19

Босх приехал в офис доктора Хинойос раньше условленного времени и немного посидел в приемной. Когда стрелки на часах показали половину четвертого, он постучал в дверь и вошел.

Доктор Хинойос приветствовала его улыбкой. В это время дня солнце светило в окна ее кабинета, и она сидела за столом словно облитая солнечными лучами. Босх направился было к стулу у окна, но неожиданно передумал и сел слева от стола. Хинойос заметила этот маневр и погрозила ему пальцем, словно школьнику:

— Если вы думаете, что меня волнует, на каком стуле вы сидите, то сильно ошибаетесь.

— Думаете, я так думаю? Ну хорошо…

Он поднялся со стула и пересел на свое привычное место. Сказать по правде, ему нравилось сидеть у окна.

— Возможно, в понедельник я на сеанс не приду, — сказал Босх.

— Это почему же?

— Уезжаю. К понедельнику постараюсь вернуться, но могу и опоздать.

— Уезжаете, значит? А как же ваше расследование?

— Поездка — часть его. Я еду во Флориду, чтобы выследить детектива, который тридцать лет назад занимался этим делом. Вообще-то их было двое. Один умер, а второй переехал во Флориду. Я должен до него добраться.

— А позвонить ему вы не можете?

— Звонить не хочу. По телефону ему будет легче от меня отделаться.

Она согласно кивнула.

— Когда вы выезжаете?

— Сегодня вечером. Вылетаю прямым рейсом до Тампы.

— Гарри, вы хоть изредка в зеркало на себя смотрите? Вы выглядите как живой труп. Неужели нельзя провести эту ночь дома, а вылететь утром?

— Не могу. Я должен быть на месте до прихода почты.

— До прихода почты? Что это значит?

— Да так, ничего особенного. Вернее, это длинная история. Но как бы то ни было, я хочу попросить вас об одолжении. Мне нужна ваша помощь.

Доктор Хинойос некоторое время обдумывала его слова. Словно пыталась определить, как далеко может зайти в эти воды, не зная их реальной глубины.

— И что же вы хотите?

— Вы когда-нибудь занимались судебной экспертизой?

Она прищурилась и удивленно на него посмотрела, не понимая, к чему он клонит.

— Иногда мне привозят что-то для исследования или предлагают определить психический тип подозреваемого. Но вообще департамент предпочитает пользоваться услугами экспертов по контракту. Я имею в виду опытных экспертов-психиатров.

— Но на место преступления вы, надеюсь, выезжали?

— Увы, нет. Я обычно исследую фотографии с места преступления и на этом основании пишу заключение.

— Отлично.

Босх водрузил на колени свой портфель, открыл его, достал конверт с фотографиями, хранившимися в деле об убийстве его матери, и положил его на стол перед доктором Хинойос.

— Это фотоснимки из дела об убийстве, которым я занимаюсь. Я их, признаться, не смотрел. Не смог себя заставить. Но мне нужен человек, который мог бы заглянуть в этот конверт и дать мне отчет о его содержимом. Возможно, в этих снимках нет ничего особенно интересного, но я должен знать мнение по этому поводу компетентного человека. Видите ли, доктор, расследование, которое тридцать лет назад проводили эти два парня… Короче говоря, у меня сложилось впечатление, что они себя не слишком утруждали этим делом и расследования, по существу, не было.

— Сомневаюсь, что это хорошая идея, Гарри, — покачала головой Хинойос. — И потом, почему вы выбрали именно меня?

— Потому что вы знаете, чем я занимаюсь. Кроме того, я вам доверяю. Сомневаюсь, что в этом деле я могу довериться кому-то, кроме вас.

— Вы обратились бы ко мне, если бы знали, что я не связана моральными обязательствами по отношению к вашей особе, а следовательно, могу рассказать об этом другим людям?

Босх пристально на нее посмотрел.

— Не знаю, — наконец произнес он.

— Я так и думала.

Она передвинула конверт на край стола:

— Давайте отложим это на некоторое время и вернемся к нашему сеансу. Мне необходимо обдумать этот вопрос.

— И все же возьмите эти снимки. Можете не давать по ним экспертного заключения. Просто взгляните, хорошо? Я хочу знать, что вы почувствуете, когда их увидите. Как психиатр и как женщина.

— Хорошо, я взгляну на них.

— О чем вы хотели бы поговорить сегодня?

— О том, что было не так с этим расследованием.

— Это профессиональный вопрос? Или вам просто любопытно?

— В связи с этим делом меня прежде всего интересуете вы. Скажу честно: вы меня беспокоите. Это расследование может быть для вас опасным — и в физическом, так сказать, плане, и в психическом. Ведь вы, насколько я понимаю, собираетесь сунуть нос в дела весьма могущественных людей. А меня поставили перед свершившимся фактом, в результате чего я оказалась в двойственном положении. Я знаю, чем вы занимаетесь, но почти не имею возможности вас остановить. Боюсь, вы меня обдурили.

— Я обдурил вас?

— Вы втянули меня во все это. Готова спорить на что угодно, что вы собирались показать мне эти снимки с той минуты, как рассказали об этом деле.

— Вы правы. Я действительно хотел показать вам эти снимки. Но не собирался вас обманывать. Я думал, что могу здесь говорить обо всем. Разве не вы сами мне об этом сказали?

— Хорошо. Положим, вы не ставили своей целью меня обмануть. Просто повели за собой, как козу на веревочке. Но я должна была это предвидеть. Выходит, сама виновата. Что ж, давайте двигаться дальше. Я хочу поговорить об эмоциональном аспекте того, что вы делаете. Хочу понять, почему для вас так важно найти убийцу через столько лет.

— Мне кажется, это очевидно.

— Я хочу, чтобы это было очевидным и для меня тоже.

— Я не могу облечь это в слова. Знаю только, что после смерти матери в моей жизни все изменилось. Мне, конечно, неизвестно, как обстояли бы мои дела, если бы ее у меня не отняли, но… с тех пор все, абсолютно все переменилось.

— Вы понимаете, что говорите и что это значит? Хотите вы этого или нет, но вы делите свою жизнь на две части. В первой части всегда присутствует ваша мать, и все, что с этим связано, вам представляется счастьем, хотя, я уверена, этот элемент человеческого бытия присутствовал в вашем тогдашнем существовании далеко не всегда. Вторая часть — жизнь без нее. Эта часть, как вам кажется, не оправдала ваших ожиданий, сложилась иначе, чем вам того хотелось, — иными словами, не удалась. Полагаю, вы долгое время были несчастливы, возможно, даже все это время. Романтические отношения, которые у вас недавно закончились, привнесли в вашу жизнь немного тепла и света, но, похоже, вы всегда были и остаетесь несчастным человеком.

Она выдержала недолгую паузу, но Босх смолчал. Знал, что она еще не закончила.

— Возможно, психологические травмы последних лет, которые перенесли и вы, и общество в целом, заставили вас заново пересмотреть и оценить свою жизнь. И я в этой связи опасаюсь, что вы — подсознательно или нет — решили, так сказать, вернуться в прошлое. Поверили, что вашу неудавшуюся жизнь можно исправить, восстановив справедливость по отношению к вашей матери, в частности, раскрыв дело о ее убийстве. Но тут, на мой взгляд, возникает проблема. Как бы ни сложилось затеянное вами расследование, оно не способно изменить настоящее, то есть ваше нынешнее существование.

— Вы хотите сказать, что я не должен взваливать на прошлое вину за то, кем стал теперь?

— Нет, Гарри. Я просто пытаюсь объяснить, что вы представляете собой некую сумму, состоящую из многих частей, а отнюдь не из одной-единственной части. Это как игра в домино. Чтобы вы оказались в нынешнем положении, должны были совпасть комбинации чисел нескольких костяшек. Вы же не можете сказать, как сложится игра, на основании первой попавшей вам в руки костяшки?

— Значит, по-вашему, я должен оставить расследование? Бросить его посередине?

— Этого я не говорила. Но с трудом себе представляю, какую пользу для вашего нынешнего эмоционального состояния можно извлечь из затеянного вами расследования. Если честно, я считаю, что это может принести вам больше вреда, чем пользы. Скажите, есть смысл при таких обстоятельствах продолжать это дело?

Босх поднялся и подошел к окну. Он смотрел перед собой пустыми глазами, чувствуя лишь тепло заходящего солнца.

— Я не знаю, есть ли в этом смысл с точки зрения психологической науки, — сказал он, не глядя на доктора Хинойос. — Но для меня, как для конкретной человеческой личности, в этом есть большой смысл. Более того, я почувствовал… не знаю, как это выразить, какое подобрать слово… Скажем так, мне стало стыдно. Да, стыдно — потому что не взялся за это дело гораздо раньше. Год проходил за годом, а я ничего не делал. И тогда у меня появилось чувство, что я тем самым предаю память о ней… предаю себя.

— Это я пони…

— Помните, что я сказал вам в первый день? Что все важны — или никто не важен. Ну так вот: долгое время смерть моей матери ни для кого не была важна. Ни для этого управления, ни для общества, ни даже для меня самого. К сожалению, я вынужден это признать — ни даже для меня самого. Когда несколько дней назад я открыл эту папку, то вдруг понял, что дело о ее убийстве просто-напросто похоронили. Подобно тому, как я похоронил ее в своем сердце, примирившись и с ее смертью, и с тем, что ее убили… Дело о ее убийстве положили под сукно по той именно причине, что и при жизни с ней не больно-то считались. И когда я осознал, как долго сам не придавал значения этому делу, мне захотелось… ну, не знаю… закрыть лицо руками, возмутиться, зарыдать… Что-то вроде этого.

Он замолчал, не в силах облечь в слова обуревавшие его чувства. Посмотрев в окно, он вдруг заметил, что утки, висевшие прежде в витрине мясной лавки, исчезли.

— Знаете что? — Он по-прежнему старался не смотреть на нее. — Она, конечно, была женщиной для развлечений и все такое, но я подчас думаю, что ее не заслуживал… Зато сполна заслужил все то, что выпало на мою долю.

Он снова замолчал, продолжая все так же стоять у окна и не глядя на доктора Хинойос. Тогда заговорила она сама:

— Возможно, в этот момент мне следовало сказать вам, что вы слишком к себе суровы. Но вряд ли это поможет.

— Точно. Не поможет.

— Может, вы вернетесь к столу и присядете?

Когда Босх садился, их глаза встретились. Первой заговорила Хинойос:

— Хочу вам заметить, что вы все путаете. Ставите телегу впереди лошади, ну и так далее. Вы не можете брать на себя ответственность за это дело хотя бы потому, что его, возможно, прикрыли вполне сознательно. Во-первых, вы не имеете к этому никакого отношения, а во-вторых, узнали об этом только на этой неделе, заглянув в папку.

— А почему, спрашивается, я не заглянул в нее раньше? Ведь я живу в этом городе всю свою жизнь, двадцать лет прослужил здесь полицейским. Мне давно уже следовало взяться за это дело. И что с того, что я не знал некоторых деталей? Я ведь знал, что ее убили, знал, что никого за это преступление не арестовали и не осудили. Этого вполне достаточно.

— Подумайте об этом, Гарри, хорошо? Когда будете сегодня ночью лететь в самолете. Вы поставили перед собой благую цель, но нельзя допустить, чтобы расследование этого дела еще больше подорвало ваше здоровье. Поверьте, оно того не стоит. Не стоит тех жертв, которые вы, возможно, собираетесь принести на его алтарь.

— Вы говорите, «не стоит»? Но ведь убийца-то на свободе. Он думает, что ему это сошло с рук. Годами так думал. Десятилетиями. А я хочу это изменить.

— Похоже, вы меня не поняли. Я вовсе не хочу, чтобы виновный избежал наказания, особенно убийца. Я говорила о вас. Вы сейчас моя главная забота. У матери-природы есть одно базовое правило. Живое существо не должно бессмысленно жертвовать собой. Для этого природа и наделила нас инстинктом самосохранения. Боюсь, однако, что обстоятельства жизни основательно подорвали этот ваш инстинкт. В погоне за убийцей вы способны загубить не только свое здоровье, но и жизнь. А я не хочу, чтобы вы пострадали.

Она перевела дух. Босх промолчал.

— Должна вам заметить, — тихо продолжила доктор Хинойос, — что очень нервничаю по этому поводу. Подобной ситуации в моей практике еще не было, а ведь я работаю с копами уже девять лет.

— У меня для вас плохая новость, — ухмыльнулся Босх. — Вчера я незаконно проник на благотворительный вечер в доме Миттеля. Полагаю, мне даже удалось его напугать. Я бы на его месте испугался.

— Вот дерьмо!

— Это что же — новый термин из области психологии? Я с ним незнаком.

— Это не смешно! Зачем, скажите, вы это сделали?

Босх на секунду задумался.

— Не знаю. Это было словно наваждение. Я просто проезжал мимо его дома и увидел, что там в разгаре прием. И это… Короче, я на него разозлился. Подумал: «Вот гад, еще приемы устраивает, в то время как моя мать…»

— Вы говорили с ним об этом деле?

— Нет. Я даже своего имени ему не назвал. Мы с ним немного поболтали о разных пустяках — и все. Правда, я кое-что для него оставил. Помните ту газетную вырезку, которую я показывал вам в среду? Ну так вот, я отослал ее ему со служанкой и видел, как он ее читал. Уверяю вас, эта статейка здорово подействовала ему на нервы.

Хинойос с шумом втянула в себя воздух.

— Постарайтесь взглянуть на то, что вы сделали, глазами стороннего наблюдателя. Как считаете, это было разумно?

— Я уже думал об этом. Полагаю, что повел себя неумно. Это была ошибка. Он, возможно, предупредил Конклина. Теперь они оба знают, что кто-то за ними охотится, и будут настороже.

— Видите, что получается? Ваши поступки подтверждают мои худшие опасения. Обещайте мне, что впредь подобной глупости не совершите.

— Этого я вам обещать не могу.

— В таком случае я должна сказать вам следующее: конфиденциальные отношения «пациент — доктор» могут быть нарушены, если врач считает, что пациент способен причинить вред себе и окружающим. Помните, я говорила, что почти бессильна вас остановить? Но почти — не значит полностью.

— Вы пойдете к Ирвингу?

— Пойду, если уверюсь в вашем безрассудстве.

Босх разозлился, осознав, что эта женщина способна контролировать и его самого, и его поступки. Подавив свой гнев, он в знак капитуляции поднял руки:

— Хорошо. Я не буду больше вламываться на чужие вечеринки.

— Этим вы от меня не отделаетесь. Мне нужно нечто большее. Я хочу, чтобы вы держались от этих людей подальше.

— Я могу лишь пообещать, что не трону их, пока не соберу целый мешок доказательств.

— Я серьезно с вами разговариваю.

— Я тоже.

— Очень на это надеюсь.

В комнате повисло молчание. Оба разнервничались и теперь выпускали пар. Она отвернулась от него, должно быть, размышляя, как действовать дальше.

— Ну что ж, продолжим, — наконец произнесла она. — Надеюсь, вы понимаете, что затеянное вами расследование отодвигает на задний план то, чем мы с вами по идее должны здесь заниматься?

— Понимаю.

— По этой причине мне, возможно, придется настаивать на продлении курса.

— В последние дни вопрос о продлении меня не волнует. Мне нужно свободное время, чтобы продолжать расследование.

— Что ж, будем работать до тех пор, пока вам не надоест, — саркастически заметила Хинойос. — Итак, вернемся к инциденту, из-за которого вы сюда попали. Рассказывая об этом на нашем первом сеансе, вы весьма кратко и расплывчато описали происшедшее. И я знаю почему. Тогда мы еще только знакомились, прощупывали, так сказать, друг друга. Но теперь эта стадия позади. В этой связи мне бы хотелось услышать более полную версию этого инцидента. В прошлый раз вы утверждали, что всему виной лейтенант Паундс.

— Это так.

— В чем же он провинился?

— Прежде всего надо учесть, что лейтенант Паундс, являясь начальником бюро детективов, сам детективом никогда не был. Хотя, возможно, он и просидел несколько месяцев за столом в детективном бюро где-нибудь на побережье, и соответствующая запись в его резюме имеется. Но по сути он не детектив, а администратор. Мы называем его Робократ. То есть для нас он не более чем бюрократ с полицейским значком. Он любит составлять отчеты, но не имеет ни малейшего представления о том, как вести расследование, и не видит разницы между допросом и полицейским дознанием. Но это бы еще ничего. В управлении таких людей полно. И я всегда говорил и буду говорить: пусть они делают свою работу и не мешают нам делать нашу. Проблема в том, что Паундс не понимает, в каком деле он хорош, а в каком плох. И это уже не раз порождало в бюро конфликты. В конечном счете это и привело к событию, которое вы продолжаете называть инцидентом.

— Так что же он все-таки сделал?

— Он «тронул» моего подозреваемого.

— Объясните, что это значит.

— Когда вы привозите в отдел подозреваемого по делу, которое расследуете, он целиком находится в вашей власти. Никто не имеет права рядом с ним даже прохаживаться. Понимаете? Неверное слово, неправильно заданный вопрос могут испортить все дело. Это общее правило, которое гласит: не трогай чужого подозреваемого. Оно относится ко всем — к лейтенантам и начальникам управления в том числе. Никто не должен вмешиваться в расследование, не заручившись предварительно согласием двух детективов, которые ведут дело.

— Что конкретно тогда произошло?

— Как я уже вам говорил, мой напарник Эдгар и я привезли в отдел подозреваемого. Расследовалось дело об убийстве женщины. Одной из тех, что оказывают так называемые услуги сексуального характера на Голливудском бульваре. Ее вызвали в номер одного из мотелей на Сансет, которые давно уже считаются в нашей среде притонами разврата. Она приехала и, согласно договоренности, занималась сексом с проживавшим там парнем. Потом ее закололи. Удар был нанесен ножом в верхнюю правую часть грудной клетки. Тип, который пригласил ее к себе в номер, повел себя весьма расчетливо и хладнокровно. Он вызвал полицию, сказал, что это ее нож и что она, угрожая ему этим ножом, пыталась его ограбить. Он сказал, что во время схватки отвел ее вооруженную ножом руку и каким-то образом воткнул этот нож в нее. Короче говоря, утверждал, что действовал в пределах самообороны. На этой стадии в номере появились мы с Эдгаром и сразу заметили некоторые детали, расходившиеся с указанной трактовкой событий.

— Какие детали?

— Во-первых, мы обратили внимание на то, что женщина была значительно ниже этого типа. Не представляю, как она могла решиться пойти на него с ножом. Во-вторых, большой интерес представляло орудие преступления. Это был профессиональный мясницкий нож для нарезки бифштексов. Между тем сумочка у женщины была крохотная и не имела даже ручки.

— Скорее всего вечерняя или театральная…

— Вроде того. Но как бы она ни называлась, нож в любом случае в ней не помещался. Спрашивается: каким образом она пронесла его в номер? Ее одежда прилегала к телу теснее, чем собственная кожа, так что спрятать нож на себе она тоже не могла. Более того, если она собиралась ограбить этого парня, то зачем занималась с ним сексом? Почему не достала нож сразу, чтобы, забрав деньги и ценности, убежать с места преступления? Но ничего этого не было. Парень рассказал, что сначала они занимались сексом, после чего она, достав нож, стала ему угрожать. Это объясняло ее наготу. В связи с последним обстоятельством, впрочем, возникли новые вопросы. Зачем грабить парня голяком? Как и куда потом бежать в таком виде?

— Этот парень лгал.

— Это очевидно, не так ли? Потом всплыло еще одно обстоятельство. В ее сумочке — той, что без ручек — был найден клочок бумажки с названием отеля и номером комнаты. Эти записи были сделаны правой рукой. Что же касается ножевого удара, то он, как я уже говорил, был нанесен в верхнюю правую часть грудной клетки. Это не соответствовало ситуации. Если женщина напала на него с ножом, то нож по идее должен был находиться у нее в правой руке. Если бы этот тип в процессе завязавшейся потом борьбы направил нож на нее, то рана скорее всего была бы нанесена в левую, а не в правую часть груди.

Босх наглядно продемонстрировал жестами, как, по его мнению, при подобных обстоятельствах должно было двигаться лезвие и почему оно не могло поразить женщину в правую сторону груди.

— Там много чего не соответствовало ситуации. К примеру, ранение имело направление сверху вниз, чего не могло быть, если нож находился в руке женщины. Тогда лезвие шло бы скорее снизу вверх.

Хинойос согласно кивнула.

— Проблема заключалась в том, что у нас не было никаких вещественных доказательств, которые противоречили бы версии, изложенной тем типом. Фактически у нас не было ничего, кроме ощущения, что все происходило не совсем так, вернее, совсем не так, как он рассказывал. Локализации ранения было недостаточно, чтобы выстроить обвинение. Кроме того, в его пользу говорил нож. Он валялся на кровати, и на его рукоятке ясно проступали кровавые отпечатки. Я не сомневался, что они принадлежали женщине. Кстати, оставить на ноже отпечатки пальцев этой женщины после ее смерти не составляло никакого труда. Но то, что отпечатки не произвели на меня особого впечатления, ничего не значило. Они наверняка впечатлили бы офис окружного прокурора, а потом присяжных. Так что нам для обвинения этого типа требовалось нечто весьма существенное.

— И что же было дальше?

— Что прикажете делать, если у вас нет ничего, кроме лживых показаний парня, которого вы подозреваете? Выход один — расколоть его и заставить признаться в содеянном. Для этого существуют различные способы. Но нам большей частью приходится колоть таких лживых типов в комнатах. Мы…

— Вы сказали — «в комнатах»?

— Ну да. В комнатах для допроса, которые находятся в бюро. Вы приводите подозреваемого в комнату для допроса и говорите ему, что он нужен в качестве свидетеля. Это обычная практика. Этого парня мы тоже официально не арестовывали. Сказали только, что он должен проехать с нами в отдел для прояснения некоторых деталей. Он, естественно, согласился. Разыгрывал из себя человека, готового сотрудничать с полицией. Продолжал сохранять хладнокровие. Ну, в подразделении «Голливуд» мы с Эдгаром завели его в комнату для допросов, а сами отправились в отдел охраны, чтобы выпить кофе. У них там варят хороший кофе. Какой-то ресторан презентовал им здоровенную электрическую кофеварку. С тех пор все ходят пить кофе к ним в отдел. Ну так вот, сидим мы в отделе охраны, пьем кофе и рассуждаем о том, как будем колоть этого парня. Тем временем этот чертов хрен Паундс — прошу прощения, доктор — замечает, что в комнате для допросов кто-то сидит, входит туда, видит этого парня и информирует его. После этого…

— Извините, что значит — «информирует»?

— Зачитывает ему его права. Как подозреваемому. А парень думает, что его привезли в отдел как свидетеля. Паундс же посчитал своим долгом его на этот счет просветить. Решил, должно быть, что мы позабыли это сделать… Ну не дурак ли, а?

Босх с исказившимся от ярости лицом посмотрел на доктора Хинойос, словно ища у нее сочувствия, но с первого взгляда понял, что она его концепции дознания не разделяет.

— Но разве он поступил дурно? — спросила она. — Разве по закону вы не обязаны поставить задержанного в известность о его правах и статусе?

Босх сдержался, напомнив себе, что, хотя доктор Хинойос работает на управление, она, в сущности, человек посторонний, и ее понимание полицейской работы основывается скорее на идеальных картинках, созданных средствами массовой информации, нежели на реальной действительности.

— Позвольте, доктор, прочитать вам маленькую лекцию о том, что такое закон в приложении к реальности. Для начала хочу сказать, что мы, полицейские, являемся пленниками этого самого закона. Мы скованы им по рукам и ногам, ибо он предлагает нам сообщить парню, которого мы считаем преступником, примерно следующее: «Эй, парень, мы полагаем, что ты сделал то-то и то-то. Хотя адвокат наверняка посоветует тебе держать язык за зубами, мы тем не менее хотим, чтобы ты с нами поговорил и рассказал всю свою подноготную». Так вот, в реальности это почти никогда не срабатывает. Нам приходится хитрить, выкручиваться, блефовать и искажать действительность, чтобы заставить подозреваемого разговориться. Та же картина в суде. Многочисленные правила, подзаконные акты и постановления подобны натянутому на большой высоте канату, по которому ты должен пройти, демонстрируя чудеса эквилибристики, если хочешь расследовать порученное тебе дело. Когда при таких, прямо скажем, неблагоприятных обстоятельствах какая-то задница информирует подозреваемого, это может не только дурно отразиться на итогах дня, но и испортить все дело.

Он замолчал и посмотрел на доктора Хинойос. Ее лицо оставалось скептическим. Как ни крути, она была обыкновенной плохо информированной горожанкой, которая испугалась бы до полусмерти, узнав хотя бы часть той правды, что в действительности происходит на улицах.

— Короче говоря, когда подозреваемого информируют, — продолжил он, — начинаются большие сложности. Когда мы с Эдгаром, выпив кофе, вернулись в комнату для допроса, этот тип заявил, что требует адвоката. Мы сказали ему: «Ты что, парень? Зачем тебе адвокат? Ты же свидетель, а не подозреваемый». На это он сообщил, что лейтенант только что зачитал ему его права. Не знаю, кого в тот момент я ненавидел больше — Паундса, который сорвал нам дело, или этого парня, который зарезал в номере мотеля нечастную девушку по вызову.

— Скажите, что бы вы сделали, если бы Паундс не зачитал парню его права?

— Мы с Эдгаром по-дружески потолковали бы с этим типом. Попросили бы рассказать во всех деталях о том, что произошло в номере, в надежде поймать на противоречиях. Наверняка в его рассказе нашлись бы расхождения с той историей, которую он поведал поднявшимся в номер полицейским. Потом мы сказали бы ему следующее: «Противоречия в вашем заявлении превращают вас из свидетеля в подозреваемого». После этого мы бы его проинформировали и начали изводить разговорами о допущенных им несовпадениях и несоответствиях, обнаруженных нами в его рассказе и на месте преступления. Мы бы очень старались добиться от него чистосердечного признания и, возможно, преуспели бы в этом. Если разобраться, наша главная задача заключается в том, чтобы заставить подозреваемого говорить. Увы, такого рода беседы нисколько не походят на те, что показывают в кино или по телевизору. Это тяжелая и в определенном смысле грязная работа. При всем том на этой стадии расследования мы напоминаем психиатров и психологов, поскольку тоже стремимся разговорить человека… По крайней мере я так думаю. Но из-за вмешательства Паундса разговорить этого парня оказалось невозможно.

— Как развивались события после того, как вы узнали, что лейтенант Паундс… хм… проинформировал подозреваемого?

— Я вышел из комнаты для допросов и направился прямиком в его офис. Он знал, что совершил ошибку, поскольку, увидев меня, сразу поднялся с места. Я очень хорошо это запомнил. Я спросил его, проинформировал ли он этого парня, а когда он сказал «да», вся эта катавасия и началась. Мы оба кричали, размахивали руками… а потом… Честно говоря, я не помню, как это случилось. И не хочу ничего отрицать. Я просто не помню всех деталей. Должно быть, я схватил его за шиворот и толкнул… И он протаранил лицом стекло.

— Что вы сделали потом?

— Несколько наших парней вбежали в офис и выволокли меня оттуда. Начальник подразделения отправил меня домой. Паундса же отвезли в госпиталь, чтобы привести в порядок его физиономию и нос. Отдел внутренних расследований принял от Паундса заявление о нападении и издал приказ о моем задержании. Но потом в это дело вмешался Ирвинг, отменил задержание и отправил меня в административный отпуск. И вот я здесь.

— Как после этого проходило расследование дела?

— Да никак. Этот мерзавец отказался говорить. Эдгар отправился с теми материалами, которые мы накопали на месте преступления, в офис окружного прокурора, но там его послали куда подальше. Сказали, что передавать это дело в суд из-за каких-то там сомнений и мелких несовпадений не будут… Отпечатки убитой были на ноже, а как и когда они туда попали, никого не волновало. Убитая тоже никого особенно не волновала. По крайней мере, не до такой степени, чтобы офис окружного прокурора согласился представлять дело о ее убийстве в суде.

Некоторое время они оба молчали. Босх решил, что Хинойос размышляет о сходстве этого дела с делом его матери.

— В результате всего этого, — сказал наконец Босх, — убийцу выпустили, и он разгуливает по улицам, считая, что преступление сошло ему с рук. А человек, который это допустил, сидит за столом у себя в офисе. Он даже выбитое стекло уже вставил и ведет себя как ни в чем не бывало. Такова наша система. Я, конечно, вспылил, а поглядите, к чему это привело? Меня отправили в административный отпуск в связи со стрессом и, вполне возможно, не позволят вернуться к работе.

Прежде чем дать оценку этой истории, доктор Хинойос кашлянула, прочищая горло.

— Рассматривая вашу версию событий, не трудно понять, отчего вы разозлились. Но это не может служить оправданием насилия с вашей стороны. Вы когда-нибудь слышали выражение «затмение нашло»?

Босх кивнул.

— Это один из способов описать вспышку ярости, последствия которой могут быть непредсказуемыми, и причины у каждого индивидуума разные. Но суть одна: накопившееся напряжение находит выход в мгновенном выбросе нервной и физической энергии. Обычно подобные энергетические выплески сопряжены с насилием, которое часто направляется против объекта, не являющегося напрямую ответственным за накопившееся у данного индивидуума напряжение.

— Если вы хотите, чтобы я рассматривал Паундса как невинную жертву, то у вас ничего не выйдет.

— Мне этого не требуется. Я хочу, чтобы вы досконально обдумали этот инцидент и дали наконец себе отчет в его причинах.

— Плохие вещи иногда случаются. Всякое бывает.

— А вам не кажется, что, применяя насилие, вы тем самым уподобляетесь человеку, которого следствие отпустило на свободу?

— Нисколько, доктор. Рассматривая как под микроскопом мою жизнь, вы, конечно, можете делить ее на части, принимать во внимание землетрясения, пожары, наводнения, массовые акты неповиновения и даже Вьетнам. Но когда дело касается нас с Паундсом, все это не имеет значения. Вы можете называть мой случай «мгновенным затмением» или как-то еще. Но позвольте сказать вам одну вещь: иногда в жизни имеет значение одно лишь мгновение, и в тот миг, когда я оказался в стеклянном офисе Паундса, я сделал доброе дело. Если все наши сеансы направлены на то, чтобы объяснить мне мою ошибку, то грош им цена. Я никогда этого не признаю. Позавчера в управлении Ирвинг прижал меня к стене и попросил подумать об извинениях. К черту извинения! Я поступил тогда правильно.

Хинойос кивнула и уселась поудобнее. Сейчас она чувствовала себя не в своей тарелке больше, чем когда-либо за все время общения с Босхом. Мельком посмотрев на часы, она, к большому своему облегчению, обнаружила, что время сеанса истекло. Босх тоже посмотрел на часы и пришел к тому же мнению.

— Похоже, — с иронией произнес он, — что мой случай отбросил психологическую науку на сто лет назад…

— Вы себе льстите. Чем больше врач узнает о личности конкретного пациента и его конкретном случае, тем лучше он понимает поступки людей в целом. Вот почему я люблю свою работу.

— То же самое я могу сказать и о своей работе.

— Вы разговаривали с лейтенантом Паундсом после этого инцидента?

— Я виделся с ним, когда отвозил на станцию ключи от машины. Паундс, видите ли, приказал мне вернуть служебное транспортное средство. Когда я зашел к нему в офис, он чуть истерику не устроил. Мелкий он человечишка, вот что я вам скажу, и, похоже, на подсознательном уровне догадывается об этом.

— Такие люди всегда догадываются, что с ними что-то не так. И комплексуют по этому поводу.

Босх хотел уже было подняться и уйти, когда его взгляд упал на конверт, который доктор Хинойос отодвинула на край стола.

— Так вы посмотрите фотографии?

Она взглянула на конверт и нахмурилась:

— Мне нужно подумать. И основательно. Могу я оставить их у себя до вашего возвращения из Флориды? Или они вам понадобятся?

— Я уже говорил, что вы можете взять их себе.