время противники замерли в неподвижности — Брайону удалось перехватить вторую руку Лиг-магта. Захват был надежным — теперь они, что называется, вошли в клинч, стоя вплотную друг к другу, их лица разделяло всего несколько дюймов. Капюшон слетел с головы дита, открыв лицо, и пустые холодные глаза смотрели сейчас прямо в глаза Брайону. Никаких эмоций не отражалось на его жестком лице; щеку пересекал длинный рубец старого шрама, оттягивавший угол рта и придававший лицу выражение невеселой насмешки — но и это было фальшью, потому что не было никакого выражения на этом лице, хотя сейчас оно должно было быть перекошено от боли.

Брайон побеждал. Его сила и больший вес играли сейчас решающую роль. Диту придется выронить нож, иначе его рука будет попросту сломана…

Но он этого не сделал. С ужасом Брайон понял, что дит вовсе не собирается выпускать нож, что бы ни произошло.

Раздался страшный глухой звук ломающихся костей, и рука дита бессильно повисла плетью. На его лице по-прежнему ничего не отражалось. Парализованные пальцы все еще сжимали нож. Другой рукой Лиг-магт потянулся к нему и начал высвобождать оружие: он готов был и с одной рукой продолжать битву. Брайон ударил по его правой руке ногой и, выбив нож, отбросил его на середину зала.

Лиг-магт сильно ударил Брайона в пах. Он продолжал драться так, словно ничего и не случилось. Брайон медленно отступил на шаг.

— Остановись, — сказал он. — Теперь ты уже не можешь победить. Это невозможно.

Он окликнул остальных, равнодушно следивших за неравным боем.

И тогда Брайон осознал, что сейчас произойдет и что ему придется делать; от этой мысли его затошнило. Лиг-магту была безразлична его собственная жизнь — так же, как безразлична ему была жизнь планеты. Он будет продолжать нападать, что бы ни делал с ним Брайон. Брайону представилась безумная картина — как он сломает этому человеку вторую руку и обе ноги и как тот будет ползти вперед, зубами — единственным оставшимся оружием — пытаясь вцепиться в противника.

Был только один способ покончить с этим. Брайон отклонился, сбросив руку Лиг-магта. Ткань была тонкой, сквозь нее были отчетливо видны очертания тела дита, и Брайон легко определил местонахождение нервного узла.

Это был смертельный удар карате. Брайон никогда прежде не применял его на людях. Он мог рукой разбить толстую доску одним коротким и точным ударом. И сейчас его напряженная рука рванулась вперед, вся сила и энергия его тела сосредоточились в кончиках пальцев, глубоко вошедших в плоть противника.

Он убивал — не случайно, не в приступе ярости. Он убивал — потому что только так и можно было окончить эту схватку.

Дит осел на пол: так оседает в облаке пыли взорванная башня.

Измотанный, весь в крови, Брайон стоял над телом Лиг-магта и смотрел на союзников убитого.

Смерть наполняла комнату.