7.2.1. Как бы то ни было, а в прениях устроить разбор показаний свидетелей придется. Показания каких-то свидетелей, может, и стоило бы забыть и не вспоминать, но ведь прокурор на их показания может сослаться в своей речи, да и сами присяжные, глядишь, запомнили кое-что. Они могут запутаться в фамилиях свидетелей и их отношении к подсудимому или друг к другу, но могут совершенно не вовремя вспомнить какую-то деталь, приведенную свидетелем, которую упустили. И звучать это будет так:

– Помните, что сказал свидетель? Он видел, как подсудимый ударил жертву по голове.

– Да, – подхватит другой присяжный. – Подсудимый просто нам врет!

При этом второй присяжный совершенно может не помнить, что сказал свидетель на самом деле, просто он уверен в виновности подсудимого по причине, которую объяснить толком пока не может, поэтому ищет повода это сделать.

А первый присяжный просто не расслышал толком показаний свидетеля, который не говорил, что видел, как подсудимый бьет жертву, а сказал несколько иное: «Я видел, как они ругались, потом я ушел, но я уверен, что это подсудимый все-таки убил его, больше там никого не было…»

Отсюда следует, что задача защитника в прениях – исключить недопонимание из-за недорасслышанного присяжными или неверно истолкованного для них прокурором. Только делать это нужно не критикой показаний свидетеля из-за их недостоверности, а приведением иных доказательств и выявлением противоречий.

П. Сергеич вывел основное правило в отношении оратора к свидетельским показаниям: как можно реже спорить против них. А если уж необходимо спорить, то возражения должны быть неотразимы.

Под неотразимостью понимается невозможность ответа на ваш довод. А в большинстве своем ответить можно, если вы будете говорить не о том, что говорил свидетель, а как он говорил.

Например, вы, пользуясь вышеприведенной таблицей классификации свидетелей, будете критиковать поведение допрашиваемого.

Если свидетель отвечал при допросе слишком быстро, не надо говорить, что «это означает – он говорит заученный текст, а значит врет!», потому что хотя бы один присяжный может подумать: «Нет, я тоже быстро говорю, потому что я говорю правду, она сама отскакивает от зубов».

Если, наоборот, вы будете критиковать нерешительного свидетеля, мол, «мямлил на допросе, значит, он не уверен в своих показаниях», присяжный может подумать: «Нет, просто человек рассудительный, взвешивает каждое слово». И так далее: свидетель молчит – «скрывает правду», скажете вы. «Нет, просто не помнит, боится ошибиться», – подумает присяжный.

«Сами по себе общие рассуждения о недостоверности свидетельских показаний не имеют никакого значения на суде. Присяжные не хуже нас знают, что женщина более впечатлительна и более лжива, чем мужчина; но они знают также, что бывают женщины рассудительные и правдивые, и сколько бы вы ни распространялись о недостатках женской натуры вообще, одними словами вы ничего не сделаете. Вы докажете, что женщинам нельзя верить ни на грош, а присяжные скажут: старуха правду говорит – и ответят на вопросы суда без колебания. Но если при перекрестном допросе вам удалось доказать присяжным, что старуха лгала хоть одним словом или что она была готова солгать, тогда общие рассуждения о женской лживости, основанные на факте, будут вполне убедительны для присяжных» (П. Сергеич).

Итак, первое правило – стараться не спорить с показаниями свидетеля путем критики самого свидетеля, этого просто окажется мало.

 

7.2.2. При разборе свидетельских показаний не теряйте из виду афоризм генерала М.И. Драгомирова: род занятий определяет склад понятий и характер отношений.

Иными словами, почему прораб на стройке грубоват, а продавец мороженого мягок? Потому что первый имеет дело с такими же грубыми, чаще малообразованными рабочими и тяжелыми строительными работами, а второй подает эскимо на палочке трехлетним малышам. Поэтому вы можете всего лишь намекнуть присяжным на то, почему свидетель говорит так, а не иначе: потому что он из этого социального слоя или представитель профессии, он вот такой, не стоит его винить, это не хорошо и не плохо, это просто факт, говорить иначе он не может и не должен, а тут, видите, как выходит.

Попытаюсь проиллюстрировать на уже приведенном из практики примере эту мысль: по делу водителя «КамАЗа», совершившего ДТП под Подольском с восемнадцатью погибшими, было предъявлено два обвинения: по части 5 статьи 264 УК РФ, за нарушение ПДД, повлекшее тяжкие последствия, и по части 2 статьи 327 УК РФ («Использование заведомо подложного документа»). В деле присутствовали результаты экспертизы бланка патента на работу иностранца в России, который как раз эксперт и признал поддельным. Но полицейский дознаватель в ходе своей работы по расследованию этого преступления совершил ряд нарушений уголовно-процессуального кодекса, в частности, приехал один в следственный изолятор к обвиняемому, не вызвал переводчика, не пригласил адвоката, а попытался дать расписаться в протоколе о назначении экспертизы патента и сразу же в протоколе об ознакомлении с ее результатами. В суде оба этих документы были без подписи обвиняемого, но с отметкой «от подписи отказался», сделанной рукой старшего лейтенанта полиции.

При допросе этого полицейского, естественно, были заданы вопросы не «почему вы не пригласили к гражданину другой страны, не владеющего русским языком, переводчика на следственное действие с ним?», ибо правила Р. Гарриса не позволяют задать такой вопрос, ответ на который нам совершенно не интересен, а другие:

– Знали ли Вы, что обвиняемый гражданин другого государства?

– Знали ли Вы, что лицу, не владеющему русским языком, необходимо предложить воспользоваться услугами переводчика?

– Предложили ли Вы воспользоваться услугами переводчика?

На все вопросы полицейский ответил утвердительно. Но он тут же пояснил, что переводчика приглашать не стал, так как обвиняемый его прекрасно понимал и выразил свое нежелание вообще участвовать в следственном действии, поэтому ему не нужен был ни переводчик, ни адвокат. Поэтому дознаватель и оформил протоколы без этих лиц.

Следующий за этим вопрос адвоката звучал так: «Как вы смогли убедиться, что обвиняемый вас вообще понимает? Он вам сказал это, или вы поняли из его поведения?»

Свидетель ответил, что он что-то сказал, но явно было, что он понимает, о чем идет речь.

Вроде бы, все складно, хотя и спорно. Однако в следственном действии принимали участие двое – обвиняемый и дознаватель. Как было на самом деле? Кому поверили бы присяжные, если бы это дело слушалось в суде присяжных? Скорее всего, полицейскому. Потому что личность водителя, ставшего виновником гибели восемнадцати человек, да еще с поддельным документом, симпатии явно не вызывала. А личность полицейского вызывает доверие, и хоть он, может, и нарушил что-то, но не сильно, ведь всего-то надо было расписаться на бумаге, и какая разница, были при этом переводчик с адвокатом или не были?

Но было одно существенное «но»… Свидетель-полицейский сильно заикался. Он говорил так, что понять его было возможно с трудом даже мне, по-русски говорящему с рождения. Поэтому вопрос «Почему вы решили, что обвиняемый вас ВООБЩЕ понимает?» в той обстановке звучал особенно, с гулким неслышным эхо: «Если даже мы вас понимаем с трудом!»

В прениях неудобно говорить о физических недостатках свидетеля. Но в данном случае и не надо было. Речь ведь могла идти не о недостатках свидетеля, а, например, о том, что в «полиции обычно работают люди, проходящие медкомиссию и не имеющие противопоказаний к работе в полиции». Это не формальное требование, это требование, важное для работы всей правоохранительной системы страны. Полицейский должен уметь стрелять при задержании преступника, но должен уметь и предупредить его возгласом: «Стой, стрелять буду!» Для этого он должен произносить эти слова быстро, четко и понятно, иначе кому-то может грозить опасность.

А если уж полицейский работает дознавателем и его оружие – слово и четкое знание закона, то он должен быть вооружен этим оружием, чтобы не возникало сомнений в правильности его применения. В нашем случае иностранец вообще вряд ли понял, что от него хочет полицейский, так как даже я его с трудом понял.

 

7.2.3. Отличайте факты от их оценки свидетелем – это третье правило разбора показаний. Когда свидетель подтверждает, было событие или нет, следует отметить, что он может ошибаться не потому, что врет, а потому, что искренне хочет помочь следствию и суду, сам верит в то, что говорит, просто неверно дает оценку фактам и путает эту оценку с самими фактами из-за своей впечатлительности или симпатии или антипатии к подсудимому и другим участникам процесса.

 

7.2.4. Не критикуйте свидетеля, если он и так явно неприятный тип. Например, пьяница, или жующая жвачку путана, или осужденный преступник, привезенный давать показания в наручниках.

Я лично предпочитаю обращаться к такому свидетелю подчеркнуто вежливо, учтиво и уважительно. Я пытаюсь показать не свое презрение или иное негативное отношение к нему и к тому, что он сказал, а наоборот. Он сам проявит себя во всей красе, присяжные не могут не увидеть негатива в таком свидетеле, ваша задача как защитника выиграть дело, защитить своего клиента, а не изобличить нечестного или даже гнусного человека, стоящего на трибуне для допроса.

Если, наоборот, прокурор пытается опорочить вашего свидетеля, не спорьте в прениях с ним. Лучше с улыбкой сказать: «У прокурора нет своих доказательств, поэтому он набросился на свидетеля, показания которого, кстати, доказательствами как раз являются. Интересно, если бы против мнения прокурора выступал какой-нибудь документ, прокурор бы так же критиковал бумагу и шрифт документа или все-таки вчитался бы наконец в его текст?»

Гаррис в своей книге привел замечательный пример: «Два человека идут по улице; один показывает на другого и кричит: вот честный человек! смотрите на этого честного человека! Вы подумаете, что оба мошенники. Нет худшей рекомендации для человека, как чрезмерные похвалы, и нет худшей ошибки на суде, как старание сделать из него воплощенное совершенство».