Порой внезапно все меняется, будто с глаз наконец упала пелена. Я вспоминаю, как это было лет 20 назад, когда я впервые услышал Карлоту Кастильо. Я участвовал в разработке Google Glass – ну, знаете, нательный компьютер-очки, который тогда подавал большие надежды. Казалось, грядет новая революция в области доступа к информации и обратной связи. Мы были на самом пике влияния Кремниевой долины. Еще пара лет, и вся отрасль высоких технологий оказалась в опале. Но когда я слушал Карлоту в тот день, Google и другие гиганты были еще на высоте.

Нас было несколько: представителей Google, приехавших в Сан-Франциско на встречу. Карлота представляла одно из крупных агентств, консультировавших нас по вопросам управления. В переговорной комнате их офиса открывалась фантастическая панорама на все: от Золотых Ворот до оклендской стороны моста Бэй-Бридж. Карлота и ее команда помогали нам в поиске способов максимально увеличить коммерческую выгоду от Google Glass.

Карлота была родом из Чили и обладала неиссякаемой энергией. Она разменивалась на работу в этом консалтинговом агентстве, где требовалось, чтобы все было идеально и при этом не дай бог вызвать чье-либо неудовольствие. Она была миниатюрной, но пылкой и невероятно харизматичной. В тот вечер я завороженно слушал ее, пока солнце садилось в залив – а может, это мои иллюзии по поводу технического прогресса медленно уходили под воду.

У Карлоты была идея, как использовать Google Glass, чтобы показать американцам, сколько другие потели и трудились, чтобы мы могли сохранять наш уровень жизни. Всех присутствующих попросили надеть прототипы Google Glass и взглянуть через них на вазу с фруктами, на которые она повесила ярлычки «честная торговля». Пока потребители выбирали, какую связку бананов они хотят купить, они могли дать голосовую команду и увидеть условия труда на плантации.

Я помню, как она объясняла: «Вот банановая плантация. Вы видите хорошо одетых рабочих. Так выглядит школа, куда ходят их дети. При помощи пары голосовых команд вы можете заглянуть глубже. Вы узнаете, сколько получают рабочие. Понимаете, к чему я. У нас теперь не просто ярлычок о том, что все законно».

На этом она не остановилась. Она посетила несколько мест в Западной Африке и посмотрела, как маленькие дети таскают золото на приисках. Условия ужасающие. Там было более 200 тыс. детей, большинство младше 15 лет, зарабатывавших себе раннюю смерть. Идея Карлоты заключалась в том, что молодожены, выбирая себе обручальные кольца, придут в ужас от сцен, которые они увидят в Google Glass, и будут держаться подальше от любых колец из золота, добытого детьми.

Больше всего поражало, что у нее хватило духу провести для нас такую презентацию. Я видел, что ее босс чувствовал себя все неуютнее, по мере того как она все эмоциональнее говорила. Когда один из моих коллег поинтересовался технической осуществимостью ее предложений, она моментально среагировала: «Вы же ребята с алгоритмами. Неужели не можете сами сообразить?»

И тут пелена спала с глаз. Мы все в Кремниевой долине такие могущественные и великие. Мы готовы в одиночку спасти мир. Клиентам достаточно переслать нам свои личные данные, а остальное мы сделаем сами. Это остальное, как выяснилось, делало нас сказочно богатыми и уничтожало огромное количество рабочих мест «благодаря» автоматизации, которую мы развивали. В тот вечер я шел домой в свою квартиру в пентхаусе на Ноб-Хилл и думал, что она в чем-то права. Для чего же это все? Разве Google Glass – просто предмет роскоши?

Карлота оказалась интересным человеком, так просто от своего она не отступалась. Я знал ее босса Джейка, в те дни мы были на короткой ноге. По сути, он оказался одним из главных ее поклонников, но после той презентации ему пришлось отпустить ее. Вообще-то, думаю, это произошло по обоюдному согласию. Ее явно ждало более высокое призвание.

Покинув консалтинговое агентство, Карлота создала движение, требовавшее большей социальной ответственности от высокотехнологичных компаний. В тот момент в городе резко росло недовольство деятельностью таких организаций. И частью этой проблемы был я. Я не намерен был жить в Долине, ведь до Сан-Франциско можно было добраться на метро или автобусе. Стоит ли нас за это винить? Но проблема была в том, что уже тогда моя зарплата исчислялась шестизначными суммами и стремилась к семизначным с правом покупки акций. С такими деньгами в кармане мы, ребята из сферы высоких технологий, задрали до небес цены на недвижимость, и старые районы стали неподъемны для их тогдашних обитателей. И тогда случилось неизбежное: протестующие разбили окно корпоративного автобуса Google, возившего сотрудников из города в Долину. Плюс шокирующие разоблачения компаний, снабжавших Управление национальной безопасности личными данными наших клиентов.

В общем, у Карлоты было чутье: она знала, куда ветер дует. Она не была противницей любых машин и верила, что технологии дают нам шанс на лучшую жизнь. Но и свою историю она тоже знала. Блага часто распределялись неравномерно. Те, кто нуждался в помощи больше всех, зачастую были последними в очереди. Неравенство укреплялось, и частью проблемы оказались технологии.

В Долине было сосредоточено слишком много благ. Тут не только бедные слои населения не видели для себя выгоды, даже средний класс страдал. Уничтожено множество высокооплачиваемых рабочих мест. Мы в Google или Facebook жили внутри мыльного пузыря. Нам все приносили на блюдечке, и мы решили, будто заслуживаем особого отношения.

Мне было поручено познакомиться с Карлотой поближе и провести с ней переговоры. Она сказала мне, что «все революции устраивает средний класс». Все начинается с мелочей. Например, продавец овощей не может получить государственную лицензию и в результате приносит себя в жертву. Многие такие примеры заразительны – вспомните 1789, 1848 или 1918 гг. Или освободительные движения, во главе которых стояли образованные адвокаты из среднего класса – Ганди и Неру. Она подчеркнула, что нам необходимо сделать так, чтобы система работала во благо и среднего класса, и бедноты.

Она оказалась жестким переговорщиком. Но на деле я был на ее стороне. Она убедила меня, что высокотехнологичные компании живут за счет всех остальных, проповедуя, что необходимо делиться, но сами делиться не хотят. Мы были своего рода новыми банкирами. И действительно, журнал Economist в то время предсказывал, что топ-менеджмент технологических компаний скоро «присоединится к банкирам и нефтяникам в списках народной демонологии».

Карлота знала, как разыграть карту вины. Она встала во главе кампании под названием «Бедные соседи», рассказывая на лекциях, в интервью и статьях, как технологические компании делают состояния за счет того, что оставляют без работы многих американцев. Этого следовало ожидать от технологической революции. Однако Карлота подсчитала, что они сидят на деньгах – почти 500 млрд долларов – и не заставляют их работать. Она упорно повторяла, что они использовали личные данные американцев, чтобы сколотить состояния, но сами ничего не вложили в развитие общества. Почему они не обучали следующее поколение? Или не помогали тем, кто по их вине оказался лишним, найти работу или получить новую квалификацию? В отличие от Форда в начале XX в. они не заняли людей на производстве. Он тогда оставил без работы много лошадей, конюшен и извозчиков, но дал этим людям работу за хорошие деньги, так что они смогли потом купить его автомобили. Разработчики новых технологий такого не делали. И при этом они еще и пытались уклоняться от налогов. От тех, в которых так отчаянно нуждались многие районы.

Карлота объявила бойкот некоторым продуктовым линейкам. Удивительно, но студенты колледжей в Сан-Франциско и окрестностях, которые, казалось бы, особенно привязаны к своим гаджетам, первыми поддержали бойкот и стали пикетировать магазины Apple и других брендов.

Карлота иногда получала помощь, о которой не просила. Моя компания и несколько других подверглись кибератакам. Ходили слухи, что это ее рук дело, но я так не думаю. Мне всегда казалось, что это делалось изнутри. Ее аргументация была очень убедительна; думаю, находились сотрудники, которые выражали свое недовольство менеджментом при помощи парочки очень своевременных и весьма неприятных кибератак. Сноудены в этом мире работают не только на правительство, если вы понимаете, о чем я. Как бы то ни было, атаки, обвинения и контробвинения только подливали масла в огонь разногласий по поводу роли наших компаний. В суде общественного мнения она выиграла дело.

Мне было поручено пойти на переговоры с ней: ведь когда случились кибератаки, я пришел к генеральному и сказал ему, что он много потеряет, если он и другие главы крупных технологических компаний не пойдут на уступки. На пререкания с ним и советом директоров ушло несколько недель. Они не могли понять, из-за чего столько шума. Я помню, как генеральный сказал, что он недавно отдал несколько сотен тысяч в помощь школьным системам в бедных регионах, чтобы они могли улучшить образование в области естественных наук и технологий. И это была лишь верхушка айсберга. Сотни миллионов уходили на протяжении многих лет на благотворительные нужды. К тому же многие из их программ бесплатно лежат в сети, например карты, на которых можно найти ближайшие клиники, где делают прививки от гриппа. Клиенты получили огромную выгоду от работы компании. Почему же они такие неблагодарные?

В конце концов именно страх заставил компании пойти на сделку. Они испугались, когда кампания Карлоты нашла поддержку у некоторых политиков. Те заговорили о том, чтобы сделать технологические компаниями «предприятиями общественного пользования», что дало бы местным властям возможность контролировать их. Мы радостно согласились жертвовать 5 % от нашего дохода – за год около 40 млн долларов – на финансирование нуждающихся школ и центров переквалификации для тех, кто долго не мог найти работу. Карлота вытребовала, чтобы соглашение было принято в качестве закона. Это единственное ее требование, от которого она и ее команда в результате отказались.

Нужно отдать ей должное. Никто другой не смог бы добиться того же. Может, дело в том, что она росла не в США и потому была так эффективна. Люди готовы были следовать за ней, зная, что она прошла нелегкий путь. Ее упорство служило ей верой и правдой.

Мы остались друзьями после того, как она уехала из города. Она начала кампанию по реформированию школ в Центральной Америке. Там многие учителя получали зарплату, но могли не появляться на работе каждый день. Иногда вместо них присылали других, менее квалифицированных. Уровень образования был низким, и детям было трудно добиться успеха. Многие родители хотели для своих детей лучшей жизни и понимали, что продвинуться по социальной лестнице можно только с помощью образования. Карлота дала детям мини-камеры, чтобы они могли регистрировать отсутствие учителей. Пару учеников, которые это сделали, похитили; их отрезанные уши прислали родителям для устрашения. Карлоте удалось направить полицию по следам похитителей, чтобы найти детей. Их освободили. Из-за широкой огласки правительства были вынуждены заняться проблемой, в результате положение дел со школами существенно улучшилось. Но это не помешало некоторым родителям обвинить Карлоту в том, что она подвергла опасности их детей.

Она вернулась домой в Чили, чтобы баллотироваться на пост мэра в одном из крупных городов. Ее оппонентом оказалась одна старорежимная партийная шишка. Карлота хотела искоренить коррупцию и сделать город – как бы смешно это ни звучало – чилийским центром технологий. Бывший промышленный центр теперь проигрывал в соревновании с Азией, но там был хороший университет. Карлота связалась со мной, чтобы узнать, не захочет ли Google или кто-то еще из крупных технологических компаний открыть там исследовательскую лабораторию. Но прежде чем я успел ответить ей, она исчезла. Это было за неделю до выборов, на которых она, по оценкам многих, могла победить. Ее так и не нашли, и большинство считали, что ее похитила и убила местная криминальная группировка.

И все же дух Карлоты жив. Университет города, мэром которого она хотела стать, был переименован в ее честь. Технологические компании вместе финансируют институт при Стэнфорде, который занимается изучением влияния технологий на мировой средний класс.

Через несколько лет после исчезновения Карлоты, когда все уже потеряли надежду найти ее, ей присудили премию Амартии Сена, и в ее честь была проведена церемония. Джейк, ее бывший руководитель, принял награду от ее лица. В своей речи он перечислил все самое важное, чему он научился у Карлоты: как и Амартия Сен, «она подчеркивала развитие человеческого потенциала. Когда Китаю удалось вырваться из бедности, многие надеялись, что его модель развития станет примером для подражания. Но там ничуть не меньше, а может, и больше неравенства, чем на Западе. Где экономическая модель, которая заставит систему работать на развитие человеческого потенциала? Нужно ли нам всем отправлять своих детей учиться в Йель, где училась Карлота, чтобы у них это получилось? Должны ли они все заниматься науками и технологией, чтобы потом получать приличную зарплату? А как насчет тех сотен тысяч, которые не попадут в Йель? Могут ли они рассчитывать на жизнь среднего класса для себя и своих семей? Карлота понимала, что система – будь то Китай, США или Латинская Америка – не справляется с задачей развития человеческого потенциала. Безусловно, мы видели прекрасные примеры успешной борьбы с бедностью. Однако нищета все еще существует, она видела это во время своих путешествий в Западную Африку. И пока у каждого не появится шанса реализовать свой потенциал, мы будем в проигрыше. Каждый несет ответственность за то, чтобы работать как следует. Иначе он не должен ожидать помощи от благотворителей или государства. Этому она научилась у своего отца. Но многие люди тяжело трудятся и все равно не могут сдвинуться с мертвой точки. Среди них много представителей среднего класса, которые вначале имели существенные преимущества, но все равно не продвинулись вперед. Технология – обоюдоострый меч. Карлота верила, что необходимо новое популярное движение, которое бросило бы вызов устоявшимся интересам. Я уверен: она лишилась жизни именно потому, что защитники этих интересов увидели угрозу в ней и ее работе».

Тогда я думал, что пожертвовать часть дохода будет достаточно. И поначалу этот шаг, казалось, успокоил оппозицию и дал нам надежду, что мы увидим большую мобильность занятости. Многие вложили огромные средства в сланцевую революцию, чтобы восстановить производственную мощь США. И на какое-то время это сработало, пока остальной мир Америку не догнал. В результате разница в ценах на электроэнергию стала невелика, а следовательно, США лишились этого преимущества. Меня больше всего впечатляло, какого прогресса другим странам удалось достичь в создании инноваций, таких как «зеленые» технологии и альтернативное топливо. А США, наоборот, стали отставать. Для Америки оказалось дешевле перейти на природный газ и не задумываться о климатических изменениях.

Автомобильные компании устроили мятеж против жестких требований CAFE, закона, введенного администрацией Обамы и устанавливающего количество миль на галлон топлива для транспортных средств. Следующая администрация увеличила время, в течение которого производители автомобилей могли принять меры, чтобы соответствовать требованиям. При таком изобилии сланцевой нефти в США мировые цены на нефть оставались низкими, и американцы продолжали покупать большие машины.

Другие страны, в частности Китай, развивали «зеленые» технологии и другие направления. Я помню, как во время секвестра бюджета при Обаме уменьшались статьи доходов федерального бюджета, которые предполагалось использовать на исследования и разработки. Тогда по этому поводу было много копий сломано. И снова технологические компании и многие другие считали, что бизнес может взять на себя всю научно-исследовательскую деятельность, хотя у нас в технологической отрасли не было лабораторий (вроде старых добрых лабораторий Белла), необходимых для фундаментальных исследований. Мы не раздвигали границы науки. Наши исследования должны были быть пригодны для коммерциализации максимум за три – пять лет. Иногда менеджмент требовал еще более быстрой отдачи. Университеты рассчитывали на федеральную поддержку, и когда ее не стало, фундаментальные исследования и там сошли на нет.

Так мы оказались в худшем из миров. Мы были загнаны в угол автоматизационной революцией, которая все набирала обороты. Информационные технологии, искусственный интеллект и большие данные «убивали» все новые секторы экономики, работы со средними расценками становилось все меньше. Бизнес мог повышать свою рентабельность, увольняя людей. Была небольшая группка победителей на самом верху и множество тех, кто боролся за жизнь. В 2012 г. 1 % американцев с самыми высокими доходами зарабатывали 22 % от всех доходов населения страны. Это более чем вдвое превышало их долю в 1980‑е. В следующие 10 лет их доля перевалила за 25 %. Мы надеялись, что помогут инвестиции технологических компаний в школы и университеты, но было очевидно, что этого недостаточно. Хуже того, уровень образования оставался очень средним: американские дети продолжали плестись в конце таблиц где-то позади азиатов.

Еще один вопрос, который снова остро стоял на повестке дня, – старение. В годы президентства Обамы много говорилось о том, что нужно сокращать субсидии – социальное обеспечение, здравоохранение, пособия и пр. Цены на медицинское обслуживание взлетели к небесам. Республиканцы и демократы яростно сражались друг с другом. Республиканцы хотели урезать все под ноль. Демократы не готовы были уступить ни пяди, опасаясь, что такие меры ударят по самым уязвимым, в том числе по тающему на глазах среднему классу. Реформа Обамы стала новым полем битвы. Республиканцы уверяли, что мы не можем ее себе позволить. Демократы стояли на том, что это вопрос социальной справедливости. Стороны были так разобщены и настолько не готовы к компромиссам, что в конце концов любое усилие по реструктуризации субсидий и придаче им солидной финансовой основы – будь то за счет увеличения налогов или урезания льгот – откладывалось в долгий ящик. Партии решили завещать решение проблемы будущим поколениям.

С тех пор демократическая картина мира уже не выглядела так прекрасно, как мы когда-то надеялись. В 1990‑е и в первые 10 лет XXI в. нам удавалось удерживать высокий уровень рождаемости. Это помогло нам оставаться экономикой первого эшелона. Ясное дело, наш маленький гнусный секретик заключался в том, что поддержание уровня рождаемости не было заслугой уроженцев США. Скорее, стоило поблагодарить постоянный поток иммигрантов, у которых было больше детей, чем у большинства американцев. Однако после финансового кризиса 2008 г. рождаемость начала падать и среди них.

Но мы начали дольше жить. Это стало массовым явлением. И оно означало, что снизится численность рабочей силы, которая будет поддерживать тех, кто вышел на пенсию, если не изменится пенсионный возраст. А те, кто на пенсии, будут дольше нуждаться в поддержке. И пенсионеры не желали терять деньги из-за инфляции. Они хотели, чтобы их пенсия росла вместе с ценами.

В 2020‑е, когда начали массово уходить на пенсию люди поколении беби-бумеров, становилось все труднее сводить концы с концами. Пострадали и некоторые компании, потому что ушедшие на пенсию сотрудники обладали различными знаниями и навыками, которых менее образованное молодое поколение не приобрело. Но и молодежь оказалась под ударом. Многочисленные исследования показали, что ее доходы были гораздо ниже, а благ у них было существенно меньше, чем у их родителей на том же этапе карьеры. Поколение, молодость которого пришлась на 2000‑е и которое было уверено в своей способности добиться большего, чем их родители, даже в эпоху Великой рецессии, теперь теряло надежду.

Несколькими годами ранее я делал доклад об американском среднем классе и был потрясен тем, насколько он сократился. Я отталкивался не от снижения реальных доходов или увеличения отставания от супербогатых. Меня гораздо больше интересовали собственные оценки американцев. В 2008 г., когда финансовый кризис только разразился, американцы, считавшие себя средним классом, составляли 53 % населения. К 2014 г. этот показатель снизился до 44 %. Уже тогда было ощущение постепенного упадка, ведь 40 % опрошенных считали себя представителями низшего класса. Спустя 10 лет картина стала еще печальнее – особенно для молодых. Теперь более 60 % американцев причисляют себя к низшему классу и не видят для себя никаких возможностей улучшения. Я был потрясен.

Как я, наверное, уже говорил, к тому моменту я ушел из Google и встал во главе отраслевой организации, которую создали технологические компании во время переговоров с Карлотой. В процессе переговоров эта организация была преобразована в Большой траст восьми добрых соседей и стала известна в СМИ под ироничным названием Beg-not («Не попрошайничай»). Вы ведь, наверное, помните, что крупные нефтяные компании называли себя «семью сестрами». А мы хотели пользоваться гендерно нейтральным языком. Мы как раз искали название, и тут Карлота сказала: «Почему бы вам не перевернуть слоган, который использовала я, и не назваться “добрыми соседями”?» Участвовать хотели все восемь крупных американских технологических компаний, так что мы решили отразить это в названии. Мне кажется, это в Financial Times нас впервые назвали Beg-not. Членам организации это не нравилось, но было очень метко.

Первому директору пришлось нелегко. Из своего «гнезда» в Центральной Америке Карлота начала критиковать компании, не выполнявшие свои обещания. Главы «Большой восьмерки» знали, что я сумел наладить с ней хорошие рабочие отношения.

Я думаю, что мы сделали большое дело. Но все же наших усилий оказалось недостаточно. Кремниевая долина всегда гордилась тем, что не зависит от правительства. По сути, нам всем надо было объединиться, если мы хотели справиться с проблемами растущего неравенства и недостатка рабочих мест. Для этого нужно хорошее правительство, а не просто федеральное правительство, в котором партии цивилизованно ведут диалог. Нам нужно правительство, которое будет решать настоящие проблемы. Политикам следовало собраться и принять несколько непростых решений, которые наверняка не понравятся их основным избирателям, даже если в результате пойдут всем на пользу.

Я не считал, что политическая система готова к этому, и понятия не имел, как ее нужно реформировать, чтобы можно было принимать необходимые долгосрочные меры. Знаменитый экономист Милтон Фридман написал когда-то, что аргументы нужно готовить заранее, и тогда, когда случится кризис, можно быстро мобилизоваться и быть готовым предлагать решения. Америка была торпедирована сразу несколькими долгосрочными тенденциями: старением, недостаточными для инноваций инвестициями в фундаментальные исследования и разработки, второсортным начальным и средним образованием, все более пессимистично настроенными низшими слоями общества и программами социальной защиты, пожирающими большую часть федерального бюджета. Ни одну из них невозможно было ликвидировать быстро. Если бездействовать слишком долго, по моим оценкам, США придет конец. Развивающиеся страны мчались вперед, несмотря на жуткие проблемы, что увеличивало потребности США в принятии мер безопасности.

Какое-то время я был в печали.

Но затем я встретил женщину, которая вернула нас на верный путь. В отличие от Карлоты, которая приковывала к себе внимание с того мига, как вы впервые встречались, Мелани Джонсон была бы последней, на ком остановится взгляд в комнате, полной людей. Она родилась на юге США, говорила очень тихо с сильным южным акцентом. Все в ней кричало – хотя вряд ли здесь можно использовать это слово – об аристократизме, как белые зонтики от солнца и мятный коктейль на веранде. Но на самом деле она происходила из небогатой семьи. Ее предки были первопоселенцами в Алабаме, но со времен Гражданской войны едва сводили концы с концами. Они отказывали себе во всем, чтобы послать ее в Виргинский университет, где она получила степень магистра юриспруденции. Она пришла работать в небольшую юридическую контору в Алабаме и, наверное, осталась бы там. Но влюбилась и вышла замуж за подающего надежды политика, который позже получил кресло в Палате представителей. В отличие от большинства пар они оба переехали в Вашингтон. Мелани и Джек не торопились обзаводиться детьми, Мелани хотела попытать удачу и попробовать сделать карьеру в столице. Коллеги по университету порекомендовали ее некоторым вашингтонским компаниям, и вскоре она приняла приглашение на работу. До партнера она так и не доработалась, так как ушла в отпуск по уходу за детьми – у них родились двое мальчиков. Ее контора сокращала сотрудников, потому что быстрее и дешевле было использовать роботов для составления обзоров судебной практики. Так что через несколько лет работы неполный день она осталась без места. Брак дал трещину, и после развода она вместе с детьми вернулась в Алабаму. Джек приезжал навещать их пару выходных в месяц, но чем дальше, тем чаще Мелани и мальчики оставались одни. Она работала в небольшой адвокатской конторе и с трудом сводила концы с концами. Джек был небогат и как конгрессмен должен был финансировать два дома – один в Вашингтоне, другой в своем избирательном округе, – а также платить алименты. Он повторно женился на женщине с парой детей, и они все жили в Вашингтоне.

Видимо, то, что Мелани выросла в семье белых южан, сыграло большую роль в развитии ее лидерских качеств. Отец Мелани знал, что такое борьба. Когда речь зашла о политической карьере, было понятно, что дело не просто в ее личной истории взлетов и падений, но и в изменчивом счастье ее семьи, которое помогло ей размышлять и ассоциативно мыслить. Она не сломалась под ударами судьбы, и это тоже было важно. Кому нужен лидер, который бы сетовал о нашем плачевном состоянии. В любом настроении она всегда была безукоризненно одета, каждый волосок в ее прическе был на своем месте. Не думаю, что мы, мужчины, можем похвастаться такой силой духа. И только у женщины хватило бы и эмпатии, и смелости, чтобы решить наши проблемы. Через несколько лет после возвращения в Алабаму Мелани помешалась на политике. Ее огорчала школьная система. Оба ее мальчика пошли в частную школу, но цены были непомерно высокими. Тогда она решила перевести их в обычные средние школы и пришла в ужас от качества преподавания. И вот она выдвинула свою кандидатуру в школьный совет, и ее избрали. Все родители переживали, что если их дети не получат приличного школьного образования, то не смогут попасть в хорошие университеты. Оказавшись в совете школы, Мелани поняла, насколько остро стоит вопрос финансирования. Но она знала, что другие родители не смогут и не захотят поддержать рост налогов. Позже она связалась с Трастом, и именно так я с ней и познакомился. Мы помогли и поддержали систему финансово, хотя это был далеко не самый проблемный район. И все же качество образования снижалось даже в муниципалитетах, уровень дохода жителей которых раньше считался средним или даже высоким.

Работать с Мелани было сплошное удовольствие. Она читала все возможные исследования о том, как улучшить обучение естественным наукам, технологиям, инженерному делу и математике, и у нее было много своих идей. И все же мне тогда было невдомек, что мне посчастливилось иметь дело с первой женщиной – президентом США. Она совершила головокружительный скачок. Она решила пропустить уровень штата и стала сразу же претендовать на место в Палате представителей. Списки избирателей были изменены, чтобы ей не пришлось бороться против бывшего мужа. Она ведь, как и он, была республиканкой. Ее предшественник уходил на пенсию, он знал ее через Джека и поддержал ее кандидатуру. Он помог ей собрать средства. Это было надежное кресло, так что, когда она выиграла на предварительных выборах, расходы на предвыборную кампанию были уже не так велики, как для других кандидатов.

На протяжении последующих четырех сроков Мелани постепенно повышала свой рейтинг. Она не была партийной активисткой, но все равно завоевала популярность среди коллег по партии и избирателей, которые видели, что она нацелена на практические решения. Она всем говорила, что хочет делать дело. Я продолжал видеться с ней, потому что она работала над проблемами образования. Она прониклась необходимостью поддержки фундаментальной науки. Эта тема не была так уж популярна в ее партии, которая считала, что частный сектор знает, как «поставить на победителя». Мелани пыталась объяснить, что она имела в виду другое. Она хотела, чтобы федеральное правительство вернулось к финансированию Агентства по разработке перспективных проектов и Национальных институтов здравоохранения в прежнем объеме. Ей удалось убедить людей, разыграв национальную карту. Она отправилась в турне в Китай, Бразилию и Индию и отовсюду публиковала в Twitter картины нового коммерческого успеха, который был достигнут усилиями исследований, профинансированных государством. Она надеялась достучаться до избирателей и изменить их настрой. СМИ размещали у себя ее твиты и изображали ее партийной отщепенкой, что ей совсем не нравилось. Но увеличение финансирования она все же пробила. Ей удалось раскачать общественное мнение, и многие задумались: почему же мы не стремимся поддержать наше лидерство в области технологий? Она убедила коллег, что по сравнению с расходами на соцобеспечение средства нужны совсем небольшие.

К тому моменту я заразился ее жесткой тактикой. Посреди кампании она вдруг задала вопрос: мол, почему, собственно, мы не делаем больше? Ее сотрудники подготовили графики, показывающие, как снизились объемы средств, выделяемых «Большой восьмеркой». Я указал ей на то, что они манипулируют цифрами. Она отвергла мои доводы, сказав: «Это все ради благого дела». «Да, – согласился я, – но и тактика должна быть благой». Она только улыбнулась.

Она уже начинала планировать попасть в кандидаты на президентский пост. Финансовой поддержки у нее не было, но она знала, что один из кандидатов-республиканцев был бы рад вице-президенту – женщине. У нее были и престиж, и популярность. Ее приятель-кандидат тогда победил, но ее в команду не взял. На выборах он проиграл, на ее взгляд – и поделом: ведь он ошибся, не взяв ее.

Спустя четыре года она совершила прорыв. К тому моменту по всей стране ее рассматривали как вполне реального кандидата. Она баллотировалась в президенты, но уже к середине праймериз стало ясно, что ее побьет один из консервативных губернаторов, придерживающихся более жесткой политики. После проигрыша на президентских выборах многие верные партийцы хотели вернуться к базовым ценностям. Мелани пользовалась их расположением, но все же у нее была репутация центристки. Она думала, что у нее есть шанс быть выбранной в качестве кандидата на пост вице-президента, но за несколько месяцев до выборов ей сообщили, что, скорее всего, ей снова ничего не светит.

Я был в Вашингтоне и встретился с ней вскоре после того, как ей тайно сообщили, что ее не выберут. Она была в депрессии, пожалуй, печальнее я ее никогда не видел. Я тогда и представить не мог, как быстро фортуна повернется к ней лицом.

Я не думаю, что у нас в принципе был хоть один серьезный кандидат-демократ со времен Росса Перо или, может, еще Рона Пола. Большинство экспертов сказали бы, что это невозможно. Я бы согласился с ними, но были особые обстоятельства. Президент-демократ был категорически непопулярен даже среди ядра электората. Он был вынужден сократить социальные выплаты. Экономика снова вступила в черную полосу, а это всегда губительно для президента. Конечно, до Великой рецессии было далеко, но резко вырос и так немалый уровень безработицы. Для республиканцев это должно было стать шансом. Но ядро электората качнуло партию вправо. В ходе предвыборной борьбы кандидат от республиканцев говорил о резком урезании бюджета, в том числе о том, чтобы сократить программу социального обеспечения для всех граждан младше 35 лет.

Это открыло кандидату от третьей партии возможность, и ею я и воспользовался. Я очень неплохой фандрайзер. Я отвечал за деньги Траста. Я знаю много богатых людей – богатых людей, кого, как и меня, все больше беспокоит направление американской политики. Мы хотели изменить ситуацию. Я стал казначеем Мелани.

Как ей удалось преуспеть? Я обеспечил ей необходимое финансирование, без которого американская политическая кампания невозможна. Да и оппоненты оказались слабыми. И все же секрет не только в том, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время. У Мелани были свежие идеи. Народ понимал, что нужны резкие перемены, а идеологические баталии ни к чему нас не приводили. Ее история вызывала у людей отклик: мать-одиночка, понимавшая проблемы, с которыми родителям приходилось сталкиваться каждый день. Кто еще из политиков, занимавших высокие посты, имел опыт работы в совете муниципальной школы и пытался улучшить образование их детей? Ее соперником был Мин – демократ, губернатор штата Мэриленд, сын вьетнамских иммигрантов и врач по образованию. Оба обращались к растущей группе американцев, пытавшихся сохранить статус среднего класса.

Мелани не собиралась создавать третью партию. Ее стратегия заключалась в том, чтобы получить народную поддержку от сторонников обеих партий и придерживаться средней позиции. Как она собиралась это делать – я не понимал. Но Мелани повезло. Ее умелые действия во время кризиса на Ближнем Востоке способствовали тому, что в общественном сознании она стала потенциальным президентом.

Пожалуй, Мелани будут лучше всего помнить за корпус гражданской службы, созданный ею вскоре после вступления в должность. Она предложила молодым людям три года обучения в университете в обмен на то, что после выпуска они посвятят два года работе на общественных началах в самых разных местах, от больниц до школ, НГО и местных органов управления. Для многих семей среднего класса это стало популярным способом обеспечить университетское образование своим детям. Мелани использовала это как рычаг, чтобы заставить университеты стабилизировать расценки на обучение. Они исключались из программы, если сохраняли высокую плату. За учащихся в рамках программы правительство вносило только стандартную плату. Университеты, если они хотели получать средства на исследовательскую деятельность, должны были согласиться на те деньги, которые правительство было готово заплатить. Несколько штатов предложили собственные программы гражданской службы, направленные на то, чтобы помочь семьям среднего класса обеспечить образование своих детей. Чтобы оставаться в программе, студент должен был получать высокие оценки.

Мелани убедила Конгресс выдать университетам больше денег на фундаментальные исследования. Она потребовала активных действий и от Траста. Она сказала мне, что технологической отрасли не удастся выйти сухой из воды только потому, что мы финансировали ее предвыборную кампанию.

Главной проблемой для Мелани был поиск денег, чтобы оплачивать все эти инновационные программы. Ей приходилось сделать непростой выбор: в итоге она склонилась в сторону предоставления лучшего образования молодым за счет урезания услуг для пожилых, особенно состоятельных. Если от молодых ожидалось, что они проведут пару лет на низкооплачиваемых работах, то и пожилым нужно пожертвовать чем-то ради долгосрочной выгоды страны. Она потребовала, чтобы зажиточные пенсионеры платили больше за медицинское обслуживание. Она уговорила Конгресс согласиться на проверку обеспеченности получателей социальных выплат. До Мелани никому и в голову бы не пришло, что это возможно. Она затронула все гибельные для политика темы, и все равно у нее сохранялась коалиция из демократов-центристов и республиканцев, с которой можно было работать. Экономический кризис, с которым США столкнулись накануне выборов, – в отличие от Великой рецессии – помог партиям договориться. Десять лет высокой безработицы среди молодежи и снижение участия в экономике людей трудоспособного возраста – и у США осталось не так много вариантов.

Для страны это был исторический момент, но его последствия оказались еще масштабнее.

Другие страны столкнулись со схожими, а иногда и худшими проблемами. Кто-то пытался отгородиться и избежать больших перемен, но и их ждал спад. Для Мелани и Мина главной целью стало сделать так, чтобы США этой участи избежали. Во время своего турне по развивающимся странам Мелани была потрясена обвинениями в том, что демократия оказалась не готова к серьезным испытаниям. Все указывали на тупик, в котором оказался Вашингтон, как на доказательство. Она соглашалась, что американская политическая система требовала пересмотра, но категорически отрицала саму мысль о том, что дни демократии сочтены.

Мин оказался большим подспорьем. Мелани изначально в нем привлекало то, что он был воплощенной американской мечтой тогда, когда многие считали, что она умерла.

Его родители были политическими беженцами, успевшими на один из последних американских рейсов из Сайгона перед тем, как коммунисты пришли к власти. Мин родился через несколько лет после их прибытия в США. Его родители держали ресторанчик в пригороде Вашингтона, где Мин проработал все свои студенческие годы. Он окончил медицинский факультет, стал ортопедом и надеялся открыть свой частный кабинет. По мере того как старели его родители, его стал интересовать процесс старения не только в физическом, но и в психическом смысле. Это привело его к размышлениям о том, как нужно изменить систему образования. Сейчас как никогда было необходимо непрерывное образование: люди теперь жили дольше и хотели, да и были вынуждены продолжать работу.

Он ежедневно видел, что физическое благополучие связано с сохранением гибкости ума. Но в условиях стремительных инноваций университетское образование устаревало раньше, чем студент успевал отучиться один курс. Большинство компаний перестало обучать сотрудников. У малого бизнеса не было на это денег. Крупные компании считали, что большинство сотрудников не проработают у них дольше пяти лет. В итоге приобретение новых навыков, необходимых для движения вверх по карьерной лестнице, стало исключительно задачей сотрудника. Но это очень непросто хотя бы потому, что нужно найти время.

Мин убедил Университет штата Мэриленд провести эксперимент. Сотрудники нескольких крупнейших компаний штата будут иметь возможность вносить всего 1 % своего дохода, и за каждого из них его компания будет платить в несколько раз больше. Деньги пойдут на программу непрерывного обучения. Сотрудники будут периодически освобождаться от работы, чтобы иметь возможность углублять свои знания. Они также могут подготовиться к смене профессии. В конце концов, теперь, когда качество жизни существенно улучшилось, ожидалось, что работать мы будем гораздо дольше 65 лет. А компании получат рабочую силу, которая успевает за ходом технологических изменений.

Университетам пришлось измениться. Они не могли больше оставаться вотчиной молодых, находящихся в начале карьеры. Среди слушателей курсов было все больше людей разных возрастов. Профессора читали свои лекции онлайн, но Мин считал необходимыми дискуссии в классе и лабораторные эксперименты. Он также активно поддерживал гуманитарные дисциплины. В душе он был ученым, но ему все чаще приходилось слышать от руководства компаний, что у сотрудников не хватает творческих способностей и воображения. Мин подумал, что, возможно, слишком большой упор делался на обучение естественным и точным наукам. Инновации – не только сопоставление гор данных. Это также обучение переосмыслению старых идей (роботы на такое неспособны). Так что проектная группа Мина, занимавшаяся образованием, уделяла не меньше внимания возрождению гуманитарных направлений – литературы, искусства, музыки и дизайна, – чем оптимизации программ точных и естественных наук.

Пришлось переубеждать Мелани. У нее было много друзей с гуманитарным образованием, которые еле сводили концы с концами. Мин сказал, что тут выбирать не приходится. Способность согласовывать различные точки зрения станет крайне важной во всех сферах, не только в бизнесе.

Мин являл собой пример того, какой важный вклад вносят иммигранты. Но после Великой рецессии их стало меньше. США сделали въезд менее привлекательным и более сложным. И люди отправлялись в другие страны. Некоторые европейские страны, испытывавшие нехватку квалифицированной рабочей силы, начали привлекать ее из США, предлагая большую помощь при переезде, включая быстрое получение гражданства. Китай тоже делал привлекательные предложения, особенно для ученых. В США приезжало все меньше иностранных студентов.

Посреди своего первого срока, когда ситуация в экономике стала налаживаться, Мелани предложила смелый законопроект об иммиграции. Она сказала: «Америка должна оставаться молодой». Она хотела продлить визы докторам наук, которые высказывали желание остаться в стране после получения научной степени. Она гарантировала университетам дополнительное финансирование для обучения иностранных студентов, особенно в сфере естественных наук, и помощи им, если они захотят остаться.

Мелани сказала мне: «США от других стран отличает культурное многообразие». У других стран была выраженная, зачастую основанная на религии или этнической составляющей культура, развивавшаяся на протяжении веков. США были смешением всего, и в этом была их сила. С этим никто не мог тягаться.

Она решилась на исторический шаг. Я присутствовал на заседании правительства, когда это произошло, вместе с другими ее советниками. Мелани и Мин сидели друг напротив друга, окруженные членами кабинета министров. Она кратко излагала им суть своего доклада Конгрессу, который ей предстояло сделать на следующей неделе.

– Мы с Мином верим, что США нужно вернуться к своим корням и стать страной иммигрантов. Эту страну создали иммигранты; и наше экономическое благополучие, и наше положение в мире зависят от того, будет ли это так и впредь. Иммигранты должны знать, что им рады здесь.

– Госпожа президент, при всем уважении мы уже приняли меры, направленные на то, чтобы увеличить прием высококвалифицированных иммигрантов. Я не думаю, что будет честно по отношению к республиканцам, если мы опять вернемся к этой теме и будем продвигать принятие дальнейших мер, – вмешался министр юстиции, республиканец.

– Госпожа президент, даже демократы не согласятся, – добавил министр труда. – Ситуация в экономике стала гораздо лучше, но у нас еще есть опасения по поводу нехватки рабочих мест.

– Дамы и господа, я все это понимаю и не прошу у вас еще одного иммиграционного законопроекта. Я хочу изменить Конституцию. Присутствующие юристы наверняка помнят Раздел 1 из Статьи III, согласно которому президентом может быть избран только человек, родившийся в США. Предположительно так пытались защитить страну от иностранного влияния. Я хочу продемонстрировать, что ничто не может помешать ни одному гражданину США, где бы он ни был рожден, стать президентом.

По залу пронесся ропот, многие подняли брови. Но в тот день Мелани одержала верх и потом, спустя некоторое время, победила и в Конгрессе. Теперь она уговаривает штаты согласиться с изменениями в Конституции и признать, что любой гражданин США имеет право избираться.

Судя по тому, что мне говорит Джек, впереди еще много дел. Мелани часто полагалась на него со времен развода. Теперь он работает над долгосрочной политикой. Его главная задача – юридически закрепить изменения, которые уже произошли. Они с Мелани боятся, что, стоит ей покинуть президентское кресло, как политика США вернется к привычным боям партий. В аппарате Мелани он работает над другими поправками к Конституции. Предполагается урезать суммы, которые могут быть потрачены кандидатами в предвыборную кампанию, а также сделать невозможным для законодателей перемешивать избирательные округа. Тогда политика может вновь стать ориентированной на практику. Мелани не планирует ликвидировать двухпартийную систему. Она хочет усилить позиции центристов в обеих партиях. «Она просто ждет удобного момента», – говорит Джек с сильным южным акцентом. Страна может получить больше, чем она ожидает.

Я не знаю, как нам стоит называть новую систему. Кто-то рискнул предположить, что Мелани создает обновленную версию «Нового курса» Теодора Рузвельта, и систему нам теперь следует называть «Новый курс 2.0». Мелани в душе остается республиканкой. Так что она такое название вряд ли одобрит. Она не просто изменила систему социального обеспечения. Она не пыталась ликвидировать программы социального обеспечения или здравоохранения. Но система уничтожала себя сама, помогая тем, кто в помощи не нуждался. Рост социальных выплат не позволял правительству финансировать что бы то ни было еще, например гарантировать всей молодежи хорошее образование или даже укрепить обороноспособность страны.

А главное, Мелани поняла, что времена изменились. Технологическая революция качественно отличалась от всего, что бывало ранее. Разрыв между странами уменьшается, мы сталкиваемся с новыми конкурентами. Ситуация сильно отличается от той, при которой Рузвельт вводил свой «Новый курс». Начав пересмотр политической системы, Мелани посягнула на Конституцию. Как многие юристы, она обратилась к историческим прецедентам и не захотела перемен ради перемен. Однако базовые условия изменились, и теперь нам нужно проводить радикальные изменения, если мы хотим сохранить наши базовые ценности. Мало кто из политиков решился бы на такой риск, но она хотела заставить систему снова работать.