10

— Сегодня вы приехали пораньше. Следует ли мне надеяться, что вам хотелось побыстрее здесь оказаться?

— Сомневаюсь. Просто я обедал с другом в ресторанчике в нижней части города и сразу после этого отправился к вам.

— Хорошо уже то, что вы выбрались из дома, чтобы встретиться с товарищем. Полагаю, это положительный признак.

Кармен Хинойос сидела за столом прямо, положив сцепленные пальцы на свой служебный блокнот, словно опасаясь, что малейшее ее движение может нарушить плавное течение диалога.

— Что у вас с рукой?

Босх с преувеличенным вниманием оглядел свои забинтованные пальцы.

— Случайно ударил молотком. Делал кое-какую работу по дому.

— Мне очень жаль. Надеюсь, ничего страшного?

— Жить буду.

— По какой причине вы сегодня приоделись? Надеюсь, вы не чувствовали себя обязанным сделать это в связи с нашими сеансами?

— Нет. Я, знаете ли… Короче говоря, у меня такая привычка. Даже если не иду в свой отдел, все равно одеваюсь как для работы.

— Понятно…

Потом доктор Хинойос предложила Босху выпить кофе, а когда он отказался, перешла к вопросам по существу.

— Скажите, о чем бы вы хотели поговорить сегодня?

— Мне все равно. Сейчас вы мой босс.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы рассматривали наши взаимоотношения таким образом. Я не ваш босс, детектив Босх. Я просто человек, который должен помочь вам выговориться. То есть облечь в словесную форму и избыть все то, что вас тяготит.

Босх молчал. Не знал, о чем говорить и с чего начать. Прежде чем перехватить инициативу, доктор Хинойос некоторое время легонько постукивала карандашом по желтой обложке своего блокнота.

— Ничего не приходит в голову, да?

— Совершенно верно. Ничего.

— Почему бы нам в таком случае не поговорить о вашем вчерашнем дне? Когда я вам позвонила, чтобы напомнить о сегодняшнем сеансе, вы определенно были чем-то опечалены. Уж не тогда ли вы ушибли руку?

— Нет, это произошло позже.

Босх опять замолчал, но доктор Хинойос его не торопила, и он решил ей немного подыграть. Ему понравилась ее новая манера вести беседу. Она перестала на него давить, и теперь он, пожалуй, мог поверить, что ее миссия заключается в том, чтобы ему помочь.

— Незадолго до вашего звонка я узнал, что моему напарнику навязали нового партнера. Иначе говоря, меня уже списали со счетов, заменили другим человеком.

— И как вы себя после этого почувствовали?

— Вы слышали мой голос и наверняка догадались, что я был вне себя. Как и любой бы на моем месте. Через некоторое время я позвонил своему напарнику, и он разговаривал со мной пренебрежительно — как с человеком, который стал ему не нужен. А между тем я многому научил этого парня и…

— И что же?

— Ну, не знаю что… Похоже, я испытал сильную душевную боль.

— Понятно.

— Сомневаюсь, что вы меня поняли. Чтобы меня понять, вам следовало бы оказаться в моей шкуре.

— Справедливо. Но я по крайней мере могу вам посочувствовать. Но оставим это. Позвольте задать вам один вопрос. Вы разве не ожидали, что вашему напарнику дадут другого партнера? Если мне не изменяет память, правила управления требуют, чтобы детективы работали в паре. Вы же находитесь в административном отпуске, который может продлиться неопределенно долго. Разве не очевидно, что ваш напарник должен был получить другого партнера, не важно, постоянного или временного?

— Положим, что так.

— Скажите, работать в паре безопаснее?

— Несомненно.

— Вы это знаете на собственном опыте? Вы и вправду чувствовали себя в большей безопасности, когда работали вместе с напарником?

— Да. Работая в паре, я чувствовал себя в большей безопасности.

— Значит, то, что произошло, можно с полным основанием назвать неизбежным, полезным и неоспоримым. Тем не менее это вывело вас из себя.

— Я разозлился на него не из-за напарника. Мне не понравилась небрежная манера, в какой он мне об этом сообщил, и то, как он со мной разговаривал, когда я ему позвонил. Я почувствовал себя ухажером, которому дали отставку… Я попросил его оказать мне услугу, а он…

— А он?

— Он… хм… заколебался. Партнеры так не поступают. По крайней мере по отношению друг к другу. Считается, что они должны поддерживать друг друга при любых обстоятельствах. Полагаю, в такого рода партнерстве есть нечто от супружества. Впрочем, мне трудно об этом судить, поскольку я никогда не был женат.

Она открыла свой служебный блокнот и стала что-то записывать. Босх же задался вопросом, что такого важного он сказал, чтобы ее на это подвигнуть.

— Мне представляется, — заговорила она, продолжая писать, — что у вас низкий порог психологической толерантности. Иначе говоря, вы плохо переносите разочарования и удары судьбы.

Это заявление разозлило его до крайности, но он знал, что если вспылит, то лишь подтвердит ее слова. Потом он подумал, что, возможно, она использовала этот прием, чтобы вызвать подобную реакцию с его стороны, и мысленно призвал себя к порядку.

— А разве это не присуще подавляющему большинству людей? — спросил он нарочито спокойно.

— До определенной степени. Когда я просматривала ваш послужной список, то обнаружила, что вы находились во Вьетнаме в составе действующей армии. Скажите, вы участвовали в сражениях?

— Участвовал ли я в сражениях? Да, участвовал. Много раз. Я, можно сказать, бывал в самой их гуще. И по краям, и даже над ними. Почему, интересно знать, люди всегда спрашивают, участвовал ли ты в сражениях? Такое впечатление, что речь идет о бейсбольном матче и мы ездили во Вьетнам не воевать, а играть в бейсбол…

Она молчала, держа над страницей ручку, но ничего не записывая. Со стороны можно было подумать, что она просто выжидает, когда, образно говоря, паруса его гнева наполнятся ветром. Он скоро это понял и махнул рукой, как бы давая ей понять, что сожалеет, что все это пустяки, произошло помимо его воли и можно продолжать сеанс.

— Извините, — пробормотал он чуть позже, чтобы как-то озвучить этот жест.

Она не ответила и продолжала молча на него смотреть, от чего Босх почувствовал себя не в своей тарелке. Тогда он отвел от нее глаза и стал рассматривать стоявшие вдоль стены книжные стеллажи, заставленные тяжелыми, переплетенными в кожу трудами по психиатрии и психологии.

— Прошу прощения за то, что вторглась в столь болезненно-чувствительную область, — наконец произнесла она. — Причина этого…

— Но разве все то, о чем мы с вами здесь говорим, не является вторжением в эту самую область? Однако вам выдали на это лицензию, и я ничего не могу поделать.

— В таком случае вам остается одно: принять это, — жестко сказала она. — Мы ведь уже обсуждали это в прошлый раз. Чтобы помочь вам, мы должны о вас разговаривать. Так что смиритесь с этим, и тогда нам, возможно, удастся продвинуться дальше. Итак, как я уже сказала, вернее, собиралась сказать, я затронула тему войны во Вьетнаме по той причине, что мне необходимо узнать, знакомы ли вы с таким понятием, как посттравматический синдром? Скажите, детектив, вы когда-нибудь о таком слышали?

Босх снова перевел на нее взгляд. Он догадывался, к чему она клонит.

— Разумеется, слышал.

— Очень хорошо. Хочу в этой связи кое-что уточнить. Раньше этот синдром ассоциировался прежде всего с солдатом, вернувшимся с войны. Но эту проблему нельзя жестко увязывать только с военным и послевоенным временем. Подобный синдром может возникнуть в результате любой другой стрессовой ситуации. Любой. И заявляю вам со всей ответственностью, что вы являетесь ходячим примером такого рода психического отклонения.

— Господи… — протянул Босх, покачав головой. Он крутанулся на стуле, чтобы не видеть доктора Хинойос и ее стеллажей, заставленных книгами, и устремил взгляд на четырехугольник неба в окне. На небосводе не было ни облачка. — Вы, люди, сидящие в этих офисах… да что вы понимаете! Вы и представить себе не можете…

Он не закончил фразу и снова сокрушенно покачал головой. Потом протянул руку к вороту и ослабил узел галстука, словно ему не хватало воздуха.

— Выслушайте меня, детектив, ладно? И взгляните на факты непредвзято. Какая деятельность сопряжена с большим количеством стрессов, нежели работа полицейского офицера? Теперь к стрессам, присущим этой деятельности в целом, прибавьте стрессы, характерные для этого города, то есть напрямую связанные с массовыми беспорядками, пожарами, наводнениями и землетрясениями. Да в этом городе любой офицер полиции может написать трактат о том, что такое стресс и как с ним бороться. Если, конечно, он с ним борется.

— Вы забыли про пчел-убийц.

— Я с вами не шучу.

— Я тоже. Это было в разделе новостей.

— Кто находится в центре всех преступлений и бедствий, происходящих в этом городе? Офицер полиции. То есть человек, который должен реагировать на призывы о помощи. Который не может отсиживаться дома и ждать, когда все закончится. Теперь перейдем от обобщающего, так сказать, образа к индивидуумам. К вам, детектив. Вы находились на переднем крае борьбы за жизни людей во время всех кризисов, когда-либо обрушивавшихся на этот город. Кроме того, вам надо было выполнять свою основную работу. То есть раскрывать убийства. Эта работа сопряжена со стрессами более, чем какая-либо другая в полицейском управлении Лос-Анджелеса. Скажите, сколько дел об убийстве вы расследовали за последние три года?

— Послушайте, я не ищу смягчающих обстоятельств. Я уже говорил вам, что делал то, что делал, потому что мне так хотелось. Это не имеет ничего общего с массовыми беспорядками или…

— Скажите, сколько мертвых тел вы видели за последнее время? Просто ответьте на мой вопрос — и все. Итак, сколько трупов вы видели? Скольким вдовам принесли известие о смерти их мужей? Скольким матерям говорили о том, что их дети умерли?

Босх опустил голову и потер лицо ладонями. В этот момент ему хотелось только одного: поскорее от нее спрятаться, укрыться от всех этих вопросов.

— Их было много, — выдавил он наконец и с шумом втянул в себя воздух. — Очень много.

— Спасибо, что ответили. Поймите, я вовсе не стремлюсь загнать вас в угол. Мой краткий обзор социологической, культурной и геологической ситуации в этом городе и риторический вопрос, который я вам задала, направлены к одной цели: продемонстрировать вам тот неоспоримый факт, что вы в этой жизни перенесли куда больше испытаний, нежели так называемый среднестатистический американец. А ведь я, заметьте, еще не упомянула о вашем, так сказать, вьетнамском багаже и о недавнем разрыве романтических отношений, которые, без сомнения, также оставили шрамы в вашем сердце. Но какими бы ни были причины стресса, его симптомы налицо. Ваша несдержанность, неспособность сублимировать фрустрацию, нападение на старшего по званию, наконец. Что это, по-вашему, если не очевиднейшие признаки психической нестабильности?

Она выдержала паузу, но Босх промолчал. Он не мог отделаться от ощущения, что она еще не закончила. Так оно и было.

— Есть и другие признаки, — сказала она. — К примеру, ваше нежелание покинуть непригодный для жизни дом можно трактовать как стремление отрицать окружающую вас реальность. Наличествуют и физические симптомы. Вы в последнее время на себя в зеркало смотрели? Как говорится, краше в гроб кладут. Не надо задавать никаких вопросов, чтобы понять, что вы слишком много пьете. А ваша рука? Вы не молотком себя случайно ударили по пальцам. Вы заснули с сигаретой в руке. Уверена, у вас ожог, и готова держать пари на свою выданную государством лицензию, что не ошиблась.

Она открыла дверцу своего письменного стола и достала из него две пластиковые чашки и бутылку минеральной воды. Наполнив чашки, она пододвинула одну из них по полированной поверхности стола к Босху. Это было предложение мира. Он молча следил за ее действиями и чувствовал себя ужасно: опустошенным, сломленным. Но несмотря на это, отметил, с какой ловкостью она вскрыла всю его подноготную. Глотнув воды, она продолжила:

— Все эти симптомы безошибочно указывают на посттравматический стресс-синдром. Тут, однако, есть одна проблема. Слово «пост» при подобном диагнозе указывает на то, что время стресса миновало. Но это, что называется, не наш случай. Такое возможно где угодно, но только не в Лос-Анджелесе. И не при вашей, детектив, работе. Вы, Гарри, вечно варитесь в автоклаве под избыточным давлением. Вам просто необходимо прийти в себя и отдышаться. Для этого, кстати сказать, вас и отправили в отпуск. Чтобы вы вновь обрели необходимые для жизни ориентиры. Иными словами, вам предоставили возможность зализать старые раны и оправиться от пережитого. Так что не проклинайте это время, но используйте его с толком. Это самый лучший совет, какой я только могу вам дать. Итак, держитесь за эти дни обеими руками и воспользуйтесь ими во благо. Чтобы обрести силы для дальнейшей жизни.

Босх с шумом выпустил из легких воздух и поднял забинтованную руку.

— Можете оставить вашу лицензию при себе, доктор.

— Благодарю вас.

С минуту они оба молчали, переводя дух. Потом она снова заговорила, но уже более спокойно:

— Вы также должны понимать, что отнюдь не одиноки со своим диагнозом. Так что особенно смущаться тут нечего. За последние три года число такого рода стрессов среди офицеров полиции Лос-Анджелеса значительно возросло. Поведенческая научная секция при ПУЛА даже поставила вопрос в городском совете об увеличении числа полицейских психологов. Нагрузки штатных психологов в этом офисе увеличились на порядок. Если в девяностом году мы провели тысячу восемьсот сеансов, то в прошлом году их число возросло вдвое. В нашей среде даже бытует такой термин, как «стресс-эпидемия». И вы, Гарри, стали ее очередной жертвой.

Босх усмехнулся и покачал головой, продолжая лелеять в душе остатки столь привычного ему скептицизма.

— «Стресс-эпидемия», говорите? Звучит прямо как название какого-нибудь фантастического боевика, верно?

Она не ответила.

— Если я правильно вас понял, мне не приходится рассчитывать на возвращение в убойный отдел?

— Ничего подобного я не говорила. Я лишь отметила, что нам с вами предстоит много работать.

— За последнее время я и впрямь здорово выдохся. Надеюсь, вы не станете возражать, если я обращусь к вам за помощью, когда мне потребуется выколотить показания из какого-нибудь подонка?

— Хорошо уже то, что вы сейчас, пусть и в гротескной форме, обратились ко мне за помощью. Значит, вы допускаете возможность нашего сотрудничества, а это уже большой шаг вперед.

— Что, по-вашему, я должен делать?

— Вы должны хотеть сюда прийти. Это самое главное. Не воспринимайте эти визиты как наказание. Мне нужно, чтобы вы работали со мной, а не против меня. Вы должны разговаривать со мной обо всем, даже о пустяках. Говорите мне все, что вам приходит в голову, не отмалчивайтесь и не пытайтесь что-либо утаить. И еще одно. Я не требую от вас совершенно бросить пить, но урезать свою обычную порцию спиртного вам все-таки придется. У вас должна быть ясная голова, понимаете? Как вы, наверное, знаете, алкоголь еще долго воздействует на индивидуума, после того как он его принял.

— Я постараюсь. Попытаюсь сделать то, о чем вы говорите.

— Это все, что мне нужно. А поскольку вы вдруг обрели желание со мной сотрудничать, хочу сделать вам одно предложение. По ряду причин я отменила сеанс с другим пациентом, назначенный на завтра в три часа дня. Могли бы вы приехать ко мне в это время?

Босх заколебался.

— Мне казалось, что мы обо всем договорились, и этот дополнительный сеанс наверняка пошел бы вам на пользу. Помните: чем скорее мы разберем ваш случай, тем раньше вы вернетесь к своей работе. Ну, как вы на это смотрите?

— В три часа, вы сказали?

— Совершенно верно.

— Хорошо, я у вас буду.

— Отлично. Но вернемся к нашему диалогу. Может, на этот раз вы начнете? Неужели вам нечего мне сказать? Повторяю, вы можете говорить все, что приходит в голову.

Он потянулся за чашкой с водой. Она наблюдала, как он пил, а потом ставил чашку на стол.

— Значит, я могу сказать все, что угодно?

— Все, что угодно. О том, что случилось в вашей жизни или пришло вам в голову и представляет для вас хотя бы некоторый интерес.

Он долго, с минуту, думал, что бы такое сказать.

— Вчера вечером я видел койота. Недалеко от своего дома. Честно говоря, я был тогда основательно… хм… подшофе, но видел его. Это точно.

— А почему этот койот для вас так важен?

Он попытался найти ответ.

— Ну, не знаю почему… Возможно, по той причине, что в городской черте их осталось не так уж много, а там, где я живу, тем более. Поэтому всякий раз, когда я их вижу, у меня возникает чувство, что это последний городской койот. Вы понимаете? Последний койот… И если бы это оказалось правдой, то есть если бы я и впрямь увидел последнего койота, это всерьез меня опечалило бы.

Она согласно кивнула, словно, сказавши это, он набрал пару очков в некой игре, правил которой не знал.

— В каньоне позади моего дома жил один койот. Я давно его не видел и уже решил…

— Почему вы думаете, что это был он? И о вчерашнем койоте вы тоже говорили как об особи мужского пола. Откуда такая уверенность?

— Я ни в чем не уверен. Просто думал о нем в мужском роде — и все.

— О'кей. Продолжайте.

— Ну так вот… Он — или она? — жил в овраге позади моего дома, и я иногда его видел. Но после землетрясения он вдруг исчез, и я не знаю, что с ним случилось. И вот вчера я опять увидел койота. Поднимался туман, преломляя свет фонарей, и все предметы вокруг приобрели странный голубоватый оттенок… И мне показалось, что у койота голубая шкура. А еще мне показалось, что он голоден. Знаете, у него был такой вид… несчастный и угрожающий одновременно. Вы меня понимаете?

— Понимаю.

— Короче говоря, вернувшись домой, я лег в постель и продолжал о нем думать. Тогда и пальцы себе обжег. Заснул с сигаретой в руке. Но до того как проснуться от боли, я видел сон. То есть мне кажется, что это был сон. А возможно, просто образы минувшего дня, поскольку я не то чтобы спал, но скорее находился на грани между сном и явью. Как бы то ни было, я снова увидел койота. Мы с ним будто куда-то бежали по дну каньона или среди гор… Не могу сказать точно. — Он поднял забинтованную руку. — А потом я почувствовал боль от ожога и очнулся.

Она молча кивнула.

— Ну, что вы обо всем этом думаете? — спросил он.

— Вообще-то мне не часто приходилось толковать сновидения. Если честно, не вижу в них особого смысла. А вот то, что вы вообще захотели мне об этом рассказать, очень ценно. И свидетельствует о коренных изменениях в вашем подходе к этим сеансам. Что же касается вашего сновидения как такового, то ясно как день, что вы идентифицируете себя с койотом. Возможно, вы считаете, что таких полицейских, как вы, осталось не много, и чувствуете в этой связи угрозу своему существованию или вашей миссии. Конечно, полной ясности по этому вопросу у меня нет, но вслушайтесь в собственные слова. Вы сказали, что у койота был одновременно несчастный и угрожающий вид. Как вы считаете, подходит это определение и вам тоже?

Прежде чем ответить, он сделал большой глоток минеральной воды.

— Я редко чувствовал себя счастливым, и мне не раз доводилось испытывать печаль, но я, как ни странно, находил в ней покой и отдохновение.

Некоторое время она молчала, размышляя над словами Босха, потом посмотрела на часы.

— У нас осталось не так уж много времени. Хотите поговорить о чем-нибудь еще? О том, например, что так или иначе связано с вашим случаем?

Он некоторое время обдумывал этот вопрос, потом потянулся за сигаретой.

— Сколько времени у меня осталось?

— Столько, сколько вам понадобится. Не беспокойтесь об этом. Я никуда не тороплюсь.

— В прошлый раз вы говорили о моей миссии. Сказали, чтобы я подумал об этом. И снова упомянули о ней минуту назад.

— И что же?

Он заколебался.

— То, что я здесь скажу, защищено медицинской тайной, не так ли?

Она удивленно выгнула бровь.

— Я не собираюсь говорить о чем-либо недозволенном, доктор. Просто хочу удостовериться, что мои слова не выйдут за пределы этого кабинета, понимаете? К примеру, мне бы не хотелось, чтобы об этом узнал Ирвинг.

— Никто об этом не узнает. Ни Ирвинг, ни какой-либо другой человек. Все, что вы мне здесь скажете, здесь же и останется. Ирвингу я даю только конкретные рекомендации относительно желательности или нежелательности возвращения на работу того или иного офицера. Не более того.

Он кивнул, опять было заколебался, но отбросил сомнения и решился ей все рассказать.

— Итак, в прошлый раз вы сначала говорили о моей миссии, потом о своей миссии — ну и так далее. Я же, вернувшись домой, подумал, что у меня в течение многих лет все-таки была миссия. Просто я об этом не знал, вернее, не признавал этого. Я вроде как не отдавал себе в этом отчета… Ну, не знаю, как это объяснить… Суть в том, что я постоянно гнал от себя эти мысли. И так продолжалось много лет. Впрочем, я упомянул об этом только для того, чтобы сказать, что сейчас готов эту миссию выполнить.

— Что-то я не слишком хорошо вас понимаю. Вам, Гарри, необходимо четко и ясно рассказать мне обо всем, что вас гложет.

Он опустил голову и посмотрел на серый ковер у себя под ногами. А потом, так и не подняв головы, заговорил, словно обращался к ковру. Он не знал, как рассказать об этом доктору Хинойос, смотря ей прямо в лицо.

— Я сирота… Отца не знал, а мою мать убили в Голливуде, когда я был еще ребенком. Тогда никого… я хочу сказать, никаких арестов в связи с этим преступлением произведено не было.

— Так вы, значит, ищете ее убийцу, верно?

Он поднял голову, посмотрел на Хинойос и кивнул:

— Именно в этом и заключается моя миссия в настоящее время.

Она не была шокирована услышанным, и это, признаться, его удивило. Казалось, она с самого начала знала, о чем он собирался ей поведать.

— Расскажите мне об этом, Гарри.